Ланцет и Мейстер. Дело № 1. Ведьмин кот

Рубашка на незнакомце была из тончайшей ткани и великолепно пошита – едва заметные на воротнике и манжетах швы делала непревзойденная мастерица-белошвейка. Видо никогда в жизни не видел таких ровных стежков, а ведь ему, графскому сыну, шили одежду лучшие портные Виенны.

Штаны были пошиты так же искусно, однако плотная, даже грубая ткань категорически не сочеталась с тонкостью работы, словно кто-то ради шутки взял крестьянскую холстину и отдал прекрасному мастеру. Ну а туфли вообще непонятно для чего предназначены! Видо, пожалуй, назвал бы их бальными, но это уж и вовсе бессмыслица какая-то! Ладно, с одеждой можно потом разобраться. Он снова вгляделся в незнакомца.

Итак, лет ему… около двадцати. Кожа ухоженная, как у человека приличного происхождения, руки без мозолей, ногти коротко пострижены, волосы здоровые и блестящие. Судя по легкой щетине, брился пару-тройку дней назад. И все это время был пленником? Видо принюхался – запах потного тела имелся, но не застарелый, как у бедняков или неряшливых людей, а вполне обычный, как после охоты или упорной тренировки. Вряд ли ведьма отмывала будущую жертву, так что можно предположить – парень к ней попал недавно. Может, сегодня или вчера…

Очевидно, он довольно ловкий, если сумел освободить хотя бы одну руку, да еще схватить этой рукой что-то тяжелое, кинуть этим тяжелым в окно и к тому же попасть. Достаточно сообразительный, чтобы все это проделать. И достаточно осторожный, чтобы, увидев вошедшего незнакомца, притвориться бесчувственным.

Или не притвориться?

Шагнув к столу, Видо убедился, что пленник в самом деле без сознания. Веревка же оказалась не развязанной, а разорванной и предварительно измочаленной, словно ее долго и упорно грызли. Видо старательно запомнил этот факт, положив себе непременно выяснить, как подобное могло случиться. Не связанный же по рукам и ногам юноша ее разгрыз! Такое случается только в детских сказках, а в жизни все непременно имеет более разумное объяснение. Заодно он приметил окровавленное исцарапанное запястье и следы кошачьих когтей – примету тревожную и много говорящую опытному человеку.

Отойдя от лежащего на земле, Видо огляделся.

Связки трав на стенах, два стола – один для разделки домашнего скота и дичи, второй, дальний, с перегонным кубом. Жаровня в углу, многочисленные полки с горшками и бутылями – да, самая обычная мастерская ведьмы… или нет?

Вот эти округлые широкогорлые стеклянные сосуды на верхней полке определенно слишком велики для зелий! Зелья разливаются в глиняные кувшинчики, чтобы не испортились от солнечного света, и размером не больше ладони, ведь любое из них отмеряется каплями! А каждый из этих, пожалуй, не меньше крупного кувшина и… что это внутри?

Подойдя к полке, Видо вгляделся в ближайший сосуд и невольно отступил на шаг.

Из сосуда на него смотрело лицо. Молоденькое лицо миловидной крестьяночки, белокурой и голубоглазой, с пухлыми розовыми губами и двумя родинками под правым глазом… Оно плавало в прозрачной жидкости, аккуратно заплетенные волосы венчиком окружали высокий чистый лоб, в них даже виднелись голубые ленточки.

Пропавшая кузнецова дочка.

Он видел ее несколько раз – когда случалось заезжать во Флюхенберг, девушка непременно выбегала к колодцу, улыбалась бравым рейтарам, никогда не отказывалась поднести отряду воды, а в последний раз вынесла крупного пестрого котенка в вышитом полотенце и попросила герра патермейстера об осмотре. День тогда был не кошачий, но Видо не стал отказывать, и котенок обзавелся жетоном на голубой ленточке. Точно такой же, какие девица вплетала себе в косы… Да, вне всяких сомнений, из сосуда смотрела дочка кузнеца. Вернее, ее лицо…

Горло снова перехватило, но Видо поспешно осенил себя святым знаком, и удушье отступило. Вместо него осталась горькая пронзительная тоска и вина, которую, Видо точно знал, не забыть, не замолить, не простить самому себе. Он не успел. Не нашел эту девчонку вовремя, не спас от страшной участи… И можно сколько угодно говорить себе, что не знал, что искал ведьму всеми силами, что жизни не пожалел бы, случись наткнуться на нее раньше! Все это лишь пустые оправдания, потому что жизнь этой девушки оборвалась – до срока, с чудовищной подлостью и жестокостью.

