Алое небо над Гавайями

Лана подняла его. Это был рисунок; девочка сидела на пятнистой лошади, а вокруг роились пчелы, а может, светлячки. Она не помнила, как рисовала это, но рисунок, безусловно, принадлежал ей. Что она ищет? Ее тревожила секретность отца, и она уже была готова прекратить поиски, просмотрев несколько рядов книг, но потом на нижней полке в заднем ряду за двумя другими книгами заметила «Волшебника страны Оз». По коже пробежали мурашки. В детстве она так любила эту книгу, что, дочитав до конца, перелистывала на начало и начинала читать снова.

Она раскрыла книгу, и ей на руку выпал пухлый конверт из коричневой бумаги, набитый документами. «Хале Ману», – гласила надпись на конверте. Дом птиц. Она невольно улыбнулась. Джек любил птиц, и Лане передалась эта любовь; с малых лет она знала названия всех гавайских птиц в лесу. Она подошла к столу и вытряхнула содержимое конверта: сложенный чертеж дома, выполненный грубовато, но изящно; листок бумаги с инструкциями, как добраться до места от лавки Кано у подножия вулкана; ключ и кусочек картона, на котором было написано:

Когда придет время, дом будет открыт всем гостям.

Оранжевый свет лампы заливал комнату; мотыльки бились крыльями о сетчатую дверь. Она не знала, сколько времени смотрела на записку. «Когда придет время». Вспомнились слова Ингрид: отец обещал рассказать о своем проекте, когда придет время. Неужели он построил дом и ничего никому не сказал? Да еще на вулкане. Она знала только одну лавку Кано. Все это казалось совершенно бессмысленным. Особенно окружавшая проект загадочность.

Может, отец волновался из-за цунами? Или ждал очередного извержения Мауна-Лоа [26] и опасался, что в этот раз лава дойдет до Хило и сотрет город с лица земли? Впрочем, было еще одно возможное объяснение, единственное, что приходило в голову: вторжение японцев, о котором все твердили в последнее время. То, что они сотворили с Китаем, не укладывалось в голове; город полнился слухами и газетными заголовками, и каждую неделю их становилось все больше. Странное предчувствие камнем легло на грудь. У отца было много друзей среди японцев; что, если он что-то знал? Она вспомнила газетный заголовок: «В выходные японцы могут нанести удар». Тем более следовало вернуться в Гонолулу; там стоял американский флот, там было безопаснее.

В голове роились сотни вопросов, но веки слипались; ее клонило в сон. Мир пошатнулся; ей казалось, что если она не приляжет, то точно упадет. Не почистив зубы, не переодевшись и даже не заглянув в ванную, она упала на пыльные простыни и свернулась калачиком. На матрасе осталась вмятина в форме тела отца, а в оглушительной тишине, стоявшей в доме, ей почудились стук его ножа по тарелке и звон кусочков льда в бокале. Комната внезапно наполнилась этими звуками.

Несмотря на усталость, Лана несколько часов пролежала без сна, ворочаясь и плача. Она извинялась, переписывала их историю и признавалась отцу в своих противоречивых чувствах. Она сердилась на него за то, что он взял и умер, сердилась на себя, что вовремя не успела в Хило. Печальная правда заключалась в том, что она была худшей дочерью в мире.

Известия

7 декабря 1941 года

Хило

Лану разбудили петухи. На миг она растерялась, забыв, где находится; во рту словно кошки ночевали. Джин с тунцом оказались не лучшим сочетанием. Желудок урчал от голода; в висках пульсировала головная боль. Сегодня ей предстояло столько дел, что она велела себе не думать ни о чем до завтрака.

Она поднялась по ступенькам дома Вагнеров с букетом свежего имбиря и с порога учуяла запах бекона, выпечки и корицы.

– Доброе утро, – позвала она.

Внезапный громогласный лай заставил ее вздрогнуть. Дверь открылась, и на крыльцо выбежала огромная черно-белая собака. Длинноногая, она доставала ей почти до талии. Лана не знала, что делать – то ли спасаться бегством, то ли уверенным тоном поздороваться с собакой.

На пороге возникла Мари.

– Не бойтесь, она дружелюбная.

Собака принюхалась, лизнула Лане руку и навалилась на нее всем весом – а весила она килограммов пятьдесят, не меньше. Лана не могла пошевелиться.

– Юнга, фу! – смеясь, скомандовала Мари.

