Дом семи ветров

Кукла с сочувствием смотрела на него. Игорь Икончиков чувствовал себя очень жалким перед ней и хотел спрятаться.

– У тебя есть, где записать? – спросила она.

– Что?

– Адрес.

Игорь непонимающе насупился, но достал телефон.

– Записывай: Береговая, тринадцать. Скажешь – к Виолетте.

Игорь Икончиков поднял лукаво сияющие глаза от телефона.

– Значит – Виолетта? – догадался он.

Кукла молча вскинула брови и улыбнулась в ответ.

– Молодец, угадал.

– Необычненько, – отметил Игорь.

Виолетта скосилась на него.

– Ну – а ты?..

– А я – просто Игорь.

Кухню наполняло мурлыканье Тихона, который, гордо задрав тонкий хвост, крутился у ног Виолетты. Игорь взглянул на кота, на стройные девичьи ноги, словно в чешуе, в черной сеточке колготок.

– Ты ему понравилась.

Виолетта улыбнулась, наклонилась и почесала кота за ухом.

– Он мне тоже.

Игорь не стал говорить, но он считал, что кошки чувствуют хороших людей – потому что, в то же время, он был уверен, что так считать глупо. К тому же, это утверждение рушилось об него самого – вернее, о тот факт, что из всей семьи Тишка больше всех был привязан к нему, Игорю. С другой стороны, несчастный кот был обречён выбирать наименьшее из зол.

Игорь Икончиков мельком заглянул в глаза Виолетте и в очередной раз поразился, какие они нереалистично аметистово-фиолетовые. И он поинтересовался:

– Ты носишь линзы?

Виолетта вздохнула, её бледные, присыпанные пудрой ноздри слегка раздулись, фиолетовые глаза в зеницах описали окружность и устремили взгляд под потолок. Чёткая и выверенная реакция – как будто Виолетта тренировала её ежедневно, выслушивая один этот навязчивый вопрос.

– Нет.

Игорь Икончиков удивился.

– То есть, хочешь сказать, у тебя правда фиолетовые глаза? От рождения?

Виолетта вновь раздражённо, с едва уловимым рыком, вздохнула и ответила так же кратко:

– Да.

– Никогда не видел…

– Я тоже много чего никогда не видела, – пожала плечами Виолетта, – но это не даёт мне права отрицать, что такое может быть.

Она повернула к нему лицо. Игорь захотелось ещё раз убедиться в том, что у неё правда фиолетовые глаза. Он встал, обошёл стол и встал так, чтобы глаза повернувшейся за ним Виолетты оказались на свету. И в правду – на него смотрела пара сияющих аметистов.

– А ты красивый, – сказала Виолетта. – И ведёшь себя – как все красивые.

– Разве? – удивился Игорь Икончиков. – И как ведут себя все красивые?

Виолетта отвернулась к столу и обронила:

– Некрасиво.

– Справедливо, – хмыкнул Игорь и вернулся на табуретку, где всё время до этого сидел.

Вытянув шею, он, развеселившийся, оглядел точёный, нежный профиль Виолетты, и сказал:

– А я бы не сказал, что твоя теория верна.

– Какая теория? – не поняла Виолетта.

– Ну, что красивые люди ведут себя некрасиво. Передо мной сидит вполне красивая девушка…

– Ты льстишь, – отрезала Виолетта.

– Ну ладно, беру свои слова обратно. Насчёт того, о чём мы говорили, ты всё-таки права.

Виолетта мечтательно подперла подбородок кулаком, вытягивая тонкий нос.

– Обидно постоянно оказываться правой там, где совершенно не хочется.

– Поэтому я всегда предпочитаю быть левым… – тихо пошутил Игорь Икончиков.

– Это было бы хорошим каламбуром, если бы не было печальной правды, что это лишь усугубляет положение.