Видо снова вспомнил пестрого котенка с голубой ленточкой, трогательно повязанной бантиком. Отвернулся, стиснул зубы…, а потом заставил себя взять сосуд и вынести из проклятого Господом места. Если даже не удастся отыскать все тело, хотя бы эту часть можно будет похоронить. И… лучше, пожалуй, родителям девицы не знать ее истинную судьбу. Достаточно рассказать, что их дочку убила ведьма, а подробности точно ни к чему.

Курт подошел, едва Видо сполз с крылечка мастерской. Покосился на сосуд в его руках, дернул исполосованной шрамами щекой – памятку оставила капитану рысь-оборотень дюжину лет назад. Уронил, тактично глядя поверх плеча Видо куда-то в стену:

– Там парни за домом нашли кое-что. Извольте взглянуть.

Видо молча пошел за капитаном. В стороне Йохан и оклемавшийся Якоб деловито паковали останки ведьмы в кожаный мешок – часть обязательного снаряжения на выезде. Видо глянул в их сторону, убедился, что все делается правильно, и пошел дальше. «Кое-что» оказалось мусорной ямой, прикрытой слоем травы и веток. Рейтары сгребли их в сторону, и под высохшей травой оказалось пепелище. Ведьма выгребала сюда золу из печи, среди серого порошка виднелись темно-желтые, коричневые, черные кусочки чего-то. Видо пригляделся – и уже привычная сегодня дурнота снова прыгнула к горлу. Обломки берцовых костей и ребер, челюсти с зубами… Обожженные, поломанные, без малейших следов плоти…

– А она не больно-то и таилась, – негромко сказал рядом Курт. – Отжиралась, набирала силу… Для чего ей могло столько силы понадобиться, стер-рве поганой?

– Вот это я тоже хотел бы знать, – отозвался Видо чужим голосом. – Капитан, золу надо просеять. Кости заберем, чтобы похоронить. Хорошо бы прикинуть, сколько тут… бедолаг. Думаю, сама Мария-травница и дочь кузнеца – как минимум. Нужно узнать по деревням, не пропадал ли еще кто-нибудь… Под маской Марии она заняла место травницы, но кузнецову дочку непременно узнали бы. Значит, она собиралась уйти отсюда под личиной девушки… Кстати, там еще одна жертва, к счастью, живая. Парень здоровенный и в беспамятстве, в седле не усидит. Либо вперевалку везти, либо телегу в деревне брать…

Обычные мысли вроде бы помогали отвлечься, и Видо размеренно перечислял все, что нужно сделать. Послать за старостой, опечатать дом, поискать кота. Кот обязательно должен быть, на лежащем в сарае незнакомце явные следы когтей. Впрочем, если это фамильяр Той Стороны, глупо надеяться, что он даст легко себя поймать…

– Мы все сделаем, – кивнул капитан и добавил с непривычной мягкостью, протягивая флягу: – Глотните, мейстер. Лица на вас нет…

Видо вздрогнул, глянул на сосуд, который так и прижимал к себе. Курт осекся, сообразив, что сболтнул.

– Господь мне поможет, – отозвался Видо и подумал, что дорога в город будет очень долгой.

Глава 4. Поспешные выводы

Видо стремительно вошел в кабинет и поставил сосуд на стол прямо перед Фильцем. Больше всего ему хотелось сделать это громко, так, чтобы стук прогремел на весь кабинет, а ведьмина склянка пусть хоть разлетится стеклянной пылью, но он пересилил себя и поставил сосуд аккуратно, даже бережно. Жидкость внутри все-таки плеснула, лицо качнулось, и ленточки, все еще не утратившие нежную голубизну, заколыхались вокруг него.

– Доброго дня, герр патермейстер. Могу ли я узнать, что это? – невозмутимо уточнил Фильц.

– Дочь кузнеца, – ласковым от бешенства тоном сообщил Видо. – Та самая, что по вашей версии сбежала с любовником. Ее убила ведьма и совсем недавно. Фильц, вы хоть понимаете, что тоже виноваты в ее смерти?! Вы знаете, как делаются маски?! Жертву для этого готовят неделю, девушку убили только позавчера! Если бы я начал искать ее сразу, она могла бы выжить! Но не выжила, потому что вы, вы и никто другой, посчитали, что имеете право решать за меня, кому отказывать в помощи!

