Не тайная связь

– На какую? Ты знаешь, где он?

– А что, в вашем браке не все так гладко?

– Жизнь тебя ничему так и не научила? Не надо ко мне лезть, если не собираешься помогать, – огрызаюсь на нее и делаю попытку обойти ее стороной, но она делает ответный шаг.

Зря, очень зря ты лезешь ко мне, девочка.

– С чего ты взяла, что я должна тебе помогать? Ты трахалась с Эльманом за моей спиной, зная, что скоро у нас будет свадьба. Из-за тебя он сел на коляску, и я потратила много лет, чтобы поднять его на ноги, а теперь ты возвращается и хочешь все разрушить?

– Невозможно разрушить то, чего нет. Детка, без любви вы далеко не уедете, – спокойно отвечаю ей. – А теперь дай мне пройти.

Лиана натягивает на лицо улыбку и полную невозмутимость, скрывая свою нервозность и обиду. Несколько раз она оглядывается, чтобы убедиться, что мы здесь одни, а затем подходит ближе.

Я подбираюсь, обхватывая поручни позади себя. На открытом воздухе очень холодно. Если на улице минус, то какой же температуры вода внизу?

Даже низкие поручни, которые едва упирались в поясницу – и те холодили душу.

– Я слышала, как надрывается твоя дочь и как ты воспитываешь ее, – начинает Лиана. – По всей видимости, ты пригодна только для того, чтобы тебя трахали, а как мать ты просто ужасна. К тому же, судя по всему, ты только дочерей рожать способна, а девочки никому не нужны. Ты не знала, что мужчине наследник нужен? А с дочерью мне даже появляться на людях было бы стыдно. В общем и целом, мне так жаль тебя…

Обхватив поручни кулаками, я хватаю ртом больше кислорода.

Я предупреждала ее. Клянусь, я предупреждала.

Схватив ее за ворот безвкусного платья, тяну Лиану на себя и медленно выдыхаю ей в губы:

– Да, у меня дочь. А ты не то, что наследника родить не можешь, ты даже дочь Эльману подарить уже никогда не сможешь. Пустышка.

На лице Лианы мелькает множество эмоций – от удивления, что я знаю о ее бесплодии, до безумнейшей ненависти.

Такая ненависть – она способна убивать, и я это не понаслышке знала.

Ощутив сильный толчок в грудь, я опускаю взгляд вниз и слежу за рукой Лианы. Она толкнула меня. Ощутимо сильно. Настолько, что палуба уходит из-под ног и больше не остается ничего, кроме ощущения, что я лечу вниз.

Я лечу в ледяную черную воду, покрытую коркой льда, которая трескается подо мной на много-много маленьких осколков. Дальше от соприкосновения с ледяной водой наступает шок, парализующий каждую клеточку тела.

Глава 10

Вода. Она повсюду.

Вода обжигает меня холодом, прокалывает кожу сотнями ледяных иголок, а дыхание застывает в легких. Я не чувствую своих конечностей, а каждое движение под водой дается мне с колоссальными усилиями, и только отчаянный инстинкт выживания заставляет меня цепляться за сознание. Льдинки режут ладони, и я беспомощно пытаюсь выбраться на морозную поверхность, но сила воды упорно утягивает меня вниз.

Почти невесомый плащ за одно мгновение становится невероятно тяжелым и жадно облепляет тело, при этом сковывая все движения. Абсолютно все.

Мир кажется далеким и размытым, когда я остаюсь наедине с приглушенными звуками и тьмой, а вода обжигает холодом каждую часть моего тела. Она попадает в рот, в ноздри, в легкие, и в голове не остается ничего, кроме детского смеха Юны. Картинка дочери, словно фотография из прошлого, всплывает в голове.

Кажется, дочь будет последней, о ком я успею подумать перед собственной смертью.

Все тело распирает от боли и кажется, что это конец, когда я внезапно чувствую толчок. Сильные руки обхватывают меня, и чей-то напряженный голос прорывается сквозь шум в ушах.

Я даже не понимаю, чей.

Слова доходят до меня словно сквозь вату, когда я оказываюсь на поверхности и с надрывом делаю свой первый вдох.

– Обними меня за шею, – слышу приказ.

Не осознавая до конца, что делаю, я подчиняюсь. Обвиваю шею руками и прижимаюсь к широкой спине щекой и грудью, а внутри все переворачивается. Ощущения были на грани реальности, словно это происходит не со мной. Я больше не барахтаюсь, пытаясь выплыть на поверхность, а просто смиренно лежу на чьей-то спине.