Потом что-то произошло. Игорь как-то очутился стоящим над Виолеттой, его руки прощупывали через скользящие складки ткани гибкую девичью талию, ощущали тепло человеческого тела. Каждый раз, ощущая это, казалось бы, привычное, нормальное человеческое тепло, Игорь Икончиков немало удивлялся – что как раз и было прочно взаимосвязано с той его нелюбовью к тактильности.

Он жмурился, крепче прижимая Виолетту к себе. На его губах размазывалась её тяжёлая помада с какой-то химической отдушкой. А Виолетта замечательно целовалась – или ему просто так казалось, потому что он давно ни с кем не целовался. Хотя – нет, он целовался с той девочкой, которая привела его вчера на квартирник, но она не такая. Виолетта замечательно целовалась. Только её непослушные руки сначала упёрлись в его грудь, пытаясь оттолкнуть, но потом над самым ухом звякнули бубенчики, и цепкие пальцы, царапая скальп, ухватили и потянули волосы на затылке.

И не известно, сколько это безобразие длилось и длилось бы ещё, если бы Игоря Икончикова не привёл в себя возмущённый голос над ухом:

– Э-эй!

На кухне стояла Ксюша. С нею был нетрезвый и бледно-рыжий Арсен, глядевший шальными блеклыми глазёнками из-за пухлых нижних век, и дылда Семён, тоже нетрезвый и раскрасневшийся.

Ксюша сделала три грозных шага.

– Что тут происходит?!

Вздохнули и звякнули бубенчики – это Виолетта оттолкнула от себя Игоря Икончикова, отвернулась, согнулась и то ли пристыженно, то ли обиженно спрятала лицо в ладонях. Игорь приосанился, уничижительно глянул на Ксюшу и ехидно сказал:

– Долго же ты ходила.

За этой сценой с подоконника внимательно наблюдал кот Тихон.

С одной стороны Семён, с другой Арсен – Игоря Икончикова вывели под руки во двор. За ними, неся на руках упирающегося кота, шествовала Ксюша.

Из-за горизонта доносились гудки и грохот поездов. Над горизонтом светлела полоса, и полотнище неба переливалось от лимонного, почти белого, до ультрамаринового. Двор был практически пустынный, не считая весёлой компании, расположившейся на лавочке за детской площадкой. Арсен и Семён остановились, отпустили локти Игоря. По пути сюда, спускаясь по лестнице и выходя из подъезда, все молчали. Теперь Семён развернулся к Игорю и сказал:

– В следующий раз не напрашивайся. Ты заебал, – и пнул длинной ногой под дых.

Игорь согнулся, схватился за живот, но промолчал. Ему прилетело коленом в челюсть. Кажется, теперь это был Арсен. Потом потемнело в глазах, и уже от следующего удара подкосились ноги. Игорь повалился в пыль. Сквозь болезненную поволоку пульсирующей темноты он услышал отдаляющийся напуганный женский голос:

– Ребят, зачем вы его так?..

На зубах скрипел песок. На губах – привкус окисла железа, и что-то тёплое, как чай, собирается в уголке рта и течёт по подбородку вниз. Рядом свернулся калачиком и лёг щекой на бедро ничего не понявший кот. Вдали свистнул и загремел поезд. Игорь разлепил веки и увидел над собой яркое рассветное небо и жёлтый свет, отражённый в окошке второго этажа.

В его голове медленно плавала по кругу пустота, из которой было сложно извлечь воспоминания того, что произошло и почему он лежит на земле. Он рефлекторно потянулся и стёр тыльной стороной ладони влагу в уголке рта. Рука стала липкой. Игорь вытянул её вверх, посмотрел – красная. Наверно, это рассветное зарево или помада какой-то девушки, которую было так хорошо целовать.

