Оракул боли

Генная оптимизация (ГРТ): последний рубеж. Футуристическая, чудовищно дорогая, полулегальная процедура где-то в сингапурской лаборатории. «Коррекция экспрессии», «увеличение нейропластичности». На словах – панацея. В документах – туманные формулировки и отказ от ответственности. Она подсчитывала стоимость: продать квартиру? Машину? Всю жизнь? И… шанс 10% на успех? 5%? А если «Эффект Оракула» съест ее раньше, чем подействует терапия?

Торг был изматывающим, унизительным и бесплодным. Каждая дверь надежды захлопывалась перед ее носом, оставляя лишь щель, в которую требовалось просунуть пачку денег и остатки достоинства. Рациональность ее врачебного ума кричала: «Шарлатанство!». Но отчаяние пациента, ее отчаяние, шептало: «А вдруг?»

Подполье «Знающих».

Чтобы не сойти с ума в одиночку, Елена осторожно ступила в мир таких же, как она. Сообщества «Знающих». Виртуальные форумы, зашифрованные чаты, офлайн-встречи в нейтральных кафе под вывеской «Группы взаимопомощи». Она надеялась найти понимание, советы, может быть, тайные лазейки. Нашла – бездну отчаяния и циничный рынок человеческой надежды.

Разрушенные семьи: Женщина лет сорока, прогноз Хантингтона, рассказывала, как муж увез детей к родителям «на время адаптации». Не вернулся. Присылал деньги. Молчание. Молодой парень с прогнозом БАС показывал фото: он и девушка на фоне Эйфелевой башни. «Мечтали съездить. Успели. Теперь она боится моего прикосновения. Говорит, чувствует, как я умираю». Люди теряли работу, друзей, любовь задолго до симптомов. Социальная смерть шла впереди физической.

Одержимость «Успеть»: это был лейтмотив. Жестокий, неистовый. Мужчина с прогнозом Альцгеймера записывал видео-послания для будущего сына, которого еще не зачал. «Чтобы он знал меня умным». Девушка с прогнозом рака груди удалила обе железы «на всякий случай». Бросилась в путешествия на последние деньги, фотографируясь у всех достопримечательностей с натянутой улыбкой: «Хочу сказать, что жила!» Елена видела, как «успеть» превращалось в навязчивую идею, сжигающую настоящее в угоду будущему, которого могло и не быть. Или которое уже было отравлено знанием.

Рынок Отчаяния: Форумы кишели «спасителями». Продавцы «чудо-настоек» из гималайских трав (цена – ползарплаты). Гадалки, обещавшие «снять кармическое проклятие». «Ученые» -одиночки с «революционными» приборами для «биорезонансной коррекции генома». Елена, как врач, видела дилетантизм и ложь, но наблюдала, как люди, цепляясь за соломинку, отдавали последнее. Она попробовала вступить в спор с одним особенно агрессивным продавцом «квантового нейростабилизатора». В ответ получила волну ненависти: «Вы, врачи, и так нас убили своим „Прогнозом“! Не мешайте другим спасаться!» Ее трясло от бессильной ярости и стыда за профессию.

И вот он. Апофеоз отчаяния, который перевернул ее представление о «торге». Офлайн-встреча в полутемном зале библиотеки. Группа из восьми человек. Разные диагнозы, один ад. И он – Марк. Прогноз: БАС. Начало через 10 лет. Молодой, крепкий, с умными, безумно усталыми глазами.

Разговор шел по кругу: страх, гнев, безнадега, ложные надежды. Марк молчал. Потом вдруг встал. Голос его был спокоен, но в нем звенела сталь отчаяния.

– Вы все говорите «успеть». Успеть что? Любить? Путешествовать? Работать? – Он горько усмехнулся. – А я хочу успеть почувствовать. Настоящее. Контроль. Хотя бы на секунду.

Он поднял правую ногу, в кроссовке. И вдруг, с диким, сконцентрированным усилием, с силой ударил ею о тяжелый дубовый пьедестал статуи в углу зала.

Раздался глухой, кошмарный хруст. Звук ломающейся кости. Марк вскрикнул – не столько от боли, сколько от какого-то животного облегчения. Он рухнул на пол, схватившись за голень, которая уже неестественно выгибалась под тканью штанины. Лицо его было искажено гримасой, но в глазах… в глазах горел странный, безумный триумф.

