Ланцет и Мейстер. Дело № 1. Ведьмин кот

– Да благословит тебя Господь, добрая женщина, – отозвался Видо.

Взглядом он нашел орденский знак, висящий на цепочке поверх темного платья, и потянулся к нему особым чувством, имеющимся у каждого клирика. Знак отозвался теплом и ровным светом – все как положено. Фрау Мария, прекрасно понимающая, что делает патермейстер, замерла, ожидая результата проверки.

– Все хорошо, – сказал Видо больше для того, чтобы успокоить ее, чем для своих людей.

И так понятно, что если он не тянется к моргенштерну, висящему у седла на тот случай, когда все плохо, рейтарам можно не беспокоиться.

– Что-то припозднилась ты с дойкой, тетка Мария, – весело сказал Йохан, парень деревенский. – Солнце уже к полудню, вот-вот прямо над головой станет, а ты еще только с подойником идешь.

– Ох, твоя правда, сынок. – Мария продолжала улыбаться, но подойник перекинула в свободную руку, словно ей было тяжело его держать. – Коза недавно маленького принесла, вот и дою ее три раза в день, чтобы молока больше было. Когда в полдень, а когда раньше или позже – как минутка найдется. Герр патермейстер, не хотите ли молочка? Я вам из погреба подам, холодненького. И пирог яблочный есть, утром испекла.

– Спасибо, добрая женщина. – Видо качнул головой. – Я бы с радостью, но не положено. Сама знаешь.

Принимать пищу и питье в доме ведьмы орденский Устав запрещает настолько строго, что данное нарушение может – и должно! – служить основанием для разбирательства и лишения чина. Есть правила, которые написаны кровью, и это одно из них. Пусть даже ведьма – безобидная деревенская травница, всю жизнь помогающая людям и преисполненная смирения. Пусть даже патермейстер твердо убежден в ее благонамеренности, а орденский знак ясно показывает, что ничего неподобающего ведьма с прошлой проверки не творила. Пусть даже день жаркий, солнце забирается все выше в раскаленные голубые небеса, и пить хочется так, что в глазах темнеет…

Видо ощутил во рту вкус яблочного пирога с молоком, сглотнул тягучую слюну и потянулся за поясной фляжкой.

– А, потому и подойник пустой? – не унимался Йохан.

Видо накрыло раздражением – глупо и невежливо рейтару влезать в разговор патермейстера и проверяемой ведьмы. Далось же Йохану это молоко! Наверное, тоже пить хочет, потому и заглядывается, сколько там травница надоила.

– Твоя правда, сынок, – улыбнулась фрау Мария. – Не набрала еще молока моя Беляночка. Да вы зайдите в дом, что стоять на жаре? Ох, и денек сегодня Господь послал, так и хочется подальше от солнца уйти.

Она вытерла лоб пониже платка, смущенно улыбнулась… Видо кивнул – и вправду, зачем торчать на солнцепеке? Ему нужно расспросить травницу о странностях, которые здесь творятся, а это разговор не на одну минуту. И хотя о молоке с пирогом лучше позабыть, но в дом-то войти можно. И рейтарам разрешить спешиться… Он вдруг понял, что дико устал – глухая черная сутана хоть и дорожного образца, короче обычной, но телу в ней тяжело и душно. Шпага неприятно оттягивает пояс, воротничок давит шею… Воду, конечно, из местного колодца пить нельзя, но почему бы не умыться?..

– Идемте, – согласился он, спрыгивая с серого жеребца.

Конь вдруг попятился, фыркнул, оскалился на травницу. Наверное, почуял запах зелья от ее одежды.

– Ай, какой строгий мальчик, – укоризненно покачала ему головой Мария. – Что же ты герра патермейстера не слушаешься? Нехорошо…

Звон разбитого стекла прервал ее, и Видо слегка вынырнул из сонного оцепенения. Завертел головой, пытаясь понять, откуда звук, наткнулся взглядом на окно пристройки, где Мария хранила травы и готовые зелья. Окно только что разлетелось изнутри, а у стены в осколках валялась тяжелая кружка.