Под ладонями все это время струится большая сила и перекатываются мышцы, позволяя довериться своему спасителю. Вода бурлит вокруг нас, а ледяной ветер обжигает разгоряченные щеки, поэтому я крепко вжимаюсь в чужое тело и очень боюсь его отпустить.

С тяжелым рывком меня вытаскивают на палубу, а еще через секунду меня своенравно берут на руки как будто имеют на это все права. Мой взгляд расплывается, я дрожу так сильно, что челюсти сотрясаются, а дыхание вырывается рваными вздохами.

– Дыши, – приказ звучит грубо, словно я не пытаюсь, черт возьми, делать это. – Иди сюда. Обхвати меня за шею, Ясмин. Вот так.

– Эльман, – всхлипываю, пытаясь дышать и не сойти с ума одновременно.

Я обхватываю шею Эльмана и врезаюсь щекой в его твердую грудь. Он такой же холодный как я, но только чуточку сильнее, поэтому я позволяю увести себя в незапертую каюту.

Внутри каюты очень темно, и я почти не чувствую тепла. Эльман несет меня, плотно прижимая к груди, запирает дверь и, не теряя времени, начинает срывать с меня мокрую одежду. Я дрожу так сильно, что не могу даже возразить. Он сам сбрасывает свою рубашку, оставляя верх обнаженным, и прижимает меня к себе.

Грудная клетка болит, будто сдавлена железными обручами, а горло саднит от спазмов и кашля. Я пытаюсь выплюнуть ледяную воду, которой я сполна наглоталась, но не выходит.

– Сейчас пройдет, – обещает Эльман. – Иди ко мне. Давай. Умница. Дыши глубже.

Я рвано глотаю воздух пока Эльман притягивает меня к себе еще плотнее.

Он тоже холодный. Очень. Еще я чувствую крупную дрожь, но не пойму, кого именно трясет – меня или его. Или нас обоих…

Вжавшись в его обнаженную грудь, прихожу в себя. Интервал между кашлем увеличивается, и он мучает меня все реже, только горло по-прежнему саднит до боли. Мысли постепенно возвращаются, но нервы на теле словно атрофировались, и я не могла пошевелиться. Мною можно было крутить, как угодно, и делать со мной все, что угодно – сопротивления не будет. У меня просто нет сил, а тело кажется таким деревянным и застывшим.

– Как ты?

– Я т-тебя н-ненавижу… – говорю ему между судорожными вдохами.

– Я знаю.

Эльман согревает мои ледяные пальцы, прижав их к своим губам и обдувая горячим дыханием. Это было бы романтично, если бы я не умирала минутами ранее.

– Сними все, иначе ты замерзнешь насмерть, – его голос колючий, но по-настоящему встревоженный.

Я качаю головой и выпаливаю:

– Иди к ч-черту!

– Я предлагал по-хорошему.

Разозлившись, Эльман хватает меня за ворот, расстегивает замок на спине и рывком стягивает мокрое прилипшее платье с моего тела, оставляя меня в одном лишь нижнем белье. Я слабо противлюсь, приговаривая:

– Ненавижу тебя!

– Ненавидь дальше. Сюда только иди.

Я врезаюсь в его тело как в камень, и, только когда я чувствую тепло его кожи, начинаю немного приходить в себя. Эльман обнимает меня, стараясь согреть, и это пугает и обжигает одновременно. Я чувствую, как его дыхание горячим облаком ложится на мои пальцы и лицо. Напряжение между ними ощущается как натянутая струна, но сейчас на него стало так плевать.

– Холодно… Ты т-тоже холодный…

Посадив меня на кровать, Эльман кутает меня в одеяла и начинает искать фен, который точно должен находиться в каюте. Наблюдая за его резкими движениями, я вытаскиваю телефон из кармана плаща – он насквозь промок, но еще работал.

– Кому ты собралась звонить?

– Н-не т-твое д-дело…

Приложив телефон к уху, я слушаю монотонные гудки. Меня все еще пробивает дрожь, а язык заплетается от холода. Я звоню Камалю один раз, второй, но он не отвечает. В руках почти севший телефон – я набирала Камаля порядка десяти раз. Если он себя погубит, это будет не моя вина.

Бросив телефон в стену, стискиваю челюсти.

Я бегала за ним как дура, и вот, во что это вылилось.

