Не тайная связь

– Через два дня. У меня скоро свадьба, сеньора. Я вас приглашаю…

– Свадьба – это хорошо. Ты любишь его?

– Очень.

– Это самое главное. Без любви не занимайся любовью, Джулия.

Вытянув лицо от удивления, Джулия озабоченно спрашивает:

– Все в порядке, синьора?

– Возвращайся домой, Джули. Прямо сейчас. Как дойдешь – отзвонись. Все поняла?

– Как скажете…

– Страну пока не покидай. Возможно, тебя не выпустят… – говорю значительно тише. – Но я разберусь, обещаю тебе.

Выскочив на улицу, я делаю несколько глубоких вдохов и застегиваю плащ. Пальцы слегка дрожат и вовсе не слушаются меня, поэтому я попадаю в застежки не с первого раза.

Завтра.

Завтра мы вернемся в Англию. Все будет как прежде – серо, печально и драматично, а главное – стабильно. А до этого я разберусь с Мурадом и пойму, что он замышляет.

С парковки раздается тихий звук клаксона, означающий, что меня уже ждут. Он режет по оголенным нервам, разгоняя кровь с бешеной скоростью. Внедорожник с немецкой эмблемой стоял в тени от входа, он был почти один на опустевшей парковке. Неяркие габариты подсвечивали мою фигуру и смотрели прямо на меня.

– Эльман…

Я начинаю идти, но спустя несколько порывов замедляю шаг. Мысли о том, что все это неправильно, заставляют меня притормозить, а затем и вовсе остановиться.

Кольцо обжигает безымянный палец. Почти что нестерпимо.

Перебросив сумку на сгиб локтя, я снимаю обручальное с пальца и несколько раз прокручиваю его в своих руках, а затем надеваю обратно. Не дай бог я потеряю это кольцо или вернусь домой без него, тогда Камаль устроит мне американские горки и допрос с пристрастием, и если ко второму я уже привыкла, то американские горки я не любила с тех пор, как меня на них покатал Эльман.

Мы много на них катались – почти все лето. Было ярко и незабываемо, а после – очень больно, поэтому эту часть отношений я не любила. По крайней мере, не с Камалем.

Что я делаю сейчас? Зачем я снова бегу как мотылек на пламя?

Это неправильно, грязно, порочно – можно какими угодно словами обозвать нашу связь, но только все это в прошлом. В конце концов, между нами ничего не будет – я только заберу мамины картины и все…

Я возобновляю шаг, и через тридцать секунд оказываюсь в просторном автомобиле. Здесь тепло, а еще пахнет кожей от салона и веет опасностью от его владельца.

– Почему медлила?

– Я сомневалась.

– А сейчас?

Вскинув взгляд, я целиком и полностью задерживаю дыхание. Кажется, что если я не задержку кислород в легких, то просто умру.

Эльман смотрит прямо, неотрывно, но больше всего меня пугал его взгляд – немножко расфокусированный, бесконтрольный.

Облизав губы, честно признаюсь:

– Сейчас тоже сомневаюсь, потому что твой брат испортил Джулии концерт. Он редкостный урод.

– Я знаю. Пристегнись, Ясмин.

Делаю, как он велит, и опускаю взгляд. Когда мы трогаемся с места, Эльман блокирует двери, а мое сердце, кажется, совсем перестает биться. Прикрыв дрожащие веки, я понимаю, что блокировка сработала автоматически, но флэшбеки из прошлого упорно разгоняют пульс до максимума.

Разблокировав телефон, я набираю Джулию. Я велела ей позвонить, когда она доберется до арендованной квартиры, которая располагалась всего в двух шагах.

Вот только звонка от нее так и не поступило.

Зато на телефон почти сразу поступает несколько сообщений, все они от няни, поэтому они быстро перебивают мою тревогу о Джулии. Я открываю фото и видео с Юной и улыбаюсь, особенно от просмотра последнего файла – на нем Юна поймала смешинку и очень громко смеялась.

Напечатав няне режим сна Юны, я отправляю сообщение и блокирую телефон. Без смеха дочери в салоне автомобиля вновь становится не по себе – атмосфера кажется накаленной до предела, а сердце громыхает вместо музыки, очень громко и навылет.

Заехав в комплекс с высотками, Эльман загоняет автомобиль на подземную парковку.

– Зачем? Мы же ненадолго, – обращаюсь к нему.

