Дом семи ветров

Берилл Йонн

Дом семи ветров

Игорь Икончиков и Кукла

Это надо – уходить из дома, потому что дом вдруг не крепость, не место, куда можно вернуться и оказаться в покое, а… а-а… Э, неважно. Какая разница – если этот уход из дома становится, если можно так выразиться, судьбоносным (если есть такое понятие – судьба), то есть нарушает привычное течение жизни и переворачивает всё с ног на голову?

Да вообще, говорят, странный парень – этот Игорь Икончиков. Вот он, кстати: сидит сгорбленный вполоборота у стола на кухне и вглядывается в дно эмалированной кружки. Он бы сидел на этой кухне совсем один, но – нет. Икончиков не расстаётся со своим котом Тихоном – и Тихон сидит у него на загривке, как меховой воротник, и от шлейки в руку Икончикову спускается красный шнурок.

Сегодня вернулся из армии друг брата друга соседа по общаге знакомого Икончикова. Ребята собрались отметить это событие на квартире, куда пускали вообще всех подряд. И пока трое в одной комнате, рассевшись в кружок, играли в карты, пятеро пели под гитару, ещё двое курили на балконе, Игорь Икончиков сидел в одиночестве на кухне и медленно пил коньяк из эмалированной кружки. До его слуха доносились отзвуки песен и гитарное бряцанье из-за стены – те глупости, которые поют, собираясь в компаниях, потому что хотя бы припев уж точно знаю все. В форточку задувало солоновато-табачный сигаретный дым с балкона.

Игорю тоже хотелось покурить, но он почти никого тут не знал, а ещё у него не было сигарет. К тому же, он не мог бросить кота, а курить с ним – вредно…

Тихон мурчал, впиваясь когтями в материю мягкого коричневого пиджака. Игорь согнулся, пиджак на нём топорщился, а у шеи торчал острый воротничок гавайской рубашки с розовыми цветами на ярко-голубом фоне. Игорь думал о том, что пару дней назад был день рождения у какой-то девочки – кажется, у девушки друга однокурсника бывшего одноклассника; вчера – квартирник у каких-то панков, куда его затащила совершенно случайная девчонка с того дня рождения. Что будет завтра – неизвестно; и понятно только то, что в конце концов, Игорю Икончикову идти решительно некуда.

Игорь словил шальную мысль внутри головы: если он сейчас откроет окно и вылетит с подоконника в ночь – то этого совсем никто не заметит.

Только Тихон, чьи когти колются в спину сквозь слои одежды, останется один. Жалко.

А ещё Игорь вспомнил, что здесь – второй этаж, и тяжело вздохнул.

Кот мурлыкал у него над ухом.

Из комнат приближалась звуковая волна – щебет девичьих голосов и звон колокольчиков. По стенам тесного сумрачного коридора двигались тени. “Да кто там ещё-то, блять?” – подумал Игорь. Кто-то зашел на кухню и остановился. Игорь почуял присутствие и вздрогнул. Отдаленный запах сигарет, алкоголя перебил неожиданно ворвавшийся – пряный, глубокий аромат, в котором читалиись нотки корицы, душистого перца и цедры. Дружно звякнула гроздь колокольцев и стихла, словно на полувдохе, на полуслове. В дверях замерла девушка, за ней замерла вторая фигура.

– Ой, – послышалось из-за спины у девушки.

В плечо Игорю сильнее вонзился коготок кота. Послышалось даже – Тихон фыркнул, как будто выругался ему в ухо.

И – мизансцена.