Фиалки для Виолетты

Дни, недели – целый месяц Игорь не мог забыть фиолетовые глаза. Они преследовали его, будто став новой обсессией. Игорь Икончиков жил свою обычную жизнь, выполнял привычные действия, но его преследовал этот образ – аметистовые глаза с абсолютно чёрными, как будто в них, как в космических чёрных дырах, пропадал свет, зрачками. В них словно покоится бархатный космос. Они словно смотрят на него из другого мира, незримо наблюдают сквозь пространство и время.

Что он знал: её зовут Виолетта, она парфюмер, общается с этой ненормальной Ксюшей, которая девушка Арсена и которая теперь с ним, Игорем Икончиковым, точно не захочет пересекаться… Ещё у неё фиолетовые глаза. Игорь Икончиков поспрашивал бы об этой девушке у знакомых, но не стал. Во-первых, он не считал это особенно важным и ждал, когда память о поцелуе сотрётся, а навязчивый взгляд фиолетовых глаз отпустит. Только практически каждый, при любой же удобной ситуации не преминул вспомнить или пошутить об инциденте на квартире у Арсена. Во-вторых, Игорь не хотел никого посвящать в свои переживания – чтобы кто-то думал, что он запал на эту Виолетту. Он на время оградился от людей, устав от нескончаемых тусовок. В конце концов, у него ещё шли экзамены. Тревога перед ними, сильная, всепоглощающая, временно вытеснила мысли о навязчивых фиолетовых глазах на второй план.

Потом экзамены закончились. Начались новые проблемы: Игорь Икончиков в очередной раз оказался на улице.

В каком-то забытом дворе нашлись одинокие качели – скрипучие, тяжёлые. Игорь сел на них, одной рукой, вокруг которой был обмотан красный поводок, придерживая на коленях кота. Локтем други рукой он обхватил подвес, включил телефон. Он покачивался, сгибая и разгибая ноги, и сосредоточенно смотрел в дисплей телефона. Нечаянно задев пальцем, он открыл приложение с заметками и увидел последнюю, озаглавленную жирным шрифтом: «Виолетта». Ниже – адрес: Береговая, 13.

Что это и когда было записано?

Вдруг Игорь припомнил – тогда, на кухне. «Ну я и лошара, – подумал Игорь. – Всё это время у меня в телефоне был её адрес! Так, ну-ка, где это?..»

Оказалось, от двора в объятиях серого двухэтажного дома с подслеповатыми окнами, где над головой Игоря жалобно скрипел подвес качелей, до Береговой надо было пройти почти весь город и перейти железную дорогу. Эта улица располагалась у реки – понятно из названия – и когда-то в детстве, кажется, Игоря Икончикова водила туда гулять мама. Там располагался частный сектор, вдоль улиц протянулись глухие заборы, из-за которых выглядывали крыши различных форм и цветов.

Качели визгливо скрипнули. Кот спрыгнул на землю, а шерсть у него над позвоночником встала торчком. Игорь твёрдо опёрся на прямые ноги.

Что это было, если не авантюра – идти туда? Вряд ли Виолетта будет рада такому гостю. Даже если она не примет, что, конечно же, наиболее всего вероятно, Игорь хотя бы извинится – ну, потому что всё и правда очень некрасиво получилось. В сознании её глаза смотрели на него с укором, заставляя чувствовать холодящий стыд.

Близ станции располагалось очень много цветочных палаток, в которых за стеклом виднелись гордые орхидеи, розы всех возможных цветов, хризантемы, черноглазые герберы. Были там декоративные корзиночки, ленточки, оберточная бумага и прочие милые безделицы. Игорь подумал, что было бы неплохо принести какой-то символический букетик: «По крайней мере, все девушки любят розы», – но цветочная палатка, когда он об этом подумал, уже осталась позади, а он спустился в переход.