– Вот негодник! – с досадой выдохнула Мария. – Говорила ему не лезть в окно, а он так и норовит нашкодить! – И, обернувшись к Видо, торопливо пояснила: – Кота я завела, герр патермейстер, крысы в сарае замучили! Зерно жрут, подлые твари, Беляночку пугают. Того и гляди, козленка укусят! Вы не беспокойтесь, котик не приблудный, у старосты нашего попросила. С жетоном, все как полагается. Уж я-то порядок знаю…

Он ее торопливого речитатива у Видо на миг закружилась голова, и подумалось, что и правда ведь ничего особенного. Если кот из проверенных, а иного травница держать просто не посмеет, то и пусть себе ловит крыс божья тварь, это дело воистину благое… И вообще, поговорить с Марией можно в другой день. Приехать, когда будет не так жарко, а то ведь еще возвращаться в деревню, потом в город… И молока с пирогом хочется так, что срочно нужно ехать домой, у фрау Марты пироги отменные…

Вот и рейтары вокруг закивали, подтверждая мысли Видо, а лица у всех благостные, даже Курт пытается улыбнуться – зрелище редкостное, как тройная радуга!

– А чой-то у вас кот кружками швыряется? – опять неуместно влез Йохан и дурацки оскалился. – У него ж лапки!

«Лапки?! Точно, лапки!» Видо представил кота, берущего кружку и швыряющего ее в окно, даже успел посочувствовать бедолаге. Неудобно же! И тут его окатило ледяной волной, разом смывшей томную расслабленность.

– Йохан, сходи за этим котом, – велел Видо и сделал шаг назад, удивившись, когда это он успел отойти от коня. И когда остальные, включая капитана, успели спешиться. А главное, почему без команды? И с чего это их так разморило всем отрядом?! – Раз уж мы здесь, заодно и жетон ему обновлю.

– Слушаюсь, герр патермейстер!

Йохан попер к сараю, приминая невысокую траву сапожищами.

– Вот же не вовремя… – покачала головой травница Мария и ловко махнула в их сторону пустым ведром.

Серое марево, плеснувшее из подойника, обтекло Видо. Курт фон Гейзель прикрылся рукавом кожаной куртки, но двое рейтаров дико заорали и упали на колени, царапая лицо. Из-под век у них текла кровь. Видо медленно, как во сне, поднял руку для молитвы, одновременно потянувшись другой рукой к поясу. Рука встретила пустоту – шпаги в ножнах не было.

Глава 3. Не все то, чем кажется

Стасу снилось, что он качается на теплой белой волне, которая то плавно поднимается к самому небу, то опускается вниз, и он летает вместе с этой волной, как на американских горках, только медленно. Когда волна в очередной раз остановилась где-то посередине, Стас замахал руками и ногами, пытаясь выбраться, но понял, что не может. Белая масса, похожая на плотное молочное желе, держала его крепко, и Стас испугался. Показалось, что он так и останется в ней, словно мошка в янтаре…

Он дернулся раз, другой, третий, напрягся всем телом… и понял, что проснулся, но как-то странно. Тяжелые веки не хотели подниматься, голова кружилась, а конечности по-прежнему не шевелились. То ли проснулся, то ли нет… И руки почему-то болят. Особенно запястья. Особенно левое. Там боль то отступала, то обжигала короткими резкими вспышками, а еще как будто что-то дергало!

«Добрая тетушка Мария… – подумал он вяло. – Чем-то меня опоила, стерва старая… Но зачем? Опознала чужака и решила…» Что именно могла решить травница, чтобы принять такие меры, он не сообразил, поэтому снова попытался открыть глаза. На этот раз получилось.

С трудом фокусируя взгляд, он разглядел деревянную стену…, а нет, потолок! Стоило всмотреться в грубо оструганные доски, как они поплыли, а голова закружилась, будто Стас и вправду перекатался на каруселях.