В аскетичной тесной кухне, оклеенной голубыми, сатиновыми наощупь обоями, вполоборота к столу, спиной к окну сидел Игорь Икончиков с эмалированной кружкой в руках. У него на плечах напряжённо замер кот – вздыбившийся, похожий на дракона. В дверях стояла девушка, на вид – ровесница Игоря. Её присутствие наполняло кухню тяжёлым, колким ароматом, вытеснявшим все остальные запахи. Она походила на недоделанную фарфоровую куклу – со своим бледным, сплошь в маске самого светлого тонального крема и пудры лицом, ярким макияжем, и небрежно собранными в узел на макушке волосами непонятного цвета. Игорь рассматривал её (которую про себя он окрестил Куклой): пыльно-розовый балахон до пят, накинутый поверх короткого, такого же бесформенного тёмно-синего платья, крупные искристые серьги, бусы из бисера, ажурные колготки, кое-где рваные – и не понятно, то ли она порвала их сейчас случайно, то ли так было задумано.

За плечом у Куклы остановилась, вроде бы, девушка виновника торжества и, по-совместительству, хозяина квартиры – невысокая шатенка, в круглых очках в роговой оправе. Игорь слышал, как её кто-то, кажется, называл по имени, и это имя было очень простым и обыкновенным – то ли Наташа, то ли Маша. И эта Наташа-Маша выглянула из-за плеча Куклы и строго, сосредоточенно смотрела сквозь линзы от природы выпученными глазами на Игоря, явно пытаясь понять, кто это такой и что он забыл на кухне в квартире её парня. Потом они с Куклой переглянулись и, как если бы Игорь мгновенно исчез, словно его и не было, прошли в кухню.

Наташа-Маша, в отличие от своей подруги, выглядела более изящно и женственно, в горчичных кюлотах с высокой посадкой и заправленной в них бежевой футболке с узором из крошечных колибри. Её подстриженные под каре волосы были убраны спереди и на затылке собраны в небольшой хвостик. Она невозмутимо села за стол прямо напротив Игоря, а Кукла выдвинула из-под стола и пододвинула поближе к ней табуретку.

Игорь Икончиков искоса взглянул на девушек, и у него под кожей заклокотало, словно засуетились муравьи. Эти девушки – не замечают его, как будто специально игнорируют, нарочито сторонятся.

Наташа-Маша замахала рукой у раскрасневшегося лица.

– Фух, что-то уже прямо не могу – напилась!

Кукла слегка улыбнулась одними уголками губ и сказала:

– Я тоже что-то…

– Давай просто посидим тут?

Наташа-Маша сложила локти на столе и, опустив на них голову, грустно смотрела перед собой сквозь очки своими вытаращенными жёлто-карими глазами. У неё были пушистые тёмные ресницы, подогнутые кверху, а тонкое веко по краю окаймлено узкой тёмной линией подводки. Она была чуть полноватой, и когда её руки были сложены на столе, это особенно бросалось в глаза. Её бархатистые серенькие бровки приподнялись над очками. Она жалобно смотрела на Куклу, а та картинно села боком к столу и спиной к Игорю, облокотилась на край столешницы, бряцнув браслетами, подперла щёку и уставилась в ответ на свою подругу.

Наташа-Маша заговорила:

– Я переживаю за Арсена. То, каким он вернулся…

Кукла кивнула.

– Я тоже. Не узнаю его. Я очень удивилась, когда узнала, что он сам хочет служить. Никогда бы не поверила, что – он…

Наташа-Маша взметнула на неё взгляд и очень жалобно запричитала:

– Я так испугалась, когда ещё это всё началось! И Арсену просто повезло, что он срочник. Но их хотели отправить на границу!

– Я слышала, – вздохнул Кукла, протянула длинную белую руку, звякнув браслетами на запястье, и коснулась округлого плеча Наташи-Маши.

– Я так переживала… А завтра – ему вставать на военный учёт! Представляешь, у моей подруги брат недавно вернулся из армии – и ему пришла повестка. Он пошел в военкомат, ему там предлагали идти по контракту. Господи, когда всё это кончится?