Лана никогда не встречала таких громадных питомцев, да еще таких слюнявых. Вся ее юбка была перепачкана белыми пузырчатыми слюнями. Лана любила собак, но зачем заводить такую огромную?

Дом старого мистера Янга было не узнать: Вагнеры все здесь поменяли, особенно на кухне. Стены теперь были окрашены глянцевой белой краской, на окнах висели занавески с шитьем, на полу был черно-белый линолеум в шахматную клетку, а в углу стоял новенький красный холодильник. У плиты в персиковом переднике возилась Ингрид; она размахивала лопаткой и подпевала радиоприемнику. Мистер Вагнер отложил газету, встал и пожал Лане руку.

– Вот так так! А вы похожи на гавайку, – сказал он, словно для него это было большое открытие.

Ингрид бросила на него гневный взгляд.

– А отец вам не рассказывал? – спросила Лана.

– Мы с Джеком больше говорили о том, почему у меня мотор барахлит, как починить газонокосилку и что за корабли стоят в порту. Мужские разговоры, – ответил он и улыбнулся, показав идеально ровные зубы.

Она не сомневалась, что все так и было.

– Моя мать была гавайкой родом с Кауаи. Умерла при родах, – сказала Лана.

Мистер Вагнер мигом замолчал.

– Тогда вам вдвойне тяжело потерять отца. Мне очень жаль, – сказала Ингрид, хотя Лана подозревала, что та уже знала их историю, ведь она сама была матерью. Женщины умели незаметно узнавать подробности, которых мужчины не замечали. Особенно матери. Становясь матерью, женщина вступала в особый круг, все участницы которого внезапно приобретали сверхъестественные способности. Лана не принадлежала к этому кругу и оттого ощущала себя неполноценной женщиной. А Вагнеры казались идеальной семьей. Если бы Лана не испытывала к ним столь сильную симпатию, то извелась бы от зависти.

– Коко, помоги накрыть на стол! – крикнула Ингрид.

Через минуту в кухню вбежала Коко, на плече которой сидела ящерица. Даже не взглянув на Лану, она выпалила:

– Я слышу самолеты.

Фред выглянул из-за газеты; глаза у него были синевато-серые, а брови кустистые. Он склонил голову набок.

– Правда? – Они с Ингрид переглянулись.

Из-за шипящего бекона на сковородке и их разговора Лана вполне могла не услышать самолеты. Все разом замолчали. Лишь шуршали кокосовые пальмы да ворковали голуби. Она прислушалась, боясь услышать рев моторов.

– У Коко разыгралось воображение. Верно, милая? – сказала Ингрид и взъерошила волосы девочки.

Коко подошла к окну, встала на цыпочки и выглянула наружу.

– Я не придумываю, и их там много.

Всех присутствующих сковала странная неловкость.

– Дорогая, может, ты и слышала самолеты, а может, это просто машина проехала. А теперь разложи приборы.

Девочка сделала, как ей велели. Лана надеялась, что пятнистый геккон на ее плече там и останется и не тронет свеженарезанную папайю и банан, предназначавшиеся людям. Коко вела себя так, будто Ланы на кухне не было.

– Это твой питомец? – спросила Лана.

– Нет, это мой друг.

– А у друга есть имя?

Коко посмотрела ей прямо в глаза и произнесла:

– Джек.

Лана призвала на помощь свое самообладание. Но тут вмешалась Ингрид:

– Она любила вашего отца. Он один говорил с ней, как со взрослой, а не как с маленькой. Больше всего ей нравилось, когда он колол ей кокосы. Дошло до того, что каждый вечер она ждала его на веранде. И одним кокосом обычно не ограничивалось. Поэтому ее и прозвали Коко. На самом деле ее зовут Берта.

Вошла Мари с Юнгой и набрала ведро воды. Юнга стала пить, шумно плескаясь, потом пошла и без команды легла на ковер. Эта кухня казалась теплым и уютным центром вселенной; Лане даже почудилось, что она слышит ее пульс. Неудивительно, что отец подружился с Вагнерами.

– Вы уже планируете похороны? Буду рада помочь, – сказала Ингрид.

– Я пока не успела об этом подумать. Я-то надеялась, что буду выхаживать его, а не хоронить.

– Вы, наверно, еще в шоке. Да и мы тоже, – сказал Фред.

– Да уж.

«Лучше уж онеметь, чем чувствовать», – подумала Лана.

– Он мне вчера приснился, – вдруг сказала Коко.

– Да? – проговорила Лана, не зная, хочет ли слышать подробности об этом сне.

