Алое небо над Гавайями

Сара Акерман

Алое небо над Гавайями

Перевод с английского Юлии Змеевой

Иллюстрация на обложке Евдокии Гасумян

© 2020 by Sara Ackerman

Печатается с разрешения автора при содействии литературных агентств The Knight Agency и Nova Littera SIA

© Акерман Сара

© Змеева Ю.Ю., перевод на русский язык, 2023

© Издание на русском языке, оформление. Строки

Дорога

8 декабря 1941 года

По мере приближения к вулкану туман густел, и вскоре дорогу окутала непроглядная марлевая завеса, в которой лишь изредка просматривались ветки. Мысль о том, чтобы развернуть пикап, приходила Лане в голову уже раз пятьдесят. Благоразумнее всего было бы вернуться в Хило [1], но время для благоразумных поступков прошло. В чем в чем, а в этом она не сомневалась. Она снизила скорость «шевроле» и посмотрела в зеркало заднего вида. Клетку с утками было совсем не разглядеть; черные пятна на шкуре собаки едва просматривались в тумане.

Может, и хорошо, что из-за тумана нас не видно.

– Мне тут не нравится, – сказала Коко, сидевшая рядом с Ланой. Девочка недовольно сложила на груди тощие ручонки. За тарахтением мотора ее было почти не слышно, и Коко пришлось кричать.

Лана нащупала на полу одеяло.

– Накинь. Станет лучше.

Коко покачала головой.

– Я не замерзла. Просто хочу домой. Мы можем поехать домой?

Ее руки и ноги покрылись гусиной кожей, но из-за упрямства она отказывалась надевать куртку. В Хило в самом деле стояла невыносимая жара, но там, где лежал их путь – в горах на высоте тысяча двести метров, – воздух был холодным, сырым и разреженным.

С тех пор как Лана в последний раз была на Килауэа, прошло более десяти лет. Кто же знал, что она вернется сюда при таких обстоятельствах?

Вмешалась Мари:

– Возвращаться нельзя, сестра. Да и не к кому.

Несчастная Коко задрожала. Лане захотелось обнять ее, успокоить, сказать, что все будет хорошо. Но она бы солгала. Она знала: прежде чем все будет хорошо, станет еще хуже.

– Прости, милая. Хотелось бы мне, чтобы все было иначе, но сейчас я должна в первую очередь думать о вас двоих. Доберемся до дома и составим план.

– Но ты даже не знаешь, где дом, – заныла Коко.

– Я помню дорогу.

Приблизительно помню.

– А если в темноте мы ее не найдем? Они нас застрелят? – спросила Коко.

Мари обняла ее за плечи и притянула к себе.

– У кого-то слишком богатое воображение. Никто нас не застрелит, – ответила она, но все же бросила на Лану вопросительный взгляд.

– Все будет хорошо, – ответила Лана. Вот только сама она своим словам не верила.

Впрочем, не девочки были ее главной проблемой. Гораздо больше ее тревожило то, что они спрятали в кузове пикапа. На острове действовал комендантский час – шесть часов вечера, – но людям приказали выезжать на дорогу лишь в случае крайней необходимости, а крайняя необходимость могла быть только у военных. Об этом Лана девочкам не сказала. Они сильно рисковали, отправившись в горы, но она придумала хорошую легенду и надеялась и молилась, что, если их остановят, ей поверят. При мысли о блокпосте потели ладони, хотя сквозь щели в полу пикапа тянуло ледяным холодом.

В погожий день дорога от Хило до вулкана занимала примерно полтора часа. Но сегодня был туман. Они часто попадали в ямы размером с бочку для виски; Лану подбрасывало вверх, и она ударялась головой о крышу. В тропическом лесу мелкий дождь лил не переставая, и любые попытки обустроить тут ровные дороги заканчивались крахом. Порой их трясло, как во время турбулентности в самолете из Гонолулу [2]. Оттуда они прилетели всего два дня назад, но казалось, это было в другой жизни.

Больше всего Лана боялась того, что их ждало на въезде в национальный парк. Рядом находился военный лагерь Килауэа; поблизости должны были быть и солдаты, и блокпосты. У нее было столько вопросов к отцу, и оттого, что его не было рядом и он не мог на них ответить, она испытывала смешанные чувства: и грусть, и негодование. Откуда ты знал, что придут японцы, почему не сомневался? И почему вулкан? Как мы там выживем? Почему не позвал меня раньше?

