Алое небо над Гавайями

– Вот сейчас и увидим. – Поворачивать обратно было слишком поздно.

Каменные пирамидки помогали разглядеть дорогу, когда были видны, но из-за тумана и темноты Лане пришлось остановиться. Не будь с ней девочек, она свернулась бы калачиком в изнеможении, сомкнула веки и подождала бы до утра. За всю прошлую неделю она спала в общей сложности меньше двадцати часов.

– Надо накрыть фары, чтобы я могла их включить, – сказала Лана.

– Даже здесь, в такой глуши? – спросила Мари.

– Лучше перестраховаться. Теперь это наш девиз, ясно? Видели, какие все стали нервные в Хило? Ни к чему привлекать внимание.

Лана выпрыгнула из машины и закрепила на каждой фаре кусок плотной синей ткани с разрезом посередине. Она не включала фары, пока без них стало никак не обойтись. Но в тумане их свет лишь усиливал окружавшую белизну. Она представила, как впадает в истерику – совсем как Коко, – но подумала и решила этого не делать. Ты здесь единственная взрослая – вот и веди себя подобающе.

Они проехали несколько дымящихся трещин в лаве; девочки свесили головы и руки за окна, а Юнга снова зашлась лаем. Наконец-то они догадались, как согреться. Видимо, родители девочек никогда не привозили их посмотреть на вулкан. Мари рассказывала, что те все время работали.

Ландшафт резко изменился, и они опять очутились в старом лесу. С ветвей свисали нити желто-зеленых лишайников. Какие-то маленькие черные зверьки разбежались из-под колес, и фары наконец осветили узкую дорогу.

– Поросята, – сказала Лана.

– Обожаю поросят! – с восторгом воскликнула Коко.

– Это дикие.

Наконец туман рассеялся и лес поредел. На небольшой травянистой поляне дорога снова разветвлялась. Та тропа, по которой они ехали, уходила вниз, а другая карабкалась вверх по склону. Видимость совсем пропала; Лана так щурилась, что у нее заболели глаза. Ей казалось, что они проехали километров пятнадцать, но никак не один и не два. Она повернула машину и объехала маленькую кедровую рощицу. Если это не здесь, видимо, придется остановиться и заночевать в лесу.

Тут Мари и Коко хором закричали:

– Вот он!

За деревьями стоял длинный одноэтажный дом. Он был обит необработанными досками и отделан планками цвета ржавчины; крыша была оливковая, из жести, а с одной стороны большой террасы стояла пустая пергола. Дом был большой; в нем могли бы поселиться несколько семей. Надпись от руки на указателе гласила: «Хале Ману». Наконец они приехали.

– Дерево растет из крыши? – удивленно спросила Мари.

С того места, где они остановились, действительно казалось, будто прямо из крыши торчит большое дерево.

– Да нет, это только кажется, – ответила Лана.

– А мы сможем выбрать себе комнаты? – спросила Коко. Можно подумать, они отправились в летний лагерь или в поход со скаутским отрядом. В последние десять минут девочка повеселела, и Лана взмолилась, чтобы так и оставалось. Капризы Коко ее вконец измотали.

– Конечно.

Дорога упиралась в лужайку, и Лана подъехала как можно ближе к дому. Она выключила мотор, и воцарившаяся тишина по контрасту показалась зловещей. Тогда-то они и заметили боковую часть дома. Точнее, ее отсутствие.

Личико Коко вытянулось.

– А где стена?

Лана призвала на помощь оставшиеся силы и бодро проговорила:

– Хороший вопрос. Пойдем узнаем.

Возвращение домой

6 декабря 1941 года

Хило

Странно это было и удивительно – смотреть на Хило с воздуха. Под ними раскинулся большой залив в форме полумесяца с массивным волноломом, Кокосовый остров и гавань с яркими сампанами [19] и лодками всех размеров и цветов. В глубине острова, насколько хватало глаз, тянулись плантации сахарного тростника и ряды двухэтажных домов; дождь проливался на землю серой пеленой.

Выйдя из самолета, она словно наткнулась на влажную стену. При такой высокой влажности кожа вечно лоснилась, а волосы кудрявились. На миг Лана задумалась, не выполнить ли данное себе обещание и поцеловать землю, опустившись на колени, но решила подождать до более удобного случая, когда рядом никого не окажется. В нос ударил знакомый запах рыбы и горящего сахарного тростника. Она словно перенеслась в тот самый момент, когда покинула остров. Правда, тогда она не летела на самолете, а плыла на пароходе. И не в Гонолулу, а через холодный Тихий океан в чужую и чуждую ей землю под названием Калифорния. Она догадывалась, что эта поездка освежит в памяти забытые воспоминания, но оказалась совершенно не готова к лавине противоречивых эмоций, переполнявших ее сейчас.

