Большая линия

Аудитория недовольно загудела. Лектор дал прокатиться волне негодования и продолжил:

– Резко снизившаяся общественная роль мужской части населения, не говоря уже о количественной диспропорции между полами после ряда длительных войн, привела к тому, что воспитанием детей занимались, по большей части, женщины. А это, в свою очередь, привело к появлению огромного количества лиц мужского пола, копирующих женскую модель поведения. В совокупности с тотальным контролем это привело к плачевным последствиям. Любая деятельность должна была проходить через фильтр женского одобрения. Женщина определяла, во что мальчик одет, чем питается, что изучает, с кем общается и чем будет заниматься в жизни. После того, как ребенок взрослел, роль матери ему заменяла партнерша, именуемая женой. Такой дисбаланс стал причиной появления полностью инфантильных мужчин, что, в свою очередь, привело к периоду длительного регресса.

Понадобились долгие годы и труды многих последующих поколений, чтобы это исправить. Теперь партнера сам себе никто не выбирает. Теперь это решает не каждый отдельный мужчина или женщина, а мудрый коллектив через медицинскую систему, учитывающую все факторы. Ведь, как мы знаем, коллективное сознательное выше индивидуального бессознательного.

На этих словах лектор отложил листы бумаги и снял очки. По-видимому, официальная часть подошла к концу.

– Женщины примитивны, – заявил преподаватель. – Помните об этом, когда вступаете в контакт с ними. Этому есть разумное научное обоснование.

Мозг женщины в среднем на двадцать процентов меньше мозга мужчины. Ни у одного ныне живущего вида на планете нет такого различия между самцами и самками. Физически они также гораздо слабее. Согласно статистике, женщины в три с половиной раза чаще склонны к примитивизму. И все это из-за несовершенства женского тела. Природа создала его только для репродукции. Если у мужчины гормональный фон на протяжении тысячелетий был стабилен, то у женщин долгое время он непостоянен. И только последние десятилетия, благодаря достижениям наших ученых, появилась возможность хоть как-то нивелировать эту разницу.

Пройдет еще немало времени, прежде чем женщины эволюционируют, взойдут с нами на одну ступень и станут достойными членами общества. А пока вам необходимо изучить особенности их поведения и мировосприятия, чтобы успешно с ними взаимодействовать. Записывайте!

Лектор внимательно осмотрел сидящих в огромной аудитории и медленно продолжил:

– Номер один. Женский мозг на двадцать процентов меньше мужского и имеет на пятьдесят процентов меньше нейронных связей.

Аудитория стонала, сопела и записывала.

– Пункт два. Физическая неполноценность. Женщина априори слабее мужчины. Записали?

Слушатели закивали. Преподаватель продолжил:

– Третье. Возможно резкое изменение гормонального фона. Перепады настроения. Точка… Четвертое. Невозможность построения логических связей. Необходимо более длительное обучение. Пятое…

Лектор продолжал говорить о критических различиях между мужчиной и женщиной. Но Марк его не слушал. Он думал о своей матери. Она совсем не была такой, какой описывал женщин ведущий курсов. Наоборот, она была самым умным и эрудированным человеком среди всех, кого он встречал в своей короткой и серой жизни. Необыкновенной красоты женщина с теплым и добрым сердцем. Ее часто за глаза обвиняли в примитивизме, но иначе она не могла. Она работала врачом и могла проявить сочувствие и эмпатию к любому, попавшему к ней на приём. Пациенты, выросшие в обществе, где запрещены близкие связи, помимо рабочих, инстинктивно тянулись к ней, чтобы хоть чуточку напитаться той материнской любовью, которой им не хватало.

– Что вас тревожит? – спрашивала она человека, пришедшего с производственной травмой или обыкновенной простудой.

Люди пугались и отнекивались. Другие делали вид, что не слышат или не понимают вопрос. Тогда она повторяла и кивком головы приглашала сесть в кресло. Пациент, стоящий перед официальным представителем коллективного общества, коим она являлась, испытывал робость и покорно садился. Мать легко умела находить общий язык с кем угодно. Постепенно люди открывались ей, с тревожной боязнью озираясь по сторонам, как бы кто не подслушал. Они ррассказывали о своих чувствах, мыслях, страхах и, самое главное, вопросах, которые вызывали внутренние противоречия – то, чем нельзя было поделиться больше ни с кем.

