Beata Beatrix

Екатерина Михайлова

Beata Beatrix

Глава 1

– Дорогая, ты думаешь, что быть хорошей женой очень просто? Девушки твоего возраста верят в могущество своего миловидного личика, женственную фигуру, грациозную походку. Однако, эти дары юности поверхностны и недолговечны. Не спорю, их вполне достаточно для того, чтобы привлечь внимание мужчин, и среди них одного, который вытеснит у тебя из головы мысли обо всех остальных.

Если ты останешься добродетельной и не поддашься на мольбы своего возлюбленного, он либо потеряет интерес и увлечётся более сговорчивой девицей, либо… захочет жениться, чтобы обладать тобой уже беспрепятственно.

И именно здесь, моя дорогая, начинается самая тяжёлая женская работа. Как много моих подруг представляли себе сказку, а выйдя замуж, быстро разочаровывались в том, что их окружает. Действительность не похожа на грёзы, совсем нет! Это ежедневный тяжёлый труд, беременность и роды, причуды мужа, волнения о детях… Воистину, Господь дал дочерям Евы тяжкую ношу! Выдержать её позволяет лишь спокойствие, готовность прощать и безграничное терпение. Только обладая этими качествами, можно стать хорошей, и в чём-то даже счастливой женой и матерью. Большего не дала нам природа и мечтать об ином уделе бессмысленно и грешно.

Произнеся эту назидательную тираду, посетительница шляпного магазина замолчала и взглянула на свою собеседницу. Та не ответила ни слова. Это было неудивительно.  Две молодые девушки приходились друг другу сёстрами, и подобный разговор происходил у них далеко не впервые. Старшая, Лидия Уиллер, урождённая Сиддал, любила разглагольствовать о смирении, несмотря на то, что сама этим качеством никогда не обладала. Выйдя замуж несколько лет назад за тихого и любящего её сверх всякой меры молодого Уиллера, Лидия чувствовала себя в браке вполне комфортно и искренне жалела свою младшую сестру Элизабет, вынужденную зарабатывать себе на жизнь трудом модистки.

– Ничего хорошего из этого не выйдет, – повторила Лидия свои слова, оглядывая скромное убранство шляпной лавки.

Элизабет только кивнула, с нетерпением ожидая ухода сестры. Она очень любила Лидию, но не могла находиться в ее обществе слишком долго.

Заметив, что её речь не произвела должного эффекта, Лидия вскоре покинула магазин.

Элизабет вернулась к работе, лишь только за старшей сестрой закрылась дверь. Она не сильно вслушивалась в слова Лидии, пока та говорила, но теперь звучание её голоса, казалось, по-прежнему, доносилось со всех сторон, отражаясь от стекла витрин, запутываясь и медленно затихая в лентах бесчисленных шляп на деревянных полках.

Тихий, утренний свет не мог рассеять полумрак, царивший в небольшом магазине на Ковент-Гарден. Конечно, ему было далеко до дорогих салонов, где из обычного головного убора сооружались настоящие произведения искусства: ленты из атласа, газа и тюля, гирлянды тканевых листьев в тон шляпке, шёлковые цветы, столь искусно созданные, что могли красотой сравниться с настоящими… Аристократки Лондона второй половины XIX-го века, блистали нарядами, и немалая роль в них отводилась головному убору.

Маленькая лавка, где трудилась Элизабет, не могла предложить своим посетителем такое разнообразие: небольшой букетик, скромная вуаль или лента – вот и всё, что могли получить за небольшую сумму женщины рабочего класса.  Впрочем, Элизабет любила своих непритязательных посетительниц, а они воздавали должное мастерству девушки.  Искусство модистки было отлично знакомо Элизабет, ведь с самого детства она помогала матери шить и чинить одежду для всех своих многочисленных домочадцев.  С шестнадцати лет девушка трудилась целыми днями в шляпном магазине миссис Бриджес. Пожилая хозяйка любила говорить о том, что через пару лет отойдёт от дел и отдаст лавку полностью под управление Элизабет, однако та никогда не воспринимала слова миссис Бриджес всерьез. Девушка редко думала о будущем, поэтому перспектива стать хозяйкой шляпного магазина не радовала и не огорчала её.

Утром посетителей всегда было мало, поэтому Элизабет наслаждалась свободным временем. Закончив отделку шляп, она достала небольшой томик, который прятала от хозяйки в коробке для рукоделия. Это был Тенниссон, поэма «Леди из Шалот», которую молодая девушка перечитывала не в первый раз.