– Видите? – он прошипел сквозь стиснутые зубы, пока люди вокруг застыли в ужасе. – Я решил! Я сделал! Это МОЯ боль! МОЙ перелом! Это не ОНО! Это Я! Я КОНТРОЛИРУЮ! Я УСПЕЛ!

Елена застыла. Весь воздух был выбит из легких. Она не видела сломанную ногу. Она видела сломанную душу. Торг достиг дна. Когда нет надежды избежать боли, навязанной будущим, человек создает свою боль сейчас. Контролируемую. Выбранную. Чтобы доказать себе, что он еще хозяин хоть чего-то в этом теле, обреченном на предательство. Это был не поступок. Это был вопль абсолютной, экзистенциальной потери. Успеть почувствовать себя хозяином до того, как болезнь отнимет и это.

В машине по дороге домой Елену вырвало. Она съехала на обочину, трясясь всем телом, слюна и желчь жгли горло. Запах «чудо-настойки», которую ей втюхали на форуме (травяной, с нотками дешевого спирта и лжи), смешивался с запахом рвоты и ее собственного пота страха. Образ Марка, ломающего себе ногу с этим безумным блеском триумфа в глазах, стоял перед ней ярче голограммы диагноза.

Торг кончился. Он привел ее не к спасению, а к краю пропасти, заваленной костылями ложных надежд и битым стеклом разрушенных жизней. Она видела, во что превращается человек, одержимый идеей «успеть» под дамокловым мечом «Прогноза». Видела, как «Эффект Оракула» калечит не только тела, но и души, заставляя их рваться на части в поисках иллюзии контроля.

Она купила бутылку воды на заправке, отпила, выплевывая противный привкус. Глядя в зеркало заднего вида, она видела не доктора Соколову. Она видела еще одну «Знающую». С тенью Хантингтона-Плюс в глазах и пустотой там, где раньше была ярость и надежда.

Лазеек не было. Терапии – иллюзия или грабеж. «Успеть» – ловушка, ведущая к саморазрушению, как у Марка, или к бессмысленной суете. Сообщества – болото отчаяния и циничного бизнеса.

Осталось только Отчаяние. Глухое, леденящее, бездонное. Как в палате Карины. Как в глазах Анны. Оно заполнило ее, вытеснив все. Она завела машину и поехала, не зная куда, просто чтобы двигаться, пока тело еще слушается. Но куда бежать от будущего, которое уже внутри? От знания, которое уже убивает ее заживо?

Торг окончен. Началось падение.

Глава 8: Эффект Оракула: Первые находки

Тьма отчаяния оказалась не такой беспросветной, как казалось. В ней, как в чернильном омуте, зародилось нечто новое – холодная, хищная ярость. Если «Прогноз» не просто предсказывал болезнь, а ускорял ее, значит, где-то должны были быть доказательства. И Елена решила их найти.

Тайный Анализ

Она больше не была просто врачом. Теперь она была исследователем, преступницей, партизанкой в белом халате.

Доступ к данным.

– Используя свои привилегии в «НейроВердикте», она пробралась в архив анонимизированных историй болезни.

– Искала случаи, где генетические риски были одинаковыми, но одни пациенты прошли «Прогноз», а другие – нет.

– Вычленяла тех, у кого диагнозы подтвердились позже.

Методология.

– Сравнивала сроки появления первых симптомов.

– Анализировала скорость прогрессирования.

– Считала смертность.

Работала ночами, в пустом кабинете, при свете монитора, который отбрасывал синеву на ее осунувшееся лицо. Каждый клик мыши, каждая открытая страница – шаг в запретную зону. Если бы ее поймали, лишили бы лицензии. А может, и хуже.

Шокирующие Результаты. Через неделю она получила первые цифры.

«Знающие» (прошли «Прогноз»), «Незнающие» (отказались)

У знающих – средний срок до первых симптомов 4,2 года (при прогнозе 7—10) Скорость прогрессирования (по шкалам тяжести) Высокая (ухудшение на 30% за год). Смертность в первые 5 лет после диагноза 22%

У незнающих – средний срок до первых симптомов 8,1 года. Скорость прогрессирования (по шкалам тяжести) Умеренная (15% за год). Смертность в первые 5 лет после диагноза 14%

Она перепроверила. И еще раз. Результаты не менялись.

Вывод: «Знающие» заболевали раньше, хуже и умирали чаще.

Механизм Проклятия

Елена углубилась в исследования.

Стресс как катализатор.

– Хронический стресс → выброс кортизола → подавление иммунитета → ускорение нейродегенерации.