Игорь слушал их и думал, как всё странно: так далеко и одновременно – так близко, вот оно, рядом. Но когда завтра он выйдет на улицу, посмотрит на людей, то увидит, что они проживают всю ту же самую обычную свою жизнь. Они будут ходить на работу, в магазин, гулять с детьми и друзьями, наслаждаться жизнью, упорно игнорируя витающий в воздухе факт: как прежде уже не будет. Завтра теперь кажется ещё менее отчётливым, чем виделось прежде.

В это время Игорь Икончиков ещё сильнее боялся потерять своё место в университете. Если в любой другой момент ему и так грозила срочная служба, то теперь особенно тревожным казалось, что его, например, отправят на границу. Этим вечером он уже краем уха услышал рассказ, как его звали, Арсена о том, как к ним в часть приходили «трёхсотые» и «двухсотые» – тяжелораненые и погибшие на армейском жаргоне. Игорю Икончикову отчётливо представлялись цинковые гробы, люди на улице, а ко всему – навязчивое слово: «убавляется, убавляется, убавляется». Убавляется – тех, кто здесь бухает. Убавляется – тех, кто ходит по улицам. Убавляется – тех, кто сидит в уютных квартирках. Причём – Игорь стыдливо подавил улыбку, как будто девушки на кухне могли прочитать его мысли – убавляется не только целиком, но и как бы по частям: этот Арсен рассказывал ещё о каком-то лейтенанте-не-лейтенанте, который прибыл «трёхсотым» – без ног.

А ведь всего пару дней назад был день рождения у какой-то девочки – кажется, у девушки друга однокурсника бывшего одноклассника; вчера – квартирник у каких-то панков, куда его затащила совершенно случайная девчонка с того дня рождения… Игорь Икончиков, сжимая тонкую скользкую ленточку поводка, сидит на чужой кухне, его плечам горячо под вибрирующим котом, он пьёт коньяк из эмалированной кружки и ему решительно всё равно, что будет завтра. Сегодня он живёт так же, как жил последние три года своей жизни, в то время как какие-то другие жизни где-то очень далеко, но в то же время совсем вот-вот рядом за один день фатально изменились, так что теперь кто-то где-то запакован в цинковый гроб.

Игорь Икончиков не хочет быть запакован в цинковый гроб – хоть бы и где-то в глубине души, даже при всех тех мыслях, которые навещают его в одиночестве, когда он хочет прекратить это всё. Да и если по-честному – кто-то из «двухсотых» хотел быть «двухсотым»? Вряд ли… Наверняка каждый из этих неизвестных парней вплоть до последней минуты был свято уверен в том, что его-то уж точно минует пуля, осколок – всё что угодно, всё то, что в итоге и принесло смерть.

Пространство кухни как будто вздрогнуло: будто каждую молекулу в стенах коснулась энергия звуковой волны – это Кукла заявила:

– Хочу чай.

Наташа-Маша встрепенулась, снялась с места и очутилась у разделочного стола, в углу которого стоял чёрный электрический чайник. Её широкая спина качнулась, скользнула к металлической раковине.

– Я тоже. Ща сделаем. Ты будешь с нами?

Игорь Икончиков услышал, что обращаются к нему, но не сразу отдал себе отчёт. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы соотнести этот тон, направленный точно на него, с ситуацией и расшифровать слова, собрать воедино, что от него хотят. «Чай, – повторил Игорь про себя, и это слово у него в голове звучало отвлечённо, бесцветно и бессмысленно. – Чай? Какой чай?» – и тут оно обрело высокую температуру, терпкий вкус и окрасилось золотисто-коричневым. «Ча-ай», – Игорь чуть не произнёс это вслух, а то и произнёс, как бы смакуя на языке тёплую бархатистую жидкость. Что он точно произнёс вслух – это было:

– Давайте.

Кукла провернулась на скользком сиденье табуретки и теперь смотрела на него, как будто его присутствие для неё стало иметь значение только после того, как она услышала голос. У неё был такой неприятный взгляд – пронзительный, изучающий. Надо обладать определённой наглостью и самоуверенностью, чтобы так смотреть. Игоря это взбесило, и он поднял глаза и стал смотреть на неё точно так же.