Эльман мне не отвечает. Кажется, он давно погряз в своих мыслях, о которых мне было неведомо.

Оказавшись в лифте, я отхожу от Эльмана на несколько шагов и крепко сжимаю в руках новенький телефон. Знаю, что няня уже ничего не пришлет, потому что я настойчиво попросила ее следовать графику сна, но держать телефон при себе было спокойнее.

На высокий этаж мы добираемся за рекордное количество секунд, а вот у входной двери, едва Эльман отпирает ее, я притормаживаю и закономерно встречаю на себе вопросительный взгляд Эльмана.

– Проходи, – его голос кажется холодным, но очень давящим. Максимально не соблюдающим нейтралитет.

– Может, ты просто отдашь мне картины мамы?

Не нужны нам больше ошибки.

Отдай мне картины и отпусти.

Облокотившись на стену возле входной двери, я с замиранием сердца поднимаю взгляд. В проеме двери очень темно и пусто, а я, кажется, слышу собственное гулкое сердцебиение в ушах.

– Ты боишься меня?

– Да…

– Я не сделаю больно, – обещает Эльман, остановившись взглядом на моей щеке с едва заметным шрамом. – Заходи.

Пересилив себя, я делаю шаг и оказываюсь внутри зияющей темноты. Напряжение возрастает до максимума, когда Эльман, дыша мне в затылок, заходит следом и проворачивает ключ в дверном замке. Несколько раз.

Глава 12

Поддавшись импульсу, я разворачиваюсь обратно в попытке поменять собственное решение, но вместо выхода из квартиры упираюсь в твердую грудь.

Выхода, увы, больше не было.

– Я не знала, что Эмиль следил за нами тогда, – выдыхаю ему куда-то в шею.

Эльман зажигает неяркий свет, а после обхватывает мое лицо и заставляет посмотреть на него.

Я тяжело дышу, он же, на удивление, очень спокоен. Как удав.

– Я знаю.

– Я бы никогда не предала… Вот так, чтобы тебя возили на коляске, – добавляю в порыве. – Я не хотела. Люди брата затащили меня в машину силой и увезли. Я видела, что он сделал с тобой…

– Ш-ш… Где видела?

– Я смотрела ее соцсети…

– Раздевайся, Ясмин.

Уперевшись лопатками в стену, я позволяю Эльману расстегнуть пуговицы на моем плаще, а затем и снять его вовсе. Оставшись в брюках и теплом свитере, который пару дней назад мне подарила Соня, я собираю непослушные волосы в хвост и отхожу от Эльмана на несколько шагов, что не ускользает от его внимания.

Для меня было очень важно держать нейтралитет.

Я иду следом за Эльманом на кухню и попутно разглядываю квартиру. Здесь просторно и свежо, но без женской руки совсем неуютно. По всей видимости, Лиана не знала про эту квартиру.

Словно прочитав мои мысли, Эльман поясняет:

– Это квартира моего отца. Была когда-то. Он продал ее много лет назад, когда они с матерью переехали в дом. Я выкупил и сделал новый ремонт. Подчистую.

– Зачем она тебе?

– Чтобы хранить твои картины, – произносит невозмутимо. – Если серьезно, то родители не станут сюда возвращаться. Хуевые воспоминания.

– Квартира-тайник? А ты стратег…

Квартира располагалась возле набережной. Подойдя к окну, наблюдаю за ним черное мрачное море и вспоминаю, какая холодная была вода, из которой Эльман вытащил меня на себе. От флешбэков по телу гуляет дрожь.

За спиной громыхают бокалы и тяжелые шаги.

Я оборачиваюсь, оставаясь на своем месте и цепляясь за кухонный стол, как за единственную преграду между нами. Напряжение почти звенит в воздухе, когда Эльман достает бутылку охлажденного вина и разливает его по бокалам, не пытаясь приблизиться или сократить расстояние между нашими телами. Пока.

Приковав ко мне взгляд, он подносит бокал белого вина к своим губам и делает жадный глоток, а второй бокал протягивает мне, предлагая подойти к нему ближе.

– Это расслабит, – предлагает Эльман, видя мою нервозность.

– Я не хочу расслабляться…

– Ясмин…

– Покажи картины, – перебиваю его. – Ты обещал.

Эльман с грохотом ставит наши бокалы на стол и отодвигает их от края, затем отталкивается бедрами от столешницы и двигается в мою сторону. Затаив дыхание, я слежу за каждым его движением, как кролик за удавом, а затем мысленно чертыхаюсь, ведь он проходит мимо и даже не касается меня.

