Дело Уоллеса

Он свернул с освещенной Смитдаун-роуд на Вулвертон-стрит. Улица погрузилась в неестественную, гнетущую тишину. Окна соседних домов – №33, №31 – были темными, глухими прямоугольниками. Редкие фонари боролись с туманом и косыми струями дождя, их свет рассеивался в мутной дымке, создавая жуткие, движущиеся тени. Он бежал по левой стороне улицы, как всегда, ближе к тротуару своего дома. Сердце гнало кровь вихрем, дыхание рвалось хриплыми рывками. Его дом, №29, должен был появиться вот-вот, за следующим силуэтом.

21:35. Он промчался мимо темного фасада дома №31. Впереди, сквозь серую завесу дождя и тумана, должен был вырисовываться знакомый контур его крыльца, силуэт калитки. Он прибавил шаг, почти спотыкаясь о мокрый асфальт, готовый увидеть теплый свет в гостиной или кухне, любой признак жизни. Еще несколько шагов. И вдруг…

Что-то было не так.

Его бег замедлился сам собой, ноги стали тяжелыми. Еще шаг. И еще. Потом он остановился как вкопанный, замер на мокром тротуаре, в двадцати ярдах от своего крыльца. Сердце в груди сначала сжалось, замерло, а потом ударило с такой бешеной силой, что кровь оглушительно загудела в висках. Он не мог оторвать глаз от дома.

Глава Четвертая: Последний День Джулии. 20 января 1931 год

Тишина, наступившая после ухода Уильяма, была не просто отсутствием звука. Это была плотная, почти осязаемая субстанция, заполнившая каждый уголок дома на Кромвель-стрит, 29. Джулия Уоллес, оставшаяся в постели наверху, ощущала ее как физическую тяжесть, давящую на грудь, смешивающуюся с привычной, но от этого не менее мучительной болью в спине и глухим гулом в голове.

Утро (7:45 – 12:00)

Она лежала, прислушиваясь к отдающимся в стенах звукам его утренней рутины внизу: глухой стук крышки плиты, скрип крана, звон посуды. Знакомые, годами отлаженные звуки, которые сегодня казались особенно гулкими и… чужими. Ей не хотелось вставать. Тело, измученное хроническим нефритом, отказывалось подчиняться. Каждое движение отзывалось резью в пояснице, тошнотой, головокружением. Отеки на ногах и руках делали кожу тугой, болезненной. Лекарства – микстуры, таблетки в пузырьках на тумбочке – приносили лишь временное, смутное облегчение, оставляя во рту горькое послевкусие безнадежности.

Она допила остывший чай, который Уильям принес. Тоста почти не тронула – аппетита не было, да и жевать было больно. Взгляд упал на окно. Запотевшее стекло, серое небо, капли дождя, медленно сползающие вниз. Картина, повторяющаяся изо дня в день. Как и эта боль. Как и это одиночество.

Воспоминание всплыло неожиданно, ярко и болезненно:

Солнечный свет, льющийся в окна большого, шумного дома в Честере. Она, Джулия Торнли (Julia Thornley), молодая, полная сил и каких-то смутных надежд. Голоса брата Джозефа (Joseph Thornley), такого же энергичного, целеустремленного, почти властного, и сестры Клары (Clara). Споры за обеденным столом о политике, о новых веяниях, о будущем. Отец, солидный коммерсант, снисходительно улыбающийся их пылу. Мать, тихая, всегда немного озабоченная. Ощущение принадлежности, крепкой семьи. Запах воска, свежеиспеченного хлеба, отцовского табака.Потом… Уильям. Уильям Уоллес. Интеллигентный, сдержанный, непохожий на шумных поклонников ее брата. Он казался островком спокойствия, ума, надежности. Его увлечение наукой, музыкой – это было так… достойно. Она видела в нем выход из провинциального Честера, путь к другой, более утонченной жизни. Джозеф не одобрял. "Он же нищий, Джулия! Страховой агент! Что он может тебе дать? У него нет будущего! Он тебя засушит!" Голос брата звучал в памяти резко, презрительно. Она не послушалась. Гордость? Упрямство? Или иллюзия любви? Она выбрала Уильяма и уехала с ним в Ливерпуль. Разрыв с братом был окончательным, жестоким. Письма от Клары приходили редко и были полны натянутой вежливости. Связь с семьей оборвалась. Отец умер, оставив наследство, о котором она узнала лишь по слухам – Джозеф распорядился всем. Мать угасла вскоре после. Она осталась одна. С Уильямом.