Тихая ярость колотится в сердце, разгоняя кровь и согревая тело. Эльман никак не реагирует – кажется, он помнит меня именно такой и поэтому совсем не удивляется моей импульсивности. А еще он занят поиском фена для нас обоих, ведь нам стоило быстрее высушиться и вернуться в зал, чтобы Мурад и остальные ничего не заподозрили.

Бросив взгляд в окно, я вглядываюсь в темнеющую воду и все больше ощущаю, как нервы стягиваются тугим узлом. В каюте щелкает зажигалка, и в отблеске огня я вижу лицо Эльмана. Он нашел фен и закурил, от чего воздух в каюте моментально заполнился запахом никотина.

Телефон издает предсмертный звук на другом конце каюты и, судя по всему, умирает навсегда, оставив нас с Эльманом один на один.

– Ему звонила? Не заебалась бегать за ним?

– А ты за мной?

Обменявшись любезностями, оба напряженно молчим. Эльман никогда не курил. Только однажды попробовал: когда мы занимались с ним сексом, я протянула сигарету к его губам и попросила попробовать. Нам было классно вдвоем. Позже – очень хуево.

– Надо высушить твои волосы. На это уйдет дохуя времени, – предупреждает тихо.

– Я сама…

– Сама руки под одеяло. И не высовывайся, пока не согреешься.

Эльман начинает сушить мои волосы, ведь они превратились в самые настоящие сосульки только безо льда. Вид у меня был просто отвратительный, и я перестаю чувствовать себя привлекательной, но в глазах Эльмана я читаю совсем другое.

– Нравлюсь тебе такой? – спрашиваю чуть громче, чем работает фен.

Эльман не отвечает, перебирая мои волосы с грубой заботой.

Но, судя по тому, как он стискивает зубами сигарету, ответ очевиден. Спрятав улыбку, опускаю лицо.

Спустя время в каюте становится не то, что тепло, а даже очень жарко. Воздух из фена разогревает пространство, высушивая волосы, одежду и тело. От горячего воздуха волосы вновь завиваются в кудри, а тело становится почти сухим.

В каюте остались я, Эльман и запах никотина. Шум фена стих, и зазвенела тишина.

– Хочешь попробовать? – протягивает мне сигарету.

– Напробовалась. Больше не хочу.

Напробовалась…

Когда Эльман подходит ближе, то легкие наполняются едким запахом дыма, а сердце ударяется о ребра. Это запах крови и смерти. Я вспоминаю, как Эльман тушил сигарету об мое лицо, и поэтому дергаюсь от его протянутой ладони как от удара.

– Не бойся. Не трону.

– Меня не интересуют сигареты, я же сказала, – опускаю подбородок, а затем все равно поднимаю, чтобы жадно посмотреть на Эльмана с сигаретой во рту. – Я бросила.

Он сделал затяжку, и я увидела, как полыхнул огонь на кончике сигареты.

– Бросила?

– Да. У меня был хороший учитель.

Прикрываю глаза, вспоминая какой пепел на вкус и запах. Помню, как жгло губы – они были разбиты и обожжены. С тех пор ни одной сигареты в рот я не брала, в доме курил только Камаль.

– Могла выбрать другую мелодию.

– О чем ты вспоминал, когда я играла?

– О том, как трахал тебя.

Потушив сигарету в пепельнице, Эльман затушил последний свет в каюте. Тот маленький огонек изредка, но освещал его дьявольские холодные глаза.

Теперь же нет ничего. Ни огня, ни света, ни тепла.

Когда тяжелая ладонь опускается на шею, я зажмуриваюсь. Горячее дыхание опаляет макушку, затем висок и щеку. Его губы скользят по скуле, а ладонь крепко удерживает подбородок.

От Эльмана, к тому же, пахнет алкоголем. Как и от меня.

– Не трогай… чужое…

– Чужое, блядь, – рокочет мне на ухо. – Да похуй мне, чужое или нет. Ему тоже было похуй, когда трахал тебя.

Взяв несколько толстых прядей, Эльман наматывает их на свой кулак. Пепельница падает на стол, раскидывая пепел по дорогому ковру. Я тихо вскрикиваю. Я любила его до тех пор, пока он не стал монстром. Пока не оставил следы на моем лице. Пока не назвал шлюхой, итальянской подстилкой, пока не стал говорить обо мне как о вещи.

– Твоя жена застрелила лошадь, которую ты подарил мне, – цежу ему в лицо. – Она виновата в моем отчаянии, которое толкнуло меня к Камалю. Поэтому кого ты и должен ненавидеть, так это свою жену!..

Стук в каюту заставляет меня отшатнуться и возвращает к реальности.