Коко продолжала:

– Джек и гавайская леди скакали по берегу на большой лошади прямо по воде. Он махал мне рукой и что-то кричал, но что, я не разобрала. Я хотела зайти в воду вслед за ними, но вода превратилась в лаву, а когда я подняла голову, они исчезли.

На минуту воцарилась тишина, и Лана ясно представила описанную Коко сцену. Ей и самой снились цветные сны про родителей, яркие, как кинофильмы, и такие реальные, что она чувствовала запах водорослей на песке и слышала смех матери, уносимый ветром. Она и сейчас почти его услышала и чуть не окликнула маму вслух.

Голос Ингрид вернул ее в реальный мир:

– Наверно, всем нам в ближайшие дни приснится Джек.

Фред перевел разговор на более безопасную тему: ему хотелось все узнать про Оаху, узнать, каково это – жить в самом центре архипелага, где под рукой все достижения цивилизации и несметное число возможностей на каждом углу. Лана была ему благодарна: еще чуть-чуть, и она расплакалась бы при всех.

Вскоре Ингрид позвала их к столу. Такого вкусного завтрака Лана не ела никогда: хрустящий бекон и нежный омлет, золотистые булочки и крем из маракуйи с идеальной кислинкой, молоко с шапочкой из жирных сливок. Лану подмывало спросить про дом, узнать, за сколько Вагнеры его купили, но она решила, что еще успеет. Они заговорили о том, что происходит в Хило. Мари рассказала о грядущем рождественском концерте; Коко ковыряла в тарелке и по большей части молчала. Когда они доели, Лана предложила помыть посуду, а Ингрид включила радиоприемник.

– В нашем доме любят музыку, – сказала она, раскачивая бедрами и пытаясь заставить Коко потанцевать с ней в обнимку. Но та вытянулась прямо, как жердь, и выглядела так, будто вот-вот заплачет.

– В чем дело, мауси? [27]

Музыка вдруг оборвалась, и в радиоприемнике послышались помехи; затем раздался знакомый баритон Уэбли Эдвардса. Диктор объявил:

– Внимание, внимание! Остров Оаху атакует вражеская авиация. Цель – Пёрл-Харбор, но самолеты также обстреливают аэродромы. На нас напали.

Лана огляделась: все застыли, как статуи в солнечном свете. Ингрид покраснела, как помидор; Фред, напротив, побелел. На нас напали. Эхо этих слов гулко разносилось по кухне. Все, кроме Коко, не сводили глаз с радиоприемника; Коко же смотрела на Лану. В этот миг между ними возникла странная связь. Вспышка осознания. Затем все исчезло.

Уэбли продолжал:

– Сомнений быть не может. Не выходите на улицу. Оставайтесь дома и сохраняйте спокойствие. Кое-кто может решить, что это учения. Это не учения. Это настоящий обстрел. Повторяю: нас атакует вражеская авиация. На крыльях самолетов замечена эмблема восходящего солнца; прямо сейчас японцы атакуют Пёрл-Харбор. Не выключайте радиоприемники и передайте соседям, чтобы включили свои. Не выходите на улицу и не выезжайте на дорогу без крайней необходимости. Не пользуйтесь телефоном без крайней необходимости. Телефонные линии должны быть свободны для экстренных звонков. Внимание всем военнослужащим, полицейским, действующим и офицерам запаса. Немедленно явиться к месту службы. Повторяю: нас атакует вражеская авиация. Это самолеты с эмблемой восходящего солнца. Это не учения. Это настоящий обстрел.

Спустя минуту потрясенной тишины Фред, Ингрид и Лана заговорили разом; в панике слова посыпались, как горох.

– Ублюдки! Ясно же, рано или поздно бы напали, – выругался Фред.

– Господь, помилуй нас! Нам надо в укрытие. – Ингрид обняла девочек, прижала к груди их головки, затараторила что-то по-немецки.

Лана же могла думать лишь о том, не подвергаются ли они опасности прямо сейчас, если Коко и впрямь слышала самолеты.

– Тут рядом лавовая трубка [28]. Можем спрятаться там, если придется.

Время тянулось медленно, как патока; за секунду Лана вспомнила Бака в Нууану и взмолилась, чтобы тот не пострадал, своих лучших подруг – Мэри на Даймонд-Хед, Элис в долине Маноа, – Барона и его маленький самолетик, стоявший в ангаре как раз неподалеку от Пёрл-Харбора, и многих других, чья судьба была ей небезразлична. Человеческий разум в момент катастрофы представлял собой поистине загадочный и удивительный механизм.