Коко, кажется, успокоилась; ее ореховые кудряшки упали на плечо сестры, веки сомкнулись. Шум мотора и тряска действовали усыпляюще. Определить их местонахождение в непроглядном тумане было сложно, но они должны были скоро приехать.

Лана мечтала о чашке горячего кофе, когда Коко выпрямилась и произнесла:

– Мне надо пи-пи.

– Пи-пи? – переспросила Лана.

– В туалет ей надо, – бросила Мари.

Лана подъехала к поросшей травой обочине и остановилась, хотя могла встать и посреди дороги. За все время пути им встретилась всего одна машина – полицейская; к счастью, она проехала мимо.

Дождь стих, и они вышли. Они шли как в облаке; в воздухе пахло металлом и лимоном от эвкалиптов, росших вдоль дороги. Лана пошла проверить Юнгу. Собака встала в кузове, заскулила, веревка вокруг ее шеи натянулась – она хотела, чтобы ее погладили. Бедняжка промокла насквозь и дрожала. Лана хотела оставить ее с соседом, но Коко устроила скандал, бросилась на кровать, заревела и замолотила кулаками в подушку; в итоге Лана уступила. Хотя понимала, что ей и с девочками-то будет трудно, не говоря уж о собаке весом шестьдесят килограммов.

– Остановились сходить в туалет. У вас все хорошо? – шепотом спросила она. Из-под брезента послышались два тихих «угу». – Скоро приедем. Если еще раз остановимся – не шевелитесь и не издавайте ни звука.

В тот самый момент один из спрятавшихся пассажиров закашлялся, сотрясая брезент. Лана задумалась, стоило ли вообще подвергать его долгому путешествию на холоде, ведь это могло его прикончить. Но альтернатива была хуже смерти.

– Подыши глубоко… если сможешь, – сказала Лана.

Подошла Коко и залезла на лежавшую в кузове запаску.

– Давай возьмем Юнгу к себе. У нее такой несчастный вид.

– И к кому на колени она сядет? – спросила Лана.

Юнга была высотой с небольшую лошадку, но вдвое толще.

– А давай я сяду в кузов, а ты ее с собой посадишь, – на полном серьезе предложила Коко.

– Без куртки – ни в коем случае. Еще не хватало, чтобы ты пневмонией заболела!

Они снова тронулись, и через десять секунд Юнга протяжно завыла. Нервы у Ланы были на пределе. Лишнее внимание сейчас им было совсем ни к чему. Если подумать, сама идея ехать сюда представлялась абсурдной. Пару дней назад она казалась хорошей, но теперь Лана сомневалась, а не сошла ли она с ума.

– Да что не так с этой собакой? – раздраженно выпалила она.

Коко повернулась, и Лана почувствовала на руке ее горячее дыхание.

– Юнга боится, – тихо произнесла она.

У Ланы заныло сердце.

– Ох, милая, все мы немного боимся. И это нормально, учитывая ситуацию. Но вот что я тебе обещаю: я сделаю все, что в моих силах, чтобы тебя уберечь.

– Но ты нас почти не знаешь, – заметила Коко.

– Вас знал мой отец, а вы знали его, верно? – сказала Лана. – И не забудьте: если кто спросит, рассказываем нашу легенду.

Они проговорили легенду много раз, но чего можно ждать от детей? Разве могла она быть уверена, что те все запомнили? У Ланы было не так уж много опыта общения с детьми. Своих у нее не было, племянников и племянниц на островах тоже, и их отсутствие она ощущала остро, как ноющую боль в сердце. Одно время она представляла, что когда-нибудь у нее будут дети, но эта мечта приказала долго жить. Остались лишь слезы и разочарование.

Она вспомнила Бака. Вот же как бывает: представляешь себе совместное будущее с человеком, а в итоге все складывается совсем иначе. И тот, кого ты считала любовью всей жизни, разбивает тебе сердце. Она заморгала, отгоняя мысли о нем.

По мере приближения к вулкану туман оставался густым, но воздух посветлел. Лана помнила, что чем выше в горы, тем ниже становятся деревья; на смену высоким эвкалиптам и полям белого и желтого имбиря приходит вулканический пейзаж: охиа [3] с ярко-красными цветками, древовидные папоротники, что росли тут еще во времена динозавров, и ползучий дикраноптерис [4]. Ребенком она была тут счастлива. Коко потянулась к лежавшему на приборной доске письму и принялась читать его в четвертый раз.