Плитки на стенах перехода безжалостно закрашены серым, и засохшая краска кое-где трескается и отколупывается. Толпа людей, спешащих на поезд. Станция прямо над переходом – и отправляющиеся поезда гремят по потолку. Тихон боязливо впился когтями в плечо Игорю, как будто боясь потеряться в этом вареве. К стенам скотчем приклеены пластиковые вешалки с женскими пижамами, ночными рубашками, платками, по краям перехода расположились торгаши, и от их лотков пахло соленьями и цветами. Среди прочих расположился странный попрошайка, которого Игорь частенько видел в переходе – Кошатник.

Это был старик, в любую погоду укутанный в зелёный пыльник и спрятавшийся под большой меховой шапкой с треугольными, как кошачьи, ушками. Ещё он носил пёстрые полосатые шаровары и грубые жёлтые ботинки. Кошатник, похоже, притворялся слепым, и из-под меховой шапки виднелись маленькие круглые очёчки с чёрными стёклами. На весь переход, заглушая шум толпы, разносилась тоскливая мелодия, которую он играл на писклявой голубенькой флейте вроде тех, что продавались в магазине «Мелодия» на Проспекте.

Своё прозвище Кошатник получил не только за шапку, но за то, что всегда сидел в переходе в окружении кошек. Из-за его постоянного присутствия переход пропах аммиаком – потому что он с кошками, бывало, просиживал в нём целыми днями, а то и ночевал. «Вот, видимо, это моя судьба, – грустно усмехнулся про себя Игорь Икончиков, закидывая руку за голову и успокоительно щекоча Тихона за ухом. – Придём сюда и составим ему конкуренцию».

Чуть поодаль от кошатника стояла пенсионерка в синтетической красной футболке и слишком изящной беленькой шляпке. Она держала в руках синенькие букетики, а в коробке у её ног распушались такие же синие цветы.

– Берите цветочки, недорого, – обращалась бабушка к прохожим, – всего двести рублей букетик.

Игорь Икончиков приблизился и остановился напротив бабушки.

– Молодой человек! – обратилась к нему та, вытягивая руки с букетиками, которые вблизи оказались не совсем синими, а более фиолетовыми, и удивительно приятно пахли росяным лугом. – Берите фиалки!

– Это – фиалки? – удивился Игорь Икончиков.

Бабушка мягко улыбнулась. Всё её лицо – каждая складочка, каждая морщинка, ясные округлые щёчки – выдавало в ней доброго человека, привыкшего улыбаться.

– Да, это дикие фиалки. В лесу собирала! А вы что, думали, они только в горшочках дома растут?

Игорь Икончиков растерянно пошарил глазами и ничего не сказал. Показал себя глупо перед бабкой… Он дал ей новую зелёную купюру, взял букетик, отрывисто поблагодарил и поспешил к выходу из перехода.

Игорь боялся, что пока он дойдёт, фиалки завянут. Но чтобы этого не произошло, та бабушка обернула их стебельки снизу влажной марлечкой. Всю дорогу, пока Игорь Икончиков, ведя за собой на шлейке кота, плутал по извилистым улочкам, проложенным по перепадам высот прибрежного рельефа, его лёгким флёром сопровождал тонкий свежий аромат. Через заборы заунывно перекликались собаки, пугая Тихона. Почуяв поблизости кошачий дух, некоторые просовывали носы в щели у ворот и грозно лаяли. Вскоре из-за поворота показалась свора дворняг. Игорь присел на корточки и одной рукой, просунув её под животом у Тишки, поднял того с земли. Кот забрался на своё привычное место, изобразив воротник, напряжённо прильнул к плечу Игоря.

– Тихо-тихо, – успокаивал его тот, – спокойно, Тихон. Они нас не тронут.

Дом тринадцать по улице Береговой одиноко расположился на отшибе – на высоком берегу, мысом вдававшемся в поворот речного русла. Это был поистине странный дом: на его крыше лесом тянулись к небу разнообразные флюгера в бессчетном количестве. Все они истошно скрипели, поворачиваясь по направлению ветра. «И зачем только может быть надо столько флюгеров?» – подумал удивлённый Игорь Икончиков.