– У «Знающих» уровень кортизола в среднем на 60% выше.

– У них чаще развивались психосоматические симптомы (параличи, слепота, боли) еще до начала болезни.

Самоисполняющееся пророчество.

– Пациент с прогнозом Паркинсона начинал чаще проверять тремор → невольно провоцировал микронапряжения мышц → ускорял развитие симптома.

– Человек с риском Альцгеймера постоянно тестировал память → тревога → реальные когнитивные сбои.

Социальная смерть.

– «Правило 90 дней» (увольнения, разводы) → депрессия → ускоренное течение болезни.

Живое Доказательство: Близнецы

И тут она нашла идеальный случай.

– Братья-близнецы, одинаковая мутация гена HTT (Хантингтон).

– Один прошел «Прогноз» в 30 лет (положительный, начало в 37—40).

– Второй отказался, узнал о риске только случайно в 35.

Сравнение в 36 лет:

– «Знающий»: уже явный тремор, депрессия, социальная изоляция.

– «Незнающий»: здоров, работает, лишь изредка замечает «нервозность».

Разница – не в генах. Разница – в знании.

Эффект Оракула

Теперь у нее было название для этого кошмара.

«Эффект Оракула» – когда само предсказание меняет будущее.

«Прогноз» не диагностировал болезнь. Он ее создавал.

Выбор

Елена откинулась в кресле. Монитор мерцал перед ней, как глаз киборга.

Она могла:

– Замолчать (но тогда она предавала всех, включая себя).

– Действовать (но «Вердикт» не простит удара по своей системе).

Она посмотрела на свои руки. Пока еще – ее руки.

Но если «Эффект Оракула» реален…

То ее болезнь уже началась.

И она должна успеть – не прожить последние годы, а разрушить систему, которая убивает людей знанием.

Глава 9: Лицом к лицу с собой

Зеркало в ванной стало ее врагом.

Елена стояла перед ним, вцепившись пальцами в край раковины, и всматривалась в свое отражение с болезненной, почти параноидальной тщательностью.

Асимметрия?

Она наклонилась ближе. Левый уголок губ чуть опущен? Она приподняла его пальцем – нет, так лучше. Правая бровь выше? Она моргнула, провела рукой по лицу, пытаясь сбросить напряжение. Но ощущение, что ее черты медленно сползают в хаос, не исчезало.

Походка.

В коридоре клиники она вдруг поймала себя на том, что идет, словно по палубе во время шторма – слишком осторожно, слишком сознательно. Неужели шатаюсь? Она остановилась, закрыла глаза, сделала шаг. Потом еще. Нормально? Или уже нет?

Каждый день начинался и заканчивался этим ритуалом самоосмотра. Она знала, что это безумие. Но знание не помогало.

Ночные Кошмары

Сон больше не был убежищем.

Она видела себя:

В инвалидном кресле, с перекошенным ртом, слюнявящей бессвязные звуки.

В палате «Вердикта», где врачи в масках (ее собственные коллеги!) холодно констатируют: «Прогноз был точным. Вы укладываетесь в срок».

Одинокую, в пустой квартире, где даже Алексей – лишь тень, исчезающая в дверном проеме со словами «Я не могу на это смотреть».

Она просыпалась с криком, в поту, с бешено колотящимся сердцем. Иногда – с непроизвольным подергиванием руки, которое заставляло ее в ужасе хвататься за запястье. Это оно? Началось?

Бессонница стала нормой. Она пила таблетки (прописанные себе же), но они приносили лишь тяжелый, мутный сон, после которого она чувствовала себя еще более разбитой.

Алексей: Пропасть между Мирами

Он вернулся из командировки, и все стало только хуже.

Алексей был «Незнающим». Он жил в другом мире – том, где будущее еще оставалось туманным, а не высеченным в синих буквах голограммы.

Он не понимал.

– «Ты же сама говорила, что у тебя еще лет семь. Давай просто… жить», – говорил он, обнимая ее.

Но его прикосновения теперь казались ей чужими. Он не чувствовал, как внутри нее уже гниет время.

Он раздражал.

Его привычки – громко чистить зубы, оставлять носки на полу, смеяться над глупыми шутками в телефоне – вдруг стали невыносимы. Как он может быть таким… обычным?

Он пытался помочь.

– «Давай съездим куда-нибудь. Отвлечешься».

– «Может, тебе к психологу?»

Каждое предложение било по больному. Он не верил ей. Он думал, что она сходит с ума.

Ссора

Она знала, что это неизбежно.