– Никуда не уходите, – сказал Фред. – Я схожу за винтовкой.

Ингрид схватила его за рукав.

– Подожди… а нам что делать?

– Найдите другой канал. Вдруг сообщат еще новости, – сказал он и выбежал на улицу.

Вращая регуляторы и не находя ничего, кроме помех и гавайской гитары, Лана чувствовала себя совершенно беспомощной.

– А как столько японских самолетов тут оказались? Должно быть, это какая-то ошибка, – пробормотала Ингрид, озвучивая вопросы, звучавшие и в голове Ланы.

– Если бы это была ошибка, по радио бы не передали, – ответила Мари. Кажется, у нее лучше всех получалось хранить самообладание.

Так за воскресным завтраком началась война. Рузвельт, безусловно, это так не оставит. Лана покосилась на телефон. Как бы ей хотелось снять трубку и позвонить кому-нибудь, кто объяснил бы им, что происходит! Юнга, видимо, почувствовав неладное, подошла к Коко, положила голову ей на колени и тяжело задышала. Часы показывали 9:05.

Теперь жизнь никогда не будет прежней. Не так Лана планировала начать воскресенье. Дел у нее и без того было невпроворот. Гнев заклокотал внутри.

– Да как они посмели! – воскликнула она.

Ингрид подошла к окну.

– Самолетов не видно, но Коко не ошиблась, когда их слышала.

Пролетали ли самолеты над Хило по пути в Пёрл-Харбор? Вероятно, но лететь туда несколько часов. Похоже, атака еще не завершилась. Будь отец с ними, он бы знал, как поступить.

Через две секунды зазвонил телефон.

Ингрид схватила трубку.

– Алло? Он вышел. Кто говорит?

Звонивший повесил трубку.

– Кто звонил? – спросила Лана.

– Связь прервалась. Не знаю. Девочки, идите-ка в гостиную.

– Зачем? – нахмурившись, спросила Коко.

– Взрослым надо поговорить. Идите. Сейчас.

Девочки послушались, но Коко застыла на пороге.

– Иди, – шикнула на нее Ингрид. Когда они ушли, она принялась заламывать руки и мерить шагами кухню. – Боюсь, нас ждут неприятности, вы же понимаете?

– Вы живете здесь давно, вас все знают. Уверена, вам не о чем беспокоиться, – сказала Лана.

– Лана, мы немцы. А Германия с Японией – союзники.

– Но вы же тут давно живете. И вы не нацисты… Вы же не нацисты? – Последние слова сами сорвались с языка, она даже подумать не успела.

Ингрид сморщилась, точно проглотив ложку уксуса.

– Разумеется, нет. Нам ненавистны все действия Гитлера. Поэтому и уехали.

– Так, давайте по порядку. Сейчас нам нужно понять, оставаться здесь или искать укрытие, и угрожают ли Хило японские самолеты, – произнесла Лана.

– Может, стоит уехать подальше от гавани? Если японцы нанесут удар, то как раз в наш район.

Она была права. Когда-то у Ланы были друзья в Вайнаку, Хакалау и Каумане, но они могли переехать. Поступив в колледж и перебравшись в большой город в поисках лучшей жизни, молодые люди часто не возвращались домой.

– Возможно, но по радио сказали не выезжать на дорогу.

Ингрид выглядела так, будто у нее вот-вот начнется приступ паники.

– Господи, сохрани моих девочек! Мы легкая мишень.

Если над ними прямо сейчас кружили японские самолеты, значит, и японские корабли и подводные лодки тоже плавали где-то рядом в гавайских водах. А корабли и субмарины означали полноценное вторжение. Где же американские войска? Лана попыталась вспомнить, видела ли она линкоры, подлетая к Хило, но голова шла кругом, и она никак не могла сосредоточиться.

Вернулся Фред с винтовкой; девочки бежали следом. Лана подумала, что винтовка никак не защитит их от японского истребителя, но придержала язык. С оружием точно лучше, чем без него. Они сели за стол – все, кроме Фреда; тот мерил шагами кухню и каждые тридцать секунд пригибался и смотрел в окно, высматривая в небе истребители. От напряжения его ноздри раздулись; если бы мимо пролетел голубь, он, безусловно, его бы пристрелил.

– У отца тоже есть ружье. Могу принести, – сказала Лана.