– Ах вот как… – процедил Фильц и откинулся на спинку кресла, по-прежнему выглядя так спокойно, что Видо на мгновение растерялся, не понимая, почему секретарь не чувствует вины. – Что ж, теперь мне понятна причина вашего гнева и суть упреков. Позвольте объясниться…

И кивнул на толстую стопку бумаг слева от себя.

– Это заявления наших добрых горожан и жителей поднадзорных деревень. Не все заявления, прошу учесть, а только те, которым отказано в приеме и только за эту неделю. Изволите приказать их принять? Прошу! – И, взяв самую верхнюю бумагу, исписанную крупным корявым почерком, зачитал: – Фрау Катерлизхен Мюллер, Вистенштадт. Обвиняет соседку в ведьмовстве, сделке с Той Стороной, непотребных плясках на крыше, полетах по ночам на козе в обнаженном виде, воровстве месяца, а также в изготовлении на дому картофельной водки без надлежащей лицензии. Обвиняет, позвольте заметить, еженедельно на протяжении последних пятнадцати лет, причем соседка за это время сменилась трижды. Соседку, козу и водку ваш предшественник проверял лично семь… прошу прощения, восемь раз. На восьмой раз пригрозил фрау Мюллер, что после следующей кляузы обвинит в ведьмовстве ее саму. С тех пор и до самого вашего назначения от фрау Мюллер не поступило ни одной жалобы. – Он отложил документ и взял следующий. – Или вот, жалоба от колбасника Ханса. Колбасник Ханс обвиняет в ведьмовстве трактирщика Гюнтера. Оный Гюнтер, по заявлению колбасника Ханса, разбавляет пиво колдовскими зельями, отчего колбасник Ханс вместо одной кружки регулярно выпивает пять, а потом проигрывается в кости. Иначе, как колдовством, все это невозможно объяснить…

– Но не все же заявления такие! – возмутился Видо.

Он вытащил наугад заляпанный жирными пятнами лист из середины стопки и с некоторой оторопью прочитал, что пасечник Петер из деревни Крессель обвиняет в сговоре с темными силами своего зятя. Исключительно с помощью темных сил зять коварно женился на невинной дочери пасечника Кресселя в этом году, сразу после тридцатилетия невесты, а после этого принялся изводить ее отца пусканием ядовитых ветров, с каковой целью злокозненно и по наущению демонов питается кислой капустой и вареным горохом…

– Позволю себе заметить, – сдержанно сообщил Фильц, едва Видо вернул в стопку кляузу пасечника Петера, – что я не позволяю оставлять заявления лицам, официально считающимся невменяемыми. Иначе, как вы понимаете, их было бы значительно больше.

– Вы хотите, чтобы я признал вашу правоту, – тихо сказал Видо, понимая, что отчасти секретарь и в самом деле прав, и все же не желая соглашаться с этой очевидной, но чем-то чудовищно неправильной правотой. – Но девушка умерла, потому что ее не начали искать вовремя. Если бы я узнал о ее исчезновении раньше…

– То искали бы ее теми же способами, что ее родственники или городская стража, – непочтительно прервал его Фильц. – Поскольку других способов не существует. Вы потратили бы на поиски то самое время, в которое вели свое расследование, и не успели бы додуматься до Марии-травницы. Зная вас, я полагаю, что вы не стали бы тянуть, а значит, отправились к ней сразу, едва в чем-то ее заподозрили, не так ли? Опоздай вы хоть на день, девушка все равно умерла бы, а с ней и тот юноша, которого вы привезли. Прошу прощения, герр патермейстер, но у каждой службы – свои обязанности, и в уставе Ордена не зря сказано, что патермейстер должен заниматься только теми делами, в которых явно виден след Той Стороны. Под вашим надзором пять деревень, не считая города, и если вы начнете заниматься розыском пропавших, то большую часть времени станете проводить в разъездах по окраинам подотчетной территории. Причем раз за разом убеждаясь, что пропавший жених очередной Гретхен попросту загулял в трактире или загостился у смазливой вдовушки, что четверо из пяти пропавших девушек и в самом деле сбежали с любовником, а богатого дядюшку свела в гроб отнюдь не порча, а заждавшиеся наследства племянники. А между тем Та Сторона действительно будет строить козни, но у вас не останется времени, чтобы об этом узнать!