– Коко Хичкок. Смешно звучит.

Бумажка уже истрепалась, и Мари выхватила письмо у нее из рук.

– Ты совсем его измусолила! Дай сюда.

Мари, в отличие от тоненькой, как прутик, смуглой и вспыльчивой сестры, была светловолосой, полнотелой и мягкой, как кокосовая ириска. Но даже ее терпение рано или поздно должно было кончиться.

– Миссис Хичкок сказала, что новые имена надо выучить наизусть, иначе нас пристрелят.

Лана как можно спокойнее ответила:

– Ничего подобного я не говорила. А ты, Коко, привыкай называть меня тетей Ланой. Вам обеим пора привыкать.

– И хватит уже повторять, что нас пристрелят, – добавила Мари и закатила глаза.

«Осталось недолго, потерпи», – подумала Лана.

Лана вспотела; пот скатывался в ложбинку на груди и дальше по телу и вниз по ногам. Лгать она умела плохо и надеялась, что им чудом удастся проскочить блокпосты и их никто не остановит. Она опустила окно совсем немного, впуская свежий воздух.

– Почти приехали. Если нас остановят, говорить буду я. А вы отвечайте, только если к вам обратятся напрямую, ясно?

Никто из девочек не ответил; обе лишь кивнули. Лана чувствовала их страх: от него воздух в машине сгустился и запотело ветровое стекло. Скоро маленькая Коко заплакала. Лана хотела как-то ее успокоить, но ничего придумать не могла. Всхлипы переросли в тяжкие рыдания, беспощадно сотрясавшие тело девочки. Мари гладила сестру по спине теплой и ласковой рукой.

– Поплачешь, когда приедем. Не надо плакать, – сказала она.

Лицо малышки блестело от слез, из носа текло.

– Но маму с папой могут убить! – Боль исказила ее лицо, и, глядя на нее, Лана сама с трудом удержалась от слез.

– Мы американцы. Маму с папой никогда не убьют, да и нас, – убежденно проговорила Мари.

Через секунду Лана несколько раз заморгала, чтобы убедиться, что ей не привиделось. Она ударила по тормозам. Двое солдат преградили дорогу, подняв винтовки и нацелив их на пикап. В тумане они напоминали призраков в военной форме. Вдоль обочины высились укрепления из мешков с песком, а за ними, кажется, стояли автоматы. Коко мигом затихла.

– Ох, черт! – ругнулась Лана.

Она опустила окно и помахала, не зная, как лучше поступить: то ли выйти из машины, то ли подождать, пока солдаты сами подойдут.

– Здравствуйте, – крикнула она. – В машине я и двое детей.

Мир за окном уменьшился, напирая со всех сторон. Сердце билось со скоростью двести ударов в минуту; сможет ли она нормально говорить? Она глубоко вздохнула и открыла дверь.

Приблизился солдат.

– Гражданским запрещено находиться на дороге, мэм. Зачем вы здесь?

Она вышла из машины и заставила себя улыбнуться.

– Мы едем домой. Ездили на Оаху, вернулись и застряли в Хило на несколько дней. У меня разрешение от главы Территориальной гвардии; мы вернемся домой и больше не будем выезжать.

На вид солдатику было не больше восемнадцати; тело еще не успело вытянуться вслед за чересчур длинными руками и ногами. Он подошел и встал слева от пикапа.

– И где это разрешение?

Она протянула ему письмо, подписанное замшерифа Честером Хоокано, соседом и другом отца. Честер действительно состоял в Территориальной гвардии, но главой ее, разумеется, не являлся. Он нацарапал свое имя внизу, да так, что расшифровать его каракули было практически невозможно.

В кузове пикапа зарычала собака. Следом загоготали и зашипели птицы, подняв переполох.

Солдат выгнул шею.

– Что там у вас за зверинец, мэм?

– Собака и две нейней [5]. Не могла их бросить. Пока нас не было, за ними приглядывала подруга.

Солдат поддел пальцами шлевки для ремня и, кажется, раздумывал над ее историей. На его нагрудной нашивке Лана прочла имя: «Рядовой Смит». Вскоре казарки утихомирились.

Второй солдат выпустил клубы сигаретного дыма и произнес:

– Там все путем, Джимбо?

– Да вроде, – ответил Джимбо, наклонился и заглянул в кабину.

