Дело Уоллеса

Следующей была мисс Пеннингтон, бывшая коллега Джулии по урокам музыки. Она сидела строго, чашку не касалась.

"Джулия была… сдержанной. Последние годы. Будто огонек в ней погас. С учениками ласкова, но сама… замкнута."

"А с мистером Уоллесом? Общие интересы?" – спросил Мэсси.

"Музыку он не понимал. Шахматы – ее не интересовали. Миры разные. Жили… параллельно." Она поправила воротничок. "До замужества… она была другой. В Честере. Очень живая. Пели, смеялись… Были слухи…"Мэсси поднял взгляд от блокнота.

"Слухи?"

Мисс Пеннингтон нахмурилась.

"О поклоннике. Серьезном. Но… не сложилось. А за Уильяма вышла… Загадка. Могла бы и получше устроиться." Она замолчала, давая понять, что тема исчерпана.

На углу улицы Мэсси застал старого мистера Эддисона, копавшегося в саду под дождем. Тот оперся на лопату.

"Уоллесы? Давно их знаю. Уильям – тихий, правильный. Джулия… милая, но с характером. В молодости, в Честере… репутация была… бурная, скажем так. Не плохая! Но… оживленная." Он хитро подмигнул. "Может, поэтому за тихоню Уильяма вышла? Остепениться? Но искру-то не спрячешь. Скучно ей с ним было, поди. По пианино лупила – тоска выходила."

Последними были супруги Грин, жившие на улице с момента постройки домов. Их гостиная пахла нафталином и стариной.

"Они не ссорились, инспектор, – сказала миссис Грин. – Но и не любили, по-моему. Два островка в одном доме. Он – в своем мире цифр и шахмат. Она – в нотах. Редко за обедом вместе сидели. Ни ругани, ни смеха. Тишина. Мертвая тишина."Мистер Грин кивнул, стуча трубкой о пепельницу.

"Ага. Как будто договорились терпеть друг друга. До поры."

Мэсси вернулся в участок, устало опустив плечи. На столе его ждал блокнот, открытый на чистой странице. Он задумчиво провел пальцем по краю бумаги, словно собираясь с мыслями, а затем решительно написал заголовок: "Мотив: Отношения". Под заголовком он начал перечислять пункты, каждый из которых был словно маленьким камешком в мозаике, складывающейся в общую картину:

"Холодный, отстраненный брак. Они жили вместе, но их отношения напоминали соседство по квартире. Никаких разговоров по душам, никаких совместных вечеров. Только редкие, вымученные улыбки за ужином. Это было похоже на привычку, а не на любовь."

"Отсутствие общих интересов, совместного времяпрепровождения. Джулия любила музыку, играла на гитаре, но это не находило отклика в сердце её мужа. Он предпочитал спорт, книги и тихие вечера дома. Их миры словно вращались в разных плоскостях, не пересекаясь."

"Отсутствие проявлений привязанности на людях. На работе, в компании друзей, они держались друг от друга на расстоянии. Это было странно для тех, кто знал их много лет. Куда исчезла та теплота, которая когда-то была между ними?"

"Погруженность Джулии в музыку. Возможно, это была попытка найти утешение, заполнить пустоту в душе. Но что, если эта страсть была лишь маской, за которой скрывалась неудовлетворенность?"

"Слухи о "бурном" прошлом Джулии в Честере. До переезда в этот тихий городок её имя было связано с громкими вечеринками, но здесь она вела себя как примерная жена. Контраст был разительным, и это вызывало вопросы."

"Слухи о "серьезном" поклоннике до брака. Говорят, у Джулии был мужчина, который любил её до безумия. Но она выбрала другого. Возможно, этот выбор до сих пор терзал её, вызывая сомнения в правильности принятого решения."

"Версия о браке как попытке "остепениться". Джулия и её муж поженились, чтобы "успокоить" родителей, соседей, общество. Но что, если это была лишь иллюзия, и на самом деле брак оказался неудачей?"