– Эльман, я слышу, что ты здесь, – раздается за дверью.

Это была Лиана. Эльман холодно встречает ее, отперев каюту. Пока они говорят на повышенных тонах, я надеваю на обнаженное тело высохшее платье и несколько раз встречаюсь взглядом с Лианой. Встретив изумление в ее глазах, невольно улыбаюсь.

Не ожидала, что я выживу?

Я тоже думала, что умру. Эльман, хоть и не спрашивал, кто скинул меня с борта, но, очевидно, все понял.

– Эльман, послушай меня… – просит Лиана со слезами на глазах.

– Пошла отсюда.

Захлопнув дверь, Эльман сжимает кулаки и молча смотрит на мои сборы. За дверью слышатся удаляющиеся всхлипы Лианы.

– Жестоко ты с ней. Что такое, не любишь? – хмыкаю, разыскивая свой телефон, который бросила в другой конец каюты.

Найдя телефон, я хватаю влажный плащ в руки и хочу покинуть каюту, но в последний момент дверь захлопывается. Прямо перед моим лицом. Сверху ее придавливает тяжелая ладонь Эльмана. То, что она тяжелая – я знала не понаслышке.

– Выпусти меня к чертовой матери! И разберись со своей истеричной женой!

– Помолчи. Я слышал, ты выпросила выступление своей ученицы в нашем городе. Ты пойдешь на концерт.

– Пойду.

– Много лет назад, когда твоя мать была беременна тобой и братом, она написала картину.

Перестав вырываться, я вдруг разворачиваюсь лопатками к двери. Поймав мой заинтересованный взгляд, Эльман продолжает:

– Картина уцелела с тех времен. В первозданном виде. Без реставраций. Ее писала твоя мать и никто больше…

– Где она? – перебиваю, ощущая жар по всему телу.

На глаза навернулись предательские слезы: мама ушла слишком рано, и я хранила каждую ее вещь как самое ценное в этом мире. Картина, написанная моей мамой – это больше чем вещь, это часть ее души. У папы сохранилось их не так много и почти все были написаны после брака. А именно эту – про которую говорил Эльман – мама писала, будучи беременной нами. Таких картин я еще не видела.

Еще одна картина хранилась у меня дома в Лондоне, но теперь она сгорела.

– Она у меня. Здесь, в Волгограде.

– У тебя только одна… картина?

– Нет.

Боже.

– Есть еще одна. Ты захочешь их увидеть, Ясмин.

– Захочу… – не скрываю своих чувств.

– Я приеду за тобой, когда закончится выступление. Картины находятся в моей командировочной квартире.

– Ты уже все продумал, верно?

– Все.

– До мелочей?

– До мелочей.

– Почему бы тебе просто не отдать мне картины моей мамы? Они не твои!.. – восклицаю.

Подняв руки, Эльман делает всего один жест и произносит:

– Я не меценат, Ясмин.

– Я помню…

– Славно.

«Я не меценат, Ясмин. У тебя есть проблемы, у меня есть условия. Ты пришла за помощью, объясняй и проси».

Флешбэк из прошлого режет слух. Я буквально задыхаюсь от тех воспоминаний, когда я согласилась на его условия, и он взял мою невинность. Он был моим первым во всем.

– Я просто приду и заберу их?

– А ты хочешь чего-то еще? – уточняет Эльман.

– Я подумаю. Насчет завтра, – мой голос дрожит.

– Думай. У тебя есть один день.

– А после?..

Эльман ласкает мои пряди, а затем грубо наматывает их на свой кулак и тянет вниз, заставляя меня прогнуться. Я встречаюсь с ним взглядом, едва дыша.

– Я их сожгу. Расскажешь Камалю – тоже сожгу. Шаг влево, шаг вправо – я сожгу все картины. Уяснила, Ясмин?

– Да…

– Умница. Можешь идти. За спасение можешь не благодарить.

– Я и не собиралась…

Вылетев из каюты как ошпаренная, я хватаюсь за поручни. Они ледяные и шершавые, но я не чувствую ни холода, ни боли. Горло душат спазмы.

Если я не приду – картины мамы превратятся в пепел.

Если я приду…

То я не знаю, что будет.

Глава 11

– Что это?

Я опускаю взгляд на стол, на котором лежат три билета. На двух билетах – наши с Юной имена.

– Билеты домой. Мы улетаем завтра.

– Наш дом сгорел. Куда мы вернемся? – не понимаю, разглядывая билеты как что-то инородное в этой арендованной квартире.