Перед глазами промелькнули воспоминания об отце. Вот он разрешает ей сунуть целый кулак в банку только что собранного меда. Дурашливо улыбается, выйдя из моря с лобстером в каждой руке, и принимается бегать за ней по пляжу, а она визжит от страха и восторга. Читает ей на ночь «Сиреневую книгу сказок» [20] и терпеливо отвечает на ее бесконечные вопросы, а потом она засыпает, убаюканная его голосом. Она вспомнила выражение его лица, когда сообщила ему новость. Папа, мне надо тебе кое-что сказать. Они сидели на крыльце и слушали, как дождь барабанит по жестяной крыше, но всего за пять секунд уютный вечер превратился в катастрофу.

Столько любви, приправленной горем, и один поворот не туда.

Добрая душа Барон нашел ей машину до Мемориальной больницы Хило, и при расставании она дала ему большие чаевые.

– Берегите себя и будьте счастливы, – сказала она.

Когда он увидел, сколько она заплатила сверху, его глаза округлились.

– Если захотите лететь обратно, я обычно бываю здесь около полудня по понедельникам, средам и пятницам.

– Значит, буду искать вас на следующей неделе.

Хило значительно уступал Гонолулу размерами, но все же был вторым крупнейшим городом на архипелаге и за время ее отсутствия сильно разросся. Автомобилей на дорогах стало больше, а лошадей – намного меньше, лужайки зеленели так ярко, что резало глаза: из-за частых дождей природа в Хило буйствовала.

Больница располагалась в одноэтажном деревянном здании с элегантной белой лестницей и приветливым фасадом. И все же, приблизившись, Лана почувствовала, как сжалось ее сердце. По прошествии многих лет она впервые согласилась увидеться с отцом пять лет назад. Он тогда приехал в Гонолулу на инженерную конференцию и попросил ее с ним пообедать. Она неохотно приняла приглашение; встреча прошла неловко, напряженно и болезненно. А когда они расстались, она пообещала, что приедет его навестить. Однако впоследствии, когда он звонил, у нее всегда находилось оправдание: порой реальное, порой фиктивное. Они по-прежнему встречались, когда он приезжал в Гонолулу, но эти свидания всегда были полны неловкости.

– Избегание – самый легкий путь, Лана. Запомни, – сказал он наконец, совсем отчаявшись.

За годы эти слова отпечатались в ее сознании и не давали ей спать по ночам. Ведь в глубине души она понимала: он прав.

За стойкой в больнице никого не было.

– Тут есть кто-нибудь? – крикнула Лана в коридор.

Через несколько секунд из ближайшей палаты вышла медсестра.

– Чем могу помочь?

– Мой отец у вас. Джек Сполдинг.

Женщина задержала взгляд на Лане и произнесла:

– Минуту. Позову доктора Вуделла.

Лане стало страшно. Она села, потеребила волосы. Заметила на ширме пятнистого геккона.

Ты опоздала.

Он умер.

Прекрати.

Все с ним будет в порядке.

Тяжелые шаги возвестили о появлении доктора Вуделла – безупречно одетого лысого мужчины с такими большими усами, что в них вполне могла свить гнездо стайка птиц. Он сложил руки за спиной, лицо его было непроницаемым.

– Пойдемте со мной, миссис…

– Хичкок. Зовите меня Лана, – ответила она.

Он отвел ее в маленький кабинет, на стенах которого висели дипломы в рамках, и тихо закрыл за ней дверь.

– С отцом все в порядке? – спросила она. Ей вдруг стало трудно дышать; она засуетилась.

– Сядьте.

Она снова села. Он расположился напротив и взял ее за руку. Ладони у него были теплые и влажные. А может, это ее ладони вспотели?

Она прочла ответ на свой вопрос в его водянистых глазах.

– Мне очень жаль, дорогая, но ваш отец не выкарабкался. Несколько часов назад менингит взял свое.

Разум отказывался воспринимать эти слова; они так и повисли в воздухе между ней и мистером Вуделлом. Она не желала признавать правду. Живот скрутился в тугой узел.

– Погодите… не может быть! Я только вчера с ним говорила, – возразила она.