Мэсси закрыл блокнот и откинулся на спинку кресла. Эти пункты были лишь началом. Впереди его ждали долгие часы, проведенные за изучением документов, разговорами с людьми, попытками сложить все кусочки пазла в единую картину. Но уже сейчас он чувствовал, что этот случай будет непростым. Слишком много вопросов, слишком мало ответов.

Мэсси отложил карандаш. Он не любил слухи. Но картина складывалась: не любовь, а сосуществование. Возможно, тягостное для обоих. Для Джулии – особенно, если верить намекам о ее ярком прошлом. Идеальная почва для ревности, раздражения, накопленной обиды. Еще один мотив для Уильяма Уоллеса обретал форму – психологическую. Холод в доме мог перерасти в смертельный удар.

Джозеф Торнли стоял у ворот дома №29, его фигура была резким силуэтом на фоне полицейской ленты. Он наблюдал, как Мэсси выходит. Их взгляды встретились.

"Инспектор Мэсси. Надеюсь, обыск принес что-то… значимое?" – спросил Джозеф, его тон был ровным, но в нем чувствовалось напряжение.

"Работа продолжается, мистер Торнли, – нейтрально ответил Мэсси, не останавливаясь.

"Она знала, – вдруг четко прозвучало за его спиной. Мэсси обернулся. Джозеф смотрел на него прямо, его лицо было суровым. – Она знала мое мнение. Знала! Я предупреждалее. Говорил: Уильям… не даст тебе того, чего ты заслуживаешь. Не ту жизнь. Не ту… стабильность. Не тот уровень." Каждое слово падало, как камень. – "Из-за этого… мы сильно поссорились. Очень сильно. Она была упряма. Слепа. Последние годы…" Он сделал микроскопическую паузу. "…контакт был холодным. Формальным. И вот…" Его рука небрежно указала на запертый дом. Голос стал ледяным. – "…к чему это привело."

Мэсси слушал молча. Его лицо не дрогнуло. Он лишь слегка кивнул, когда Джозеф закончил.

"Благодарю за информацию, мистер Торнли. Это… учтено. Доброго дня."

Он повернулся и пошел по улице, не оглядываясь. В его блокноте, в разделе "Мотив: Отношения", добавилась новая, лаконичная запись: "Брат Дж.Т.: Серьезный конфликт с сестрой из-за неодобрения брака с У.У. Холодные отношения в последние годы. Упрёк в 'несостоятельности' У.У." Рядом – сухой щелчок карандаша, ставящего точку. Ядовитое перо Джозефа Торнли сработало безотказно, вписав еще один мрачный штрих в портрет Уильяма Уоллеса. Дождь зашуршал сильнее, смывая с тротуара последние следы, но не стирая ядовитых слов.

Дождь стучал по крыше жестяного навеса над входом в участок, когда Мэсси, застегивая пальто, столкнулся с Джозефом Торнли лицом к лицу. Тот стоял неподвижно, его тяжелый чемодан у ног, словно корень, проросший из мокрого асфальта.

"Инспектор Мэсси," – голос Джозефа был гладким, как отполированный камень. – "Я надеялся застать инспектора Голдмана. Но, возможно, вы сможете дать хоть какую-то ясность? Ожидание… изматывает семью."

Мэсси встретил его холодный, оценивающий взгляд своим привычным, непроницаемым.

"Расследование активно ведется по всем направлениям, мистер Торнли. Каждый аспект изучается." – Его ответ был стандартным щитом.

Джозеф вздохнул, звук был похож на шипение пара. Он отвел взгляд, уставившись куда-то за спину Мэсси, в серую мглу улицы.

"Ясность… – повторил он, и в его тоне появилась горькая нота, тщательно дозированная. – Инспектор, вы, как человек, копающий глубоко, наверняка видите картину. Видите несоответствие."

Он сделал паузу, давая словам осесть. Мэсси молчал, его рука с блокнотом оставалась в кармане пальто.