– Пошли.

Несмотря на весь внутренний протест, я иду следом за Эльманом в одну из комнат. Эльман зажигает неяркий свет и проходит вглубь спальни, а я до последнего не верю, что у него действительно имеются картины почти тридцатилетней давности, пока я не вижу их собственными глазами.

Эльман достает большие тканевые мешки и ставит их возле панорамных окон с видом на черную реку. В голове щелкает тумблер, и я забываю о нейтралитете и о том, что собиралась держаться от Эльмана подальше. Сейчас я хотела лишь одного – скорее увидеть работы мамы, ее труд, написанный четверть века назад.

Опустившись на колени возле мешков, я беру в руки первую картину, которую протягивает Эльман.

– Папа…

На первом холсте я почти сразу узнаю папу в молодости – с горящими живыми глазами, у которого вся жизнь и все радости были только впереди. По крайней мере, на тот момент так казалось.

Я чувствую, как мои щеки заливает краской. Видно, мама писала эту работу после бурной страстной ночи: папа здесь лежал на кровати, небрежно забросив руку за голову, а из одежды на нем было только одеяло, наброшенное на бедра.

Это точно писала мама.

Ее почерк – это раз.

И только ей было дозволено запечатлевать Давида таким – сонным, расслабленным, полуголым. Это два.

– Даже печатку изобразила, – произношу вслух, забыв о том, с кем и в чьей квартире я нахожусь. – Еще и так подробно. Наверное, они были уже близки.

Печатку отец давно отдал Эмилю, поэтому видеть ее на отце было очень непривычно. На глаза наворачиваются слезы, и я прикладываю ладонь к холсту, желая почувствовать тепло материнской руки хотя бы через ее работу.

Боже, как сильно мне тебя не хватает.

Вторая картина поражает меня больше всего, и она же является ответом на мои тысячи вопросов. Мама знала, что ей нельзя больше рожать детей, но она решилась на третьего.

Зачем? Почему? Почему не спросила отца?

Эти вопросы преследовали нашу семью всю жизнь.

Ответ – был здесь.

– Откуда она у тебя?

– Выкупил на торгах.

– На торгах… – до боли прикусываю нижнюю губу. Обидно.

– Я следил… за многими процессами в твоей жизни. Знал, что некоторые работы потерялись в процессе их с Давидом истории. Она уходила он него много раз и много где останавливалась. Меняя места, она оставляла и работы, которые считала наименее важными. Мне удалось найти и выкупить ее работы.

На картине были изображены они с отцом и пять детей. Неизвестные, они были лишь плодом воображения моей мамы, но очень похожие на них самих.

Я понимаю, что мама хотела именно столько детей, поэтому решилась на третьего. Вероятно, она бы решилась на четвертого и на пятого, и даже если бы с третьими родами повезло, она бы все равно ушла впоследствии.

Вместе с этим осознанием в груди появляется много воздуха, а дышать становится невероятно легко. Я никогда ее не понимала и лишь сейчас – поняла.

Ее судьба была давно предрешена.

Мне хочется насладиться этими минутами: хочется поизучать работы мамы и разобраться в прошлом хотя бы немного, но настоящее настойчиво тянет обратно.

Бросив взгляд в сторону, я замечаю еще одну картину, только на этот раз – свою. Около трех месяцев назад я продала ее в Лондоне за очень высокий прайс, покупатель предпочел остаться неизвестным.

– Ты прилетал в Англию?

– Да. Я узнал, что картинами ты финансируешь фонд помощи женщинам, пострадавшим от насилия.

– Да. Это мой фонд. И на эту картину я установила самую высокую цену…

– Значит, я переплатил.

Финский залив. На песке возле воды было постелено полотенце, и на нем целовались двое. Это были мы с Эльманом, это наше воспоминание из горячего лета, где было много секса.

– Не сиди на холодном полу, – вроде бы просит, но очень настойчиво.

Почувствовав прикосновение к волосам, я внутренне сжимаюсь. Из губ вырывается судорожный вздох, и я вскидываю лицо, чтобы хотя бы зрительно контролировать ситуацию, которая норовила вот-вот выйти из-под моего контроля.

Ведь судя по расширенным зрачкам Эльмана, из-под его контроля ситуация вышла очень давно.

Мысли проносятся в голове как лавина снега, активируя мыслительные процессы и задействуя каждую клетку тела. Все это время я шла на поводу у Эльмана, а он меня вел.