Он указал на другую стопку, аккуратно сшитую канцелярской нитью и отложенную на край стола, а потом заговорил снова, мерно и ровно роняя слова, словно забивал гвозди в доску:

– Прежде чем обвинять меня в пренебрежении служебными обязанностями, вспомните, что каждую неделю я составляю сводку так называемых сопутствующих дел. Иначе говоря, тех, где в самом деле наблюдается состав преступления, однако по сути своей эти дела не относятся к нашему ведомству. Туда попадают пропавшие люди, подозрительные смерти и чрезвычайные происшествия, не объяснимые наглядными причинами, однако не несущие признаков колдовства. Именно в эту сводку попало заявление о пропаже девицы Луизы Фостфогель, незамужней дочери кузнеца Дитера Фостфогеля из деревни Флюхенберг. И если бы вы в любое время дня или ночи запросили у меня справку по этому заявлению, то получили бы ее в любом желаемом виде – устно, письменно, кратко или развернуто. Ну а пока такого запроса не имелось, сводка была бы составлена в должный срок, а именно – завтра. И позвольте напомнить, что в последние три недели у вас попросту не было времени с этими сводками знакомиться.

Он благодушно улыбнулся, но темно-серые глаза остались по-змеиному холодными, и Видо под этим взглядом почувствовал себя мальчишкой, которого ругают за мелкий, но чрезвычайно стыдный грех вроде воровства пирожков с кухни семинарии или испачканную во сне простыню.

«А я ведь не помнил, как ее зовут, – мелькнуло у него в мыслях. – Ни ее имени, ни отцовского. И еще явился предъявлять претензии! Но… ведь он не прав! Не может быть прав! Или… может?!»

– Вы чрезвычайно ревностно относитесь к службе, герр патермейстер, – с оскорбительным сочувствием сказал Фильц. – Это в высшей степени похвально. Однако вспомните пословицу: «Сабля, которую слишком часто затачивают, ломается первой». Это не значит, что обязанностями нужно пренебрегать. Но поверьте опыту человека, который служит в капитуле уже тридцать лет – если будете тратить силы так безрассудно, рано или поздно закончатся либо они, либо ваши пылкость и усердие. Далеко бежит тот, кто бежит медленно…

«Ему осталось только благословить меня и сказать: „Идите и не грешите, сын мой!“» – подумал Видо.

– Желаете, чтобы я сообщил отцу девицы о ее смерти? – равнодушно поинтересовался Фильц и потянулся, чтобы взять сосуд.

– Нет! – выдохнул Видо. – Я сам… Отправьте пока это… на ледник. И вызовите на завтра городского художника – снять портрет с убитой ведьмы, пока лицо не изменилось от соли.

– Разумеется, – склонил голову секретарь и безразлично добавил, словно не нарушал только что субординацию, поучая высшего по должности: – Чем еще могу служить?

Видо только мотнул головой и вышел, изо всех сил пытаясь держать спину прямо. Казалось, что из него вытащили стержень, на котором держались и разум, и воля, и старание.

Оказавшись в коридоре, он в полном изнеможении привалился спиной и затылком к стене, чувствуя приятный холод от камня. Только сейчас он понял, как чудовищно, невозможно устал. Эти недели, когда напряжение и азарт работы не давали толком спать, потом бой с ведьмой, навалившаяся вина за смерть людей… И сейчас, когда Фильц отчитал его, словно юнца, впервые надевшего звезду патермейстера, Видо даже разозлиться по-настоящему не мог! Потому что в словах секретаря было слишком много правды!

Примерно то же самое говорил наставник, только у него это звучало иначе – мягче, сочувственнее, убедительнее. Ни один человек в мире не мог бы обоснованно обвинить генерал-мейстера Фалька в пренебрежении обязанностями или в равнодушии к службе. Но ведь у Фалька получалось отдавать служению ровно столько сил и времени, сколько можно и нужно, не больше и не меньше! И если Видо, который пробыл у него в личном подчинении три года, так этому и не научился, значит, он дурной и бездарный ученик!

«Господи! – подумал Видо, понимая, что силы вот-вот закончатся, и он попросту свалится, а сделать нужно еще так много! – Наставь, укажи путь! Что я делаю не так и как мне исправиться? Если правы те, кто старше и опытнее, как мне соединить их мудрость с необходимостью успеть как можно больше? Они говорят, что нужно щадить себя, а я боюсь! Боюсь не спасти тех, кого спасти можно, кого от погибели отделяет лишь несколько шагов! Может быть, один час, который я проведу праздно, будет стоить кому-то жизни и души! Как мне понять, кому и когда отдать этот час?! И если они правы, как вообще можно жить, зная, что все равно всего не сможешь и не успеешь?»