«Пред нею ткань горит, сквозя,

 Она прядёт, рукой скользя,

 Остановиться ей нельзя,

 Чтоб глянуть вниз на Камелот.

 Проклятье ждёт её тогда,

 Грозит безвестная беда,

 И вот она прядёт всегда,

 Волшебница Шалот».

Как и всегда, образы поэмы унесли мысли Элизабет далеко в мир грез. Девушка проводила за книгами всё свободное время и поэзию всегда предпочитала прозе. Последняя, несмотря на мастерство писателей, была слишком приближена к жизни. Но напевность стихов, их неземные образы пробуждали в Элизабет пронзительное чувство сопричастности – не социального товарищества, какое чувствовала она, скажем, с разносчиком сладостей или кухаркой из близлежащей закусочной, а родство на духовном, высшем уровне. Волшебница Шалот, обречённая год за годом ткать в своей башне, поняла бы Элизабет гораздо лучше, нежели родная сестра. Ведь и она проводила однообразные, бесконечно долгие дни в магазине, где лишь мечты и иногда книги спасали от одиночества и тоски.  Элизабет читала страницу за страницей, и тёмные стены, картонки со шляпами, неубранная в стол тесьма, биение настенных часов, да и само время не имело больше никакого значения.

Эта идиллия длилась не более получаса. Как и всегда, дверной колокольчик оповестил о вторжении в тихий мир девушки.  Элизабет привычным движением спрятала книгу и встала, приветливо улыбнувшись:

– Здравствуйте, сударыня, чем могу вам помочь?

Пожилая дама, презрительно пробормотала что-то себе под нос. Но открытая улыбка Элизабет, её неподдельная готовность помочь, сквозившая в каждом жесте, примирила покупательницу. К лучшему или нет, сказать трудно – потому что она тут же набросилась на свою жертву потоком слов и пожеланий к будущей шляпке, которая должна обязательно быть по последней моде, качественной, и конечно же, совсем недорогой – вы смеётесь, мисс, называть такую цену? Элизабет приносила ей шляпку за шляпкой, мягко советовала, парировала слишком уж категоричные требования.  Между тем, другие посетители, появившиеся следом за пожилой дамой, так же нуждались в её внимании. Привычная суматоха вытеснила из головы девушки всю тоску о несбыточном. За целый день Элизабет больше не притронулась к книге.

Последний посетитель появился на исходе дня, когда Элизабет уже собиралась закрывать магазин. Оставалось надеяться, что он задержится совсем ненадолго. Молодая модистка порядком проголодалась и предвкушала ужин, для которого её мать приготовила рыбу и пюре с капустой.

Вошедший мужчина (редкий гость в женском царстве шляпок и вуалей) был тучен и достаточно представителен, но только на первый взгляд. Стоит вглядеться получше – и его полудетское лицо торчащими из-под волос оттопыренными ушами свидетельствовало о том, что возраст гостя едва-едва приблизился к двадцатилетней отметке.

Он неторопливо прошёлся по лавке, окинул взглядом многочисленные ряды котелков и коротких цилиндров, а потом повернулся к Элизабет. Та не отвела взгляд, ласково улыбнулась, отчего молодой человек неожиданно смешался, покраснел и торопливо отвернулся.  Внимательное изучение шляп, по-видимому, ничего ему не дало, и мужчина снова подошёл к Элизабет, неловко протянув помятый свёрток. Элизабет машинально развернула его и обнаружила изрядно потрепанную шляпу.

– Вот что бывает, когда переходишь Оксфорд-Роуд в дождливую погоду, – произнёс посетитель, – с ней можно что-нибудь сделать?

– Лучше и дешевле будет приобрести новую, – отозвалась Элизабет, – не волнуйтесь,  я поищу вам похожую.

Он кивнул. Девушка подошла к полкам. Её руки проворно засверкали среди шляпных картонок. Наконец, нужный экземпляр был найден.

– Вот, посмотрите, аккуратный и элегантный котелок, в точности, как у вас, – улыбнулась Элизабет.

Мужчина рассеянно кивнул. Всё это время он внимательно смотрел на девушку, порой резко отводя взгляд, будто что-то обдумывая.

– Я его беру.

Пока покупатель доставал деньги, Элизабет обратила внимание на его руки. Пальцы мужчины были с узловатыми шишками, неожиданно грубыми для столь рыхлого телосложения. Синие, зелёные, красные пятна краски плотно въелись в кожу, по-видимому, навсегда обосновавшись на руках незнакомца. Такие же пальцы были у красильщика Моуза, приятеля отца Элизабет. Мужчина заметил её внимание к рукам и смущённо улыбнулся.