Из центра потолка на этой кухне свисала люстра с одним рожком, сверху светившая тёпло-жёлтым. Вокруг люстры на побелке потолка лежал зыбкий золотистый диск. Жёлтый свет густыми мазками застыл на стенах и кухонном гарнитуре, и в этом свете лицо Куклы выглядело безжизненной маской. Игорь Икончиков поймал себя на этом смутном тревожном чувстве при взгляде на неё – ожившую фарфоровую куклу с клоунским гримом и странными тёмными глазами. В свете сверху на её лице трепетали тёмные блики, особенно подчёркивавшие контраст с неестественной бледностью. В глазницы запала темнота, смешавшаяся с тёмными тенями и как бы стекающая ниже продолговатыми тёмными треугольниками к щекам. И помада – тёмная, на маленьких губах. Кукла такая контрастная.

– Это твой кот? – спросила она.

– Нет, блять, не мой. Просто посидеть дали, – огрызнулся Игорь.

Кукла по-ребячески сложила губки бантиком, вскинула замазанные белым брови и отпрянула, напуганная такой реакцией. Игорь Икончиков смутился, даже почувствовал, как зажгло щёки. Ему стало стыдно за свою грубость.

Неловкая пауза.

Игорь решил попробовать разрядить обстановку и сказал, как ни в чем не бывало:

– Просто приходится таскать его везде с собой.

– Почему? – удивилась Кукла.

– Оставить негде.

Тихон, до того мирно устроившийся и спавший на плече у Игоря, как будто понял, что речь идёт о нём: зашевелился и лениво слез ему на колени, при этом растянув, как змея, пятнистую серую спину. С колен Игоря он так же лениво перебрался к Кукле, после чего сел, подобрав лапы, и довольно затарахтел. Кукла стала гладить его своей узкой белой ручкой с длинными острыми коготками. При каждом движении на её запястье позвякивали золотистые бубенчики, вплетённые в салатовый браслет из бисера.

Игорь ревниво посмотрел на её руку.

– Зачем тебе эти колокольчики? – поинтересовался он.

– Просто. Мне нравится, как они звенят.

Игорь вздохнул, не скрывая разочарования:

– А я уж думал, что наконец-то повстречал поклонницу Александра Башлачёва[1]…

Кукла растянула маленькие темные губы в улыбке, как будто поняла, о чём он говорит, но Игорь знал, что – нет.

– У тебя хороший парфюм, – сказала Кукла. – Я чувствую амбру, цедру горького апельсина, бергамота и древесные нотки…

Игорь Икончиков скривился, наклонился и уткнулся носом в лацкан своего пиджака. Неделю назад он опробовал на себе одеколон одногруппника, когда оставался ночевать в общаге, и думал, что к этому времени он уже выветрился.

Наташа-Маша, вернувшаяся на своё место и молча там сидевшая, вдруг поинтересовалась у Игоря:

– А ты тут с кем-то? Просто я никогда не видела тебя.

Игорь Икончиков кивнул, и на его голове вздохнули русые кудряшки, одна скользнула на высокий белый лоб.

– Я друг Семёна.

Девушки непонимающе переглянулись.

– Который на гитаре играет, – припомнила Кукла, тем временем, пока у неё на коленях млел Тишка, растекаясь густым мурчанием.

– Да, он, – подтвердил Игорь Икончиков.

– А почему ты тут, а не с ним? – удивилась Наташа-Маша.

Игорь без задней мысли задал встречный вопросы:

– А почему вы тут?

Наташа-Маша закатила свои выпученные глаза, так что Игорю стало страшно, что они сейчас выскочат из зениц. Было видно, Игорь сразу ей не понравился, а теперь она дала волю эмоциям:

– Потому что я тут, вообще-то, живу. И я имею полное право находиться в любом месте своего дома. А тебя я впервые вижу и не знаю, кто ты.