"Джулия… – Джозеф произнес имя сестры с внезапной, почти болезненной нежностью, которая тут же сменилась жесткостью. – У нее были возможности. В Честере. Реальные. Человек… с положением, связями, перспективой дать ей все, чего она заслуживала. Стабильность. Уважение. Уровень." – Каждое слово подчеркивало пропасть. – "Но она выбрала его. Уильяма. Ослепла. И этот выбор… – голос Джозефа понизился до опасного шепота, – …он не просто разбил мои надежды за нее. Он разбил нас. Нашу семью. Из-за него… из-за ее упрямства в защите этого… союза… мы с сестрой стали чужими. Серьезный разлад, инспектор. Годы холодности, редкие, вымученные письма. Я предупреждал ее! Говорил, к чему это приведет! К чему ведет жизнь с человеком, который не может дать ей ничего, кроме… скудости?" – Он резко оборвал себя, будто с трудом сдерживая волну горечи. – "И вот… – его жест в сторону участка, где сидел Уоллес, был красноречивее слов, – …к чему это привело. Она не заслужила этого конца. Ни конца. Ни мужа."

Мэсси не шелохнулся. Его лицо оставалось маской профессиональной сдержанности. Только глубоко в глазах, за непроницаемым стеклом его взгляда, мелькнула тень – не сочувствия к Джозефу, а холодной оценки манипуляции.

"Принято к сведению, мистер Торнли. Благодарю вас за откровенность," – произнес он ровным, лишенным эмоций тоном. – "Это, несомненно, добавит контекста. Доброго дня." – Он кивнул, минимально вежливо, и шагнул в сторону, намереваясь обойти Джозефа.

Ядовито. Точно и ядовито. Мэсси чувствовал липкую паутину намеков, опутывающую Уоллеса. Каждое слово Торнли было рассчитано, отточено, как лезвие, и направлено в одно место: виновность зятя. Вбрасывает. Четко и в цель. Финансы, холод в браке, а теперь и разбитая семья из-за него… Все работает на мотив. Он не верил Торнли на слово – слишком уж гладко ложилась эта картина вины. Но игнорировать нельзя. Информация была слишком значимой, слишком разрушительной для Уоллеса, чтобы ее не зафиксировать. И слишком выгодной для следствия, жаждущего мотива.

Не останавливаясь и не оглядываясь на застывшую под дождем фигуру Джозефа, Мэсси достал из кармана блокнот и карандаш. На ходу, под стук каблуков по мокрому тротуару, он открыл его на странице с заголовком "Мотив: Отношения". Ниже последней записи он вывел четкими, немного угловатыми буквами:

Дж. Торнли (брат): Отверг "возможности" Д. в Честере (статус, перспектива) ради У.У. ("скудость", "несостоятельность"). Серьезный семейный разлад из-за У.У. Холодность с сестрой в последние годы. Открыто предупреждал Д. о негативных последствиях выбора У.У. ("говорил, к чему приведет").

Он щелкнул карандашом, убрал блокнот. Дождь хлестал по лицу. В голове звучали слова Торнли: "К чему это привело". Мотив был собран, как пазл. Осталось найти неоспоримое доказательство. И тень Честера знала это, подбрасывая дрова в огонь.

Кабинет Мэсси утопал в вечерних сумерках. Лишь одинокая лампа, стоявшая на краю стола, робко освещала пространство вокруг, отбрасывая желтый круг света на бумаги, которые плотным ковром покрывали поверхность. Воздух был густым, словно пропитан пылью и табачным дымом, который, казалось, висел в комнате, как тяжелый занавес. Мэсси сидел в тени, откинувшись на спинку кресла, и его круглое лицо, освещенное лишь тусклым светом, выглядело непроницаемым, словно высеченным из камня.

