Когда зацветает волчий коготь

– Знаешь, как говорят? Каждая травница должна иметь загадку. – Эва рассмеялась, увидев лицо Адама, который по-детски наивно рассматривал крапиву в ее руках, совершенно не слушая слов. – Да не больно мне! Мы с травками говорим на одном языке.

– Тебе правда не больно?

– Да, конечно. Ты же не режешь руки, когда хватаешься за меч. Здесь, считай, то же самое.

– Ну даешь! – Адам, усмехнувшись, покачал головой.

После диалога девушка продолжила аккуратно укладывать растения, краем глаза наблюдая за путниками. Адам, удивленно усмехаясь, вернулся к коням, позволяя им пить и щипать молодую травку. Он что-то негромко говорил своему жеребцу, гладя того по крутой шее. Движения его рук были такими простыми, уверенными, без вычурности. Видно было, что с животными он на «ты» с детства. А Томас тем временем стоял, прислонившись спиной к стволу осины, погруженный в чтение. Солнечный луч пробивался сквозь листву, золотя страницы книги. Его лицо было сосредоточенным, темные брови чуть сведены. Что он читал? Исторический трактат, мемуары? Его лицо, казалось, слегка оживилось, губы шевелились, будто он что-то повторял про себя. Это выглядело слишком… увлеченно для сухого отчета.

– Мне, разумеется, льстит, когда девушки с таким интересом рассматривают мое лицо. Но сперва отпустите из рук крапиву, – сказал Томас с едва заметной ухмылкой, даже не глядя на Эву.

Подойдя чуть ближе к своему коню, Эва не удержалась:

– Интересная книга, господин Сен-Мор? Волк на корешке выглядит… необычно для романа. Читаете историю Бертена? – Она старалась звучать нейтрально, даже с легкой долей иронии. Весь этот лед и напряжение в пути казались невыносимыми, она изо всех сил, переступая гордость, пыталась найти к Сен-Мору подход.

Томас замер на мгновение. Затем сложил книгу, его взгляд сразу подметил платок с травами и намеренное любопытство девушки.

– Волк? Ах да, здесь… Нет, госпожа цветочница Бовель, не история. Просто… так, какие-то слова в рифму. Или, может, роман со слезливым концом, – его пальцы ритмично постукивали по корешку книги. – Про любовную любовь и бесстрашных рыцарей, что-то такое. Дипломатам тоже дозволено читать для удовольствия, верите ли? Чтобы не зачахнуть от скуки. – Его губы тронула короткая усмешка, а в тоне звучала нарочитая легкость. Но Эва уловила напряженность Сен-Мора, едва заметную оборонительную ноту. Он явно не хотел говорить о книге, и эта попытка отшутиться, принизить ее значение, вызвала у Эвы странное чувство – смесь досады, любопытства и даже стыда, словно она вторгалась куда-то в очень личное. Стихи, роман? Очень сомнительно.

– Конечно, – сухо ответила она, отворачиваясь, чтобы аккуратно уложить платок с добычей. – У каждого свой способ не зачахнуть… – Она почувствовала, как он на мгновение задержал на ней взгляд, прежде чем двинуться к седлу.

– В путь, – скомандовал Томас, уже обращаясь к Адаму. – Нам нужно наверстать время. «Ключики» ждут.

Трактир «Ключики» стоял на развилке, уютный и крепкий, из темного бревна, с яркой вывеской, изображавшей два скрещенных ключа. Запах жареного мяса, свежего пшеничного хлеба и сладкого дыма встречал путников еще на подъезде. После долгой дороги трактир казался верхом блаженства! Им выделили три небольшие, но чистые комнаты наверху. Пока Адам и Томас переносили вещи, Эва успела умыться ледяной водой из колодца во дворе, смывая пыль и следы речного ила.

В трапезной царило оживление. Запахи стали почти осязаемыми: шкварчащее рагу, свежий хрустящий каравай, запеченная птица с молодой зеленушкой и тертым перцем. Адам, уже сидевший за столом, широко улыбнулся Эве:

– Садись сюда! Здесь очень знатно кормят. И мед у них – просто песня! Хоть чуточку попробуй.