– Ему уже несколько дней то лучше, то хуже. Слишком поздно он к нам поступил, вот в чем беда. Мы дали ему сыворотку, но отек уже распространился.

– Нет!

– Соболезную.

Как он провел свои последние минуты? Знал ли, что умирает?

– Как он умер?

– Утром он впал в кому. После этого счет пошел на часы, – ответил врач, сжав ее руку и накрыв ее своей второй ладонью.

Случившееся казалось немыслимым. Ее отец был молод и здоров; ему было всего пятьдесят два года. Она никогда не сомневалась, что он доживет до восьмидесяти и даже в этом возрасте будет полон сил. А может, и до ста. В ней жило твердое убеждение, что он дождется момента, когда она будет готова к примирению.

Какой же я была эгоисткой, какой наивной дурой!

Сдавленные рыдания просились наружу, но застряли в горле. Лана закрыла лицо руками. Этого не должно было случиться. Она приехала побыть с ним. Но опоздала на целую жизнь. Слезы заструились по щекам. Наверняка это какая-то ошибка.

– А вы уверены, что он умер, что все еще не в коме? – услышала она собственный голос.

Доктор Вуделл, благослови бог его доброе сердце, притянул ее к себе и обнял искренне, а не фальшиво, когда человек просто похлопывает плачущего по спине и бормочет: «Ну тихо, тихо». Она опустила голову ему на плечо. От него пахло крахмалом и каким-то резким медицинским запахом.

– Можете его увидеть, если это поможет, – сказал он.

Она выпрямилась.

– Он еще здесь?

– Внизу. Его готовят к отправке в морг. В карточке написано, что вы его единственная родственница, – ответил он.

– В Калифорнии у него есть сестра.

– Но говорил он только о вас. Насколько я понял, вы очень талантливая художница. Учились лучше всех в классе и мечтали стать вулканологом, – сказал врач.

Лана невольно рассмеялась.

– Рисовать я действительно люблю, но мечты о карьере вулканолога… это слишком громко сказано! В детстве моими кумирами были Томас Джаггар [21] и его жена Изабель. Я встречалась с ними лично, всего пару раз, но они меня совершенно очаровали, особенно Изабель. Впрочем, это было давно; не всякая мечта сбывается, сами знаете.

Его глаза блеснули.

– На мечтах мир держится.

– Но обычно их не удается воплотить. Знаю по опыту, – ее слова прозвучали слишком жестоко, но сейчас было некогда рассуждать о давних мечтах и упущенных возможностях. За окном вскрикнула майна [22]. – Прошу, отведите меня к отцу, и больше я вас не потревожу.

Он провел ее по коридору. По пути она разглядывала его потертые ковбойские сапоги. Их вид не вязался с его накрахмаленным халатом и аккуратностью. «Но мы же в Хило», – напомнила себе она. Как только они подошли к двери черного хода, начался ливень. Доктор Вуделл остановился на крыльце; Лана протянула руку и подставила ладонь теплому ласковому дождю.

Врач достал из кармана конверт.

– Я должен отдать это вам. Это от отца. Медсестра написала письмо под его диктовку, но слова его.

Она сунула письмо в карман, не зная, когда наберется храбрости его открыть. Сейчас ей хотелось лишь одного: чтобы этот кошмар закончился, а она поехала домой. В отцовский дом. В их общий дом. Который теперь стал ее домом. Потом она сядет на ближайший рейс до Гонолулу. Она не могла представить Хило без отца. Но кто организует похороны? При мысли об этом у нее закружилась голова. «Дыши», – велела она себе. Не все сразу.

Через несколько минут дождь стих, как обычно и бывало на Гавайях, и они спустились в подвальное помещение. Там было прохладно и тускло освещено. Лана уловила еле слышный кисловатый восковой запах, замаскированный сильным запахом химикатов. В глубине комнаты стоял большой стальной стол, накрытый простыней, под которой просматривались очертания тела.

Доктор Вуделл встал рядом со столом и потеребил свой стетоскоп.

– Уверены? Решайте сами, но, по опыту, это помогает примириться со смертью. Я вас оставлю.

Лана никогда не видела мертвого человека и страшно боялась.

– Я должна его увидеть, – сказала она.

Когда доктор откинул простыню, она увидела побледневшего и похудевшего отца. На нем была оранжевая гавайская рубашка; он лежал сложив руки на груди, словно просто решил поспать. Не будет ли странно, если она приляжет рядом, опустит голову ему на грудь и скажет, что любит его, несмотря ни на что? Она так старательно твердила про себя, что он мертв, что забыла дышать.