Фред кивнул.

На улице как будто ничего не изменилось. Над жасминовым кустом кружила бабочка, голуби занимались своим обычным делом: сидели на ветке крыло к крылу и грелись на солнышке. Лана прислушалась, надеясь уловить рев моторов, но услышала лишь радиоприемник, громко трубивший в окне Вагнеров. Может, ей следовало зайти к Рамиресам, проверить, как они? Но миссис Рамирес непременно захотела бы узнать все, что случилось за последние десять лет, а у Ланы не было сил объяснять. Она подумала о Рю Мотидзуки, или просто Моти, как они его называли, – папином приятеле, с которым они вместе рыбачили. Тот жил на соседней улице, за пастбищем и старой каменной стеной.

Оставив у Фреда отцовскую винтовку, Лана отправилась искать Моти. Из всех оставшихся в Хило знакомых он нравился ей больше всего. У него были крупные зубы и широкая улыбка, а его смех напоминал блеяние одинокого ослика. Родители, работавшие на сахарных плантациях, привезли его на Гавайи в десять лет. Разок окунувшись в теплый гавайский океан, он понял, что останется здесь навсегда. Они с отцом сошлись на почве любви к рыбалке и крепко подружились. Она и так планировала зайти к нему после завтрака, так почему авианалет должен ее остановить? Что ей еще было делать?

Трава во дворе у Моти была ровно подстрижена на два пальца; ни один лист кордилины не валялся на лужайке. Маленький белый домик Моти был отделан красными декоративными планками, изгородь недавно подравняли. Насколько Лана себя помнила, в доме Моти всегда пахло рыбой, а ранним вечером блики закатного солнца нередко освещали серебристую рыбью чешую, которой было усыпано все внутри.

Но сейчас шторы были задернуты, и в доме, кажется, никого не было. Она все равно постучалась.

– Моти, это Лана Сполдинг! Откройте дверь, если вы дома!

Ни звука, ни шороха. Может, он вышел в море? Она надеялась, что нет. Она снова забарабанила в дверь.

– Моти!

Через шесть секунд дверь резко распахнулась. На пороге стоял мальчик лет шестнадцати. Лана опешила – неужто у Моти за время ее отсутствия родился сын? Мальчик молча пригласил ее в дом.

Запахи часто вызывают в памяти картины прошлого, а с этим домом у Ланы было связано много воспоминаний. Сасими, банановый пудинг, веселый смех. На стенах висели рыбные хвосты, наживки и стеклянные шарики в сетках. Моти сидел в центре комнаты за столом для игры в карты. Из радиоприемника в углу лилась музыка.

Вставать он не стал.

– Лана-сан, – хрипло проговорил он.

По темным кругам под его глазами и обтянутым сухой морщинистой кожей скулам Лана поняла, что он нездоров.

– Моти, вы слышали? Про отца.

Он молча кивнул.

– А про нападение?

Еще один кивок.

Лана расплакалась. Привычная жизнь рассыпáлась на глазах, и с каждой минутой становилось все хуже. Она подвинула стул и села. Он потянулся и взял ее за руки; ее успокоило знакомое прикосновение его теплых мозолистых ладоней. Моти жил по соседству, сколько она себя помнила; без него она не представляла их район.

– Моти, что с вами случилось?

– Такой же вопрос могу задать тебе, – ласково ответил он.

– Поговорим потом. Я очень растеряна… Мне нужно, чтобы кто-то сказал мне, что делать. Вы слышали что-то, кроме того, что передавали по радио? Возможно, друзья-рыбаки что-то говорили? – спросила она.

– Звонил судья Карлсмит и сказал, что ловушки для лобстеров переполнились. Это был наш с ним тайный шифр; значит, мы окружены.

У нее ухнуло в животе.

– У вас есть тайный шифр?

Сорвавшимся голосом Моти продолжал.

– Они давно приставили судью ко мне, чтобы он за мной присматривал. Федералы еще несколько месяцев назад составили списки потенциально опасных граждан на случай войны.

– Кто «они»? И почему вас считают опасным?

– ФБР, военные, полиция. Потому что у меня есть лодка, и я играю в карты с главами японской общины. Откуда мне знать? – ответил он, подвигая на место кусочек головоломки.

Под тяжестью его слов она словно приклеилась к стулу. С одной стороны, в этом не было ничего неожиданного; слухи ходили давно. И все же это казалось невозможным и несправедливым.

– И что они планируют делать с людьми из этих списков?