– В другой дом, Ясь. У нас много недвижимости по всей Англии. Куда захочешь, туда и поедем. Могу отправить тебе варианты домов на выбор, хочешь?

Качаю головой, а Камаль облокачивается бедром на столешницу из белого камня и смотрит на меня в ожидании ответа. Уверена, что он действительно может выслать мне десятки вариантов домов, но едва ли меня заинтересует хотя бы один.

– Нет, я доверяю твоему выбору. Мне любой уголок Англии безразличен, – добавляю значительно тише.

– Ясно. Хочешь здесь остаться? – спрашивает резко.

– Нет.

– А чего ты хочешь, Ясмин?

Подняв подбородок, смотрю Камалю прямо в глаза и просто пожимаю плечами.

– Я не знаю, чего я хочу, Кам. Извини. Билеты – это отлично, сразу после концерта я начну собирать наши с Юной вещи.

– Хорошо, – в голосе Камаля слышится облегчение. – Я не смогу тебя сегодня забрать. Прибывает делегация, вернусь поздно.

Я тоже.

– Не нужно. Я вызову такси. Кстати… – я облизываю пересохшие губы, опустив взгляд на новенький смартфон последней модели в своих руках.

– Что кстати?

– Спасибо за новый телефон, хотя ты и так знатно потратился на компенсацию материального ущерба. Те несколько миллионов списали ведь на тебя…

– Плевать. Мне это ничего не стоит.

– Все равно мне так жаль, что я уронила свой телефон в воду.

– Все в норме. Главное, что ты сама никуда не упала. Я знаю тебя, ты можешь, – чувствую улыбку на его губах.

– Да, не упала…

– Ты уже вызвала няню для Юны?

– Еще нет. Я забыла.

– Тогда я лучше сам вызову, – чувствую на себе неодобрительный взгляд.

Прокручивая кольцо на безымянном пальце, позволяю Каму поцеловать себя на прощание. У него назначена важная встреча, о которой я мало что расспросила, но теперь было поздно.

О происшествии на яхте я Камалю не рассказала – не хотела, чтобы он чувствовал себя виноватым. За одну лишь ссору на яхте он подарил мне новый телефон в качестве извинения. Еще я промолчала, потому что боялась, что он прямо на яхте устроит что-нибудь эдакое, и тогда нам точно было бы несдобровать. Он импульсивен, как и я, и нам двоим очень сложно уживаться вместе, я поняла это в первые месяцы нашей совместной жизни.

Раньше он казался мне другим.

Когда наступает вечер, мы созваниваемся с Джулией. Она активно готовится к своему выступлению и, как всегда, очень переживает. Я трачу еще около получаса, чтобы успокоить ее, подыскивая самые ободряющие слова, и даже провожу для нее свою любимую медитацию, благодаря которой в конце разговора Джулия чувствует себя значительно лучше. Напоследок я заверяю ее, что приеду пораньше и мы проведем репетицию.

Когда приходит няня, я почти сразу вызываю такси и уезжаю к Джулии.

– Здравствуй, маленькая синьорина, – приветствую ее.

Я крепко обнимаю свою ученицу, которой когда-то дала прозвище маленькой синьорины и однажды пообещала, что она будет знаменита.

– Здравствуйте, синьора, – смущенно улыбается Джулия.

Джулия Гведиче приходилась сестрой Валентино Гведиче, который охранял меня и по совместительству был в меня влюблен, за что и поплатился своей жизнью. В последний день перед его смертью я пообещала ему, что его сестра добьется феноменальных успехов и станет известной на весь мир.

«Когда я вернусь домой, я доучу твою сестру. Она станет известной на весь мир. Обещаю тебе».

Валентино меня поблагодарил, а вскоре его убил Эльман – из ревности и страха потерять меня. Но свое обещание я сдержала, и маленькая Джулия объездила уже пятнадцать стран, покоряя своим талантливым исполнением самых искусных творческих людей нашей планеты, ведь ее пальцы были просто созданы для клавиш. Я все сделала для этого, я потратила на нее много времени и средств, но долг свой исполнила и даже устроила ее концерт в России.

Джулия была похожа на меня внешне: у нее были такие же кудрявые роскошные локоны и большие выразительные глаза, а фигура обладала хорошенькими выдающимися бедрами и узкой талией, но вот внутри она была полной противоположностью меня. Ее мягкость и податливость хорошо уживались с моими всплесками и взрывами.