Джулия сглотнула комок в горле. "Он же нищий… Что он может тебе дать?" Джозеф оказался прав в главном. Не в деньгах дело. А в этом… вечном холоде. В этой вежливой отстраненности. В этих раздельных спальнях. В этих годах, прожитых рядом, но не вместе. В этой болезни, которая превратила ее в обузу. И детей не было. Пустота. Были ли счастливые моменты? Наверное. Но сейчас, в этой серой тишине, сквозь туман боли, они казались призрачными, нереальными.

Другое воспоминание, темное, стыдное, всплыло, как масляное пятно на воде:Ранние годы в Ливерпуле. Уильям много работал. Она молода, здорова, скучает. Легкий флирт? Невинные встречи? Или больше? Она пыталась вытеснить это из памяти. Имена, лица стерлись. Но осталось чувство – острое, запретное, давно забытое возбуждение. И потом – страх. Страх, что Уильям узнает. Страх скандала, позора, окончательного краха и без того хрупкой жизни. Она загнала это глубоко внутрь. Никогда, ни словом, ни намеком. Но иногда, особенно в последние годы, в моменты особой слабости, этот страх возвращался. Туманным, неконкретным ужасом. Как будто прошлое могло вырваться наружу и добить ее. "Он знает? Догадывается?" – проносилось в голове. Нет, Уильям был слишком погружен в свои шахматы, химию, отчеты. Он не замечал. Или не хотел замечать. Но страх жил своей жизнью, сливаясь со страхом перед болезнью, перед нищетой, перед будущим.

Она вздрогнула от резкого приступа боли в спине. Слезы выступили на глазах. Отчаяние накатило волной. Зачем все это? Этот брак, эта жизнь, эта медленная агония в чужом, холодном городе? Ради чего? Она сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Нужно было отвлечься. Хотя бы встать, умыться. С огромным усилием она сползла с кровати, опираясь на тумбочку. Голова закружилась. Она постояла, пока волна тошноты не отступила, затем медленно, шаг за шагом, пошла в ванную комнату в конце коридора.

Полдень (12:30 – 13:15)

Звонок в дверь раздался неожиданно громко, заставив Джулию вздрогнуть. Она сидела на краю кровати, едва держась на ногах, и пыталась собраться с силами, чтобы спуститься на кухню к обеду, который оставил Уильям. Кто это? Уильям? Нет, слишком рано. Почтальон? Ее сердце забилось быстрее. Страх, иррациональный и острый, сжал горло.

Джулия медленно спустилась по лестнице, цепляясь за перила. Каждая ступенька давалась с трудом. Она подошла к двери, не открывая ее. «Кто там?» – спросила она, стараясь, чтобы голос не дрожал. «Это я, Джулия! Флоренс! Флоренс Джонстон!» – раздался бодрый, чуть пронзительный голос соседки.

Джулия выдохнула, почувствовав, как напряжение немного спало. Она отодвинула задвижку и открыла дверь. На пороге стояла румяная от холода миссис Джонстон в теплом пальто и шерстяной шапочке с корзинкой в руке. Ее лицо расплылось в улыбке, слишком широкой и оживленной для этого серого дня.

«Добрый день, Джулия, дорогая! Я как раз мимо шла и подумала заглянуть, узнать, как вы. Уильям говорил, что вы неважно себя чувствуете», – сказала Флоренс, шагнув в прихожую без приглашения и оглядываясь. «Ох и сыро же на улице! Прямо до костей пробирает!»