Он вытер мгновенно вспотевший лоб, чувствуя, как снова накатывает его личное проклятие. Каждый раз он надеялся, что это – последний! Но знал, что обманывает себя, что знаменитое наследственное сумасшествие Моргенштернов никогда не разжимает когти до конца. Пока что оно миновало и отца, и Видо, но черная тень безумия всегда за плечом, и уже ясно, что последнему из рода этой участи не избежать.

«Господь мой будет моим спасителем, – подумал Видо и сплел перед собой пальцы, стискивая их до судороги, намеренно ища в этой боли убежище от приступа. – Он поможет мне хотя бы не передать это дальше. Пусть отец твердит, что нужно продолжить род… Он не понимает, каково смотреть в эту бездну. Только бы выдержать до самого конца, не опозорив имя Моргенштернов, только бы умереть вовремя и так, чтобы никто не понял! Но не сейчас… еще не сейчас! И хватит уже потакать своей слабости! Патермейстер я или кто?»

Он вернулся к кабинету Фильца, из вежливости постучал, гордясь тем, что это получилось ровно и спокойно. А потом, дождавшись ответа, заглянул и сухо уведомил секретаря:

– Простите, но сегодня вам снова придется задержаться. У нас, как вы помните, живой свидетель, так что жду вас в допросной.

* * *

В этот раз пробуждение было еще хуже. Стас проснулся от головной боли и не сразу понял, что ломит вообще все тело. Однако стоило пошевелиться – и чуть не взвыл! Оказывается, в сарае у проклятой старухи он еще неплохо себя чувствовал! Там у него болели только руки, ну и голова кружилась, а вот сейчас было похоже, что за время беспамятства по нему потоптался слон…

Стас приподнялся на постели, сел, опираясь спиной о стену, огляделся и вздохнул. Сменял шило на мыло, не иначе. Вокруг была тюремная камера, знакомая по историческим фильмам – каменный мешок примерно два на два метра с единственным оконцем под потолком. Что хорошо – сухой и чистый, ни плесени, ни паутины. Что плохо – никакой обстановки, кроме жесткого матраса из грубой ткани, на котором он и очнулся. В окно, забранное частой решеткой из толстых железных прутьев, виднелось небо и кусок жизнерадостно пушистого белого облачка, подсвеченного золотисто-розовым. Сколько Стас провалялся в беспамятстве, он понятия не имел, но вряд ли целые сутки, так что это, скорее всего, закат того же дня.

Он потер виски пальцами и попытался вспомнить, что было до потери сознания. Ротонда и проклятый кот помнились отлично, дорога по лесу – тоже. Травница, белая коза… А он, дурак, еще шутил насчет изнакурножа и пряничного домика! Может, конечно, милая «тетушка Мария» и не собиралась запечь его в своей чистенькой кирпичной печи, но ничего хорошего его явно не ждало – человеческое сердце в банке очень прозрачно на это намекало.

Вспышкой вернулось воспоминание о коте! И теперь Стас готов был поклясться, что кот оказался тот самый, чудесным образом переместившийся из Питера то ли вместе со Стасом, то ли вслед за ним. Кот пытался напасть на травницу, подсказала память. Во всяком случае, вел себя с нею агрессивно. А потом разгрыз веревку и помог позвать на помощь! Значит, к «тетушке Марии» он отношения не имеет! Но и обычным животным его считать не получается. Еще память упорно подсовывала момент, когда кот говорил, но это Стас со спокойной душой списал на полубредовое состояние.

– Она мне чего-то такого подлила, что там и радужные пони могли скакать с песнями, – пробормотал он и еще раз огляделся.

Рядом с матрасом, занимавшим в длину всю стену напротив окна, стоял глиняный кувшин, судя по тяжести и бульканью – полный. Стас подозрительно принюхался – ничем не пахло, но после отравленного молока… А, все равно придется пить, с обезвоживанием после интоксикации он долго не продержится! Стас осторожно глотнул. Самая обычная вода оросила пересохший рот райским нектаром! Он едва удержался, чтобы не выхлебать все, а еще мучительно хотелось умыться, но… остановила недавно заработанная – причем не на пустом месте! – паранойя. Допустим даже, что в этой воде нет никаких примесей – но кто поручится, что его заперли здесь ненадолго? Вдруг этот кувшин – норма воды дня на два?!