Мать Марка обладала потрясающей чертой, делающей ее идеальным собеседником – умела слушать внимательно и глубоко, задавая такие вопросы по существу, что люди снова пугались, понимая, что в подобном не признавались даже сами себе. Выдав все, они уходили с облегчением, ощущая, как лопается неврозный надрыв, копившийся годами.

Те, кто попадал к ней впервые, потом испытывали страх за проявленную слабость, думая, что наговорили лишнего и теперь за это может наступить расплата. Однако, за ними никто не приходил. Все сказанное в кабинете врача оставалось личной тайной между ним и пациентом. За это мать Марка негласно уважали и делали поблажки, недоступные большинству.

Так ей позволили оставить себе ребенка. По чьей -то протекции специалисты Центра Выхаживания, а потом и Центра Воспитания относились к ней мягче, чем к другим.

Эта женщина не была примитивной, как описывал лектор. Наоборот, казалось, что мама – другое, более развитое, существо, обладающее способностью читать мысли людей, знать их прошлое и предвидеть будущее.

“Интересно, будет ли моя партнерша хоть немного похожа на маму?” – размышлял Марк о девушке, с которой его сведет жизнь всего на несколько недель, примеряя в голове образ будущей партнерши через архетип матери – единственного близкого в его жизни человека.

Дверь в аудиторию приоткрылась. Из нее высунулось лицо. Лектор замолчал и подошел к двери. Весь зал оторвался от записей и с интересом уставился на него. Лицо что-то шепнуло преподавателю на ухо. Тот одобрительно кивнул. Затем дверь закрылась. Лектор вернулся в кафедре и сказал:

– Студент Марк, к вам посетители. Пройдите в коридор, – провел он глазами в поиске нужного слушателя. – Продолжаем занятие.

“Пришли!” – сердце бешено заколотилось. Мгновенный выброс адреналина сковал тело. Ноги не слушались.

“Значит, все. Они все знают. Сменщик нашел кровь. Сейчас будет служебное расследование. В лучшем случае назначат исправительные работы, в худшем дело отправят в суд, а там уже дадут несколько лет тюремного заключения”. Марк на ходу пытался придумать какое-нибудь правдоподобное объяснение.

Он встал и медленно пошел к выходу, ощущая на спине десятки чужих любопытных взглядов. Сразу за дверью стояло “лицо” – какой-то невзрачный университетский работник. С ним были трое. Два полицейских и один в штатском. Марк сразу понял, зачем они пришли.

Штатский встретился с ним взглядом и сказал тоном, не терпящим возражений:

– Инспектор Гаф. Пройдемте.

Ничего не оставалось, как подчиниться. Инспектор кивком головы поблагодарил “лицо” и пошел к выходу, Марк поплелся следом, замыкали процессию двое полицейских. На улице ждал черный фургон. Похожий на те, в которых патрулируют улицы, но раза в полтора вместительнее. Странно лишь то, что для задержания прислали такой экипаж.

Спустя полчаса молчаливой езды они прибыли к служебному входу Главного Полицейского Управления Эпсилона. Так же молча вышли из фургона, прошли сквозь турникеты, затем через несколько длинных извивающихся коридоров и оказались возле одной из многочисленных одинаковых дверей. Инспектор кивнул полицейским и открыл дверь, приглашая Марка войти внутрь.

В кабинете хищно блестел грубый алюминиевый стол и два железных табурета, прикрученные к полу. Тщательно подбирая слова, Марк все же выдал вопрос:

– Зачем я здесь?

Он сознательно не использовал слово “почему”. В какой-то мере это означало косвенное признание вины. Неважно в чем. Полицейскому только дай повод – найдёт, за что зацепиться. Инспектор пристально посмотрел на него:

– Это касается вашей работы.

Тело Марка снова начало неметь. По спине пробежался холодок. Похоже, они все знают. Инспектор продолжил:

– Где вы находились сегодня с пяти тридцати до семи часов утра?

Марк напрягся, но пытаясь сохранить хладнокровие, ответил:

– В это время я был на рабочем месте: производил обход путей от станции «Площадь Третьего Тысячелетия» до станции «Четверть Восьмого», а потом от нее до станции «Объект Наблюдения».

– Вы были один?

– Да.

– В чем заключается ваша работа?

– В поиске видимых повреждений и профилактике оборудования.