Джулия слабо улыбнулась в ответ, чувствуя себя еще более изможденной рядом с этой энергичной соседкой. «Да, Флоренс, спасибо, что зашли. Я… не очень. Спина опять», – она махнула рукой в сторону гостиной. «Проходите, пожалуйста. Только извините, я не успела прибраться…»

«Да что вы, дорогая! Не беспокойтесь!» – Флоренс сбросила пальто на вешалку без помощи и направилась в гостиную. «Главное – о вас позаботиться! Я вам куриного бульона принесла. Наш Гарольд вчера свежую птицу принес, так я с утра сварила. Самый наваристый!» Она поставила небольшую кастрюльку, завернутую в полотенце, на столик в гостиной. «Вам сейчас же подогреть? Выпейте, сил прибавится!»

Подтекст висел в воздухе, неловкий:

"Я выполняю свой соседский долг. Я добрая. Я принесла еду больной"."Я знаю, что Уильям ушел, а ты здесь одна и беспомощная"."Я вижу, как ты плохо выглядишь, и мне одновременно жалко тебя и… любопытно"."Я сплетница, и этот визит – возможность что-то узнать, что потом можно будет обсудить с другими соседками".

«Спасибо, Флоренс, это очень мило», – сказала Джулия, опускаясь в своё кресло у камина. Её лицо выглядело бледным и уставшим, а гостиная оставалась неубранной. – «Я позже, наверное. Сейчас не могу. Тошнит немного».

«Ох, бедняжка!» – Флоренс присела на диван напротив. Её глаза внимательно скользили по лицу Джулии, осматривая комнату и останавливаясь на малейших деталях. – «Лекарства принимаете? Уильям заботится о вас?»

«Да, да, конечно. Уильям… он на работе», – ответила Джулия, чувствуя необходимость как-то объяснить своё одиночество.

«Ах да, конечно! Вечно он по делам!» – Флоренс кивнула с преувеличенным пониманием. – «Наш-то тоже на работе с утра пропал, неизвестно где. Тяжёлые времена, каждому нужно работать».

Она замолчала, затем, понизив голос доверительно: – «А вы слышали, Джулия? Вчера на Элм-авеню ограбили старика Томаса! Средь бела дня! Дверь выбили, старика чуть не убили, деньги забрали! Полиция ничего не может поймать!»

«Ограбили?» – переспросила Джулия, её голос звучал слабо. – «На нашей улице?»

«Нет-нет, слава Богу, пока не у нас! Но в двух шагах! Вы только представьте!» – Флоренс махнула рукой в сторону окна, её лицо выражало тревогу. – «Вот я и думаю: сидите тут одна, больная… что, если? Страшно же! Вы дверь-то на замок запираете? Уильям вас одну оставляет?»

«Да… да, конечно. И заднюю тоже. Уильям велел», – ответила Джулия, чувствуя себя виноватой и слабой под этим пристальным взглядом.

«Правильно, правильно!» – кивнула Флоренс. – «В наше время лучше перебдеть. Я вам бульон оставлю на кухне. Подогрейте, когда захотите. Или я могу сейчас…»

«Нет, нет, Флоренс, не беспокойтесь!» – Джулия поспешно встала, давая понять, что визит пора заканчивать. Её голова раскалывалась, и ей нужно было снова лечь. – «Я сама потом. Спасибо вам огромное. Вы очень добры».

«Ладно, ладно, дорогая! Не буду вас утомлять!» – Флоренс встала с дивана, её голос звучал бодро. – «Вы отдыхайте! Главное – не волнуйтесь! Дверь на задвижку!»

Она направилась в прихожую, натягивая пальто. – «Если что нужно – стучите в стенку или в окно! Мы рядом!»

«Спасибо, Флоренс», – повторила Джулия, держась за дверной косяк. – «До свидания».

Флоренс Джонстон вышла на улицу, её фигура растворилась в серой мгле. Джулия медленно закрыла дверь, задвинула щеколду и для верности зацепила цепочку.

(13:15 – 15:30)

Она не пошла на кухню. Бульон Флоренс, стоявший там, вызывал тошноту. Она с трудом поднялась наверх, снова легла в постель. Боль в спине усилилась, пульсируя в такт ударам сердца. Мысли путались.