Кивнув, девушка села. Усталость давала о себе знать, да и голод был зверски силен. Вскоре на столе появился кувшин с золотистой жидкостью. Адам налил себе и ей в глиняные кружки.

– Пробуй. Настоящий, с травами.

Эва сделала осторожный глоток. Сладкий, обволакивающий вкус мгновенно сменился терпкой, почти горькой волной, которая обожгла горло и ударила в нос. Она сглотнула с усилием, едва сдержав кашель. Это было ужасно… Решив перебить послевкусие, она быстро откусила кусок хлеба.

– Это было… неожиданно, – прокомментировала Эва, стараясь быть вежливой.

Адам засмеялся:

– Крепковато, да? Но мед славный.

– Цветочница явно не из робкого десятка, раз согласилась пить эту жижу, – раздался голос Томаса, подошедшего к столу. – Но всё же рекомендую не увлекаться подобным в дороге. Особенно здесь. Местный мёд знаменит своей… прошибаемостью. – Он налил себе воды.

Томас быстро поел и удалился «для бумажной работы» за соседний стол. Адам, осушив еще пару кубков, погрузился в задумчивое созерцание дальнего угла трапезной. Его лицо сильно изменилось, словно в этот миг он вспоминал что-то действительно ужасающее из его жизни. Взгляд уходил в никуда, брови так нахмурились, что почти перекрывали ему обзор, а губы сжались в тонкую полосу. Эва не решилась спросить его о происходящем, решив уделить внимание атмосфере в «Ключиках».

Музыканты заиграли что-то бойкое, народ потянулся плясать. Отодвинув свою еду подальше, Эва пыталась изо всех сил расслабиться, но ее внимание привлек разговор за соседним столом. Двое мужчин грубой внешности, громко спорили.

– А я тебе говорю, дурачье там осталось! – бубнил один, стуча кулаком по столу. Лицо у него было красное, потное. – Миадет, тьфу ты! Кому нужны эти земли теперь? Ни Бертену толком, ни Морхейму. Сидят как крысы в ловушке. Надо было валить, пока границы не сторожили! А они ждут незнамо чего, видать, пока их царек-батюшка вызволит. Ха!

– Да уж, – поддакнул второй, с хитрым взглядом. – Был бы я там, каждому в лицо сказал бы, что только дуралей будет сидеть в этой гнили.

– Хитросделанные туда-ма понаехали со всех щелей, пока город торговым был. А теперь-то кто они? Ни свои, ни чужие. Дурачье безмозглое, потаскухи да оборванцы, тошно думать про эти тупые рожи.

Слова прозвучали как пощечина. Эва сжала кулаки под столом. Жар гнева прилил к лицу. Ее Миадет. Ее люди. Ее семья!

– Ну! – Она резко вскрикнула, подойдя к их столу. – Что, как вам моя рожа? Достаточно тупая и безмозглая?

Мужики опешили. Краснолицый оправился первым, презрительно оглядев ее с ног до головы.

– А тебе-то что, девка? Иди других донимай, не мешкайся здесь…

– Попятились? – перебила Эва. – Минуту назад рвались орать в лицо миадетцам. Какой шанс! Так выскажитесь! – Мужики ошалело смотрели на Эву, та решила воспользоваться их промедлением и продолжила. – «Был бы я там» – да ведь и не был. И не видел. Не знаешь, каково это, когда твой город сперва грабят и разоряют, а затем приходят люди в форме с развернутой грамотой, в которой стоит печать короля Морхейма. «Были земли ваши, стали наши». А Бертен говорит: «Не ваши, но уже и не наши». Ничьи в итоге! И не забрать их обратно, и не отдать. Не выйти, не войти. Жить охота? Значит, сидишь и приспосабливаешься!