За глухим деревянным забором забряцали цепи и поднялся собачий лай. Тихон вонзился острыми когтями Игорю Икончикову в плечо и утробно зарычал над ухом: «Брруу-бруу-бууу». Указательным пальцем Игорь вдавил кнопку звонка под прикрытой маленьким двускатным навесом табличкой с готическим шрифтом обозначенным номером 13. Никто не открыл.

Игорь Икончиков постоял ещё, снова настойчиво нажал на звонок – и снова никто не открыл. Он уже собрался было уходить, подумав, что, возможно, сейчас все жильцы этого дома на работе – и с одной стороны, испытал облегчение, но с другой, расстроился, взглянув на пышный букетик диких фиалок за двести рублей. Что-то, однако, заставило Игоря попробовать потянуть калитку на себя – как чувствовал, что она не заперта.

У калитки деревянный частокол выкусил клочок участка, вплотную к забору пристроена сколоченная из фанеры высокая будка. Большая чёрная собака, у которой не видно под шерстью глаз, бросается на частокол – кажется, вот-вот сломает его огромными медвежьими лапами – и лает, разевая зубастую пасть. Игорь Икончиков дрогнул, похолодел, придержал Тишку у плеча за загривок – такая ведь и разорвать может, кот ей, этот несчастный, на один зубок.

Игорь прикинул, что ему, в принципе, эта псина ничего не сделает, набрался смелости и уверенным шагом прошёл к дому. Перед домом вынесена широкая терраса из тёмного морёного бруса, и над террасой рвутся на ветру, как паруса, молочно-белые отрезы органзы, а в них – серебристый звон. Поднимаясь на эту террасу, Игорь Икончиков поднял голову и увидел, что по краям навеса на лески подвешены тонкие металлические и стеклянные трубочки, бусинки, пластинки музыки ветра, которые, ударяясь друг о друга, издают лёгкий полый звон. В детстве, слыша этот звон, Игорь думал, что так, должно быть, звучит волшебство.

Солнечные лучи попадали в цветные стеклышки бусин и пластинок и на белой органзе мельтешили пестрыми прозрачными пятнышками, как отсветы витражей в старых церквях.

За скрипом флюгеров на крыше, собачьем лаем, лязганьем цепи и шелестом музыки ветра слышался тихий мерный голос, что-то читающий. Игорь Икончиков смутно почувствовал, что зайдя на этот участок, он вторгся в какой-то другой – незнакомый, волшебный мир, и был в нём духом или невидимкой. Его присутствие здесь никого, кроме сторожевой собаки, откровенно не занимало.

На террасе качался пустой матерчатый гамак, стоял большой стол, скамейка, плетёные кресла с расшитыми подушками. На скамейке за столом сидела девочка лет семи – склонилась, а вверх смешно, как шёлковые султанчики, торчали два туго завязанных хвостика. Она была увлечена какой-то странной игрой: на столе стояла корзина, полная спелой вишни, и девочка вынимала из корзинки по ягоде и указательным пальчиком вдумчиво пододвигала каждую, выстраивая перед собой ряд из алых бусин-ягод. Несколько таких рядов протянулись вдоль столешницы.

В плетёном кресле, спиной к Игорю и лицом к девочке, сидела девушка. Игорь видел её чёрную макушку, пересечённую пробором, и пышный венок из полевых цветов. Она читала вслух что-то о сыне Кецалькоатля[2], белом, как кукурузный початок, и заточённом в пирамиде мудреце. Но девочке не было интересно, она явно не слушала, и была увлечена раскладыванием в ряд краснобоких вишенок.

Игорь Икончиков встал за креслом и кашлянул, ненавязчиво стараясь привлечь к себе внимание. Девушка замолчала, сложила книгу на коленях и повернула к нему лицо – светлое, позолоченное веснушками. К Игорю был обращён внимательный взгляд глубоких, как ночь, синих глаз.