Образ брата Джозефа снова возник перед глазами. Не молодого и пылкого, а каким она представляла его сейчас – солидного, преуспевающего, уверенного в себе. Живущего в их старом доме в Честере, распоряжающегося отцовским наследством. Считающего ее неудачницей, выбросившей жизнь на ветер. "Я же тебе говорил, Джулия". Его голос звучал в голове с ледяной ясностью. Он был прав. Она проиграла.Потом всплыли другие лица из прошлого Ливерпуля. Смутные, без имен. Вечеринки. Шепот в полутьме. Прикосновения, которые когда-то казались волнующими, а теперь вызывали лишь стыд и страх. "А что, если кто-то помнит? Что, если кто-то расскажет? Уильяму? Соседям?" Она представляла себе шепот за спиной: "Слышали про миссис Уоллес? Да, ту, больную… А в молодости-то она…" Страх перед разоблачением, перед позором парализовал. Он был иррационален – прошло столько лет! – но в ее нынешнем состоянии слабости и зависимости он казался реальной угрозой.И поверх этого – свежий страх, навеянный Флоренс. Ограбление. Всего в нескольких улицах. Старик, оставшийся один. Его могли убить. Она одна. Больная. Беззащитная. Дверь… Она вспомнила, что после ухода Уильяма днем она не проверяла заднюю дверь! Он проверял утром, но вдруг…?

Паника, острая и холодная, схватила ее за горло. Она села на кровати. Нужно было проверить. Сейчас же. С огромным усилием, превозмогая боль и головокружение, она снова спустилась вниз. Прошла по коридору мимо кухни, к задней двери. Дернула ручку. Заперто. Задвижка на месте. Она прислонилась лбом к холодной деревянной панели, пытаясь успокоить бешеный стук сердца. "Все в порядке. Заперто. Уильям проверил". Но чувство уязвимости не уходило. Она вспомнила о деньгах.

В спальне, под матрасом своей кровати, в старом носке, лежали их небольшие сбережения – несколько фунтов стерлингов, отложенные на черный день. Сумма смехотворная в случае настоящей беды, но для них – значительная. Уильям знал, где они. Она подошла к кровати, приподняла тяжелый матрас, нащупала спрятанный сверток. Деньги были на месте. Но это знание не принесло облегчения. Наоборот. Эти несколько фунтов казались магнитом для беды. Если воры вломились к старику Томасу, они могут вломиться и сюда. И найдут. И… Она содрогнулась.

Она опустила матрас, медленно вернулась в гостиную. Села в свое кресло. Тишина снова сгустилась вокруг, но теперь она была наполнена не просто одиночеством, а ожиданием беды. Каждый скрип дома, каждый шум с улицы заставлял ее вздрагивать. Она вспомнила рассказ Уильяма о странном звонке в клуб. "Куалтро". Несуществующий адрес. Зачем? Зачем кому-то заманивать Уильяма так далеко вечером? Просто ошибка? Или что-то… зловещее? Эта мысль, туманная и пугающая, присоединилась к общему хору ее страхов. Мир за стенами дома казался враждебным, полным невидимых угроз.

(15:30 – 18:00)

Боль и усталость взяли верх. Тревога, выматывающая, как физическая боль, постепенно сменилась апатией. Она снова поднялась наверх, легла. Лекарства подействовали, погружая ее в тяжелую, беспокойную дремоту. Сны были обрывками: лицо брата Джозефа, искаженное гневом; темная фигура, крадущаяся по саду к задней двери; Уильям, уходящий в туман и не оглядывающийся; она сама, молодая и здоровая, смеющаяся на какой-то вечеринке, а потом вдруг понимающая, что все смотрят на нее с осуждением…

Она проснулась от собственного стона. В доме было почти темно. Сумерки сгустились за окном. Где-то внизу гулко капал кран на кухне – Уильям забыл его плотно закрыть утром. Кап-кап-кап. Этот монотонный звук резал нервы, вгрызался в сознание. Было холодно. Она натянула на себя плед, но дрожь шла изнутри. Где Уильям? Он должен был быть уже здесь? Нет, он говорил, что поедет к этому Куалтро… вернется поздно. Значит, еще долго.