– Да что ты тут заливаешь? Раз так оно всё, ты-то откуда здесь упала? Ты же не там. А такую песню начала, ля… Вы посмотрите! Говорю же, дурачье. Так и передай своей родне миадетской, что было бы всем проще и лучше, если б они все сдо…

Краснолицый не договорил. Эва, не помня себя от ярости, схватила его полупустую кружку и плеснула тому в лицо всё содержимое. Ее рука дрожала от распирающей ярости. В трапезной на секунду повисла тишина, затем раздались перешептывания и возмущенные крики. Липкая пряная жидкость залила мужику глаза, стекая по бороде. Он взревел от бешенства и боли, отшвырнув посуду. Его компаньон резко встал из-за стола. Эва инстинктивно отпрянула, но споткнулась о ножку лавки. Сильная, грубая рука краснолицего схватила ее за запястье, сжимая до боли, впиваясь ногтями. Она вскрикнула сквозь зубы.

– Амелинда! Родная, что случилось? – Голос Томаса, резкий и властный, разрезал гвалт. Он стремительно пересек зал, плавно встав между Эвой и разъярённым мужиком. Он возвышался над краснолицым, его осанка и холодный взгляд заставили мужчину мигом сесть обратно на лавку. Рука дипломата легла на плечо девушке, твёрдо защищая. Тот с красным лицом, вытирая глаза, бушевал. – Твоя баба с ума сошла! Облила меня ни за что!

– Ни за что, пф… – фыркнула Эва, выдирая руку из цепкой хватки. Боль в миг пронзила запястье. – Они оскорбляли…

– Молчи, – тихо, но с невероятной силой приказал Томас, не глядя на нее. Его глаза были прикованы к нападавшим. Взгляд был тяжёлым, изучающим. – Мы оплатим ваш счёт и весь ущерб. Всё разлитое, побитое – более не ваша забота. – Он сделал паузу, его пальцы слегка сжали плечо Эвы, будто предупреждая. Мужики всё ещё пылали, но что-то в тоне и осанке Томаса заставило их притихнуть. – А теперь слушайте оба… – Томас наклонился чуть ближе к краснолицему, его голос стал тише, но оттого только пугающе. – Я знаю, откуда вы. Откуда сбежали и куда едете. И знаю, что здесь неподалёку до сих пор ждут не дождутся двух дезертиров. Царскую казну обокрали, а золотых монет у них при задержании не нашли. Странно, да? – Он выдержал паузу, глядя, как кровь отливает от лица мужика, сменяя гнев животным страхом. – Возьмите эти медяки. – Томас бросил на стол три звонкие монеты, одна из которых была с едва заметным белым волком на гурте. Взгляд одного из мужиков в миг округлился. – Исчезните. Сейчас же. Пока я не передумал и не отправил гонца к ближайшим патрульным. С такими приметами вас найти – час работы.

Сперва они молча замерли. Затем мужики, бормоча что-то невнятное, схватили монеты и бросились к выходу, оставив на столе недопитые кувшины и остатки трапезы.

Томас отпустил руку с плеча Эвы, но тут же предложил ей свой локоть, сказав властное «пройдемся», не предполагающее выбора со стороны девушки. Она неловко взяла его за локоть, едва дотрагиваясь до складок дорожного черного камзола. Эва шла рядом с Томасом дрожа, чувствуя жгучую боль в запястье и леденящий стыд. Он вывел ее во двор, к колодцу, в прохладную ночную тишину, подальше от любопытных глаз. Отпустил руку. Его лицо в лунном свете казалось особенно мрачным.

– Они вас тронули? Ударили? – спросил он резко, его взгляд тщательно изучал ее, остановившись на запястье, где уже проступали красно-синие пятна от сильных пальцев и ногтей мужика.

– Всё в порядке, только схватили… – ее голос дрожал. – Они оскорбляли мою семью и мой город. Он сказал… Он сказал, что там живут…

– И что вы решили сделать? Доказать обратное своей пылкой речью? Как успехи? – Томас живо перебил ее. Эва опустила глаза вниз, подобно наказанному ребенку. Ей нечего было сказать, она прекрасно понимала, что поступила безрассудно. – Что делал Адам?