– Арестовывать, задерживать. Не знаю.

– Но вы в списке – значит ли это, что вас должны арестовать? – надтреснутым голосом спросила она.

Он сгорбился и пожал плечами.

Лана перевела взгляд на мальчика; тот ушел на кухню и заваривал чай.

– А мальчик? Это ваш сын?

– Я взял Бенджи к себе, когда его родители пропали в море по пути в Японию. Здесь у него никого не осталось.

– Давно он с вами живет?

– Семь лет.

Мальчик жил у Моти семь лет, а Лана даже не знала. Ей стало стыдно за свое отсутствие, стыдно, как никогда. Но как бы сильно ей ни хотелось расспросить Моти о его здоровье и выяснить, почему он исхудал и стал тонким, как травинка, внутренний голос, надрываясь, кричал, что им нужно поскорее убираться из района залива. Их дома стояли всего в двух кварталах от гавани; если японцы нападут, их сровняют с землей. Дом Моти стоял даже ближе.

– Пойдемте ко мне домой, – сказала она.

Он взглянул на нее своими водянистыми глазами.

– Зачем?

– Там безопаснее, а если начнется эвакуация, вы сможете поехать с нами. Я соберу вещи, возьму пикап.

– И куда ты собралась?

– Подальше от воды, куда-нибудь мýка, – сказала она, хотя на самом деле понятия не имела, куда ехать.

– Я не могу сбежать.

– Вы американский рыбак, и, судя по вашему виду, нездоровы. Вы ни для кого не представляете опасности, Моти, и я могу помочь мальчику о вас заботиться.

Моти взглянул на Бенджи, поставившего перед ним чашку горячего чая.

– Езжай сама. С нами все будет в порядке.

Моти был из тех людей, с кем спорить бесполезно. Услышав его отказ, она словно наткнулась на каменную стену. Ей хотелось расспросить его об отце, и она поняла: если не спросит сейчас, другого шанса может и не представиться. Но в конце концов страх победил.

– Если передумаете, вы знаете, где меня найти.

Гости

7 декабря 1941 года

Хило

Телефон на отцовском столе будто бы призывал ее скорее им воспользоваться. Скорее из чувства долга Лана решила позвонить Баку. Кроме того, ей хотелось услышать рассказ о происходящем в Гонолулу из первых уст. Но сняв трубку, она услышала разговор между оператором и разъяренным соседом, который требовал соединить его с сыном на Оаху. Она повесила трубку. Пытался ли Бак с ней связаться? Она подумала, что в будущем их жизни, возможно, больше никогда не пересекутся, и это показалось странным.

Вскоре она вернулась на кухню к Вагнерам. Больше всего ей не хватало человеческого контакта, пусть даже с этими людьми она познакомилась вчера. Фред поехал в город закрыть лавку и забрать все деньги, а Лана сидела с Ингрид и Мари. Коко на крылечке читала казаркам книжку с картинками. Она настояла, что птиц надо забрать в укрытие, а Ингрид не смогла ей возразить. Юнга с интересом наблюдала за казарками сквозь сетчатую дверь.

По радио передавали проповедь; время от времени ее прерывали новости. «Непредвиденная атака… пять гражданских убиты в Гонолулу… японские десантники замечены на северных пляжах Оаху… прямое попадание в аэродром Хикам, погибли триста пятьдесят человек». Лане с трудом верилось, что бомбы падают на Гонолулу – ее город, ее народ. С каждым новым сообщением слезы заново подступали к горлу, и ей казалось, что она больше не выдержит.

Главный вопрос оставался открытым: доберутся ли они до Хило? В середине дня приехал Фред и привез несколько металлических коробок и плохие новости.

– Мари, набери скорее ванну. Говорят, японцы отравили воду. Ингрид и Мари, идите со мной.

Они скрылись в спальне, и Лана осталась наедине со своим бурным воображением. Оно рисовало целые города, охваченные пожаром, солдат, врывающихся в дома, насилие, убийства и мародерство. Во всех газетах писали о резне в Китае, и, читая об этих ужасах, она ощущала во рту вкус крови. Застрять на острове, куда вторглась вражеская армия, – едва ли можно было представить худшую долю.

Чтобы не воображать всякие ужасы, Лана вышла на крыльцо. Заморосил дождик, над дорожкой перед домом поднимался пар. На противоположной стороне улицы лошади на лужайке ели траву и размахивали хвостами, словно сегодняшний день ничем не отличался от остальных.