Она лежала, прислушиваясь к каплям воды и тиканью часов в гостиной внизу. Звуки сливались в жутковатую, навязчивую мелодию одиночества и угасания. Страхи отступили, сменившись глухой, всепоглощающей тоской. Жизнь казалась бессмысленной цепью страданий и разочарований. Честер, семья, молодость – все это было так далеко, как будто в другой жизни. А здесь, в этой темной комнате, в этом холодном городе, в этом теле, изъеденном болезнью, оставалась только боль и ожидание конца. Какого конца? Она боялась думать об этом. Но мысль о том, что все это когда-нибудь прекратится, приносила мрачное утешение.

Вспомнился снова Уильям. Его спокойное, сосредоточенное лицо за микроскопом. Звук скрипки, который она так редко слышала в последние годы. Его вежливый, ровный голос: "Как ты себя чувствуешь сегодня, Джулия?" Была ли между ними хоть капля настоящей теплоты? Или это всегда была лишь видимость, прикрывающая пустоту? Она снова увидела его уходящую спину сегодня утром. Без поцелуя. Без прикосновения. Только формальные слова. "Было ли это хоть что-то? Или я просто потратила свою жизнь?" Вопрос повис в темноте без ответа.

(18:00 – 19:00)

Внезапно ее поразила мысль: а что, если Уильям не вернется? Что, если с ним что-то случилось? Или… что, если этот странный звонок был ловушкой и для него? Паника, мгновенная и леденящая, снова пронзила ее. Она встала, накинула халат. Нужно было спуститься. Посмотреть в окно. Может, он уже идет? Она спустилась в гостиную, подошла к окну, отодвинула тяжелую портьеру. Улица была погружена в темноту и туман. Фонари светили тусклыми, размытыми пятнами. Ни души. Только мокрая брусчатка да силуэты домов напротив. Где-то далеко проехала машина, ее звук быстро затих.

Она стояла у окна, прижав лоб к холодному стеклу. Страх за Уильяма смешивался со страхом за себя. Одиночество в этом большом, темном доме стало невыносимым. Каждый шорох казался шагом на лестнице. Каждый скрип – звуком открывающейся двери. Она подумала о деньгах под матрасом. Глупость. Но она снова пошла наверх, достала сверток, спустилась. Куда их спрятать надежнее? Буфет в гостиной? Нет, первое место, где будут искать. Камин? Слишком очевидно. Она засунула сверток глубоко за книги в нижней полке книжного шкафа. Глупо. Но это дало ей минутное ощущение контроля.

Она вернулась к окну. Туман сгущался. Становилось все страшнее. Она вспомнила наставление Уильяма: "Дверь на задвижку, никому не открывай". Она подошла к парадной двери. Проверила щеколду. Задвинула ее до упора. Потом, после секунды колебаний, зацепила и тонкую цепочку. Теперь дверь можно было открыть лишь на маленькую щель. "Так безопаснее", – подумала она. Хотя что могла сделать эта цепочка против решительного мужчины?

Ей нужно было лечь. Силы окончательно покидали ее. Она погасила свет в гостиной (экономили на электричестве) и медленно, шаг за шагом, держась за стены и перила, поднялась наверх. Снова легла в постель. На тумбочке тикали ее маленькие часики. Кап-кап-кап с кухни доносилось снизу. И тиканье часов. Кап… тик… кап… тик… Этот звуковой фон стал саундтреком ее ожидания. Ожидания Уильяма? Или ожидания чего-то другого? Она не знала. Она закрыла глаза, пытаясь заглушить страхи, но они витали в темноте, как летучие мыши.

Последняя мысль перед тем, как тяжелый, медикаментозный сон снова начал окутывать ее: "Почему он оставил меня одну? Почему я всегда одна?"