– Сидел за столом. Может, он не заметил потасовку сразу… – Эва хотела добавить, что Адам в это время был в своих странных мыслях. Она четко помнила, как его взгляд был направлен вдаль, словно он видел там что-то, чего не видел никто. Но решила оставить такое наблюдение при себе.

– Не заметил? – Томас сжал кулаки, его скула резко дернулась. – Тибаль – гвардеец! Это его обязанность – заметить. Его «не заметил» чуть не стало угрозой для вас и для всей миссии! – Он резко выдохнул, пытаясь взять себя в руки. Его взгляд вновь коснулся ее запястья. На долю секунды в его лице мелькнула жалость, но тут же погасла, сменившись спокойным непроницаемым видом. – Приложите что-нибудь холодное к руке. – Он отвернулся, заговорив ровно, но невероятно устало. – А теперь слушайте меня внимательно, «Амелинда». То, что я скажу сейчас, вам точно не понравится. Но я всё равно скажу. Вы поступили безрассудно. Лезть в разговор беглых каторжников, провоцировать их на скандал, рисковать быть опознанной, избитой, а то и того хуже.

– Каторжников? – ногти Эвы впились ей в ладони, сдерживая нарастающий страх.

– В следующий раз, когда вам захочется поспорить с пьяным мужиком, проверьте, нет ли у него наколок на костяшках пальцев или следов от кандалов…

– И всё же они унизили мою семью! А затем и всех жителей Миадета, – вырвалось у Эвы, слезы наконец подступили к глазам. – Разве я могла промолчать?!

– Да! – Его ответ прозвучал как удар. – Промолчать! Потому что вы сейчас – не Эвтилия Бовель из Миадета. Вы – часть дипломатической миссии короны Бертена. Большинство гостей «Ключиков» давно догадались, что мы едем из Дункая, а наиболее разумные смекнули по нашему виду, что мы едем из дворца. Каждое ваше слово, каждый жест – это их мнение о нас, о царе, о государстве, которое эти люди составляют прямо сейчас в своих умах после вот такой мимолетной встречи с нами. А затем они понесут это мнение дальше, в свои города и села. Вы хотите, чтобы по трактирам пошла молва, что особа из царской столицы чуть не подралась с пьяными дебоширами, защищая честь политически спорного оккупированного города? Это безрассудство для дворянина, для политика – смерть. Наша задача – быть безупречными, незаметными, благородными и тихими. Не нарываться. Не обливать людей хмельным. Иначе… – Он сделал паузу, глядя ей прямо в глаза. – Иначе вы станете угрозой миссии. И я буду вынужден оставить вас здесь, вернув с попутчиками в Дункай. Долго ли вы там задержитесь после такого? – Он не ждал ответа. – Приложите холодное к руке. И ложитесь спать. Завтра рано утром встаем.

Эва стояла во дворе, дрожа от обиды, стыда и страха. Боль в запястье пульсировала. Слёзы наполнили глаза, но она старательно скрывала их от дипломата. Что-то заставило его вновь развернуться к девушке. Лунный свет подчеркивал не только достоинства внешности, но и его мрачные тени под глазами. Когда Томас вновь заговорил, его голос потерял ту непробивную строгость, став более… человечным.

– Ваш поступок, в каком-то смысле, делает вам честь. Это смело и многое говорит о вашем чувстве преданности родным землям. При других обстоятельствах я бы поступил также, – он запустил пальцы в свои чёрные густые волосы, затем добавил: – К счастью, это не худшее, что могло произойти с вами сегодня. И я уверен, вы понимаете, почему я вынужден был провести с вами всю эту нравоучительную беседу. В пути мы играем свои роли. Можете молчать, как Адам. Мой способ вам вряд ли подойдёт, ищите свой. Давайте попробуем обойтись в пути без драк с бандитами. И прошу, будьте осмотрительнее с напитками.