– Я – художник, – сказал он, – Уолтер Деверелл и горделиво продолжил, – преподаватель школы рисунка и студент школы искусств при Королевской Академии.

– Нечасто в нашей скромной лавке появляются столь именитые гости! – ответила Элизабет. Она произнесла эти слова вполне искренне, но почему-то они прозвучали насмешливо.

Это заметил и художник. Смешавшись, он коротко кивнул и быстро покинул лавку. Элизабет тут же позабыла о посетителе. Пирожки с капустой стояли перед её мысленным взором, и девушка хотела поскорее закончить работу. Она ещё раз сверила цифры в толстой тетради, где записывались продажи, подмела пол, оправила платье и надела свою шляпку – не в пример скромнее тех, что стояли в магазине, и отправилась домой.

Элизабет даже не подозревала, что с этого дня её жизнь навсегда изменится. Так часто бывает: мы гордимся своей проницательностью, но неизбежно пропускаем тот заветный миг, когда дорога судьбы незаметно делает крутой поворот.

Вестник новой жизни явился к Элизабет на следующий день после полудня. Сухонькая старушка зашла в магазин и остановилась у одной из полок, подслеповато щурясь. Других посетителей в лавке не было, и девушка незамедлительно поспешила ей на помощь.

– Добрый день. Ищете шляпку? Я помогу вам подобрать подходящую.

Старушка взглянула на неё, ничего не отвечая. Подняв руку к глазам, она внимательно разглядывала модистку, приподнимая то одну, то другую бровь. Элизабет терпеливо ждала, помня, как не любят посетители навязчивых продавцов.

– Вы работали здесь вчера? –спросила старушка после долгого молчания, – так ведь?

– Верно, – улыбнулась девушка.

– Я – миссис Деверелл, – сказала посетительница, – вам знакома моя фамилия?

Что-то смутно отозвалось в памяти Элизабет, но слишком незначительна была вчерашняя встреча, чтобы мгновенно прийти на ум. Девушка сочла, что посетительница намекает на свою известность в каких-то кругах… Вот только в каких?

– Не могу поверить, что вы удостоили нас своим посещением, – ответила она, надеясь, что учтивый ответ успокоит старушку.

– Не мели вздор, дитя, – рассмеялась та, – никто не интересуется мной. А вот вами – очень даже.

– Прошу прощения?

– Вчера к вам заходил мой сын, Уолтер Деверелл. Он – художник.

– Верно! – Элизабет вспомнила руки в пятнах краски, – извините, вчера было слишком много посетителей, сейчас вспомнила.

– А вот он вас запомнил, – лукаво погрозила пальцем старушка, – уж очень вы ему приглянулись! Уолтер у меня талантливый, но очень стеснительный, прямо беда с ним! Как увидит симпатичную девушку, так прямо язык отнимается. Вот и решил прислать меня, чтобы я с вами поговорила.

– Прошу прощения? – в замешательстве повторила Элизабет. Она была хороша собой, и посетители не раз приглашали девушку встретиться с ними, но вот чтобы от лица кого-то являлась мать – это произошло впервые.

– Не думайте о нас плохо! – всплеснула руками старушка, – Уолтер очень приличный, очень честный! Не стоит его бояться. То, что он хочет вам предложить, не может никак оскорбить молодую девушку.

– И о чём же вы говорите? – Элизабет приподняла бровь.

– Вы знакомы с творчеством Уильяма Шекспира? Наш великий соотечественник! Уолтер пишет картину по его пьесе «Двенадцатая ночь». Он предлагает вам быть его натурщицей.

Глава 2.

Заперев за собой дверь лавки, Элизабет окунулась в атмосферу вечернего Лондона. Мягкий лунный свет скользил по крышам домов на Ковент-Гарден, кое-где едва белели облака, сумерки сгущались и темнели вдали, там, где среди неба чётко вырисовывался силуэт Вестминстерского дворца. Вечер был удивительно лиричен, но его поэтическая красота оставалась совершенно незамеченной для прохожих, которых, несмотря на поздний час, было очень много в этом районе города. Бурлящая жизнь Ковент-Гардена понемногу затихала, чтобы уступить место другой, ночной. Рыночные торговцы сворачивали свои прилавки, громко переговариваясь друг с другом. Бродячие псы растаскивали куски свинины, специально или по неосторожности, оставленные мясником. Подвыпившая компания вынырнула из переулка и направилась к ближайшему пабу, откуда уже доносился весёлый гул голосов. Несколько девушек – ровесниц Элизабет, поравнявшись с ней, прощебетали своё приветствие. Но девушка даже не заметила их – как не замечала она и красоту вечера, и толпу прохожих – всё, что составляло ранее её мир.