Увидев свою работу, я словно очнулась ото сна.

– Мне пора, – говорю как можно строже.

Эльман не реагирует. Совсем.

Только его ладонь скользит по волосам и тянет резинку на себя, освобождая волосы из небрежного хвоста. Следом – он зарывается в них пальцами, а его взгляд…

Я забыла, что означает этот взгляд, но он явно не сулит мне ничего хорошего. Кажется, раньше я называла этот взгляд пожарищем.

– Убери руки.

Приподнявшись на коленях, я хватаюсь за его запястье и смотрю ему прямо в глаза, хотя знаю, что делать этого не стоит. Эльман смещает взгляд с моих губ на кольцо на моем пальце, и я вижу, как пожарище временно сменяется льдом.

Почему нас так кроет?

Почему так больно?

Обхватив мой подбородок, Эльман делает совершенную глупость – касается большим пальцем моей щеки и скользит ниже, к губам. Трогая их на ощупь, он словно вспоминал, какая я на вкус. Еще он проверял, насколько я податлива. Прямо сейчас. Именно в данный момент.

Можно ли надавить на меня.

Можно ли тронуть.

Можно ли взять.

Можно ли…

Сердце замедляет свой ход, а каждое биение становится глубоким и прерывистым, активируя дрожь по телу. У меня нет проблем с сердцем, но именно сейчас мне кажется, что оно работает как-то неправильно. Совсем не так, как рядом с Камалем.

– Эльман, – зову его.

Не надо.

Нам нельзя.

Я хочу уйти.

Мне всего лишь нужно выбрать, что сказать из этого, но изо рта вырывается лишь рваное дыхание.

Черт возьми!

Лишь. Рваное. Дыхание.

Эльман, словно предчувствуя протест, прижимает палец к губам, заставляя меня замолчать. Дальше – нажимает на нижнюю губу и слегка проталкивает палец глубже, касаясь кончика моего языка и лаская его.

Я чувствую солоноватый привкус его рук и случайно облизываю палец…

Клянусь, что случайно.

Только в его глазах уже разгорается пожарище. Он сжимает челюсти до хруста, а его ноздри раздуваются как у зверя, и мне в самом деле становится страшно.

Я готова умереть, лишь бы не делать никакой выбор этой ночью.

Растерев влагу по моим губам, Эльман опускает взгляд ниже, к шее, а затем скользит по плотному свитеру и брюкам и возвращается к глазам.

– Не надо…

Мои слова застревают в горле и неминуемо тонут в воздухе.

Эльман одним рывком поднимает меня с пола, вырывая протяжный стон из груди, а лопатки обжигают болью от резкого соприкосновения со стеной. Он давит на мою шею, заставляя прогнуться, и накрывает мой рот голодным, тоскующим поцелуем.

Распахнув глаза, впиваюсь пальцами в его запястье, да только память не дает забыть, что Эльман сильнее меня…

Значительно сильнее.

Щелкает выключатель, и в комнате остается совсем крошечный приглушенный свет.

Одним резким движением Эльман отрывает меня от стены, и я не успеваю даже вдохнуть, прежде чем оказываюсь на кровати. Сила, с которой он опускает меня на мягкую поверхность, заставляет воздух вырваться из легких, превращая его в хриплый стон.

Я впиваюсь в его запястья, не позволяя нам рухнуть в самую бездну.

– Ясмин, – просит не противиться.

– Я не могу…

Когда он нависает надо мной, его темные глаза полыхают таким бешеным пламенем, что я чувствую себя в ловушке хищника, у которого нет ни малейшего намерения отпустить свою добычу. По телу проходит дрожь, и я плотно свожу колени вместе, рассчитывая на его благородство.

Которого у Шахов, увы, нет в природе.

– Остановись, – прошу его.

Мое тело рефлекторно напрягается, и я толкаю его в грудь, но он остается непоколебимым. В ответ на мое сопротивление он опускает мне на плечи тяжелые ладони, придавливая своим весом.

– Я почти три года останавливался и понял, что легче сдохнуть.

Мир вокруг рушится.

Нет, он дробится на куски к чертовой матери, и каждый момент ощущается с такой ясностью, что меня охватывает дрожь.

– С какой вероятностью Юна могла бы быть моей?

Он спрашивает это так резко, словно думал об этом всю долбаную вечность.

Мое сердце летит вниз.