«Это у меня с вестибуляркой проблемы, – сообщил сам себе Стас. – Надеюсь, временные. И очень надеюсь, что только с вестибуляркой. Если эта зараза подлила мне какой-нибудь белены или аконита… Сдохну же от интоксикации… Бессмысленно, нелепо и мучительно!»

Он попытался вспомнить симптомы отравления беленой и белладонной, но не смог. Вроде бы знакомые строчки путались в памяти, и это казалось ужасно смешным.

– Первый признак отравления! – прошептал Стас пересохшим горлом. – Ты не можешь вспомнить признаки отравления!

И хихикнул.

В глазах медленно прояснилось, и он увидел, что лежит на полу, земляном и гладко утоптанном. Руки разведены в стороны и привязаны к железным костылям, вбитым прямо в пол, ноги, вроде бы, тоже… Поза звезды, в общем! Стас попытался снова дернуться, и запястья отозвались уже привычной болью, особенно левое. А потом еще раз, и еще.

Он повернул туда голову и едва не заорал.

Слева от него сидел и грыз веревку на его запястье тот самый кот! Здоровенный, белоснежный, пушистый и с кисточками на ушах! Морду рассмотреть не получалось, но вряд ли по здешним местам шляется несколько таких котов. Иногда он промахивался, и острые зубки впивались в кожу – эта боль, похоже, Стаса и разбудила.

– Сволочь… – прохрипел Стас, откашлялся, сглотнул вязкую слюну и обосновал свою мысль более убедительно: – Это же ты меня во все это втравил! Паскуда белобрысая…

Кот, увлеченно мочаливший веревку и уже добившийся в этом деле немалых успехов, отвлекся от своего занятия, поднял голову и выразительно взглянул на Стаса. На морде у него было написано глубокое сомнение в Стасовом интеллекте и осуждение Стасовой же неблагодарности. «Я тут стараюсь, спасаю тебя, дурака, – гласила эта надпись, – а ты обзываешься! Ни ума, ни фантазии, ни предусмотрительности!»

– Ладно, извини, – поспешно согласился Стас. – Хорошая киса… Очень хорошая… Слушай, а почему это ты? Ну, в смысле, ты это ты? Нет, погоди… – Он собрал разбегающиеся мысли и хрипло продолжил, тщательно артикулируя каждое слово, будто от этого зависело, поймет ли его кот: – Я упал и провалился в другой мир. А перед этим погнался за котом. За тобой, то есть. Но всем известно, что гнаться надо за… кроликом, вот! Если хочешь попасть в нору, а потом в другой мир, надо бежать за белым кроликом. «Ушки мои, усики!» – процитировал он, радуясь, что память возвращается. – А ты же кот, не кролик! Нет, конечно, из меня и Алиса та еще… А если подумать, китайцы и японцы вас не очень-то различают, вон, один год в цикле посвятили… Можно ли считать, что в творчестве Кэролла имеется азиатский… этот… след, во! Кошачий след!

Он с трудом рассмеялся, а кот поднял голову и всей мордой выразил страдание и презрение. Мол, ну и чушь приходится слушать!

– Что, веревка невкусная? – посочувствовал Стас. – Ну, извини, мог бы – я б тебе валерьянки на нее капнул. Ты грызи, на меня не отвлекайся.

Отвернувшись от кота, он снова обвел взглядом странную комнату вокруг. Итак, с полом и потолком все ясно. В стене слева – окно, маленькое и подслеповатое, с мутным стеклом, но свет все-таки дает. Стена справа заставлена шкафами, а между ними висят пучки трав…

Там, где полки открыты, виднеются банки, стеклянные флаконы, керамические горшочки… В ближайшем сосуде, полном прозрачной жидкости, плавал сизый комок…

– О, сердце! – радостно опознал его Стас. – Не зря я анатомию с первого раза сдал! Слышишь, кот?