Эти двое, скорее всего, много часов простояли тут без дела. Теперь у них появилось занятие, и они не спешили их отпускать.

– Здравия желаю, девушки, – обратился солдат к Коко и Мари.

Те хором произнесли «здравствуйте» и потупились, сложив руки на коленях.

Лана протянула ему водительские права.

– В доме подруги нам было тесно. Спали на веранде, там были тараканы и москиты, да и тут, нам сказали, намного безопаснее.

Солдат поднял бровь; глаза задержались на Мари.

– Это ваши дети?

Коко в свои восемь выглядела на пять, но тринадцатилетняя Мари легко могла сойти за семнадцатилетнюю и была настоящей красавицей.

У Ланы в горле словно застрял ком жвачки.

– Да.

– Но вы так молодо выглядите, как будто это ваши сестры, и почему-то кожа у них не такая смуглая, как у вас, – заметил он.

Вулканическая почва захрустела под его ногами; он подошел ближе, чтобы рассмотреть их получше. То ли робкий подросток, то ли представитель власти – Лана не знала, к какой из этих двух ипостасей лучше взывать.

Она выдавила из себя притворный смешок.

– Мы с мужем удочерили их еще маленькими. Долго рассказывать. Рядовой Смит, послушайте, девочки замерзли и напуганы, собака в кузове совсем продрогла, и нам очень хочется добраться до дома, пока еще светло. Может, вы нас отпустите?

Лане показалось, что он раздумывал целый час.

– А муж ваш где? – наконец спросил он.

– Остался на Оаху по делам и теперь не может уехать.

– Жаль. А где ваш дом?

– Впереди, на краю деревни.

Подошел второй солдат и тоже решил их допросить. Этот был коротышкой – полная противоположность своему долговязому товарищу.

– Вы тут втроем, значит, без мужчин? – спросил он.

От него исходила угроза.

– Втроем, а еще собака и две утки. Но я и без мужа в состоянии позаботиться о детях. Вы же это имеете в виду?

– Вы в курсе, сколько в деревне японских фермеров? У вас есть оружие? – спросил рядовой Смит.

Тут-то она и услышала глухое, но отчетливое покашливание из кузова. Не приступ кашля, слава богу, но даже этого оказалось достаточно.

Второй солдат – его звали рядовой Лоури – наклонил голову и указал на кузов пикапа:

– Что это за звук?

Лана вспыхнула; девочки, судя по их виноватому виду, тоже услышали кашель. Она махнула рукой.

– Да это же нейней, казарки. Они, бывает, издают странные звуки.

Она взмолилась утиному богу. Сейчас самое время снова начать шипеть и крякать. Ну пожалуйста, казарочки, прошу!

Рядовой Лоури обошел пикап сзади, держась на приличном расстоянии. Поняв, что ее не выпустят, Юнга уселась в кузове и продолжала низко поскуливать, но теперь встала и настороженно смотрела на чужака.

– А под брезентом что? – спросил Лоури.

– Припасы. Продукты, одежда, одеяла, кое-что для огорода. Хотим посадить овощи.

– Покажете?

Он производил впечатление человека, который, учуяв след, готов идти по нему хоть на край света. В этот момент небо сгустилось, потемнев на четыре оттенка. Лана больше не видела свои ноги. Она пыталась вспомнить, с какой стороны нужно отгибать брезент, но тут Коко вышла из машины и заплакала. Казарки подхватили ее рев, а потом и Юнга подняла нос к небу и душераздирающе завыла.

– Тетя, поехали прямо сейчас, а то я намочу штанишки! – всхлипывала Коко. Прежде она совсем не разрешала Лане себя трогать, но сейчас сама обхватила ее за талию и зарылась лицом ей в грудь.

Лана притянула ее к себе, пригладила ей волосы и, повернувшись к Лоури, произнесла:

– Простите нас, с момента нападения ей снятся кошмары, и нервы совсем испортились.

В суматохе Лане показалось, что она снова услышала кашель. Если они немедленно не уедут, солдаты обнаружат лишних пассажиров, и что случится тогда, неизвестно. Невыполнимое обещание, данное Ланой миссис Вагнер, матери девочек, тяжким грузом легло ей на сердце. Разумеется, она сказала «да» – что еще можно было пообещать? Но с таким числом неизвестных ее «да» было все равно что ложью.

Она изобразила досаду.

– Ребята, прошу, разрешите проехать. Вы же видите, мы не опасны, а когда приедем домой, мы больше носа оттуда не высунем, обещаю.