– Я выйду на минуту, – сказал доктор Вуделл и оставил ее наедине с телом.

С телом.

Лана придвинулась и наклонилась, положила руку отцу на сердце. Все еще надеялась услышать сердцебиение.

– Папа, – прошептала она.

Он не ответил.

Ее сердце грозило расколоться пополам от гнева и навалившейся печали. Ее пробрала дрожь. «Папа», – повторяла она. Она хотела сказать ему так много, но вместо слов ее сотрясли глубокие рыдания. Она прижалась ухом к его груди, слушая тишину остановившегося сердца. Этой жизни пришел конец. Ее отец отправился на небеса или в один из тех странных иных миров, о которых он любил рассуждать. Его рубашка промокла от ее слез. Она не замечала, сколько времени прошло. Шея затекла, но ей было все равно.

Наконец вернулся доктор Вуделл и положил руку ей на спину.

– Ваш отец всегда будет рядом, дорогая. Пора, – сказал он.

Снаружи воздух по-прежнему полнился тревогой, что было странно, ведь трагедия уже произошла.

Немцы

6 декабря 1941 года

Хило

Жизнь в Хило вращалась вокруг сахара и рыбалки, и Лана удивилась, увидев на тротуарах так много людей – гавайцев, японцев, филиппинцев, португальцев, китайцев, гаоле [23] и всевозможные смеси этих кровей. Возможно, их было так много, потому что был вечер пятницы, время пау хана [24], и всем хотелось выпить холодного пива перед выходными. А может, с ее последнего приезда население в городе просто увеличилось. Она поймала себя на мысли, что выискивает в толпе Моти и других отцовских приятелей. На тротуар падали длинные голубые тени двухэтажных домов. С этой стороны острова солнце садилось рано, скрываясь за горой Мауна-Кеа.

Манговое дерево у дома отца на проспекте Килауэа стало вдвое выше, но сам дом ничуть не изменился. Красная крыша и красная деревянная обшивка, отделка белыми декоративными планками. Все было усыпано опавшими листьями кордилины. Трава кое-где вымахала по пояс и сравнялась высотой с пастбищем Рамиресов, где те выгуливали своих лошадей. По другую руку, у бывшего дома мистера Янга, Лана увидела двух белокурых девочек, катавшихся во дворе на велосипедах по круговой дорожке, недавно вымощенной новой плиткой. Мокрая трава и соленый дождь их ничуть не смущали.

Кем бы ни были новые жильцы, они привели дом и сад в идеальный порядок. Мистер Янг ничего не выбрасывал: старые машины, кабельные катушки, мебель, доски, сломанный забор, допотопный ледник – все это хранилось у него во дворе. Отец отыскал на этой свалке немало сокровищ, да и ей кое-что перепало.

Лана помахала девочкам, а те остановились и уставились на нее. Та, что постарше, помахала в ответ и робко улыбнулась, но младшая потупилась. Лана была не в настроении заводить новые знакомства и торопливо поднялась на веранду. Дверь дома, как обычно, была не заперта, и стоило Лане шагнуть за порог, как ее пробрала дрожь. Она с трудом поборола желание развернуться и выбежать из дома.

Мистер Янг хранил все свои вещи, нужные и ненужные; отец же хранил все, что когда-либо сделал своими руками. Светильники из дерева и ткани с традиционным гавайским узором; деревянные скульптуры диковинных существ с лапами из медной проволоки и глазами-ракушками; специальный столик для колки кокосов; механизмы, суть действия которых была известна только ему одному. Упорядоченный хаос; так он это называл.

Но теперь в доме было почти пусто; осталась лишь мебель и книги. Дом словно лишился души. Лана прошлась по комнатам. Везде одно и то же. Неужто кто-то пришел и забрал его вещи? А может, он их куда-то перевез? Странно, по телефону он ничего об этом не говорил. Лана села на стул, не зная, что и думать.

Письмо отца оттягивало карман, как свинцовое рыболовное грузило. Читать или нет? С одной стороны, ей было любопытно, и рациональное чувство подсказывало, что письмо необходимо прочитать; с другой стороны, ей казалось, что прочитав письмо, она прочтет последнюю страницу любимой книги. Когда слова кончатся, новых уже не будет. Она достала письмо и положила его на стол.

Кто-то дернул колокольчик у двери.