– В чем заключается профилактика?

Марк чувствовал, как инспектор подводит все ближе и ближе.

– Я произвожу осмотр повреждений и сообщаю о них диспетчеру. А он даёт дальнейшие указания. Иногда оборудование повреждают грызуны. В случае их обнаружения обходчику необходимо принять меры по уничтожению.

– Заметили ли вы в этот раз что-нибудь необычное, о чем следует сообщать диспетчеру?

Марк понял, что его загнали в ловушку. Отпираться дальше не было смысла. Это только усугубит ситуацию и надеяться не смягчение приговора не придется. Сделав глубокий вздох, он подробно рассказал инспектору о том, что произошло с ним в тоннеле в это утро и почему он не доложил диспетчеру.

Гаф молча слушал, время от времени глядя на прокушенную крысой руку Марка. Затем достал блокнот и, повторяя вопросы заново, стал что-то в него писать. Вскоре он взял отдельный лист побольше и исписал целиком. Время тянулось бесконечно. После долгой мучительной паузы инспектор устало выдохнул, будто потерял интерес ко всему происходящему:

– Это протокол допроса. Подпишите. Пока вы проходите, как свидетель. У меня нет оснований считать вас подозреваемым.

Марк едва ли не упал со стула, услышав эти слова.

– Как?! Но ведь я же совершил должностное преступление, не доложив о своей халатности диспетчеру.

– Молодой человек, я здесь не для того, чтобы давать оценку ваших действий в соответствии с рабочим регламентом. Пусть этим занимается ваше руководство, – с неким равнодушием выговорил инспектор.

Марк почувствовал огромное облегчение. То, что его мучило весь день, оказалось просто мелочью. Раз полиция спустила этот вопрос на уровень ниже, то, возможно, удастся отделаться дополнительными рабочими часами или даже выговором. Почувствовав, что опасность миновала, Марк набрался смелости и спросил:

– А по какому делу я свидетель?

– Ваш сменщик пропал.

– Как пропал?

– Как именно, нам еще предстоит выяснить. Все, что мы знаем на данный момент, это то, что он вошел в тоннель и не вышел из него. Если вы нам понадобитесь, мы вас вызовем. Ступайте домой. Лейтенант, проводите его! – крикнул Гаф, и в дверь вошел человек в форме.

Второй раз повторять не пришлось. Спустя несколько минут Марк широкими шагами удалялся от Главного Полицейского Управления Эпсилона. Под бурчание прохожих он с улыбкой проталкивался к ближайшему входу в метрополитен, бесконечно прокручивая в голове случившееся. Он никак не мог поверить, что вместо неминуемого ареста на голову свалилась неожиданная свобода.

Глава 5. Муравейник

Ночью не спалось. Вернувшись домой, Марк долго вспоминал события прошедшего дня. Среди других, обычных дней, этот выбивался своей небанальностью настолько, что породил ряд вопросов. Прокручивая их в голове, Марк раз за разом переворачивался на другой бок, открывал и закрывал глаза, в надежде найти ответы.

После нескольких часов блуждания в своем разуме Марк откинулся на спину и уставился в черный проем под потолком. Окном назвать это отверстие можно с большой натяжкой, скорее – форточка. Дом, в котором жил Марк был словно сота в общем человеческом улье. Он имел вид гигантского параллелепипеда длиной в сотню метров и высотой в десять этажей, выкрашенный в яркий оранжевый цвет. С двух противоположных сторон находились входы. Внутри каждого – небольшой холл с лифтом. Сквозь все этажи, кроме первого, на всю длину здания тянулся длинный коридор, по которому, вдоль расположенных по обе стороны квартир, можно легко пройти в другой конец. В доме два лифта. Один лифт предназначался для подъема, другой – для спуска. Таким образом, выходя из дома, нужно было хорошенько подумать, не забыл ли ты чего. Ведь, чтобы вернуться, придется пройти добрую сотню метров до другого конца здания.

Квартира Марка была самой первой к подъемному лифту, что доставляло особую радость, когда он возвращался домой после тяжелого рабочего дня. Слева от входной двери за гипсокартонными перегородками располагался крошечный санузел, справа небольшой шкаф. За санузлом – письменный стол с настольной лампой. Вдоль дальней стены настойчиво звал к себе мягкий диван, довольно широкий для одного, но уже недостаточно вместительный для двоих. Над диваном по самым потолком светилось длинное узкое окно.