Кот ответил мрачно-тоскливым взглядом, не переставая точить веревку. Кажется, ему очень хотелось сделать фейспалм и нехорошо обозвать Стаса. Однако толстая жесткая веревка постепенно поддавалась…

– А во-он там стол, – сообщил Стас то ли коту, то ли в пространство. Помолчал и уверенно добавил: – Про-зек-тор-ский. Видишь, сбоку желобок? Это для крови и прочих… жидкостей. В человеке много жидкостей. Он из них состоит на восемьдесят, что ли, процентов? Или нет? Забыл, блин. Такую простую вещь – забыл!

Кот совсем по-человечески всхлипнул, поднял голову, уставился на Стаса желтыми глазищами. А потом приоткрыл пасть и явственно прошипел:

– Чуч-чело бес-с-смозглое… Сож-жрет она тебя… и пус-с-сть… совс-сем дур-раук! – закончил он, сорвавшись на мяуканье.

– Так ты говорящий! – возрадовался Стас. – Говорящий кот! – Подумал и добавил, вспомнив почему-то прогноз погоды: – Местами кролик. А ощущаешься как бобер!

Кот не выдержал. Застонал, мрявкнул и, бросив чуть недогрызенную веревку, запустил когти Стасу в руку! А потом еще зубами впился!

– Уй-я-я! – взвыл Стас. – Ты чего?!

И тут его отпустило. От боли в голове прояснилось, даже зрение стало получше. Он уставился на кота, кот смотрел на него, вздыбившись, прижав уши и хлеща по бокам пушистым хвостом.

– Вот это у меня приход… – снова пересохшим ртом прошептал Стас. – Натуральный трип… Не то чтобы я знал, как оно бывает… Но что еще это может быть? Если вы говорите с котами, то вы просто любите котов. А если кот вам отвечает, это нехороший признак… Это вам уже не ко мне, а к Ярику… он психиатр по первому профильному. Таблеточки выпишет – и все пройдет…

Рука болела, и кровь по ней текла самая настоящая. Стас уцепился за это ощущение, не позволяя себе снова соскользнуть в блаженный наркотический дурман, где так весело и спокойно. Сердце в банке! Прозекторский стол, пусть примитивный, но узнаваемый! И он, растянутый на полу… Кстати, почему на полу, а не на столе?

– Она меня туда просто затащить не смогла, – ответил он сам себе. – У меня ж только характер легкий, а все остальное за девяносто кило потянет. А тетушка уже немолодая, у тетушки спина небось… Твою же мать, как отсюда выбраться?! Кот, слушай…

Белый зверь заинтересованно дернул ухом. Стас почувствовал себя полным дураком, вспомнив, как болтал с котом и был уверен, что тот отвечает. Но… веревку кот все-таки грыз! Еще бы чуть-чуть… Освободить одну руку – и остальное уже пустяки!

– Кот, пожалуйста… – начал он, и тут за окном послышались голоса.

Кот мгновенно прижал уши и сдулся, разом став меньше, собравшись в мохнатый комок почти обычного размера. Стас приподнялся, пытаясь разобрать хоть что-нибудь, и опять бессильно упал. Кто это, спасение или совсем наоборот?! Если первое, надо орать, звать на помощь. Если второе – затаиться и выдираться молча.

Торопливый умильный говорок «тетушки Марии» он опознал сходу. С ней разговаривал мужчина – спокойно, неторопливо и негромко. А вот вклинился еще один голос – громче и задорнее! «Тетушка» что-то ответила, и второй собеседник продолжил веселым юношеским баском…

Стас беспомощно посмотрел на кота, словно тот мог подсказать, что делать. Кот вел себя странно. Он дергал ушами, поглядывая то на окно, то куда-то на шкаф, переминался с лапы на лапу, дыбил шерсть… В общем, всячески тревожился.