Перед ним лежали три аккуратные стопки документов, каждая из которых была как отдельная история, написанная невидимой рукой. Первая стопка, помеченная словом "Финансы", содержала страховой полис на сто фунтов, выгодоприобретателем которого значился Уильям Герберт Уоллес. Среди бумаг также находились неоплаченные счета с красными пометками, письмо от домовладельца, в котором четко говорилось о просрочке, и выписка о зарплате Уоллеса, которая составляла три фунта в неделю. Но самое главное – это были его собственные расчеты, которые ясно показывали хроническую нехватку средств. Деньги, казалось, были главным мотивом, толкавшим его на преступление. Смерть жены могла стать решением финансовых проблем, и выгода была прямой, документально подтвержденной.

Вторая стопка, озаглавленная "Отношения", состояла из записей допросов соседей. Фразы были подчеркнуты, словно Мэсси пытался найти в них скрытые смыслы. "Как соседи по квартире", "Ни тепла", "Жили параллельно", "Тишина. Мертвая тишина" – все эти слова говорили о холоде и отсутствии близости между супругами. Слухи о бурном прошлом Джулии в Честере и о ее серьезном поклоннике добавляли масла в огонь. Версия о браке как попытке "остепениться" казалась нелепой в свете этих фактов. Мотив здесь был очевиден: холод, неудовлетворенность, возможная ревность и желание избавиться от "обузы". Психологический тупик, который требовал выхода.

Третья стопка, озаглавленная "Внешний Фактор", содержала блокнот с записью его разговора с братом Джозефом Торнли. Слова Джозефа выделялись четко, как будто он хотел, чтобы они врезались в память. "Отверг 'возможности'… ради У.У. ('скудость')… Серьезный семейный разлад из-за У.У.... Холодность с сестрой… Предупреждал Д. ('говорил, к чему приведет')". Эти слова звучали как пророчество, которое сбылось самым страшным образом. Мотив был ясен: конфликт. Уоллес стал разрушительницей семьи, источником раздора и горя.

Его взгляд медленно скользил от одной стопки документов к другой, словно он пытался собрать из них картину, скрытую за завесой тайн. Эти стопки были как части мрачного, многослойного пазла, который он пытался сложить.

В первой стопке лежали бумаги, связанные с финансами. В них отражались бесконечные счета, неоплаченные кредиты и растущие долги. Мэсси перелистывал страницы, чувствуя, как его сердце сжимается от тревоги. В этой стопке он нашёл ответ на вопрос, который давно мучил его: почему его клиент, казалось, обречён на финансовую катастрофу. Но за этим скрывалось нечто большее.

Вторая стопка содержала документы, касающиеся брака. В них были письма, фотографии и свидетельства, раскрывающие мрачные стороны семейной жизни клиента. Холодные, отстранённые отношения, редкие встречи, наполненные напряжением и недосказанностью. В этих бумагах Мэсси нашёл ключ к пониманию того, что его клиент живёт в тени прошлого, которое не отпускает его.

Третья стопка была самой тяжёлой. В ней лежали свидетельства о семейных разногласиях, письма, в которых брат клиента выражал свою "правоту" и претензии на наследство. В этих документах Мэсси увидел, как семейные узы, которые должны были быть крепкими, превратились в источник боли и раздора.

Он взял карандаш и постучал им по столу, пытаясь собрать все мысли в единое целое. Тиканье настенных часов в коридоре, казалось, стало громче, словно оно вторило его внутренним размышлениям. Мэсси чувствовал, как все три мотива переплетаются, усиливая друг друга, создавая сложную и тревожную картину.

Он закрыл глаза, пытаясь представить, каково это – жить в мире, где каждый шаг может стать роковым, где финансовая нестабильность, семейные конфликты и тени прошлого сливаются в единый поток отчаяния. В этот момент он понял, что его клиент не просто нуждается в юридической помощи – ему нужна поддержка, понимание и, возможно, шанс на искупление.

Мэсси открыл глаза и посмотрел на стопки документов, которые теперь казались ему не просто бумагами, а живыми свидетелями чьей-то трагедии. Он знал, что впереди его ждёт долгая и сложная работа, но был готов принять этот вызов. В конце концов, именно такие дела и делали его жизнь интересной и значимой.