Расположение этого окна казалось одной из самых больших загадок, мучивших Марка длительное время. Если поначалу он списывал это на инженерный просчет или же, наоборот, думал, что так проектировщики хотели снизить нагрузку на несущие стены, то со временем в голову пришла идея, что ответ может скрываться в другом. На это наводили те ужасные мысли, что за годы проживания в этом скромном жилище Марк ни разу так и не увидел панораму города из окна. Высоты человеческого роста не хватало, чтобы заглянуть в него даже со спинки дивана. Марк научился по бликам и цветам в проеме определять погоду на улице, осадки и время суток.

Мысли о матери заставили Марка вернуться в детство. Когда-то они жили вместе в похожей квартире. Разве что дом был зеленого цвета, комнаты просторнее, а окно пониже, до которого он, будучи ребенком, тоже никогда не доставал.

Отца Марк не помнил. Со слов матери знал, что тот работал в одном из научных институтов. Говорила мать об отце неохотно и уводила разговор в сторону каждый раз, когда маленький Марк задавал вопросы. Благодаря тому, что мама давала сыну внимания с избытком, образ отца со временем вытеснился в подсознание и почти забылся.

Больше всего Марка донимали мысли по поводу пропажи сменщика. Этот сменщик был вредный и дотошный тип, который всюду таскал с собой блокнот для замечаний. Увидит ржавчину на рельсах – запишет в него, заметит, что следы Марка часто расположены по одну сторону от рельсов, – оставит отметку, чтобы потом доложить диспетчеру о том, что предыдущий обход совершен не в соответствии с регламентом. А если вдруг кто-то из машинистов поезда выбросит в окно окурок, то вполне мог разгореться настоящий скандал: вызывались инспекторы, проводилась проверка, виновного находили и обязательно наказывали. Время от времени и Марку доставалось от этого педантичного зануды. А теперь этот зануда пропал – человек, которой и шага не мог ступить, чтобы не доложить об этом диспетчеру.

На следующий день был выходной. Чтобы повысить производительность труда, необходимого для достижения Зенита, создатели идеологии коллективизма по-особому подошли к календарю, заменив старую неудобную семидневную неделю более современной десятидневной. Добавив три дополнительных дня и округлив месяц до четырех недель, они ввели новый календарь – коллективианский. Несмотря на первоначальное неприятие этой системы, граждан Эпсилона довольно быстро удалось убедить в прогрессивности подобной идеи.

Во-первых, отменили общие выходные по субботам и воскресеньям. Теперь стало возможно самостоятельно выбирать нужные для отдыха дни, предварительно согласовав это с руководством.

Во-вторых, при таком подходе зимы, как таковой, в календаре не существовало. Могла быть долгая холодная осень, а потом такая же затяжная и снежная весна. Но ведь и лето также стало длиннее. Для человеческого восприятия этого оказалось достаточно. Подобный аргумент считался разумным. В конечном итоге оставили в году девять месяцев по сорок дней с пятью общими выходными между концом осени и началом, следующей за ней сразу же, весны. Понадобилось всего пару лет, чтобы изменить человеческое восприятие времен года.

С названиями новых дней недели мудрить не стали, назвав их просто числительными. Так за субботой и воскресеньем следовали день Восьмой, Девятый и Десятый дни. Два последних Марк обычно и выбирал в качестве выходных.

Он еще лежал в постели, как в дверь постучали. Сквозь сон Марк не придал этому стуку никакого значения и перевернулся. Ему снилось, что окно под потолком начало двигаться, расползлось на всю стену и мощный солнечный свет залил всю комнату. Он силился посмотреть, что происходит снаружи, но не мог побороть эту яркую вспышку.

Снова постучали. Марк открыл глаза и прислушался. После небольшой паузы стук усилился. Понадобилось еще немного времени, чтобы Марк сообразил. Быстро вскочив и набросив штаны, он подошел к двери и открыл. За порогом стоял его сосед через стену – Наим Ухаили. Это был высокий и худощавый юноша с безобразным от веснушек и прыщей лицом. Как всегда, Наим одет не совсем в стать своему социальному статусу: на нем аккуратно выглаженные брюки не по размеру и заправленная в них белая рубашка. Работал он обычным дорожным рабочим, а по совместительству приходился штатным идеологом своей рабочей ячейки. Должность проводника Основ Общественного Строя в массы давала Наиму сильное внутреннее желание соответствовать лучшим из лучших и дабы подчеркнуть свое подражание и верность идеалам, присягу которым он дал, предпочитал в повседневности использовать деловой стиль одежды. Наим был молод, горяч сердцем, до глубины души любил идеи коллективизма и мечтал однажды попасть в Коллективиум, чтобы сделать этот прекрасный мир еще лучше.