Она не услышала, как внизу, в тишине дома, где-то между 18:30 и 19:00, тихо щелкнула задняя дверь. Задвижка была бесшумно отодвинута ловкой рукой с улицы через почтовый прорезь с помощью проволоки или тонкой пластины – метод, известный домушникам. Дверь открылась, впуская в дом не только струю холодного, туманного воздуха, но и чью-то бесшумную тень. Тень, которая знала, что Уильяма нет дома. И что Джулия лежит беспомощная наверху.

Ее последний день одиночества закончился. Начался ее последний час.

Глава Пятая: Кровь на Каминной Решетке. 20 января 1931 года, 20:45 – 22:30.

(20:45)

Ледяной холод, пропитанный туманом и дождем, въелся сквозь мокрое пальто и костюм Уильяма Уоллеса, пока он шел от трамвайной остановки на Мэтер-авеню к своему дому на Кромвель-стрит. Туман висел такой плотной, слепой пеленой, что редкие фонари светили лишь жалкими, размытыми желтыми пятнами высоко над землей, не достигая тротуара. Его ноги, измотанные часами бесплодных блужданий по Менлав-авеню, отяжелели еще больше под гнетом провала и нарастающей, как ледяная волна, тревоги за Джулию. Он кусал губу, злясь на себя – потратил вечер, силы, деньги на трамваи, поддавшись на дурацкую уловку с несуществующим адресом, оставив больную, хрупкую жену одну в этот кромешный мрак. Всплыли слова миссис Фаррелл утром: "Осторожнее, мистер Уоллес, грабят теперь в белый день". Он не был осторожен. Он попался.

Он свернул на Кромвель-стрит. Знакомые силуэты домов угадывались с трудом. Его шаги замедлились по мере приближения к №29. Он поднял глаза. Окна гостиной на первом этаже – темные. Окно их спальни наверху – темное. Полная, глухая чернота. Это было необычно. Даже если Джулия легла спать рано, она всегда оставляла тусклый ночник на лестничной площадке или маленькую лампу в гостиной – из экономии, но и чтобы не шарить впотьмах, если ей ночью понадобится встать. Эта абсолютная, неестественная темнота насторожила его мгновенно, как удар током. Что-то не так.

Он подошел к парадной двери. Его рука в мокрой перчатке судорожно порылась в кармане пальто, нащупала связку ключей. Пальцы, закоченевшие от холода, с трудом нашли знакомый рифленый ключ от входной двери. Он вставил его в замок "Йель". Ключ провернулся легко, с привычным щелчком. Он нажал на холодную латунную ручку вниз, ожидая, что дверь подастся. Она не поддалась. Упёрлась во что-то твердое изнутри. Он нажал сильнее, плечом. Ничего. Дверь была заперта изнутри. На верхнюю задвижку. Или на нижнюю щеколду. Или на обе. Твердо. Намеренно.

(20:46 – 20:50)

Первой реакцией была раздраженная досада. "Опять Джулия перестраховывается," – пронеслось в голове автоматически. Она всегда боялась грабителей. Но мысль умерла, не успев сформироваться, смытая леденящим валом чистого страха. Она знала, что он вернется поздно. Она никогда, никогда не запирала дверь изнутри на засов, зная, что ему придется стучать и будить ее. Это было против всех их негласных договоренностей за годы брака. Против ее привычек, особенно сейчас, когда она слаба и больна. Каждая клетка его тела кричала: Что-то не так. Что-то страшно не так. Сердце Уоллеса не просто забилось чаще – оно колотилось о ребра, как пойманная птица, перехватывая дыхание.

"Джулия!" – его голос, неестественно громкий, рванул тишину улицы. Кулак в мокрой перчатке глухо ударил в дерево двери. Бум! Звук был приглушен сырым воздухом и казался жалким. – "Джулия! Это я, Уильям! Открой дверь!"Тишина. Густая, тяжелая, зловещая. Ни шороха шагов на лестнице внутри, ни скрипа половиц, ни сонного оклика. Только его собственное прерывистое, хриплое дыхание и бешеный стук крови в ушах.