На этих словах дипломат Сен-Мор оставил легкий поклон на прощание, развернулся и ушел в трактир. Он был прав. Ужасно, невыносимо прав. Ярость Эвы поставила под удар не только ее жизнь, но и всю миссию. Она подошла к колодцу, зачерпнула пригоршню ледяной воды и прижала мокрую ладонь к воспаленной коже. Холод притупил боль. Девушка смотрела на освещенные окна трактира, за которыми слышались смех и музыка. Там был Адам, который не защитил. Там был Томас, который защитил, но унизительно отругал. Там были люди, для которых родной Миадет был просто притоном уродов.

Она поднялась в свою комнату. За дверью бушевала музыка, но здесь царила гнетущая тишина. Разбирая вещи, чтобы сделать перевязку запястья с лечебным бальзамом, ее пальцы наткнулись на маленький пузырек из темного стекла, спрятанный в глубине сумки с инструментами. «Ночная тень». Бесцветная, почти без запаха жидкость на основе корня мандрагоры. Капля – глубокий сон. Три капли, и сон станет вечным. Ее рука дрогнула. Она смотрела на пузырек, этот крошечный, холодный символ абсолютного контроля, абсолютной защиты. И абсолютной тьмы. Мысли о Миадете, о сестре, о родителях, запертых, как крысы, о морхеймских солдатах у их ворот внезапно поглотили целиком… Холодная ярость смешалась со страхом. Отнимать чужую жизнь – это неправильно. Кому бы она ни принадлежала, но… Что, если «Тень» станет единственным способом защитить себя и свою семью? Уж лучше притворство и игры дипломата, чем это.

И все же с пузырьком в руке она чувствовала себя чуть сильнее. Чуть спокойнее. Она бережно положила его обратно, в самый дальний угол сумки, с надеждой, что никогда не придется им воспользоваться. Но знать, что он есть… было необходимо.

Обработав запястье, она погасила свечу. В темноте, под шум голосов снизу, она думала о словах Томаса. «Безупречными. Незаметными. Благородными. И тихими». Может, ей и правда лучше молчать, как Адам? Или… учиться врать и выкручиваться, как Томас? Как вообще можно притворяться другим человеком, которым ты не являешься? Эва не понимала. Знала лишь, что путь в Морхейм ощущался теперь еще длиннее и опаснее. И она теперь была готова на многое, чтобы пройти его до конца. Для Бертена. Для себя. Возможно, даже для Миадета. Теперь она знала: чтобы быть «безупречной, незаметной, благородной и тихой», ей придется надевать маски и знать, что в сумке лежит «Ночная тень», дающая жуткую силу. И покой.

Глава 4. С россыпью веснушек…

Дорога на запад тянулась уныло. После инцидента в «Ключиках» напряжение между путниками сгустилось, как грозовая туча перед ливнем. Эва ехала, уткнувшись взглядом в грифву коня. Запястье под бинтом ныло жестоким напоминанием о ее глупости, а слова Томаса жгли изнутри. Прошло всего два дня, но ей искренне казалось, что за плечами годы смирения, не уступающие по тяжести Великой горе, вогруженной на плечи. Всей душой она рвалась отсюда и очутиться в родных покоях, среди своих любимых стеллажей, драгоценных больных и окошка с видом на царский сад. Лишь напоминания о важности их миссии для Бертена и особенно для Миадета давали ей силы идти дальше.

Адам, обычно такой разговорчивый, тоже молчал, погруженный в свои мысли, изредка бросая на Эву виноватый взгляд. Сен-Мор был непроницаем, о чем он думал после той стычки, можно лишь догадываться. Но Эва чувствовала его недоверие, его пристальное наблюдение за каждым ее шагом. Он неизменно оказывался рядом, стоило кому-то в трактире заговорить с ней. Лучше бы взяли какого-то полевого лекаря, а ее оставили в покое. Какая от нее польза, когда единственный раненый здесь – она сама?