Смит пожал плечами и взглянул на Лоури.

– Что скажешь, Скип?

Коко тянула Лану за руку, пытаясь затащить ее обратно в машину.

Лана выложила последний козырь.

– Брезент крепко привязан, чтобы вещи не промокли, а если я его отвяжу, все вымокнет насквозь.

Лоури бросил на землю окурок и растоптал его. Она уже решила, что он потребует осмотреть кузов, но он лишь произнес:

– Вас проводить?

Она поспешила сесть на мокрое сиденье рядом с Коко, пока он не передумал.

– Что вы, не хочу навязываться. С нами все будет в порядке, не беспокойтесь.

Мотор взревел, и этот звук показался ей самым приятным на свете. Целую минуту они ехали молча, а потом Лана сказала Коко:

– Да ты, детка, просто молодчина! Даже меня одурачила.

Коко тихонько улыбнулась – впервые за время их знакомства.

– Это Мари придумала.

– Мне нравится ход ваших мыслей, девочки. Нам надо заботиться друг о друге. Так все преодолеем.

Может, у них еще была надежда.

Предчувствие

5 декабря 1941 года

Гонолулу

Несколько дней в воздухе ощущалась смутная тревога, предвещавшая трагедию. Лана не могла объяснить это чувство, как не могла сказать, почему в декабре цвет неба ярче, чем в мае. Но предчувствие не исчезало и незримо присутствовало рядом, как помехи на соседском радиоприемнике, доносившиеся с улицы. Такое случалось с ней всего несколько раз в жизни, но признаки были ей знакомы. Волосы дыбом, металлический привкус во рту, вдруг ставшая сверхчувствительной кожа и ощущение, что жизнь вот-вот перевернется.

Пытаясь игнорировать происходящее, она занялась садом, обрезала гардении и побеги пассифлоры, грозившие оплести розы. В это время года растительность на перевале Нууану совсем дичала. По ночам Лана лежала без сна и слушала песни тростниковых жаб и плеск воды в каменистом ручье. Думала о том, сколько звезд на небе и почему она вечно выбирает не ту, чтобы загадать желание.

Большинству людей ее жизнь казалась идеальной. Одно время она тоже так считала. А потом они с Баком захотели завести ребенка. Долго пробовали. Давным-давно ей сказали, что ей трудно будет снова зачать, но тогда она не придала этим словам значения. Ей, Лане Сполдинг? Ну нет! У нее будет полон дом детишек; она станет им прекрасной матерью, хотя у нее самой матери не было. Но врач оказался прав. И может, она даже с этим бы смирилась, если бы Бак не совершил немыслимое.

Теперь она сидела во дворике и размышляла, как сбежать от своей жизни, и тут зазвонил телефон. Два коротких резких звонка – ее домашний телефон. Ее охватило предчувствие. Вот оно. Началось.

– Лана? Это ты? – послышался голос в трубке.

– Папа?

Хотя они не виделись много лет и причинили друг другу много горя, хотя их разделяли океаны и их отношения были более чем прохладными, она все равно называла его папой. В длинных паузах между словами она слышала его прерывистое дыхание.

– Я, кажется, умираю.

Она с трудом могла представить отца больным. У него всегда было втрое больше сил, чем у большинства ее знакомых, а выглядел он на десять лет моложе своего возраста. Хотя она не видела его полгода, ей было трудно поверить, что дрожащий голос в трубке принадлежал Джеку Сполдингу, которого она знала.

– А что случилось? – спросила она, не зная, что говорить и чувствовать.

– Какая-то инфекция – скорее всего, менингит, так доктор Вуделл считает. Сражаюсь как могу. – Он закашлялся и продолжил, хотя ему трудно было говорить из-за мокроты: – Ты приедешь в Хило, детка?

Голос его дрожал; так мог говорить совсем старый и сломленный человек. Может, он таким и был. Стояла полная луна, и Лана видела свои руки, сложенные на столике рядом с бокалом красного вина. Ее пальцы дрожали. Она глотнула вина. Дуб, корица, легкий привкус ежевики. Столько боли.

– Ты дома или в больнице? – спросила она. Ей нужно было время собраться с мыслями.

– В больнице.

Значит, дело плохо. Отец ненавидел больницы.

– Давно уже?

– Давай поговорим, когда приедешь. Прошу. Хочу все сделать правильно… – Он замолчал; на линии послышались помехи.