"Мотивы есть. Веские. Логичные. Каркас для обвинения готов."

Его взгляд, медленно скользил по краю стола, где в строгом порядке лежали документы. Он словно не торопился, но каждая деталь была для него важна. Первым его внимание привлек лист с распечатанными показаниями миссис Гловер. Она описывала, как видела Уоллеса у двери, взволнованного и обеспокоенного. В её словах была неуверенность, но он знал, что даже малейшая деталь может оказаться ключевой.

Рядом лежала злополучная записка "Куальтро". Её почерк был небрежным, но каждая буква говорила о спешке и скрытности. Он перевернул лист, пытаясь найти хоть что-то необычное, но ничего не заметил. Эта записка была как загадка, которую он ещё не разгадал.

Следующий документ – отчет о неподтвержденном алиби Кремо. Продавец мог ошибиться во времени, но это не означало, что Кремо виновен. Он знал, что алиби – это всегда слабое место в любом деле, и сейчас ему предстояло разобраться, насколько оно действительно слабое.

И, наконец, пустая графа: "Экспертиза почерка записки – ОЖИДАЕТСЯ". Эта надпись была как маяк в тумане, напоминая ему, что ещё многое предстоит сделать. Экспертиза могла подтвердить или опровергнуть его подозрения, но пока он оставался в неведении.

Он взял в руки последний документ и снова перечитал показания миссис Гловер. Её слова звучали как тихий шепот, но он знал, что за этим шепотом скрывается что-то большее. Возможно, именно здесь он найдёт ключ к разгадке.

Мэсси медленно положил карандаш, его пальцы замерли на гладкой поверхности стола. Мысль, четкая, как удар молота, пронзила его сознание: "Но где доказательства? Настоящие? Все это –" он обвел рукой вокруг себя, "– лишь фон. Обстоятельства. Давление. Но не связь Уоллеса с убийством той ночью. Гловер? Ненадежна. Кремо? Сомнителен. Записка? Пока всего лишь бумажка. Нужно что-то осязаемое. Что привяжет его к месту и времени. Или к орудию. Или…"

Его рука, словно по собственной воле, потянулась к краю стола. Пальцы скользнули по шершавой поверхности копии записки "Куальтро". Он поднял листок, и тусклый свет лампы осветил кривые, неровные строчки: "Мистер Уоллес: Куальтро. Завтра в 7:30. Восток."

Мэсси вглядывался в эти буквы, не пытаясь проникнуть в их смысл – он давно понял его. Его взгляд сосредоточился на форме, нажиме, наклоне каждой закорючки. Глаза сузились до узких щелочек, и в этот момент его пронзила внезапная, звенящая мысль: "А что, если…"

Он не успел закончить мысль даже про себя. Вопрос повис в душном воздухе кабинета, тяжелый, как камень, и полный новых возможностей. "Что, если ключ не в том, что написано, а в том, как? Что, если ответ скрыт в этих линиях чернил?"

Мэсси аккуратно положил записку поверх стопки листов с мотивами. Она легла, как крышка, закрывая все остальное. Он закрыл толстую папку с делом, и глухой стук обложки прозвучал как окончательный приговор текущему этапу.

"Давление растет. Голдман рвется в бой. Торнли давит. Все кричит о мотивах. Но без этого… – его взгляд снова скользнул по записке, "…все здание обвинения рассыплется в песок. Завтра. С утра. Начну отсюда."

Он медленно поднялся, выключил лампу. Кабинет погрузился в глубокую, почти осязаемую темноту. Лишь контур папки "УОЛЛЕС" и белесый прямоугольник записки "Куальтро" слабо выделялись в сумраке. В последний раз рука Мэсси легла на папку, а его неподвижный взгляд устремился в темноту, где единственной зацепкой мерцали кривые строчки приглашения на смерть.