Повод был пустяковым – он забыл купить молоко. Но когда он сказал: «Да ладно, просто закажем доставку», что-то в ней сорвалось.

Ее голос стал резким, металлическим:

– «Тебе все равно, да? Тебе вообще наплевать, что я не могу нормально спать, есть, думать! Ты живешь, как будто ничего не случилось!»

Он отступил, лицо исказилось от недоумения:

– «Я просто предложил заказать молоко! Ты сама не понимаешь, как себя ведешь?»

Она кричала (и ненавидела себя за этот крик, но не могла остановиться):

– «Я ВИЖУ, КАК Я УМИРАЮ! КАЖДЫЙ ДЕНЬ! А ТЫ ГОВОРИШЬ ПРО МОЛОКО!»

Он замолчал. Потом сказал тихо, но каждое слово било как нож:

– «Ты не умираешь. Ты больна, но не телом. Ты зациклилась на этом „Прогнозе“. Ты сама себя убиваешь.»

Тишина после этих слов была хуже крика.

Она поняла: он никогда не примет ее правду. Для него «Эффект Оракула» – бред. Для нее – единственное объяснение тому, что с ней происходит.

Он вышел, хлопнув дверью. Она осталась одна. Перед зеркалом.

Заключение: Две Реальности

Ее реальность: болезнь уже здесь, в каждом спазме мышцы, в каждом кошмаре, в цифрах ее исследования.

Его реальность: она сходит с ума от страха, а «Вердикт» – просто точный диагностический инструмент.

Между этими мирами нет моста.

Она посмотрела в зеркало.

Кто ты?

– Врач, собирающий доказательства против системы? – Или пациентка, которая из-за стресса ускоряет свою болезнь?

Ответа не было.

Только отражение, которое с каждым днем казалось ей все более чужим.

Глава 10: Пациент зеркало: Анна

Центр «Вердикт» выглядел как всегда: стерильные белые стены, приглушенное освещение, невесомая тишина дорогих материалов. Елена шла по коридору к кабинету доктора Петровой – психотерапевта, специализирующейся на работе с «Знающими». Официально это называлось «адаптационной терапией». Елена знала настоящее название: обучение жить с приговором.

Она не планировала идти. Но после трех недель, проведенных в состоянии, близком к параноидальному, после ссоры с Алексеем и бессонных ночей, когда каждое подергивание мышцы казалось началом конца, она поняла – нужна помощь. Хотя бы чтобы понять, сходит ли она с ума или болезнь действительно уже началась.

В приемной сидела только одна пациентка.

Девушка – нет, женщина, примерно ее возраста – опиралась на элегантную трость. Темные волосы аккуратно подстрижены, легкий макияж не скрывал усталости в глазах. Одета дорого, но просто. На коленях лежала стопка журналов, которые она листала с механической точностью, словно считала страницы.

Елена села напротив и невольно стала наблюдать.

Каждые тридцать секунд левая рука женщины делала едва заметное движение – словно отмахивалась от невидимой мухи. Голова иногда слегка откидывалась назад, будто она прислушивалась к чему-то. Движения были мягкими, почти грациозными, но… неправильными.

Елена узнала болезнь.

«Хантингтон», – подумала она с ледяной ясностью врача.

Женщина подняла глаза – большие, печальные, с выражением, которое Елена видела у тяжелобольных: смесь достоинства и капитуляции.

– Вы доктор Соколова? – голос был тихим, чуть замедленным. – Я слышала, что вы… тоже получили результаты.

Елена кивнула. Не нашлось слов.

– Анна Волкова. – Женщина протянула руку. Рукопожатие было слабым, но уверенным. – Хантингтон-Плюс. Семь лет… ну, раньше было семь. Сейчас, наверное, пять с половиной.

Время между ними стало густым, как вода.

– У меня тоже, – выдавила Елена. – Хантингтон-Плюс. Семь лет.

Анна улыбнулась – грустно, но тепло.

– Сестры по несчастью. – Она отложила журналы. – Знаете, странно… До диагноза я боялась встретить кого-то с таким же приговором. Думала, это будет невыносимо. А теперь… – она замолчала. – Теперь рада. Есть кто-то, кто понимает.

Елена смотрела на трость.

– Симптомы уже начались?

– Да. – Анна проследила за ее взглядом. – Хотя по расчетам «Вердикта» до них еще пять лет. Но… – она слегка пожала плечами. – Мое тело, видимо, не умеет читать прогнозы.