– Я тебя тоже впервые вижу, – легкомысленно отозвался Игорь. – Но я могу уйти.

Кукла беспокойно оглядывалась то на подругу, то на Игоря. Она даже приоткрыла рот, как будто хотела что-то сказать, но не знала что. Узкая белая ладошка с тонкими пальцами, из-за маникюра казавшимися ещё длиннее, замерла на гладкой спинке кота.

– Ксюш… – беспомощно прошептала она, воззрившись на свою подругу.

Ксюша, как, оказалось, звали полненькую шатенку с каре, перевела взгляд на Куклу – а весь вид её выражал полное возмущение. Она даже покраснела, а тёмные волоски взвились надо лбом, как будто наэлектризовавшись. Округленькая рука приподнялась и замерла, указывая в сторону Игоря.

– Нет, ну ты видишь – какая наглость?! То есть, он с улицы заявляется ко мне домой, притаскивает… кота – и так разговаривает! Я пойду позову Арсена и – кто ты, там говоришь, тебя сюда притащил? – Семёна. Пусть с тобой разбираются.

Кукла осторожно, как ребёнок маму, подёргала её за штанину.

– Ксюш, – повторила она нарочито тихо, одним своим тоном призывая к спокойствию, – чайник вскипел.

– А, точно!

Ксюша метнулась с места, подтянулась на мысках, открыла навесной шкафчик и, спрятав лицо за дверцей, задумчиво поинтересовалась:

– Кому какой чай?

– А только что хотела меня выгнать, – усмехнулся Игорь. – А какой есть?

Ксюша метнула на него через плечо неприязненный взгляд.

– Специально для тебя – уксусная эссенция, – огрызнулась она.

– О-о-о, какая дерзкая, – насмешливо протянул Игорь. – Ты сама первая предложила мне чай.

Чем более была раздражена Ксюша, тем более уверенно чувствовал себя Игорь Икончиков. Он точно знал, что у него отлично получается злить людей, и научился получать от этого удовольствие. Иначе, думал он, ему просто не выжить. Ведь чтобы выжить – нужно хотя бы самое пустяковое, что получается делать, и что, не менее важно, делать нравится.

Тем временем Кукла вытянула шею и заглядывала в шкафчик, в котором в строгом порядке были расставлены разномастные коробки со всевозможными чайными пакетиками. Игорь Икончиков видел её затылок, съезжающий вниз пучок. Только теперь он смог понять, какого же они цвета: салатово-серо-жёлтые – такие блеклые, неопрятные, и с русой полоской отросших корней над шеей. Определённо, Кукла когда-то решила покраситься в зелёный, который через какое-то время смылся, а она просто забила.

Словно почуяв затылком, что Игорь пристально рассматривает её, Кукла сказала Ксюше:

– Я буду с чабрецом, – после чего обернулась через плечо и одарила Игоря пронзительным серьёзным взглядом.

Её ресницы выглядели тяжёлыми, толстыми и липкими, щедро накрашенные густой чёрной тушью. В тёмном макияже очень выразительно выглядели глаза Куклы. Игорь Икончиков подумал, что она ещё и в линзах, когда заметил, что радужка глаз у неё блеснула глубоко-фиолетовым – ведь не бывает у людей таких глаз. «Боюсь представить, насколько она уёбищная без всего этого», – усмехнулся про себя Игорь, а потом вспомнил про чай и сказал:

– Мне – зелёный!

Ксюша поставила на стол три чашки, предварительно извлечённые из-под завалов в мойке и помытые, затем раскидала чайные пакетики, как будто раздавала карты. Причём – Игорю она бросила так опасливо, даже брезгливо. Он взял пакетик в руки, рассмотрел, поморщился и спросил:

– А есть не с жасмином?

Ксюша шумно выдохнула, вырвала пакетик из его рук и поменяла на другой. Затем, разлив всем кипяток, села на место и обратилась к Кукле:

– Извини, я знаю, ты любишь заварку в чайнике, но у нас только в пакетиках.