«Если она их сейчас заболтает, и эти люди уедут, я пропал! – вспыхнуло в голове. – Веревка почти порвана, но развязать остальные узлы будет нелегко. Стоит старой стерве войти в сарай… Полоснет меня по горлу или по голове стукнет – и все! Значит… Значит, если это ее сообщники, я все равно ничего не теряю! А если это шанс…»

Он приподнялся и попытался крикнуть, но голос не слушался, сорвавшись на хрип. Стас откашлялся, сказал: «Помогите…» Тихо, слишком тихо! Связки сели, для бесед с котом их хватает, а на крик – никак. Показалось, что голоса стали тише… Вот и вовсе одна «тетушка» болтает. Голос плавный и монотонный, что-то это напоминает…

«Она их заговаривает! Как меня в той кухне!»

Стас дернулся изо всех сил, веревка не выдержала, и запястье оказалось на свободе, но этого мало! Он не успевает, никак не успевает!

Попытался еще раз крикнуть – и с ужасом услышал вырвавшееся из горла сипение. Мимо мелькнуло белое – кот прыгнул на ближайшую полку и что-то столкнул лапой. Тяжелый предмет больно ударил по голове! Неуклюже и отчаянно Стас нащупал это что-то рукой. Холодное, твердое, ручка… Кружка!

С трудом задрав голову, он примерился к окну, ясно понимая, что шанс всего один. Оконце маленькое, кидать из такого положения неудобно, промахнуться куда проще, чем попасть, а второй кружки ему никто не даст. И так повезло как утопленнику!

Рука затекла от неудобного положения и веревки, стянувшей запястье, и теперь ее кололи сотни иголок. Стас изо всех сил стиснул непослушные пальцы на кружке. Бросок, всего один удачный бросок! Страх накатил, как всегда, не вовремя, лишая сил и уверенности, подсказывая, что ничего не получится…

С полки негромко мяукнул кот. Он сидел, вылизывая лапу и разглядывая Стаса, словно лабораторную мышь – со спокойным равнодушным интересом. Желтые глазища ярко сияли в полумраке, а по обе стороны от кота стояли банки с уродливо скрюченными экспонатами местной кунсткамеры.

– Я тебе не экспонат… – прохрипел Стас и рванулся на выдохе, вложив себя всего в этот самый бросок – единственный, решающий, жить ему или умереть.

Кружка по дуге улетела в стену – почти мимо окна! И все-таки попала в него у самого нижнего края. Стекло звонко разлетелось, и тут же в нос ударили запахи снаружи – травы и цветов, крупных животных, просто прогретого летним солнцем воздуха. Голоса будто оказались ближе, но Стас не понимал слов – он поплыл, снова проваливаясь в белое марево, словно потратил на этот бросок все силы, которых и так имелось немного.

Теряя сознание, он только успел увидеть, как распахивается дверь, на пороге вырастает человеческая фигура, и в это же мгновение кот, спрыгнув с полки, юркает куда-то между шкафами. А потом белая волна снова поднялась к небу, захлестнула его, смешавшись с облаками, и Стас уплыл вместе с ней.

* * *

Как всегда в такие моменты, мир вокруг Видо выцвел и застыл черно-серой гравюрой. Йохан у крыльца сарая тянется к дверной ручке, Курт прикрывается рукавом, сжав кулак, вторая рука уже на палаше, двое рейтаров скорчились на земле, их лиц не видно. Видо мог бы понять, кто это, взглянув на оставшихся, но драгоценные мгновения торопливо утекают. Ему достаточно знать, что с ним в бою осталось четверо – Курт и трое парней. Ведьма… Ведьма огромным черным клоком тумана плывет к живой изгороди, плотным кустам, заменяющим здесь забор. Преграда хлипкая, и стоит ведьме ее преодолеть, она скроется в лесу. А если она плывет среди остальных неподвижных фигур, значит, на самом деле – летит стремглав, так что глаза не успеют проследить.

Потому и не смотрит на нее никто, кроме Видо – истинного клирика, живого орудия Господа.

Миг – и картинка ожила.