–Стучу, стучу, а ты все спишь! – недовольно начал Ухаили, вытирая платком пот с прыщавого лба. – Без десяти уже! Все места займут, опять будем сидеть в конце и ничего не услышим.

Марк собирался что-то ответить, но прежде, чем он открыл рот, за спиной Ухаили раздался голос:

– Да хватит тебе! Вечно ты недоволен. Наш друг вчера в первый раз посещал курсы репродукции. Небось, впечатлился и долго не мог уснуть.

У двери напротив переминался с ноги на ногу другой сосед по имени Везувий. Говорят, что так называется огненная гора где-то в другой части света. Но проверить или опровергнуть этого Марк не мог – на уроках географии этого не проходили. Везувий был уже взрослым мужчиной лет около тридцати пяти. Рост имел ниже среднего, на голове давно были залысины, а спереди выпирал увесистый живот. Когда-то он жил с женщиной и у них даже родились двое детей. От потомства Везувий отказался, о чем никогда не жалел. Говорил, что занимается административными делами в каком-то институте и, согласно трудовому договору, не имеет права публично распространяться о своей профессиональной деятельности. Временами жаловался, что работа его ужасно скучна, а порой – абсурдна и бессмысленна, но кто он такой, чтобы оспаривать великие идеи коллективизма и свое место в нем.

Каждое утро те, кто по каким-то причинам оставался дома, собирались на цокольном этаже. Здесь находились кабинеты и залы для общих собраний. В один из таких залов свободные от работы люди приходили на просмотр новостей.

Каждый раз показывали дайджест произошедшего за вчера и короткие очерки о том, что будет сегодня. И если Наим искренне считал подобные собрания крайне важными для достижения Зенита, то большая часть жителей дома, включая Марка и Везувия, посещали их исключительно ради бесплатного чая со сладостями. Макая бублики в чай, люди молча смотрели о новейших достижениях, размышляя чаще всего не о великом, а о том, что завтра нужно прийти пораньше и ухватить побольше маковых бубликов.

К большой радости Наима, сегодня людей оказалось мало и все ютились вдали от экрана. Наим хотел было, по привычке, присоединиться к обществу, но, недолго поколебавшись, рванул к пустующим передним рядам.

– Сюда, сюда, – замахал он рукой стоящим у двери Марку и Везувию, уже набиравшим в поднос сдобные кругляши, квадраты и треугольники.

Ребята прошли к нему. Ухаили о чем-то восторженно шептал соседу, но Марк его не слушал. Под звуки чавкающей толпы, он думал о вчерашнем дне и еще больше о девушке, с которой вскоре сведет его собственный выбор, больше похожий на слепой жребий.

Свет в помещение погас, экран вспыхнул, и на нем появились радостные люди в светлых одеждах, смотрящие в яркое, голубое, чистое небо.

Глава 6. Гидра

– Ну что, ко мне? Обсудим? – живо и возбужденно, заглядывая в глаза, вопрошал Наим, когда все трое приятелей поднялись на свой этаж.

– Давай вечером. Мне нужно побыть одному, – лениво отозвался Везувий, ковыряя ключом замочную скважину входной двери.

Он открыл ее и проскользнул внутрь. В коридоре остались двое. Ухаили вопросительно взглянул на Марка. Тот ничего не ответил и опустил глаза.

– Хорошо, тогда до вечера, – с разочарованием выдохнул Наим и отправился к своей двери.

Марк, Ухаили и Везувий считались друзьями. Временами они собирались втроем и обсуждали увиденное в утренней подборке новостей. Как правило, Ухаили, словно революционер на баррикадах, забирался на табуретку и возбужденно говорил с вымышленной трибуны, будто бы он находится на собрании своей рабочей ячейки. Если угощение давали хорошее, то Везувий, будучи в приподнятом настроении, спорил с ним или же с демонстративно легкой иронией соглашался:

– Браво! Браво!