– Ничего страшного! – улыбнулась та.

Шуршали вскрываемые чайные пакетики.

Игорь поставил на стол эмалированную чашку с недопитым коньяком, признавшись себе, что это слишком крепкий напиток для него, и принялся полоскать в кипятке набухающий пакетик. Характерно запахло зелёным чаем. Кукла потянула носом и сказала:

– Аромат зелёного чая очень хорошо звучал бы как один из центральных в композиции с амброй, мускусом, кедром, мускатным орехом, сандаловым деревом и жасмином…

– Любишь духи? – поинтересовался Игорь Икончиков.

Кукла покосилась на него, сморщила нос.

– Я парфюмер.

– М-м, неплохо, – хмыкнул Игорь, поджав губы.

– А ты – кто? – строго спросила Ксюша.

– Допустим – никто, – усмехнулся Игорь.

Ксюша в очередной раз смерила его взглядом, затем посмотрела на кота, до сих пор сидевшего на коленях у Куклы и явно не намеревавшегося никуда от неё уходить.

– Это видно. И, похоже, из хорошего в тебе – только кот.

– Так и есть, – не без толики горечи согласился Игорь. – Я думал, тебе и он не понравился.

Ксюша протянула руку и кончиком пальца почесала мирно спящего Тихона за ухом, от чего в нём завёлся мурчащий моторчик.

– Я люблю кошек, но ведь у кого-то здесь может быть аллергия!

– Пока никто не жаловался.

Кукла тоже гладила кота.

– Как его зовут? – поинтересовалась она.

– Тихон.

Зыбкая белая маска её лица изошлась складками и микроскопическими трещинками от улыбки.

– Забавно, – хихикнула Кукла. – Так зовут моего брата. Сообщу ему, что отыскала его тёзку.

Она достала телефон и сфотографировала свернувшегося у себя на коленях кота.

– Если твоего брата зовут Тихон, то мне страшно подумать, как твоё имя, – сказал Игорь, и на нём сошлись недовольные и обиженные взгляды двух пар глаз.

– Как хорошо, что мне пофиг, как зовут тебя, – вступила Ксюша, закатывая глаза, – потому что таких, как ты, моя прабабушка называла Граф-Свистулькин.

Игорь фыркнул.

– Ты кринжовая. Я думал, твоя подруга тут самая кринжовая – но нет…

Ксюша поджала губы в тонкую полоску и свирепо рыкнула. Игорь Икончиков холодно смотрел на неё, а на его лице победно играла наглая усмешка.

– Придурок! – вскричала Ксюша, резко поднялась из-за стола – и в Игоря плеснуло что-то горячее.

Заметив резкое движение, он только успел рефлекторно прикрыться рукой. Его волосы намокли, осели, с них теплое потекло по лбу. Намокла рука, уголок воротника, плечо пиджака, потекло за ухо, по шее. Рядом на стол шмякнулся размокший чайный пакетик и жалко испустил вокруг себя коричневатую лужицу.

– Ебанутая, – констатировал Игорь, одним глазом опасливо выглядывая из-за растопыренных пальцев.

Всполошённый Тишка, на которого тоже попало несколько капель чая, спрыгнул на пол и брезгливо отряхнулся, сел и принялся истерично вылизывать спину. Кукла встала и так же возмущённо отряхивала с колен лёгкие серые шерстинки.

– Я ищу Семёна – и вы оба нахер сваливаете отсюда! И вашей ноги здесь больше не будет! – пригрозила Ксюша, а затем обратилась к Кукле: – Пойдём.

Ксюша вышла, а Кукла замешкалась. Игорь снял пиджак и сидел, брезгливо воздев руки и оглядывая свой зелёный жилет и смешную гавайскую рубашку, как вдруг заметил протянутую к нему руку с полотенцем. В глянцевом покрытии острых ноготков размножалось его зыбкое искажённое отражение.