Истошно выли двое, обожженные серым мороком, но капитан уже выхватывал палаш. Трое оставшихся на ногах рейтаров бросились в погоню – слишком медленно! Черный клок тумана пронесся мимо них, увернулся от стоявшего последним Курта, на бегу небрежно взмахнул рукой – и капитан отлетел на шаг. Упал, тут же извернулся и вскочил, но между ведьмой и лесом осталось несколько шагов. Человеческих шагов, медленных и мелких. Твари – на один вдох.

«Уйдет!» – ясно понял Видо.

И, не дав себе времени задумываться, сорвал с седла моргенштерн.

Ведьма резким прыжком взмыла в воздух. Еще чуть – перелетит кусты!

«Слишком далеко!» – промелькнула удивительно здравая для такого положения мысль, но Видо выкинул ее из головы и сделал длинный шаг, такой длинный, что он почти превратился в выпад. Истово и молча взмолился – раскаленные слова обожгли изнутри! – и с разворота взмахнул рукой, вливая в бросок всю силу, что смог зачерпнуть, и телесную, и духовную. Разжал руку, хрипнув от натуги, и светлая линия прочертила воздух, догнав черное пятно. Посеребренные шипы тяжелого шара едва коснулись спины ведьмы! И все же этого хватило.

Удар сбил ее в полете, швырнул на землю, но вместо того, чтобы замереть переломанной грудой или забиться в конвульсиях, ведьма поползла вперед, омерзительно и жутко извиваясь и всаживая в землю кривые черные когти. Подтянулась, коснулась нижних ветвей, истончилась, втягиваясь в них, словно змея…

– Руби! – надсадно заорал фон Гейзель, и рейтары опомнились.

Капитан подскочил первым, за ним – трое. Над ведьмой взлетели и опустились четыре палаша разом, брызнула кровь, и рейтары отступили в сторону от тела.

Капитан устало выдохнул, рукавом стер пот со лба и припечатал каблуком сапога когтистую лапу, бессильно скребущую землю. Кивнул своим людям, и троица дорубила ведьму окончательно, отделив голову, руки и ноги, несколько раз перебив хребет.

Пока Видо поднимал шпагу, которую неизвестно когда бросил себе под ноги, и пытался отдышаться, подошел Йохан, не успевший к расправе.

Концом клинка он подцепил отрубленную голову, перекатил ее и принялся озадаченно разглядывать.

– Гляньте, герр патермейстер? Чегой-то с нее шкура слезает, а?

– Шкура? – переспросил Видо, присмотрелся и похолодел.

Лицо тетки Марии, окровавленное, искаженное, но узнаваемое, расползалось, словно ветхая ткань, которую дернули в стороны. А из-под него проступало совершенно другое, незнакомое женское лицо – широкий, почти безгубый рот, оскаленные желтые зубы, темная от старости кожа, изрезанная морщинами и поросшая редкими белесыми волосками.

– Маска… – с трудом проговорил Видо и поднял руку, упреждая дернувшегося Курта. – Не трогать!

Неловко повернулся и, не чувствуя ног, доковылял к стонущим на земле рейтарам. Теперь он отлично видел, кто это. Здоровяк Фриц, недавнее пополнение, и Якоб Одноухий – ветеран, служивший с Куртом уже лет десять. Ох, как нехорошо им досталось… Впрочем, бывало и хуже. Серый морок способен выжечь глаза, оставив кровавую дыру до кости, но только у тех, кто не защищен благословением Всевышнего. Здесь же… Видо опустился на колено, аккуратно отвел руки мычащего Якоба, провел рукой над плотно зажмуренными веками, зашептал молитву. Еще не договорил, как Якоб начал моргать, неуверенно крутя головой.

– Не бойся, – тихо сказал Видо. – Господь не лишил тебя света своего. Поплачь, промой глаза слезами… Курт, придержите Фрица, он мне сам не дастся.