– Есть кто дома? – За сетчатой дверью стояла женщина и вглядывалась в коридор. Рядом стояли две белокурые девочки.

Лана поприветствовала их и пригласила войти. Женщина представилась: Ингрид Вагнер; девочек звали Мари и Коко. На Ингрид было стильное бело-голубое платье без рукавов; все трое были босиком.

– Соболезнуем вам, очень жаль вашего отца. Доктор Вуделл позвонил с утра и сообщил новость. – Она говорила с сильным немецким акцентом. – Джек был нам как родной, – с искренней скорбью добавила она.

Старшая девочка сказала:

– Мы помогали ему кормить Джина с Тоником и ухаживать за ними.

– Джина с Тоником?

– Казарок. Ваш папа был шутник.

– Казарок? Точно. – Лана нервно рассмеялась.

До этого самого момента о казарках она ничего не знала. Много ли рассказывал о ней отец своим новым соседям? Если они жили здесь не первый день, то наверняка знали, что Лана в гостях у отца не бывала. Что она была неблагодарной дочерью.

– Мои девочки не пропустят ни одно живое существо, что ходит на четырех лапах, летает или плавает, – усмехнулась Ингрид и с обожанием взглянула на дочек.

– Давно вы здесь живете? – спросила Лана.

– В Хило – шесть лет, а в этом доме – четыре года. Муж подружился с мистером Янгом – тот заходил в нашу лавку, – и он перед смертью продал нам дом.

«И как они только разглядели дом за кучей хлама, – подумала Лана. – Должно быть, у мистера Вагнера хорошее воображение».

– А что у вас за лавка?

– Бакалея, продукты. Также продаем часы и радиоприемники.

С улицы послышался странный шум.

Мари улыбнулась.

– Казарки проголодались. Пойдемте, я вас познакомлю.

– Дорогая, нашей соседке наверняка хочется побыть одной, – сказала Ингрид и повернулась к Лане. – Мы вас оставим; я просто хотела поздороваться. Если мы как-то можем помочь…

– А знаете, я бы пошла посмотреть казарок, – сказала Лана.

Ей, конечно, хотелось побыть одной, но, с другой стороны, она была рада, что рядом люди. Несмотря на внешность супермодели «Вог», от Ингрид исходило материнское тепло. А Лане сейчас не помешала бы забота. Они пошли на задний двор, где стоял большой огороженный загон, в котором был даже маленький пруд. Значит, отец завел нейней – гавайских казарок; с него станется! Он с головой уходил в любое увлечение. А увлечь его гиперактивный ум могла любая, даже самая странная вещь.

Коко открыла ворота и зашла. Казарки гоготали, хлопали крыльями и выглядели весьма угрожающе, но девочку это ни капли не смутило.

– Осторожно, – сказала Лана.

Ингрид отмахнулась; поведение птиц ее ничуть не беспокоило.

– Они просто красуются.

Коко высыпала корм из ведра у пруда, и утки накинулись на траву и ягоды, будто несколько недель голодали. Малышка присела рядом и погладила ту уточку, что поменьше.

Ингрид подошла поближе к Лане и, понизив голос, проговорила:

– У Коко свои причуды, и с ней бывает сложно, но как же она любит этих уток. И они отвечают ей тем же.

От Ингрид пахло сладким зефиром. Лана вдруг поняла, что перед ней идеальное решение.

– В таком случае позвольте спросить: не хотите ли взять их себе? Я понятия не имею, что с ними делать. На Оаху я их точно не повезу.

– Спрошу у Фреда. Коко страшно огорчится, если их увезут.

– А пока пусть остаются здесь.

Ингрид выглядела так, будто проглотила целую сливу. Ее небесно-голубые глаза округлились.

– Значит, вы не знаете…

– О чем?

– Meine liebe [25], ваш отец продал нам этот дом.

Словно невидимая рука отвесила ей пощечину.

– Что?

Дом, куда она нарочно не желала приезжать, вдруг показался ей необходимым, как воздух, и ценнее всех остальных ее вещей. Нет, она должна аннулировать сделку.

– Он сам предложил. Сказал, что ему нужны деньги для одного проекта, а вам этот дом не нужен. А мы хотим завести еще детей, лошадей и собак – вот и решили, что имеет смысл расширить территорию, – певучий голос Ингрид напрягся, сообщая плохие новости.

– И когда это было?

– В начале года, но мы разрешили ему пожить в доме еще немного.

Лана больше не считала нужным сохранять приличия.