В коридоре повисла тишина. Елена чувствовала, как внутри нее что-то сжимается.

– Когда это началось?

– Через год после теста. – Анна говорила спокойно, как о погоде. – Сначала просто… неловкость. Ронять вещи. Спотыкаться на ровном месте. Я списывала на стресс. – Она замолчала. – Потом равновесие стало хуже. А потом… – она показала на трость. – Эта подруга.

Елена почувствовала, как холод поднимается по позвоночнику.

– Врачи что говорят?

– Что это ранняя стадия. Что такое бывает. – В голосе Анны не было горечи – только усталость. – Что я должна готовиться.

Елена смотрела на нее и видела себя. Через год. Два. Пять.

– Работаете еще?

Анна покачала головой.

– Была финансовым аналитиком. «Была» – подходящее слово. – Она снова улыбнулась той же грустной улыбкой. – Сначала меня отстранили «временно» – из-за нарушений концентрации. Потом предложили «добровольно» уволиться. Для моего же блага, понимаете. Чтобы я могла «сосредоточиться на лечении».

– Семья?

– Была. – Анна повертела обручальное кольцо на пальце. – Муж продержался восемь месяцев после диагноза. Детей у нас не было… теперь я понимаю, что это к лучшему.

Елена слушала, и каждое слово резало, как лезвие.

– Он… не смог принять?

– Он пытался. – В голосе Анны не было осуждения. – Но представьте: вы женитесь на здоровой, успешной женщине, а через несколько лет смотрите, как она превращается в… это. – Она кивнула на свое отражение в зеркале напротив. – Он говорил, что любит меня. Но любил меня прежнюю.

Елена думала об Алексее. О том, как он отстранился после ее диагноза. О том, как он смотрит на нее теперь – с жалостью и страхом.

– А сейчас… как живете?

– Живу? – Анна задумалась. – Странное слово. Я… существую. Хожу к врачам. Принимаю препараты. Читаю о болезни – хотя зачем, не понимаю. – Она снова сделала то едва заметное движение рукой. – Иногда встречаюсь с такими же, как мы. Но большинство из них… они еще надеются. А я уже нет.

– Не надеетесь?

– На что? – Анна посмотрела на нее внимательно. – На чудо? На то, что «Прогноз» ошибся? На экспериментальные препараты?

Елена промолчала.

– Я прошла через все стадии, – продолжала Анна. – Отрицание, гнев, торг, депрессию. Теперь принятие. Знаете, что такое принятие? Это когда понимаешь: ты уже не живешь. Ты доживаешь. И главное – сделать это с достоинством.

Слова повисли в воздухе, тяжелые и окончательные.

– Но ведь еще пять лет…

– У кого? – Анна слегка наклонила голову. – У меня или у той женщины, которой я была до диагноза? – Она встала, опираясь на трость. – Анна Волкова умерла в кабинете «Вердикта» два года назад. То, что осталось… это просто процесс.

Елена смотрела, как Анна идет к двери кабинета доктора Петровой. Походка была осторожной, но без той театральной хрупкости, которую иногда демонстрируют больные. Скорее – рациональная осторожность человека, который знает возможности своего тела и не пытается их переоценить.

У двери Анна обернулась:

– Доктор Соколова? Один совет. Не тратьте время на поиски спасения. Его нет. Тратьте его на то, чтобы достойно принять неизбежное. Так легче. – Она улыбнулась. – И не слушайте тех, кто говорит «держитесь». Держаться не за что.

Дверь закрылась.

Елена осталась одна в приемной. Тишина была оглушающей.

Она смотрела на журналы, которые листала Анна. На ее месте. На трость, прислоненную к стене – она забыла ее.

«Не слушайте тех, кто говорит „держитесь“. Держаться не за что.»

Это было самое честное, что ей сказали с момента получения диагноза.

И самое страшное.

Потому что Анна была права. В ее глазах Елена видела свое будущее: спокойное, рациональное принятие собственного небытия. Человека, который перестал бороться не из слабости, а из мудрости.

Человека, который уже умер, но еще дышит.

Елена встала и взяла трость. Пошла к двери кабинета и негромко постучала.

– Анна? Вы забыли…

Дверь открылась. Анна смотрела на нее с тем же спокойным выражением.

– Не забыла. Оставила специально. – Она взяла трость. – Хотела посмотреть, принесете ли вы ее. Большинство отворачиваются. Не хотят касаться… этого.

– Почему?

– Потому что боятся. – Анна опиралась на трость. – Боятся увидеть свое будущее. А вы не испугались?