Снова и снова, молодая девушка прокручивала в мыслях беседу с миссис Деверелл.

– Вот как? Натурщицей? – выпалила Элизабет, сильное удивление заставило её забыть о манерах.

– Именно.  Что я вижу в ваших глазах? Сомнение? Уверяю, не стоит ничего бояться. Мой сын – безупречный джентльмен и мастер своего дела. Его картины уже не раз появлялись на выставках Королевской Академии! А ведь он учится там не более двух лет! О, я уверена – он ещё проявит себя в деле! – глаза старушки радостно заблестели, ведь она говорила о любимом сыне, – к тому же, он преподаёт в Школе рисунка. Как талантлив мой Уолтер! Но увы, так слаб здоровьем, что я боюсь, как бы он не оставил должность…

Элизабет, несмотря на утомляющие дифирамбы во славу таланта мистера Деверелла, чувствовала к посетительнице невольную симпатию. Она верила старушке: предложение, из чужих уст казавшееся непристойным, от миссис Деверелл выглядело вполне невинно… Но как же всё это неожиданно!

– Простите, и всё же… почему вашему сыну понадобилась именно я? Я совершенно далека от вашего мира. Я не знаю, как быть натурщицей.

– О, это ведь совсем не сложно, – улыбнулась миссис Деверелл, – гораздо легче, чем эти ваши шляпки.  И отчего вдруг такие вопросы? Вы не видели себя в зеркале? Наверное, у такой красавицы нет отбоя от женихов, – старушка улыбнулась, ожидая ответа, но, поскольку Элизабет промолчала, вернулась к своей излюбленной теме, – да вы даже представить себе не можете, что мой сын – в буквальном смысле слова революционер в мире искусства! Вместе с приятелями он создаёт что-то новое, совсем новое!

– Революционер? – удивилась Элизабет, никогда не связывавшая это понятие с эфемерным миром искусства, – как такое возможно?

– Да я сама не совсем понимаю, тем более, не буду утомлять вас подробностями. Они называют себя прерафаэлитами – как я понимаю, возвращаются в искусстве к давним эпохам…  вы увидите их картины, это такие краски! Такая красота! И главное – каждая картина со своей сложной историей, а не просто портреты вельмож – старушка презрительно фыркнула, – Уолтер сейчас работает над картиной «Двенадцатая ночь» – по пьесе нашего великого соотечественника, Уильяма Шекспира. Наверное, вам не знакомо это имя…

– Как же? Вполне знакомо, – вновь ответила Элизабет, – я буду позировать для этой картины?

– Да, – закивала старушка, – как же хорошо, что вы знаете! Мой сын увидел в вас Виолу. Он очень любит Шекспира, мой Уолтер. Шекспир – это так по-прерафаэлитски! Я уверена, вы сразу войдёте в образ. Кстати, забыла сказать, почасовая оплата гарантирована, о сумме условимся позже, но будьте уверены, мы вас не обидим! Позировать, конечно, надо будет не один день.

– Но как же работа! – воскликнула Элизабет, – хозяйка не допустит моего длительного отсутствия… И родные… Надо с ними поговорить!

– Всегда приходится чем-то жертвовать, – пожала плечами миссис Деверелл, – сколько вам лет, дорогая?

– Девятнадцать.

– В таком возрасте, вы уже вправе сами распоряжаться своей жизнью, – заметила старушка, – с вашей хозяйкой не могу ничем помочь, а вот с родителями, если позволите, встречусь и постараюсь их убедить, если только, – и она внимательно посмотрела в лицо Элизабет, – если только это не способ от меня отделаться. В таком случае, неволить не будем.

Элизабет невольно покраснела.

– Что вы, я вовсе так не думала. Просто я пока как будто до конца не могу поверить вашим словам…  Но я согласна, согласна! – воскликнула Элизабет, неожиданно для себя, – и прошу вас, поговорить с моими родителями. Отец бывает очень суров.