Сейчас передо мной стоит талантливая, целеустремленная молодая женщина, чье исполнение заставляет замирать сердца. Я чувствую, как мое сердце наполняется одновременно радостью и горечью: обещание, данное Валентино, выполнено, но воспоминания об утратах остры, словно осколки.

Только на концерт, увы, никто не приходит.

Совсем никто.

Мы с Джулией репетировали до последней минуты, а когда, казалось бы, люди должны были потихоньку занимать свои места – никто так и не пришел. Ни через десять минут, ни через час.

Сцена выглядит по-настоящему удручающе: пустой зал, ряды стульев, которые так и не дождались своих зрителей. Вокруг нас царит оглушающая тишина, а часы над сценой, казалось, отмеряют время с какой-то пугающей настойчивостью, словно указывая на наш проигрыш.

Джулия, несмотря на юный возраст, держится стойко. Ее глаза наполняются слезами, но она упорно не позволяет им пролиться. Я вижу, как ее пальцы сжимаются в кулаки, как она пытается скрыть боль. Ведь она так долго готовилась, так верила в этот вечер.

Открыв интернет, я решаю прочитать новости.

«Концерт итальянской пианистки Джулии Гведиче был запрещен по распоряжению главного прокурора города Мурада Шаха. В официальном заявлении указано, что ее музыкальная программа содержит композиции, направленные на разжигание национальной розни. Более того, по утверждению прокуратуры, в этих мелодиях прослеживается идеология итальянского фашизма, что противоречит законодательству и ценностям страны. Решение вызвало широкий резонанс среди общественности, и многие задаются вопросом, на чем основаны столь серьезные обвинения в адрес молодой исполнительницы».

– Что за абсурд?!

– Что случилось? – спрашивает Джулия дрожащим голосом.

– Прости меня, маленькая синьорина, – шепчу я, срывающимся голосом. – Это не должно было случиться.

Я перевожу новости на итальянский язык и даю их ей прочесть. Джулия хмурит брови, а затем смотрит на меня с изумлением.

– Это не ваша вина, синьора, – отвечает она, хоть в ее голосе и звучит едва заметное разочарование и страх.

Слова пылают на экране, словно напоминание о том, что мстительная рука Мурада может дотянуться куда угодно. Я ощущаю, как во мне закипает гнев, ведь только удар пришелся по невиновной.

– Я знаю человека, который сделал это, – выдыхаю, чувствуя, как голос срывается от бессильного гнева.

Джулия моргает, пытаясь осознать услышанное.

– Почему он это сделал? – спрашивает она, но я не могу найти правильных слов, чтобы объяснить все, что разрывает меня изнутри. Ярость закипает внутри с немыслимой силой.

– Потому что иногда взрослые люди поступают жестоко.

Схватив телефон со сцены, я оставляю Джулию вытирать слезы и набираю Мурада. Он отвечает почти сразу, словно ждал моего звонка:

– Почему итальянки думают, что могут звонить мне в любое время дня и ночи? – спрашивает издевательски, прекрасно зная причину звонка.

– Потому что ты мудак и моральный урод!

– Ничего себе заявка на условное, – произносит спустя время. – Или даже на лишение свободы до двух лет. Что выбираешь, Ясмин?

Я провожу ладонью по лицу, с трудом сдерживая себя.

– За что ты так с ней?!

– Я изучил программу ее выступления. Одна из композиций действительно может быть интерпретирована как пропаганда фашистских идей, и исполнение подобных произведений влечет за собой уголовную ответственность.

– Ты что, хочешь выдвинуть ей обвинения?

– Если это сделает тебя сговорчивее.

– Сговорчивее?

Я опираюсь бедром о сцену и замедляю дыхание.

– Я вышлю тебе адрес и время, подъедешь и дашь показания. Возможно, я пересмотрю свое решение, и твою итальянку и пальцем не тронут.

– Ты творишь беспредел… – выдыхаю тихо. – И когда?

– Я сейчас в командировке. Прилетаю завтра.

– Я улетаю. Тоже завтра.

В трубке слышу усмешку – Мурада что-то очень сильно рассмешило.

– Тогда встретимся завтра, – развязно отвечает Мурад и кладет трубку первым, давая понять, что разговор завершен.

Джулии я ничего не говорю. Ни к чему пугать ее лишний раз – я так решаю. Вручив ей шикарный букет цветов, отстраненно спрашиваю:

– Ты много работаешь над исполнением, Джули?

– Не менее четырех часов в день, синьора.

– Мало. Нужно больше. Когда ты улетаешь? – спрашиваю у нее напоследок, набрасывая плащ.