– Здравствуйте, – поздоровалась девушка до боли знакомым спокойным голосом.

Девочка с хвостиками никак не отреагировала.

– Здравствуйте, – отозвался Игорь Икончиков, нагоняя в свой тон уверенности, хотя на самом деле нервничал он страшно, до мелкой дрожи в коленках. – Я к Виолетте. Она тут проживает?

– Да-а, – протянула девушка, лениво поднимаясь из кресла. – А вы кто?

Игорь Икончиков смущённо поджал губы. Наверняка, если эта девушка живёт тут вместе с Виолеттой, до неё уже дошла его дурная слава нахала, грубияна и извращенца.

– Я Игорь, Игорь Икончиков.

Девушка молча оглядела его всезнающим взглядом синих глаз. По крайней мере, от этого взгляда Игорю показалось, что она всё знает. А девушка уже стояла перед ним, стройная, в лёгком ситцевом платье с незабудками, которое очень ей шло. В её ушах, мочки которых выглядывали из-под аккуратного короткого каре, блистали серебряные серьги с крупными сапфирами – такими же ультрамариново-синими, как её глаза. Такой же камень играл гранями в перстне у неё на руке, а узкие белые ладошки с длинными гладкими пальцами у неё были точь-в-точь как у Виолетты.

Игорь Икончиков избегал смотреть на её лицо. Из-за веснушек и аккуратных черт, при отсутствии косметики, на первый взгляд оно казалось милым и невинным, но если вглядываться, то открывалось что-то жуткое, затаившееся в этих пропорциях – чувство дежа-вю, чего-то, уже неоднократно виденного во снах. Девушка была как икона – таинственно полуприкрытые глаза под полукруглыми дужками бровей, длинный византийский нос и маленький рот, на котором как будто было тесно пухлым губам.

Её губы шевельнулись, сверкнул синим перстень на руке, вздёрнутой в пригласительном жесте.

– Пойдёмте. Я вас провожу.

Растеклись и стукнулись пластиковые бусины в дверном проёме.

Если каждое человеческое жилище имеет собственный неповторимый запах, то этот дом пах сухими травами, душистым перцем, слегка «белизной» и нафталином. Переступив порог, Игорь Икончиков и синеглазая девушка очутились в овальном зале, по-видимому, служившем прихожей. Озираясь, Игорь Икончиков отметил про себя, что внутренность этого дома – сущий архитектурный кошмар и эстетический хаос, и удивительно, если здесь не искажается пространство и не нарушается пространственно-временной континуум.

Слева от половика у двери, почти под полосатой банкеткой, свалена в кучу всевозможная обувь: женские сапоги, кирзачи, иссиня-чёрные галоши, мужские ботинки на меху, кеды, кроссовки, шлёпанцы, рядом – ящик с щётками и разноцветными шайбами кремов. Над этим возмутительным безобразием навешана одна на другую верхняя одежда, и деревянная вешалка с полкой, кажется, вот-вот обрушится от тяжести. Вдоль стены протянулся старый ореховый шкаф, состоящий из блестящих лаком, с тёмными рамками, дверц и ящиков. К торцу шкафа прислонены рыболовные снасти, перекрытые ещё снегокатом, санками и несколькими велосипедами, а на стене за этим висит овальное зеркало. По другую сторону – зеркальное трюмо и старинные часы с маятником в резном футляре, отбивающие каждый час. На стенах картины в позолоченных багетах. В эти стены втиснулись голубые узоры на, очевидно, изразцовой печке. И правда – здесь смешались, кажется, все эпохи.

Напротив двери, в которую зашли Игорь и девушка, была другая дверь, тоже распахнутая настежь – и вела она в сад. По прихожей разгуливал сквозняк, взрывая тюль в проёме задней двери. Пластиковые бусы на входе были для него слишком тяжёлыми. А у задней двери свален всяческий садовый инвентарь – лейки, грабли, лопаты. Где-то среди них Игорю померещились даже вёсла, но он не удивился бы, будь они и правда там.