Он позволил себе еще три глотка и с огромным сожалением поставил кувшин на пол. Сел, скрестив ноги, и размеренно задышал… Привычная практика сработала не сразу, но постепенно страх отступил, а следом и голова стала болеть меньше. Уже спокойно Стас отыскал взглядом небольшое деревянное ведро с крышкой, назначение которого понять было не сложно. Увы, кроме кувшина, лежанки и ведра, в камере больше ничего не оказалось. Ни подушки, ни одеяла, ни хотя бы куска хлеба в дополнение к воде.

– Ну что ж, видимо, я здесь ненадолго, – решил он, старательно игнорируя более пессимистичные версии. – Так вот, о коте!

Кот вел себя слишком осмысленно для обычного животного. А если добавить еще «тетушку Марию», чтоб ей провалиться, и лесной домик, то картинка рисуется прямо сказочная. Архетипичная, можно сказать. Избушка, ведьма, ведьмовской кот… Не вписывается, что кот явно играл против тетки, но мало ли, может, он просто настаивал, чтобы Стаса не испекли, а переработали на кошачьи консервы. Требовал свою долю!

– Ну и кто же меня оттуда забрал? – пробормотал Стас, морщась от вернувшейся головной боли. – Интересно, «тетушку Марию» эти люди грохнули или взяли живой? А может, вообще договорились с ней по-хорошему? И они что сделают со мной?

Несмотря на лето за окном, в камере было холодно, как в подвале, а в углу скреблись и пищали мыши. Организм явно намекал, что ведром следует воспользоваться по назначению, и Стас брезгливо покосился на местный биотуалет. Хорошо хоть одежда на нем осталась, как и обувь, а то сидеть в камере голышом было бы совсем не радостно! Зато сумки ожидаемо не обнаружилось.

Версию насчет очень реалистичного сна он давно отмел как несостоятельную, и приходилось признать, что авторы многочисленных романов про попаданцев, которые Стас всегда считал формой эскапизма, все-таки были правы – попасть в другой мир можно буквально на ровном месте! Даже умирать для этого не обязательно, потому что вот оно – его родное тело, уже изрядно грязное, голодное и зудящее от пота. А вдруг в этом матрасе еще и блохи есть?!

Усилием воли подавив желание немедленно расчесать все места, до которых только дотянется, Стас опять глубоко вдохнул и попытался привычно разложить ситуацию на плюсы и минусы. Он жив – это безусловный и самый увесистый плюс!

А еще он попал в цивилизацию, не к питекантропам каким-нибудь. Архитектура условно европейская, судя по одежде, посуде и предметам обихода, века явно не средние. Вдобавок, «тетушка Мария» угощала его яблочным пирогом с корицей, а пряности – штука дорогая, в свободный обиход попавшая не сразу.

Но вот плюсом или минусом считать то, что притащили его явно к местным властям, непонятно только, светским или церковным? Вот вытащат из камеры, рассмотрят непривычный вид и наверняка зададутся вопросом, откуда Стас взялся – такой весь красивый, умный и нифига не понятный в историческом ракурсе?

Главное, он ведь даже на допросе солгать убедительно не сможет! Ни перекреститься по-местному, или что у них тут делать положено, ни объяснить, кто он и откуда взялся в лесу! Случайно заблудился и попал к местной Бабе Яге в Иванушки? А ехал ты, мил-человек, откуда? Где твой конь или прочий транспорт, где кошелек с нормальными деньгами, подорожная и личные документы, да элементарно оружие, без которого пускаться в дорогу по глухим местам – верх тупости?

Нет, ни одна легенда, которую он способен изобрести, не выдержит не то что проверки, а даже пристального взгляда ни отцов-инквизиторов, ни светских властей. А значит, врать бесполезно. Напротив, если убедить суровых спасителей, что он говорит чистую правду, возможно, его отправят дальше по инстанциям, а там уж как повезет! Чем больше людей, имеющих власть, о нем узнает, тем выше шансы, что его делом заинтересуется кто-то умный, образованный и практичный. А с такими людьми проще договориться, чем с фанатиками или тупицами…

«Только бы у них допросы проводились без пыток, – подумал Стас, и по спине пополз непрошеный холодок. – Я же все равно ничего, кроме правды, сказать не смогу. А потом либо сразу признаюсь во всем, чего потребуют, либо буду твердить одно и то же, но… надолго ли меня хватит? Холера ясна, ситуация-то какая мерзкая! Даже если вдруг получится сбежать, затеряться чужак без денег и знания местных реалий может лишь в авантюрных романах, которые не про логику…»