– На, – послышался над ним голос Куклы, который был бы нежным, не будь таким сиплым.

Игорь Икончиков вырвал из её рук полотенце и буркнул в ответ:

– Спасибо.

Он не видел последующего выражения лица Куклы, заметил только, что она скрестила на груди руки, а когда заговорила – понял, что она улыбнулась:

– О, ты знаешь какие-то добрые слова. Рада слышать.

Игорь поднял на неё дикие глаза и проскрежетал что-то сквозь зубы. Кукла склонилась к нему, обдав своим густым терпким запахом, коснулась кончиками пальцев его лица, кажется, слегка царапнув щёку. Её аметистовые глаза из темнот теней пристально осматривали Игоря, а сама она приговаривала:

– Надеюсь, чай был не очень горячий. Вроде, ожогов нет.

Игорь отметил, что у неё кончики пальцев мягкие и нежные. И вообще – то, что она так беззастенчиво прикоснулась к нему, так близко наклонилась, было очень напряжённо и интимно.

А Кукла так же неожиданно выпрямилась и снова скрестила на груди тонкие руки. Промокнув лоб и вытирая молочно-белым вафельным полотенцем руки, Игорь проворчал:

– Твоей подруге не помешали бы курсы по управлению гневом.

Кукла приподняла и изогнула одну бровь.

– Тебе – тоже.

– Я хотя бы не обливаю людей кипятком!

– Справедливо, – согласилась Кукла. – Но ты всё равно очень некрасиво себя ведёшь: заявляешься в чужой дом без приглашения и хамишь хозяйке.

Уголок вафельного полотенца легко скользнул вдоль взбухшей жилки на кисти Игоря. Он отбросил полотенце на стол, выпрямил спину, поднял лицо и серьёзно посмотрел на Куклу.

– Дом… – повторил он, с каким-то пренебрежением. – Она может в любой момент выставить меня отсюда, и у неё всё равно останется дом. А мне приходится периодически кочевать по каким-то впискам, чтобы просто не оставаться на улице.

– Это не повод, – спокойно возразила Кукла и больше ничего не сказала, но в её глазах Игорь как будто прочитал надменное: «С твоим характером – я не удивлена, что тебя выставили из родного дома».

Игорь подобрал Тихона на руки, прижал к груди. Покорный кот не вырывался, только замурчал и начал ласково тереться щеками о его рубашку. Острым кончиком носа Игорь, как ребёнок с игрушкой, уткнулся в шерсть коту, и тихо попросил Куклу:

– Сядь, пожалуйста.

Ему было тревожно, что она стояла над ним. В её тени как будто было особо холодно.

Кукла опустилась на выдвинутую табуретку, на которой ещё недавно сидела и спокойно пила чай. Её длинная рука, нежно звенящая бубенцами, протянулась и прикоснулась к колену Игоря Икончикова, обтянутому прочной джинсовой тканью. Прикосновения ему были непривычны, чужды – и Игорь двинул коленом, чтобы стряхнуть её руку. Обречённо вздохнули колокольчики, и острые кончики черных ноготков шкрябнули по грубым нитяным переплетениям.

– Не надо меня трогать, – попросил Игорь. – Я не люблю.

Кукла обеими руками обхватила чашку с чаем и поднесла к губам.

– Прости. А я не люблю, когда обижают моих подруг.

– Понимаю, – закивал Игорь Икончиков, потрясая упругими кудрями.

– Почему у тебя нет дома?

Тихон выскользнул из рук хозяина. Игорь упёр локти в колени, уронил лицо в ладони и завертел головой. Через секунду он замер, исподволь поглядел на Куклу и тяжело вздохнул.

– Мать… Как бы, это не совсем так, то есть – я не бомж. У меня есть дом, был… Но мне лучше туда не возвращаться. Конечно, мы вернёмся туда, но потом придётся опять уйти – пока я не закончу учёбу и не смогу найти работу и своё жильё.