Над овальным залом прихожей полумесяцем нависла галерея, от которой спускалось четыре лестницы – две встречались у центра, а ещё две, по краям, компактно завинчивались в спираль. И резные перила у всех этих лестниц различались по форме.

По-хозяйски уверенно девушка повела Игоря Икончикова вверх по лестнице, которая отходила из центра вправо. Чем выше они поднимались, тем отчётливее и гуще становился приятный аромат, но уже не трав, а смеси амбры, мускуса, цитрусов и много чего ещё; в общем-то, неискушённый Игорь не мог разложить его по компонентам.

Остановившись у зелёной двери, девушка в венке настойчиво постучалась, затем положила пальцы на ручку, приоткрыла и заглянула внутрь. Жестом показала Игорю Икончикову следовать за ней. За дверью оказалась тёмная комната, по стенам которой стояли столы и застеклённые шкафчики. Обстановка походила на лабораторию безумного учёного или ведьмы: на подвесных полках какие-то колбы с разноцветными жидкостями, причудливо изогнутые реторты, цветы в пробирках и, как в центре всего, медная громада дистиллятора.

В комнате-лаборатории было душно, и здесь стоял этот густой запах, от которого кружило голову.

Девушка остановилась у деревянной закруглённой сверху двери и постучала. Внутри Игоря Икончикова зарождалось настырное чувство, что напрасно она стучит в эту дверь, потому что на самом деле кроме них двоих в этом доме никого нет, и вообще, может быть, она дурит его, разыгрывая спектакль.

Но на стук ответили. Девушка просунула голову в венке в приоткрытую дверь и сказала:

– Он пришёл.

Точно такой же тихий и спокойный голос отозвался:

– Пусть заходит.

И эти голоса были так похожи, что Игорю ещё больше стало казаться, что эта девушка только дурит ему голову и сама же отвечает на собственные слова.

А она отстранилась от двери и пропустила Игоря Икончикова в комнату. Сама заходить не стала, притворила дверь и…

Игорь очутился в маленькой комнате, посреди которой стояла широкая кровать с пологом – кипельно-белая. В изголовье только её украшали разноцветные подушки, похожие на те, какие он видел на террасе. Сжимая влажный букетик фиалок, Игорь Икончиков обошёл кровать. За ней зеленел застеклённый фонарь, вынесенный в сад – длинные, высокие окна в пол, сверху сходившиеся в полукупол. В этом фонаре, обхватив себя обеими руками, глядя на сад, застыла тонкая фигура. Игорь узнал её по длинным неопрятно-зеленоватым волосам.

– Виолетта!

– Привет, – ответил невозмутимый голос той самой девушки, которая проводила его сюда.

Игорь отступил назад и натолкнулся на кровать. В пологе над головой звякнули колокольчики. Кот Тихон соскользнул по его спине и по-хозяйски разлёгся на белом покрывале.

Игорь Икончиков недоумевал, когда синеглазая девушка в венке могла бы успеть переодеться, надеть парик и встать к окну.

– Принести фиалки девушке по имени Виолетта, – проговорила она, не поворачиваясь лицом, а её до сих пор спокойный голос огрубел металлической ноткой, – как-то пошло…

Игорь молчал, теребя подсохшую марлю, и ничего не понимал.

Девушка резко развернулась к нему на пятках – и он увидел перед собой фиолетовые глаза, нежную улыбку и тонкий византийский нос, позолоченный веснушками. На лице не было той кукольной маски, какую запомнил Игорь Икончиков, и теперь он видел лик той девушки, которая привела его сюда. Только глаза – фиолетовые.

– Я знала, что ты придешь! – скрывая искреннюю радость, воскликнула Виолетта.