Кони сбавили темп. Именно Адам первым заметил неладное… Он резко поднял руку, подавая знак остановиться. Впереди, у развилки, где по карте должен был стоять трактир «Золотое кольцо», в серое небо уперся тонкий столб дыма. Не тот уютный дымок очага, а тяжелый, едкий, с запахом горелого дерева и железа.

– Останьтесь здесь, – приказал Адам, его голос был тише обычного, но жестче. Он двинулся вперед, оставив Эву с Томасом в небольшой рощице. Сен-Мор нахмурился и достал свою дорожную карту, чтобы еще раз сверить маршрут.

Минуты тянулись мучительно. Воздух был пропитан гарью. Лишь тревожное карканье ворон и шелест переворачиваемой Томасом карты нарушали гнетущее молчание. Когда Адам вернулся, лицо его было мертвенно-бледным. Он мог бы ничего и не говорить, но всё же произнес:

– Трактир сгорел. Совсем недавно, сегодня. Стены еще дымятся. Внутри… следы боя. Много крови. Ни тел, ни живых… Нужен другой путь.

Холодный страх сжал сердце Эвы. Морхеймские патрули? Повстанцы? Грабители? Любая версия сулила беду.

– Ближайшее пристанище – деревня Акариос, к югу от тракта, за час управимся, – сказал Томас, сворачивая карту. – Пойдем через лес. Будет медленнее, но явно безопаснее ночевки на пепелище или продолжения пути по открытой дороге. Решено?

Адам и Эва молча кивнули.

Лес окутал их сырой прохладой и густеющими сумерками. Запах гари остался позади. Царский тракт сменила узкая, разбитая телегами колея. Эва едва поспевала за уверенным шагом коня Адама. Страх за людей из трактира смешивался с тревогой, усугубляемой гнетущим молчанием спутников. Присутствие Томаса позади ощущалось как постоянный, бдительный надзор.

Когда сквозь деревья показались первые покосившиеся избы Акариоса, Томас подъехал ближе к Эве.

– Госпожа Бовель, – его голос был низким, почти шепотом, но каждое слово звучало тяжело и отчетливо. – Помните «Ключики». Здесь мы не царские послы. Я – купец Седрик Флинт. Это Адам, мой охранник… Не удивляйтесь, имя капитану оставляем, иначе он не вживется в образ. Вы – его сестра, скажем, Алтея. Запомните это. Ложь сейчас наш щит. Раскрытие правды погубит миссию и нас самих. Будьте осторожны в словах, наблюдайте, помогайте, если сможете, но не раскрывайтесь. Деревня Акариос может таить больше опасностей, чем кажется.

Эва кивнула, чувствуя, как пересыхает в горле. Алтея… Ладно, пусть так.

Над крышами деревенских домов струился дым, но, к облегчению, печной, жилой. У колодца толпились женщины с осунувшимися лицами, дети жались к юбкам, их глаза были большими и испуганными, а бровки и носики красными от недавнего плача. Возле самой большой избы, видимо, дома старосты, стояли телеги, на которых лежали люди – перевязанные, бледные, стонавшие. В воздухе горько пахло кровью, потом и гарью. Но Эва тут же уловила знакомые ароматы зверобоя, календулы, лаванды и, кажется, еще ромашки. Признаки борьбы за жизнь.

К путникам направился старик с длинной бородой, собранной в узел. Томас спешилсяи пошел навстречу к мужичку.

– А вы кто такие, а? Нет у нас торговцев, трактиров, ступайте, людцы. Горе у нас…

– Да куда ж нам ступать, дедушка, ваш трактир… впрочем, вижу, что вы и так знаете, что с ним, —Эва отчетливо видела, как Томас старался незаметно уловить каждый изгиб брови, каждый тяжелый вздох собеседника, изучая его словно карту.

– Верно. Нет больше трактира! Спалили гады морхеймские… Так а вы кто, что надо вам здесь?

– Нам бы переночевать у вас, мы поможем чем сможем. Меня зовут Седрик, я из купцов, слыхали про моего отца – Олафа Флинта, нет? Едем вот на ярмарку, спешим к самому началу. А это Адам, моя охрана. Та блондинка – его сестра Алте…

– Эвтилия? Бовель, это ты? – не успел Томас договорить, как из толпы вышел он.