Миссис Деверелл удовлетворённо кивнула головой. Теперь, когда её миссия была выполнена, старушка предвкушала, как обрадуется сын, узнав, что понравившаяся ему девушка согласилась позировать для его картины.

– Что ж, тогда решено. Говорите день и час, когда я смогу нанести вам визит.

Проводив гостью, девушка завершила дела в магазине, погасила лампу у входа – совершенно механически. И только позже, выйдя на Ковент-Гарден, Элизабет осознала, что загадочное предложение может изменить всю её жизнь. Воистину, «пути Господни неисповедимы…» Неужели, миссис Деверелл – ответ на её молитвы?

Ведь она только накануне сравнивала себя с леди из Шалот, обречённой ткать в запертой башне всю жизнь. Каждый день был похож на другой, и ничего не предвещало перемен. Однообразный тяжёлый, но не изматывающий труд, покупки на местном базаре, отдых у домашнего очага с близкими, редкие прогулки с подругами и ухажёрами – серый и тоскливый, но привычный мир – который может в один миг расколоться вдребезги, стоит ей принять предложение миссис Деверелл. Конечно, Элизабет не была так наивна, чтобы думать о мгновенном исполнении всех своих чаяний. Она не питала иллюзий о жизни натурщиц – их не слишком уважали даже в том скромном обществе, в котором она вращалась, а труд их был достаточно утомителен, но всё же… всё же, принятие предложения означало прервать череду одинаковых дней и попробовать нечто совершенно другое, окунуться в неизвестный ей ранее мир. И этот мир казался гораздо ближе к мечтам, чем тот, в котором она прожила все свои девятнадцать лет.

Элизабет шла, не замечая прохожих. Она даже не осознавала, куда направляется, однако, по наитию, двигалась прямо в сторону дома. Снова и снова думала девушка о неведомом мире, с которым ей предстояло познакомиться. У Элизабет не было ни одного знакомого, причастного к искусству. Интересно, какие они – художники, поэты, скульпторы? Похожи ли они хоть чем-нибудь на простых рабочих парней, среди которых она росла? Так ли взбалмошен и непостоянен их нрав? Нет-нет, они, наверное, совсем другие – ведь каждый день они соприкасаются с искусством, а для мечтательницы Элизабет не было более высокой и сложной материи, чем греза. Те, кто сумел запечатлеть грезу – на бумаге, на холсте ли – становился в её глазах чуть ли не волшебниками. И, конечно, художники очень умны… О чём они ведут беседы на своих собраниях – уж явно не о ценах на хлеб и дырках в карманах, которые нужно зашить…

Мысли о бытовых вопросах вернули мысли Элизабет «на землю», она даже приостановилась немного. Уже долго, в возбуждении своём, девушка всё ускоряла шаг, почти перейдя на бег и пришла в себя, лишь чудом не задев проходящую мимо пару. Женщина покачала головой и неодобрительно шепнула что-то своему спутнику. Но Элизабет не обратила на них никакого внимания. Теперь, когда первое смятение немного утихло, девушка попыталась рассмотреть предложение миссис Деверелл с практичной точки зрения. Ведь, какими бы заманчивыми не были перспективы, работа натурщицы таила в себе немало «подводных камней».

Во-первых, потеря хорошего места. Несколько лет ежедневной работы в шляпной лавке позволили Элизабет заслужить доверие как покупателей, так и миссис Роджерс. Не слишком обременительная занятость исправно приносила ей деньги, а в будущем, могла дать и повышение.  «Профессия» натурщицы не могла обещать и малую толику того комфорта, которым отличалась работа модистки в маленькой лавке – тут девушка теряла значительно больше, чем приобретала. Пытаться сохранить оба места невозможно: едва ли хозяйка одобрит её частые отлучки, тем более, для такого сомнительного занятия.