Елена честно ответила:

– Испугалась. Но… – она искала слова. – Но вы все еще человек. И я тоже пока что человек.

Анна кивнула.

– Пока что. – Она повернулась к доктору Петровой, ждавшей в кабинете. – Доктор, можно, я отменю сегодняшний сеанс? Мне кажется, я уже получила всю терапию, которая мне нужна.

Елена поняла: Анна была не просто пациентом с таким же диагнозом.

Она была зеркалом.

Зеркалом, в котором Елена увидела не симптомы болезни.

А цену капитуляции перед ней.

Когда Анна ушла, Елена долго сидела в приемной, думая о том, что принятие и сдача – не одно и то же.

И что пока она способна различать эти понятия, она еще жива.

Глава 11: Союзники в Тени

Елена понимала, что дальше действовать в одиночку невозможно. То, что она начала подозревать об «Эффекте Оракула», требовало не просто размышлений одинокого врача, а системного исследования. Но с кем можно было поделиться такими подозрениями? Коллеги по клинике смотрели на нее с нарастающим недоверием – ее собственный диагноз превращал любые сомнения в «Прогнозе» в симптом болезни.

Нужны были люди, которые могли видеть за пределами корпоративной мифологии «Вердикта». Те, кто по роду деятельности сталкивался с темной стороной знания будущего.

Андрей: Психолог в Мире Осколков

Доктор Андрей Морозов работал в центре психологической помощи «Знающим» – одном из тех заведений, которые расплодились вокруг «Вердикта» как грибы после дождя. Официально это называлось «адаптационной терапией». На деле – попыткой склеить разбитые души людей, получивших приговор.

Елена нашла его контакты в служебном справочнике – их центр сотрудничал с ее клиникой. Но встретились они случайно, в коридоре «Вердикта», где Андрей консультировал очередную жертву.

Мужчина лет сорока, с усталыми глазами и седеющими висками. Елена видела таких врачей – тех, кто слишком много времени проводил с чужой болью. Они говорили тихо, двигались осторожно, словно боялись разбудить дремлющие демоны.

– Доктор Соколова? – Андрей узнал ее по фотографии из медицинских изданий. – Слышал о вашем… исследовании. И о вашем диагнозе. Могу представить, каково это.

Елена замерла. В его голосе не было ни жалости, ни профессионального любопытства. Только понимание человека, который видел слишком много.

– А вы… – она осторожно подбирала слова, – замечали что-то странное в работе с «Знающими»?

Андрей оглянулся, убедился, что их никто не слышит.

– Пройдемтесь со мной.

Они вышли из здания и медленно пошли по скверу рядом с центром «Вердикт». Было тихо, только шуршали под ногами опавшие листья.

– Я работаю с «Знающими» три года, – начал Андрей. – За это время через мою практику прошло больше тысячи человек. Знаете, что меня больше всего поражает?

Елена молчала, ожидая.

– Скорость. Скорость, с которой они ломаются. – Голос Андрея стал жестче. – Классическая психология говорит: принятие неизбежности – процесс постепенный. Стадии горя, работа с отрицанием, поиск смысла… Но здесь – другое.

Он остановился, посмотрел на нее внимательно.

– У меня есть пациентка, Мария. Двадцать семь лет, диагноз – БАС, до первых симптомов восемь лет. Через полгода после получения прогноза у нее начались конверсионные расстройства – психогенные параличи. Сначала кисть левой руки на несколько часов, потом ноги. А недавно – полная потеря зрения на сутки.

Елена почувствовала знакомый холодок в груди.

– Органических причин нет?

– Никаких. Полное обследование. Но ее тело… оно как будто репетирует будущее. Готовится к тому, что должно случиться через годы.

Они шли молча. Потом Андрей добавил:

– У меня есть статистика. Неофициальная. Среди «Знающих» частота конверсионных расстройств в тридцать раз выше нормы. Психогенная слепота, параличи, потеря речи… Массовые психосоматические реакции, которые точно копируют симптомы их будущих болезней.

– Вы это кому-нибудь докладывали?

Андрей горько усмехнулся.

– Докладывал. В «Вердикт», в Минздрав. Знаете, что мне ответили? Что это нормальная реакция на стресс. Что нужно просто лучше готовить пациентов к получению диагноза. А один консультант прямо сказал: «Доктор Морозов, может, вам стоит пересмотреть методы работы? Не вы ли внушаете пациентам эти симптомы?»