Эва не могла поверить своим глазам. Высокий, статный, светлые пряди спадали на лицо, всё ещё миловидное, с той самой россыпью веснушек на скулах, что когда-то так пленяли её. Зейн Вальроз. Лицо его осунулось, в глазах залегли тени усталости, вокруг губ прорезались глубокие складки. Но это был он! Одежда была простой, испачканной землёй и тёмными пятнами, похожими на кровь или настои трав. На шее, как всегда, поблескивали амулеты и медальоны: змеи, лунные символы – и прочие знахарские атрибуты.

– Неужели это и правда ты? Здесь, в Акариосе? – радость в его голосе звучала так звонко, что на миг затмила окружающий кошмар.

Сердце Эвы учащенно забилось, кровь прилила к лицу. Весь мир сузился до этого знакомого лица. Смятение, тревога, давно забытая вспышка чего-то старого – всё смешалось внутри. Она сползла с коня, чувствуя, как подкашиваются ноги. Вот она, встреча, о которой когда-то так мечтала, – и в такой момент…

– З-Зейн? – ее собственный голос прозвучал чужим. – Что… Что ты здесь делаешь?

Он уже был рядом. Схватил ее за руку; пальцы его были горячими и липкими от травяного настоя. Он ласково погладил ее ладонь, как что-то бесценное.

– Работаю, – он махнул рукой в сторону телег. – Знахарем. После Лекарни… Осел, знаешь ли, здесь, в глуши. Обычно в Акариосе скучно и стабильно: то баба рожает, то дед помирает. Но ты приехала как раз на… веселье, – он с горькой усмешкой оглядел суету. – А ты? Царский лекарь, слышал! Каким ветром занесло? – Его взгляд скользнул по Адаму и Томасу, оценивающий и настороженный. Всё тот же хищный прищур, что Эва помнила по академии.

Эва почувствовала, как рука Томаса мягко легла ей на локоть, едва заметно, но уверенно и твердо. Это было напоминание. Купец, охранник, сестра и далее по легенде…

– Мы… Мы с братом Адамом, – Эва кивнула на капитана, который уже спешился и внимательно наблюдал, – сопровождаем господина Седрика. Купца. Сбились с пути… После того трактира. Искали ночлег.

– Вы видели тот мрак, что остался от «Золотого кольца»? – лицо Зейна потемнело. – Да, там были… Морхеймские уроды. Напали втихую. Кто-то успел бежать сюда, к нам. – Он снова повернулся к Эве, и в его глазах вспыхнул прежний, знакомый игривый блеск, но теперь он казался скорее пугающим, чем чарующим. – Но ты-то здесь! Какое счастье! Твои знания… они сейчас бесценны! Пойдем, поможешь. Эй, староста! – он обернулся. – Глянь-ка на чудо! Чем заслужил, что в нашу дыру пожаловала сама Эвтилия Бовель, лучший травник Лекарни, лучший во всем Бертенском царстве!

Осторожно взглянув на Томаса, который все еще держал ее за локоть, Эва едва заметно кивнула ему, давая понять, что ей можно доверять. Сценическая постановка, в которой Эвтилия Бовель «классическая» играет Эвтилию Бовель «с нюансами», началась. Дипломат с пониманием кивнул ей в ответ, отпуская руку.

Разумеется, она не смогла отказать просьбе Зейна. Профессиональный долг охотно пересилил страх и неловкость. Она взглянула на старосту и уверенно направилась к телегам. Адам, не дожидаясь просьб и приказов, сосредоточенно последовал за ней. Томас же остался со стариком, его проницательный взгляд изучал деревню, внимательно рассматривал людей вокруг, задерживаясь подольше на Зейне. Дипломат, а вернее, купец, сложил свои руки в черных кожаных перчатках и начал заводить какие-то свои непростые беседы со старостой.