Капитан, кивнув, перехватил запястья парня, и Видо повторил молитву. Курт намочил платок водой из фляжки, протянул Якобу, и тот вытер кровь с ресниц. Теперь стало окончательно ясно, что полопались лишь мелкие жилки внутри век, сами глаза уцелели. Хотя страху рейтары натерпелись, конечно. Обоих била дрожь, у Фрица стучали зубы, Якоб беззвучно шевелил губами, и Видо одним наметанным взглядом определил «Милосердие Господне». Это он молодец, это правильно.

– Чтобы оба свечу в локоть поставили за здравие герра патермейстера, – нравоучительно сказал капитан. – Если бы вас, балбесов, приложило после малого благословения, так легко бы не отделались. А вообще без благословения остались бы слепыми как кроты. Счастье ваше, дурни, что герр патермейстер сил на защиту не жалеет.

Видо встал, укоризненно глянул на фон Гейзеля и уронил:

– Ставить за меня свечи – безусловно лишнее, капитан. Не мне приносите благодарность, а Господу. – И повернулся к Йохану. – Что там в сарае?

– Человек, герр патермейстер! – бодро отрапортовал тот. – Виду странного, сам в беспамятстве, растянут на полу, как свиная туша для разделки.

Человек?!

– Оставайтесь здесь! – резко бросил Видо и поспешил к сараю, чувствуя, как с каждым шагом идти становится все труднее, вот только ведьмин морок не имеет к этому никакого отношения.

Как и к тому, что все вернувшиеся после смерти ведьмы звуки снова стали глуше, даже зычный голос капитана Курта звучал тихо, словно издалека; и горло сжимается, не давая вдохнуть полной мерой…

Навалилось удушье, на лбу и ладонях выступил пот, зазнобило и замутило до мелкой дрожи, сердце то сжималось и замирало, то колотилось с немыслимой силой, и грудь разрывалась от необходимости немедленно делать хоть что-то и одновременно слепого, не рассуждающего ужаса.

Ведьма едва не погубила всех!

Если бы не Йохан…

Проклятая старуха попросту сожрала бы весь отряд, включая его самого, и тогда… Ведьма, сожравшая патермейстера, к тому же истинного клирика – страшно и подумать, какую мощь она смогла бы обрести! Однажды… такое случилось лишь однажды – и от Лондиниума до Лютеции прокатилась чума, страшнее которой не бывало ни раньше, ни после!

Перешагнув порог и затворив за собой дверь, Видо пошатнулся, опустился на колени и, едва разомкнув запекшиеся губы, вытолкнул первые слова благодарственной молитвы.

Теплая благодатная сила тонким ручейком заструилась в нем, омывая, отгоняя темный липкий ужас, успокаивая сердце, позволяя снова вдохнуть полной грудью… После третьей молитвы Видо поднялся на ноги и осмотрелся.

…Сарай, очевидно, служил ведьме мастерской: едва Видо смог глубоко дышать, как ощутил резкий запах трав, знакомых каждому патермейстеру – пижма, полынь и гвоздика, которыми ведьмы отгоняют насекомых и используют еще множеством способов.

Разбитое окно скалилось осколками, а разбил его… совсем не кот!

Пленник лежал на полу, как и сказал Йохан. Умело растянутый между железных костылей, которые найдутся в любом приличном хозяйстве. Высокий, плечистый, довольно крепкий. Рыжеволосый и не просто всклокоченный, а неприлично коротко остриженный, так коротко, как не стригутся даже крестьяне. Может быть, разве что новобранцы Императорской пехоты или послушники странствующего Ордена… Но им-то здесь взяться неоткуда, да и выглядят они иначе.

Этот же человек был одет весьма странно, и Видо пару минут разглядывал белую, откровенно грязную рубаху, синие штаны и полуразвалившиеся туфли впервые увиденного фасона, узкие и почти без каблука. Что-то в этой одежде чудовищно не сочеталось друг с другом, и вскоре Видо, несмотря на проснувшуюся головную боль, понял – что.