Если же давали что-то, стоящее внизу из гастрономических приоритетов, то Везувий раздраженно ворчал, полулежа в кресле:

– Ну, и на кой черт мне все эти твои достижения, если я сегодня встал так рано ради нескольких сухарей и пресной жижи? Вот они в космос собрались, а мне придется ждать завтра, чтобы нормально поесть в институтской столовой! Почему нельзя сделать так, чтобы человек мог питаться, как хочет, когда хочет и где хочет? Нет же!Я в свой выходной вынужден пить пустой кипяток с черствыми сухарями, чтобы с голоду ноги не протянуть? Обалдеть!

– Эх, ты! Голова примитивная! – отвечал ему с вымышленной трибуны Ухаили. – Уже давно доказано: два дня голодания в неделю полезны для пищеварительной системы человека. Да и нечего забивать голову подобными предрассудками, тратить время на мысли о том, что поесть, где поесть и уж, тем более, как поесть! Ты бы еще предложил самим готовить еду! Примитивщина! Нет ничего лучше питания в дружном рабочем коллективе среди таких же, как ты. Думаешь, просто так твое меню отличается от меню твоего руководителя? Все рассчитано с учетом умственных и физических затрат! А дай вам волю, вы опять скатитесь в примитивизм и начнете пихать в себя все подряд, причиняя вред самим же себе этим невежеством. Ты же, судя по формам, питаешься очень даже неплохо. Я бы на месте твоего врача вообще рассмотрел бы вопрос об уменьшении порций.

Здесь Везувий соглашался. Кормили действительно по-разному. Считалось, что чем выше человек в коллективной иерархии, тем более ответственную работу выполняет и, следовательно, более разнообразную и вкусную пищу должен получать. А если же работы производятся простые, то и умственные затраты меньше – можно обойтись обычной кашей или соленым супом почти из ничего. Везувий, конечно, был не из таких и питался в целом неплохо, но всегда задавался вопросом, почему никогда институтское руководство не появляется в столовой. Ходили слухи, что готовили им по спецзаказу и доставляли пищу прямо на рабочее место, чтобы не тратить драгоценное человеческое время и не отвлекать от больших дел.

Марк обычно слушал, в дебаты не вступал, но задавал вопросы. И почти каждый раз, Ухаили подскакивал, словно до этого сидел на раскаленной сковороде и говорил:

– А это правильный вопрос! Давайте разберем его!

Он долго тараторил, приводя бесчисленное количество фраз из своей библии – Основ Общественного Строя, не давая собеседникам вмешаться, чем доводил Везувия до зевоты, а Марка до потери интереса. Но, из уважения к соседу, оба продолжали делать вид, будто внимательно слушают.

В этот раз друзья разошлись. Марк вошел в свою квартиру-комнату. Тщательно проверив замок входной двери, он достал из тумбочки пластиковую аптечку. Поставив ее на стол, извлек картонную упаковку с ампулами, в которых была серебристая жидкость. Марк взял полотенце, аккуратно обернул им кончик одной из ампул и сломал. В нос ударил резкий кислый запах. Глаза заслезились. Тонким острым шприцом Марк всосал все содержимое флакона и лег на диван под окном-бойницей.

Он думал о матери и о том, как их разлучили, о своей роли во всем этом большом и непонятном мире и приходил к мыслям о своей бесполезности в этом муравейнике. Всем тем максимумом, который он мог для себя определить в этот момент, был порыв забиться в самый дальний угол, где его никто и никогда не найдет, и раствориться, исчезнуть так, чтобы не осталось ничего, даже молекул от разложившегося тела и фотонов света, отразившегося от его лица. Как будто бы его никогда и не существовало. Впрочем, его и так никогда не было и не будет кроме этого короткого и приносящего страдания периода пустоты, называемого жизнью. Не было его миллиарды лет до и не будет столько же после. Зачем эта ошибка и это издевательство, данное природой? Размышляя, Марк испытывал опустошение, сменявшееся злостью и досадой от того, что его сознание не в силах понять чей-то столь глубокий замысел. А был ли в его рождении и рождении всего человечества какой-то смысл, если все равно рано или поздно жизнь человека конечна, а существование всего людского рода зависит от огромного количества случайных факторов и, скорее всего, так же обречено?