От миссис Роджерс, мысли Элизабет перешли к другой, сомнительной стороне служительницы искусства. Натурщица. Жителям Ковент-Гардена незнакомы были лавры Фрины или Симонетты. В их глазах натурщицы были проститутками, как, впрочем, часто и оказывалось в действительности. Быть натурщицей – значит навсегда повесить на себя ярлык «доступная». О них судачат за спиной, мужчины отпускают сальные шуточки вслед, и на всю семью ложится клеймо, «смыть» которое практически невозможно. Правда, сами натурщицы, кто похитрее, не обращали никакого внимания на досужие сплетни. Многие неплохо устраивались в жизни, поступали на содержание и вели роскошную и расточительную жизнь. Иные же, двумя-тремя картинами навлекали на себя вечный позор и, не в силах выдержать клеймо позора, спивались или становились теми бесплотными и несчастными тенями на городских улицах, к которым Элизабет всегда испытывала брезгливую жалость. Какой же путь уготован ей – честной девушке, получившей довольно строгое воспитание, Элизабет не могла и подумать. В мечтах об искусстве, она видела себя, скорее, Сюзанной Вердье, но никак не маркизой де Помпадур. Ей хотелось уметь говорить языком искусства, а не тела, волновать не молодостью, а строками, льющимися из её души. Внешняя красота – всего лишь способ соприкоснуться с миром, куда более сложным, чем всё, виденное ею прежде, возможность обучаться, думать как они, говорить как они, понять этих загадочных юношей, которые не старше её братьев – но из-под их кистей рождаются шедевры. И, несмотря на намерение думать практично, Элизабет снова унеслась в мир своих фантазий. Уолтер Деверелл подарил ей надежду, и Элизабет, увлекшись ею, была ничем не лучше и не мудрее прочих девушек своего возраста. Тщеславна и наивна, она упивалась успехом, пока ещё не заработанным.

Тем временем она дошла до своей улицы, в двух кварталах от шляпного магазина. Приземистые двухэтажные домики теснили друг друга: в каждом из них проживало от одной до шести семей, в зависимости от достатка. Сиддаллы делили своё жильё со скромной вдовой, почти безвылазно сидевшей в своей комнате. Такое положение считалось очень удачным. Конечно же, любой выходец из квартала побогаче, нашёл бы улицу – грязной, а дома – старыми и уродливыми. Его, быть может, возмутили бы пьяные мужчины, дремавшие, прислонившись к одному из домов, или звуки ругани, доносившиеся из одного из окон, а запах от гниющих яблок, брошенных в лужу мальчишкой – разносчиком, наверное, заставил бы гипотетического аристократа поморщиться. Но для местных жителей, подобная картина была абсолютно привычна. И Элизабет, взбежав по полусгнившим ступенькам крыльца, не удостоила окружающий мир ни взглядом, ни мыслями.

Её волновало другое: как отнесутся её родные к предложению миссис Роджерс. Зная их характер, не составляло никакого труда понять, что разговор будет сложным и долгим. Потому что людей, более далёких от всего эфемерного, представить было сложно.

Сидаллы были одними из многочисленных провинциальных семейств, которыми вот уже несколько столетий переполнен Лондон. Отец Элизабет, Чарльз, родился в Шеффилде, в семье простого рабочего. Душой и телом, он принадлежал к своему классу. Крепкий и невысокий, Чарльз имел довольно забавный вид из-за своей походки – шагал широко, выворачивая ступни и размахивая руками. На шутки в свой адрес Чарльз не обижался. Он и сам любил хорошо посмеяться, хотя до души компании этому деловитому мужчине было далеко. Он много работал, мог посоветовать что-нибудь друзьям, но сам не переносил, когда слышал чужое мнение касательно себя или своих дел. Женился очень рано, и очень гордился как красавицей – супругой, так и оравой ребятишек. Простая и бесхитростная любовь – а другая была ему неведома – переполняла сердце Чарльза каждый раз, когда он после тяжёлых трудов растягивался в кресле и, дымя трубкой, поглядывал на домочадцев.

Что же касается его жены, то её истинный характер понять было трудно. Элеонора, вместе с мужем, образовывала то странное переплетение душ, свойственное парам, живущим вместе почти четверть века и понимающим друг друга с полуслова. В молодости, невысокая, но стройная Элеонора была очень мила, правда, желающих взять её в жены было не так уж и много. Девушка была стеснительна и угрюма, чего нельзя было сказать о её старшей сестре – весёлой, горделивой красавице.  Родные так же выделяли старшую, и потому, предоставленная сама себя, Элеонора была гораздо самостоятельнее, чем принято в её возрасте. Это качество внесло немало раздоров в первые годы их с Чарльзом супружеской жизни – пока молодая женщина не научилась иногда – смиряться, чтобы в серьёзных вопросах одерживать победы. В браке Элеонора родила семерых детей, усердно воспитывая дочерей, а сыновей предоставила отцу, но в глубине души любила их гораздо сильнее. Из-за многочисленных родов она постарела очень рано: медно-рыжие волосы, которые называли «венецианским золотом» быстро поблёкли, вокруг глаз образовались морщинки, а кожа потеряла упругость, но Элеонор, казалось, не переживала об этом.