"Джулия! Проснись! Открой дверь, ради Бога!" – Он забарабанил сильнее, отчаяннее, уже не кулаком, а всей ладонью, ударяя ребром руки по твердой древесине. Бам-бам-бам!Страх сжимал горло стальным обручем, голос сорвался на визгливую ноту. – "Джулия! Отвечай! Слышишь меня?!"

Ничего. Абсолютная, мертвенная тишина из-за двери. Туман, как холодные, влажные пальцы, обволакивал его лицо, залезал за воротник. Мысли метались, сталкиваясь в панике: Упала? Стало плохо? Не слышит из-за дождя? Но почему тогда дверь заперта? Заперта изнутри… Или… Его охватила волна чистой, неконтролируемой паники. Воспоминание о бледном лице миссис Фаррелл, ее слова об ограблениях, слились с его собственным вечерним кошмаром на Менлав-авеню и этой жуткой, всепоглощающей тишиной за дверью. Ловушка. Ее часть. Он отпрянул от двери, как от раскаленного металла, озираясь по сторонам в слепом ужасе. Темные окна соседних домов смотрели на него пустыми глазницами. Туман плыл по пустынной улице. Нужна помощь. Сейчас же.

(20:50 – 21:00)

Ближайший проблеск света в кромешной тьме улицы горел в окне гостиной соседнего дома, №27. Уоллес почти бросился бежать туда, спотыкаясь на мокром, скользком тротуаре, портфель мешал ему, бил по ноге. Он влетел в крошечный палисадник, нащупал в темноте кнопку звонка у двери и стал нажимать на нее отчаянно, раз за разом, не переставая. Звонок трещал непрерывно где-то внутри. Сердце бешено колотилось.

Через несколько мучительных секунд дверь распахнулась. На пороге стоял Джон Джонстон, сосед, муж Флоренс. Он был без пиджака, в жилете и подтяжках, крепкого телосложения, лицо выражало удивление и мгновенно сменившуюся настороженность. За его плечом виднелась испуганная фигура самой Флоренс Джонстон, в домашнем халате.

"Мистер Уоллес?" – удивленно и озабоченно произнес Джонстон, вглядываясь в его мокрое, перекошенное страхом лицо. – "Боже правый, что случилось? Вы выглядите…"

"Джон! Флоренс!" – перебил его Уоллес, его голос дрожал, срывался на хрип, слова вылетали пулеметной очередью. – "Помогите! Ради всего святого, помогите! Я не могу попасть домой! Дверь заперта изнутри! На засов! Джулия не открывает! Она не отвечает! Я стучу, кричу… Ничего! Ни звука! Я боюсь… с ней что-то ужасное случилось! Вы же знаете, она больна, слаба… одна весь вечер… Я… я должен попасть внутрь!"

Флоренс ахнула, прикрыв рот рукой, глаза расширились от ужаса. Джонстон нахмурился, его взгляд стал жестким, деловым.

"Спокойно, Уоллес, возьмите себя в руки," – приказал он властно, уже поворачиваясь назад в прихожую и на ходу натягивая пиджак, который схватил с вешалки. – "Флоренс, останься тут. Мы с мистером Уоллесом идем к нему. Может, она упала, не может подойти к двери. Или не слышит. Дверь заперта на засов, говорите? Странно… Очень странно. Ладно, пойдемте, пойдемте скорее!"

Трое мужчин (Флоренс осталась в дверях своего дома, вцепившись в косяк, ее лицо было белым от тревоги) быстрым шагом, почти бегом, вернулись к темному фасаду №29. Уоллес снова судорожно вставил ключ, провернул его – замок щелкнул. Он нажал на ручку изо всех сил – дверь упорно не подавалась. "Видите?!" – его голос был полон отчаяния.

Джонстон отстранил его. "Дайте-ка я." Он громко, твердо постучал костяшками кулака в дверь, затем прижал ухо к холодному дереву, слушая."Миссис Уоллес! Джулия! Это Джон Джонстон, сосед! Откройте, пожалуйста! С вами все в порядке? Отзовись, Джулия!"Тишина. Даже сквозь толстую дверь чувствовалась абсолютная, зловещая тишина внутри дома. Ни шороха, ни стона, ни шагов.