Самое странное, что в последние недели отец снился ей почти через день. Вокруг него жужжали пчелы, окружая его фигуру вибрирующим нимбом, и он показывал ей свои новые изобретения – машину-амфибию, новую модель улья, подводные очки из стекла и резины. Ей не нравились эти сны – ведь тогда она вспоминала о нем, а она не любила о нем вспоминать.

И все же Лана задумалась, не пора ли вернуться в Хило. Но сможет ли она его простить? Ей казалось, что все случившееся – его вина. Его железная воля, катастрофа, которой можно было бы избежать, упрямство, которое она от него унаследовала, – не будь всего этого, все могло бы сложиться иначе. Гнев по-прежнему тлел глубоко внутри. И покуда она не вспоминала об отце, этот костер удавалось сдерживать.

Хотя в голове роились беспорядочные мысли, она ответила, и ответ удивил ее саму:

– Завтра же начну готовиться к поездке.

Она давно молила Господа, чтобы подкинул ей повод сбежать из города. И тот, кажется, услышал ее молитвы, хоть повод был и печальный.

Отец шмыгнул носом.

– Я люблю тебя, Лана. Всегда любил и буду.

– Скоро встретимся, пап, – только и смогла ответить она.

* * *

Теперь до Хило можно было добраться самолетом; так было быстрее всего. Лана предпочла бы пароход, но до нее дошли слухи о новых «дугласах» [6], которые закупили на материке «Гавайские авиалинии». Вот и выдался шанс полетать на них, хотя она побаивалась самолетов. Она вышла из машины, держа в одной руке чемодан, а в другой – коробку обсыпанных мелким сахаром маласадас [7].

После ночи неспокойного сна в комнате для гостей, куда она перебралась в прошлом месяце, и ссоры с Баком на ледяных тонах еще до петухов она чувствовала себя ужасно. Он не хотел, чтобы она уезжала, и хотя они оба не произносили этого вслух, ее отъезд казался окончательным, сулящим одиночество, но и необходимым, как воздух.

Их отношения окончательно разладились три месяца назад, дождливым августовским днем. Тот день навсегда отпечатался у нее в памяти. Хуже него у нее в жизни не было дней, разве что еще два.

Лана тогда поехала на пленэр в Ваиманало рисовать маяк Макапуу, но пошел ливень, и она вернулась домой в середине дня. У дома стоял голубой «форд»-купе Бака, и ей показалось странным, что он не на работе, как всегда в четверг в полдень. Она решила, что он что-то забыл, на цыпочках зашла на кухню, чтобы сделать ему сюрприз, а потом услышала сдавленные стоны из спальни. Испугавшись, что он заболел, поспешила зайти и увидела на диване мужа с блондинкой; в руках те держали бокалы. Одного взгляда на постель и взъерошенную прическу женщины хватило, чтобы все понять.

Целую неделю после случившегося она не разговаривала с Баком и даже не смотрела на него, но он постепенно начал ее задабривать. Писал сентиментальные любовные записки, приносил розы и новые карандаши для рисования, молил о прощении. А она, как дурочка, чувствовала, что ее решимость дает слабину. Ведь большинство мужчин ошибаются; такова их природа. А потом он сделал то, отчего у нее похолодело все внутри.

Обвинил во всем ее.

– Ты мне солгала. Ты знала, что бесплодна, а мне не сказала. И чего ты от меня хочешь? – спросил он.

В тот момент она поняла, что Бак – ее прошлое, а не будущее. Возможно, он все воспринимал иначе, но он привык получать желаемое.

«Не сегодня», – подумала Лана, садясь в машину.

Поха – горничная, которая жила с ними в доме, – настояла, чтобы по пути они заехали за маласадас.

– Угостите их пончиками, и вам не откажут, – сказала она, ведь они не знали, будут ли на самолет свободные места.

Лана положила в чемодан одежду и все необходимое на несколько дней. Впрочем, она могла купить все на месте.

Аэропорт Джона Роджерса стоял посреди сухого и пыльного участка земли, поросшего редкими сучковатыми мескитами [8]. У входа в здание аэропорта растянулась сонная черная кошка. Лане пришлось перешагнуть через нее, чтобы войти. Внутри пахло бензином, соленой водой и мескитовыми стручками. У стойки стояли мужчины в костюмах – вероятно, управляющие с плантации; они курили с хмурым видом.