Глава Одиннадцатая Клуб и Звонивший

Дверь шахматного клуба «Ливерпульский Капитан» скрипнула, впуская Мэсси и Голдмана. Густой запах старого дерева, табака и пыли встретил их, но привычная тишина концентрации была мертва. Ее заменил низкий гул взволнованных голосов и нервный стук фигур, переставляемых без смысла. За столами сидели мужчины – большей частью пожилые, в потертых пиджаках или жилетах. Их лица были напряжены, взгляды скользили по входящим полицейским, затем быстро отводились. Шепотки затихали, когда Мэсси и Голдман проходили вглубь, к кабинету секретаря, но тут же возобновлялись, как ропот прибоя.

"Все как на иголках," – пробурчал Голдман, сбрасывая мокрое пальто на вешалку в тесном кабинете секретаря. На столе – гора бумаг, шахматные часы, потрепанная книга регистраций. – "Чувствуют, что костьми лягут за своего агента."Мэсси кивнул, молча оценивая обстановку. Его круглое лицо оставалось непроницаемым.

"Начнем с мистера Битти," – сказал он тихо, открывая блокнот. – "Он принял звонок."

Первым вошел Уолтер Битти. Низенький, лысеющий, он нервно теребил воротник рубашки. Его глаза метались между Мэсси и мрачно наблюдающим Голдманом.

"Мистер Битти," – начал Мэсси, указывая на стул. Голдман прислонился к стеллажу с кубками, скрестив руки. – "Понедельник вечером. Вы были в клубе?"

"Да, инспектор, был," – голос Битти дрожал.

"Опишите момент звонка. Точное время?"

"Без… без десяти семь, инспектор. Я уверен. Только что началась партия у окна…"

"Звонивший. Голос?"

"Мужской, инспектор. Спокойный. Немного… глуховатый? Или, может, плохая связь."

"Возраст? Акцент?"

"Трудно сказать… Взрослый. Акцента вроде не было. Обычный."

"Что он сказал? Дословно."Битти зажмурился, стараясь вспомнить.

"Он сказал: 'Это шахматный клуб? Я хочу оставить сообщение для мистера Уоллеса'."

"И?"

"Я сказал: 'Слушаю'. А он… 'Скажите ему: завтра вечером в семь тридцать. Куальтро. Он поймет'. Вот так."

"Только 'Куальтро'? Ничего больше? 'Восток'? 'Р. М. Куальтро'?" – Мэсси смотрел неотрывно.

"Нет, инспектор. Только 'Куальтро'. И 'завтра вечером в семь тридцать'. Точно."

"Вы переспросили? Имя? Куда?"

"Я сказал: 'Кто передает?' А он… он просто положил трубку. Щелк – и обрыв."

"Фоновые шумы? Что-то слышали?"Битти покачал головой.

"Ничего. Тишина. Как будто из будки звонил."

"Кому вы сразу передали сообщение?"

"Мистеру Маккалли. Он сидел ближе всех к телефону. Сказал: 'Биллу, тебе звонок. Какое-то Куальтро на завтра, пол восьмого'."

"Реакция Уоллеса?"

"Он… удивился. Сказал что-то вроде: 'Куальтро? Странно… Ладно, спасибо'. И продолжил игру. Обычным был."

Следующим был Джон Маккалли. Крупный, с седой щеткой усов, он держался увереннее, но пальцы нервно барабанили по колену.

"Мистер Маккалли. Вы передали сообщение Уоллесу?"

"Да. Слово в слово, как Битти сказал."

"Уоллес удивился?"

"Да. Поморщился. Сказал: 'Не знаю никакого Куальтро. Странно'. Но виду особого не подал. Занялся своими делами."

"Он часто получал такие звонки? Сообщения о встречах через клуб?"

"Нет. Никогда. Работа – работа, личное – личное. Это было… необычно."

"Кто в клубе знал его график точно? Что он будет в понедельник?"Маккалли задумался.

"Ну… все знали, что понедельник – его вечер сбора взносов. Он редко пропускал. Но точно… Не знаю. Мог сказать кому-то лично, что придет."