Затем – разбивается вдребезги, ведь вероятность этого составляет все сто процентов, но Эльман сейчас настолько взбудоражен и уязвим, что любая ложь покажется ему горькой правдой.

– Давно ты об этом думаешь?

– Когда прикинул сроки. Они рядом. Ты делала тест ДНК?

Я касаюсь его волос и зарываюсь в них пальчиками. Мы оба тяжело дышим. Не знаю, что происходит в его голове, но в моей – настоящая буря.

– Ноль. Ноль процентов вероятности, Эльман. Как ты мог такое подумать? Она не твоя дочь, дурачок…

– Ты делала тест? – настойчиво давит взглядом.

– Да…

На самом деле нет.

– Ладно… Похуй. Тогда заберу обеих.

Не похуй.

И я это вижу, но молчу.

Рваное дыхание Эльмана срывается и оседает на моей коже, а мои усилия сопротивляться ему кажутся смехотворными перед его непреклонной силой. Его пальцы сжимаются на моих бедрах, а боль, смешанная с тоской, пронзает остро и до безумия.

– Что, если бы она оказалась твоей? Только гипотетически… – завожу глупую игру со зверем.

– Убил бы тебя.

Я тихонько смеюсь, запрокидывая голову, но смех застывает на моих губах. И ведь правду говорит – он убьет. Он может.

Распахнув глаза, я шокированно замираю, когда Эльман задирает свитер и собственнически накрывает мою грудь, сжимая пальцами розовые соски.

– Боже…

Увидев решительный блеск в его глазах, я перестаю смеяться. Совсем перестаю.

Низ живота простреливает горячим импульсом, а его член упирается в мой живот с явным намерением оказаться этой ночью во мне.

Глава 13

От улыбки и смеха не остается ни следа, а мои руки, под которыми прямо сейчас перекатываются тугие мышцы Эльмана, резко ослабевают. Восприняв мое смятение как вседозволенность, Эльман проникает ладонью под свитер, ломая и круша все нейтралитеты, что я выстраивала между нами годами.

Он без колебаний стягивает с меня свитер, задирая моя запястья вверх. Какие могут быть колебания, когда он так сильно хочет меня себе? Бюстгальстер я не носила, поэтому почти сразу ловлю расплывчатый взгляд Эльмана на затвердевших сосках.

– Моя Ясмин, – склонившись, он прикусывает кожу на шее и спускается ниже, к груди. От прикосновений его языка мне кажется, что воздух вокруг сгущается, обволакивает нас тяжестью.

– О, глупости…

Зажмурившись от разливающегося по телу наслаждения, я вспоминаю, как хорошо нам было вместе. Воспоминания, как сладкий яд, проникают глубоко, заставляя на миг забыть реальность. Если бы можно было представить, что этих лет разлуки не было, может, тогда я бы позволила себе расслабиться. На несколько минут. Или чуть дольше.

Кожа уже изрядно ныла от его небрежной щетины и жестких губ, но до чего было хорошо и как же не хотелось останавливаться.

Вот только кольцо припекает палец, вытаскивая образ Камаля наружу и делая его более явным и четким. Он много сделал для меня и всегда поддерживал. Он давал то, чего я не искала.

Вот только я не просила…

И обещаний между нами не было – я ведь сразу сказала, что не люблю.

В уголках скапливается немного слез, и я перестаю шевелиться от осознания собственной никчемности и от ощущения предательства. Последнее мне очень знакомо, ведь когда-то я поступила с Эльманом точно так же, как сейчас поступаю с Камалем.

– Не целуй, не целуй… – упираюсь пальцами в губы Эльмана, хотя его поцелуи опьяняют как терпкое вино, а вино я любила всей душой.

Я отстраняюсь, но руки Эльмана захватывают меня в кольцо – оно железное и болючее, и из него очень тяжело выбраться. Почти невозможно.

– Пиздец, Ясмин, – его дыхание обжигает волосы, заставляя дрожать от горечи. – Только с ним можешь ходить налево?

– Пошел к черту…

– Уже там был. И в аду был, только тебя там, сука, не нашел, – кольцо из рук сжимается плотнее, после чего он бросает меня на кровать и задирает свитер, оголяя пупок, ребра и грудь.

– Я была в другом аду. Тебе снизу не стучали?!

– Че за хуйню ты несешь? – тихо взрывается.

Я хватаюсь за его руки в попытке остановить это безумие и воззвать его к остаткам разума, но увы – остановиться не выходит.