– А что это был за проект? Для которого ему понадобились деньги?

– Он не рассказывал, сказал, что мы все узнаем, когда придет время. Но он надолго пропадал. Его не было то неделю, то две-три.

Джек был легко увлекающимся человеком и вечно работал над очередным гениальным изобретением. При этом изначальные вложения никогда не окупались. Он пытался разработать систему автоматической погрузки для сахарного тростника, систему раннего оповещения при землетрясениях, машину-амфибию. Что же заставило его продать дом?

– А кто еще может знать?

Ингрид пожала плечами.

– Понятия не имею. У Джека был старый друг, рыбак – кажется, его звали Мотидзуки. И еще пара приятелей. Но он почти все время проводил в мастерской.

Гавайи издавна привлекали авантюристов и амбициозных людей, тех, кто колесил по земному шару в поисках лучшей жизни. Лане это очень нравилось. Хлопнула дверь загона, нарушив ее раздумья; она вернулась к казаркам и высокой траве. Мимо, напевая, вприпрыжку пробежала Коко.

– Послушайте, оставайтесь, сколько нужно. Уладьте дела, решите, что будете делать дальше. Муж к вам приедет? – спросила Ингрид.

При слове «муж» Лана поморщилась. Много лет ее знали как жену Бака Хичкока. И в городе представляли ее именно так. Просто Ланой ее не называли давно.

– Мы расстались.

Она впервые произнесла это вслух; слова будто бы произнес кто-то другой. И все же это была ее жизнь. Ее семья теперь состояла из одного человека.

– Как вам, должно быть, тяжело сейчас. Мне очень жаль.

– Беда не приходит одна, – проговорила Лана, хоть и сомневалась, что миссис Вагнер что-то знала о бедах. Она казалась человеком с безоблачной жизнью.

– Зайдете с утра на завтрак? Не хочу, чтобы вы оставались совсем одна. Да и ваш отец был нам как родной.

Лана была не в настроении общаться, но не смогла придумать подходящий предлог для отказа.

– Спасибо. С радостью.

Все происходящее казалось печальным сном. В тот момент к дому Вагнеров подъехала большая сверкающая черная машина. Из окна высовывалась огромная собака; ее розовый язык развевался на ветру. Девочки бросились навстречу автомобилю.

– Фред приехал, – сказала Ингрид и помахала мужу так радушно, будто не видела его несколько недель.

Лана попрощалась и торопливо ушла в дом, где стало уже темно. Прежде чем прочитать письмо, она должна была поесть. Кто-то убрал все продукты из холодильника, и в шкафах на кухне почти ничего не осталось, но ей удалось откопать банку тунца и пакет старых соленых крекеров. Она спугнула тростникового паука. Вот по чему она точно не скучала, уехав из Хило. На полке стояла большая бутылка джина. Лана почти никогда не пила, но решила налить себе стаканчик. Почему бы и нет?

Через десять минут она захмелела и прилегла на низкую кушетку с письмом в руке. Дернула за веревочку, чтобы включить свет.

Моя дорогая Лана!

Если я тебя не дождусь, хочу, чтобы ты знала главное: я никогда не переставал тебя любить, ни на одну секунду, минуту и день. Хотел бы я, чтобы глупые ошибки можно было не совершать, но что случилось, то случилось. Об этом я жалею больше всего на свете, и вот мой тебе совет: люди и любовь всегда должны быть на первом месте. Плевать на обстоятельства. Плевать на глупые идеалы. Я точно это знаю. Голова болит, а мне столько всего хочется тебе сказать. Просто знай: ты всегда останешься моей маленькой дочкой.

Будь осторожна,

Джек

P. S. Загляни в свою любимую книгу.

И это все? Лана перевернула листок. Должно быть что-то еще. Но на обороте ничего не было. Будь осторожна? У нее пересохло во рту. А что насчет дома? Каждую клеточку ее тела охватила жгучая потребность узнать, что происходит. Она пробежалась глазами по корешкам на книжной полке. «Воспитание Генри Адамса», «Прагматизм», «Шум и ярость», «Теория структур». Она встала, подошла к полке, вдохнула пыльный запах книг. Там были и ее детские книги: «Всадники багряной полыни», «Тайна старинных часов», «Таинственный сад». Она открыла каждую из них и пролистала, хотя ни одна из этих книг не была ее любимой. Дрожащими руками она переворачивала страницы. Там ничего не было. А потом она взяла с полки «Зов предков», и из книги выпал маленький листок бумаги.