"Близкие друзья у него здесь были? Доверенные лица?"

"Уильям? – Маккалли усмехнулся без веселья. – Он был… сам по себе. Вежливый, играл крепко, но душу не открывал. Близких? Не припомню."

"Конфликты? С кем-то ссорился? Долги?"

"В клубе? – Маккалли махнул рукой. – Споры за доской – да. Но серьезных ссор? Долгов? Нет. Он аккуратный был. Тихий."

Третьим вызвали секретаря клуба, мистера Кершоу. Сухой, как пергамент, он сидел выпрямившись.

"График дежурств мистера Уоллеса, мистер Кершоу? Где вывешивался?"

"Вот здесь, инспектор," – Кершоу ткнул пальцем в застекленное объявление на стене коридора, видимое из кабинета. – "Расписание на месяц. Понедельник: У. Уоллес, 18:30 – 20:30. Его часы."

"Мог его кто-то изменить? Подделать?"

"Нет. Только я вношу изменения. Исходник – у меня." – Он похлопал по книге регистраций.

"Кто мог видеть это расписание в понедельник? До звонка?"

"Любой, кто заходил в клуб. Оно на виду."

"А кто заходил дошести вечера? До прихода Уоллеса?"Кершоу нахмурился, листая регистрационную книгу.

"Мистер Пэрри… мистер Хьюм… мистер Грин… Вот, записались между пятью и шестью." – Он показал запись. – "Но видели ли они расписание? Не знаю. Оно висит. Могли увидеть."

"Был ли кто-то особеннозаинтересован в графике Уоллеса в последнее время? Спрашивал?"Кершоу покачал головой.

"Нет. График стабильный. Все знали."

Допросы тянулись. Каждый член клуба, бывший в тот понедельник, проходил через кабинет. Показания о звонке множились мелкими нестыковками:

"Битти сказал, звонок был в 6:50!" – утверждал один.

"Звонивший представился! 'Мистер Куальтро'!" – клялся другой (Битти и Маккалли это отрицали).

"Уоллес не просто удивился, он побледнел!" – говорил третий (Маккалли отрицал).

Но главное вырисовывалось четко: звонивший знал график Уоллеса. Он знал, что в понедельник, около семи вечера, Уоллес будет в клубе. Это знание резко сужало круг: либо кто-то из самого клуба (или его близкий знакомый), либо тот, кто мог легко это расписание увидеть или узнать. Нервозность в зале нарастала. Игроки перестали даже делать вид игры. Они молча сидели, избегая взглядов друг друга. Тень подозрения, брошенная Мэсси, разделила их. "Свои" вдруг стали потенциальными врагами. Воздух в "Ливерпульском Капитане" стал густым и тяжелым, как перед грозой. И где-то за его пределами, в сыром ливерпульском тумане, маячила другая тень – тень Честера, наблюдающая и ждущая.

Кабинет секретаря клуба "Ливерпульский Капитан" был тесным. Мэсси сидел за столом, блокнот открыт, карандаш наготове. Голдман мрачно наблюдал из угла, прислонившись к стеллажу с потускневшими кубками. Перед Мэсси, нервно ерзая на стуле, сидел Уолтер Битти.

"Мистер Битти," – начал Мэсси, голос ровный, без давления, но не допускающий уклонений. – "Кто конкретно находился в клубе в понедельник вечером, между без четверти семь и половиной восьмого?"Битти заморгал, перебирая в памяти лица.

"Я… Маккалли… Кершоу за своим столом… Уоллес, конечно… Эванс… Пэрри… Хьюм у окна… Кажется, все. Шестеро или семеро нас было."

"Точно Пэрри был?" – уточнил Мэсси, делая пометку. Ричард Гордон Пэрри – молодой, амбициозный член клуба, уже попадал в поле зрения.

"Да, да, Пэрри. Он ушел пораньше."

"Хорошо. Теперь о звонке. Вы его приняли?"

"Да, инспектор. Телефон в коридоре. Я ближе всех сидел."