Ни у него, ни у меня.

– Трахалась с кем-нибудь еще? – спрашивает, стиснув челюсти. До смерти.

– С половиной Сицилии! – слова срываются с губ прежде, чем я успеваю их обдумать.

Эльман быстро расправляется с моими брюками, оставляя на мне только кружевное белье и гуляя по моему телу голодным взглядом. Пожарища в его глазах больше нет – оно выгорело, оставив после себя темное бездонное море, из которого у нас не было шанса выплыть. Никогда.

– Я не сомневался, Ясмин.

– Угу. Хотя бы увидела не обрезанный член…

– Блядь!

Взревев, Эльман заряжает кулаком в стену и оставляет в ней трещину, а штукатурка с того места осыпается на мою голову. Закрыв лицо руками, пережидаю момент его свирепой ярости.

Жду, что обидит. Что ударит или еще хуже – возьмет силой, приняв мои слова за чистую монету. Ему один Камаль поперек горла стоит, а я про Сицилию заговорила.

– Ты закроешь рот или нет? – спрашивает глухо, почти устало.

– С закрытым у тебя жена есть…

– С половиной Сицилии, говоришь?

– Угу. С горячими итальянцами…

Убрав руки от лица, осторожно смотрю на него. Эльман нависает надо мной опасной скалой, высеченной изо льда и пламени, а его грудь очень тяжело вздымается и опускается.

Он что, поверил?

Когда Эльман стягивает с себя футболку, я невольно засматриваюсь на его тело, покрытое шрамами.

Эмиль его изуродовал. Навсегда. Навечно.

Опустив взгляд, останавливаюсь на его руках и замечаю, что один из пальцев на его правой руке был сломан. Я понимаю это по фаланге, которая была неестественно и даже немного жутко сплющена. Этой рукой Эльман совал сигареты мне в рот, пичкая мои легкие едким дымом.

Тогда я уже была беременна Юной. То, что Эльман об этом не знал, не является никаким оправданием…

– Было больно? – спрашиваю, возвращая взгляд к его шрамам на груди.

– Нет.

– Совсем?

– Когда ты легла под другого, все атрофировалось.

– Сильный обезбол, да?

– Навъебенный обезбол.

Эльман не спускает с меня глаз, в которых плещется то бездонное ледяное море, то разгорается пожар. Он давно был на взводе, но сейчас после нашей перепалки – особенно. Так всегда было: я поджигала Эльмана как спичку, превращая его лед в пламя.

За эти годы я изменилась, рождение дочери внесло свои коррективы в фигуру в виде увеличившейся груди и бедер, в остальном был по-прежнему порядок. Он не видел меня очень долго, и я ощущала его тоскующий взгляд на каждой клеточке своего обнаженного тела.

– Нравлюсь? – вырывается у меня.

– Да.

– Ненавидишь?

– Да.

Над ответами он не думал ни секунды…

Я не замечаю, как Эльман остается без одежды. Ладони обжигает от желания прикоснуться к нему и не делать этого одновременно.

Он изменился тоже. На старых фотографиях в интернете он казался сильно истощенным, но за последнее время почти вернулся в форму и вернул мышечную массу, которую потерял в больницах и при восстановлении.

Наша тайная связь была недолгой, но в ней было много секса. Всякого, везде и по-разному, но от одной только мысли, что мы займемся сексом спустя столько лет, меня переклинивает, и Эльман воспринимает это как зеленый сигнал светофора.

Беда только в том, что и красный сигнал я не даю…

Он подходит к краю кровати и, схватив меня за лодыжку, резко тащит на себя. Я вскрикиваю и пытаюсь ухватиться за что угодно, но в конечном счете оказываюсь под ним.

Рядом падает ночник, за провод которого я успела ухватиться, и в комнате окончательно гаснет свет.

Красный сигнал не звучит и тогда, когда Эльман надевает презерватив.

Пульс разгоняется до максимума, когда его руки стягивают с меня последний клочок одежды и вдавливают в свой член. Он каменный и прекрасно работает, хотя бы что-то не пострадало от рук моего брата…

– Я думала, что мой брат оторвет тебе член за меня…

– Как видишь, он на месте, – его голос низкий, вибрирующий. – Что по поводу итальянцев?

– У них тоже все на месте…

Темнота сгущается, как шелк, скрывающий наши грехи. Я вижу в его взгляде тысячу долбаных чертей.