bannerbanner
Оракул боли
Оракул боли

Полная версия

Оракул боли

Язык: Русский
Год издания: 2025
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 5

Оракул боли


Алексей Кирсанов

© Алексей Кирсанов, 2025


ISBN 978-5-0067-4694-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Алексей Кирсанов

ОРАКУЛ БОЛИ


Часть 1: Диагноз Будущего

Глава 1: Мир Вердикта

Стекло и сталь. Вечный полумрак, подсвеченный голубоватым сиянием экранов. Воздух клиники «НейроВердикт» был стерилен, лишен запахов, словно выморожен. Елена Соколова шла по коридору, ее шаги, отмеренные годами дисциплины, глухо отдавались на полированном полу. Через прозрачные стены кабинетов мелькали силуэты: люди сидели перед терминалами, лица напряжены, пальцы судорожно сжимали края стульев в ожидании Приговора. Или Дарующего Знание. Зависит от точки зрения.

Мир раскололся. Точнее, его расколол «Прогноз». Искусственный Интеллект корпорации «Вердикт», способный заглянуть в молекулярную пропасть будущего и извлечь оттуда диагноз с пугающей точностью в 99,9%. За пять, десять, пятнадцать лет до первых симптомов. Нейродегенерация. Рак. Приговор, вынесенный задолго до казни.

Общество разделилось на два непримиримых лагеря. «Знающие» – те, кто прошел сквозь холодное сияние сканеров «Прогноза». Они жили в особом измерении, отмеченном цифрой отсчета. Они составляли списки, рвали связи, бросались в омут рискованных терапий или гедонистического забвения, пытаясь «успеть». Их глаза, даже когда они смеялись, хранили тень пропасти. «Незнающие» – отстаивавшие священное право на неведение. Их клеймили безответственными, эгоистами, потенциальными бомбами замедленного действия. Им отказывали в страховках, их сторонились на корпоративах, их карьеры упирались в невидимую стену. «А вдруг?»

Доктор Елена Соколова была на стороне Знания. Рационального, холодного, дающего шанс подготовиться. Как невролог высочайшего класса, руководитель отдела двигательных расстройств в престижной клинике «НейроВердикт», она видела в «Прогнозе» не палача, а инструмент. Инструмент, позволяющий опередить болезнь, мобилизовать ресурсы, перестроить жизнь с минимальными потерями. Она сама рекомендовала его пациентам из групп риска. Убедительно, спокойно, с ледяной логикой, против которой трудно было возразить. Ее вера в прогностическую мощь ИИ была столь же твердой, как скальпель в ее умелых руках.

Сегодня ее ждал молодой пациент. Леонид Петров, 28 лет. Генетический скрининг показал повышенный риск ранней формы болезни Паркинсона. Елена назначила ему «Прогноз». Стандартная практика. Подтвердить угрозу, уточнить сроки, разработать превентивную стратегию. Леонид был успешным IT-специалистом, рациональным и, казалось, готовым к любому результату. Они обсуждали это на предварительной консультации. Он кивал, задавал точные вопросы о точности, возможных погрешностях, планах действий при положительном результате. Идеальный пациент для эры «Вердикта».

Елена вошла в кабинет пост-диагностического консультирования. Леонид уже сидел. Не в кресле напротив стола, а на самом краешке, сгорбившись. Его руки, обычно спокойно лежавшие на коленях или жестикулирующие при разговоре, были спрятаны под стол. Лицо бледное, восковое. Глаза широко открыты, зрачки чуть расширены, взгляд ускользал от Елены, блуждая по стерильным поверхностям комнаты.

«Леонид?» – мягко позвала Елена, занимая свое место. Ее голос, обычно такой ровный и властный в кабинете, прозвучал чуть тише.

Он вздрогнул, словно от удара током. Его голова резко повернулась к ней. «Д-доктор Соколова». Голос сорванный, хриплый.

«Вы получили результат «Прогноза». Елена открыла его электронную карту на своем планшете. Голограмма диагноза висела в воздухе между ними, холодными синими буквами: *Высокая вероятность (99.2%) развития ювенильной формы болезни Паркинсона. Ожидаемое начало симптомов: 36—38 лет. * Срок – почти десять лет. Время подготовиться.

Леонид не смотрел на голограмму. Он смотрел на свои руки, которые вдруг вынырнули из-под стола и легли перед ним на полированную поверхность. И начали дрожать. Не просто дрожать. Это был настоящий пароксизм – резкие, неконтролируемые, почти судорожные подергивания кистей и предплечий. Пальцы выбивали нервную дробь по пластику.

«Он… он сказал… через десять лет…» – прошептал Леонид. Его дыхание стало частым, поверхностным. «Ч-через десять лет…» Он попытался сжать кулаки, чтобы остановить дрожь, но мышцы не слушались. Тремор лишь усилился. «Почему… почему они… сейчас?» Его глаза, полные животного ужаса, впились в Елену. «Это… это ОНО? Уже? Но ведь… не должно! Не должно же!»

Первый тревожный звонок прозвенел не в ушах Елены, а где-то глубоко в подкорке, в том месте, где рациональность граничит с инстинктом. Она видела тремор. Видела паническую атаку, разворачивающуюся прямо перед ней – учащенное сердцебиение (ей было видно, как бешено пульсирует яремная ямка), гипервентиляция, холодный пот на лбу. Но ее врачующий разум тут же включился, предложив логичное объяснение.

«Леонид, дышите. Медленно. Глубоко.» Елена встала, подошла к кулеру, налила стакан воды. Поставила перед ним. Вода колыхалась в стакане от ударов его локтя о стол. «Это не болезнь. Еще нет. Точно нет. Это реакция. Острый стресс. Ваша нервная система перегружена полученной информацией. Это нормально.»

«Нормально?!» – его голос сорвался на визгливую ноту. Он вскочил, опрокинув стакан. Вода растеклась по столу, капнула на безупречный пол. «Это нормально – чувствовать, как твое тело… как оно… отказывается? Как будто я уже… уже…» Он не договорил. Задыхался. Схватился за край стола, пытаясь устоять на ногах, которые, казалось, тоже готовы были подкоситься.

«Сядьте, Леонид. Пожалуйста.» Елена сохраняла внешнее спокойствие, но внутри что-то ёкнуло. Непрофессионально. Иррационально. Она видела тысячи пациентов, получавших плохие новости. Видела слезы, ступор, агрессию. Но такой немедленной, такой физической реакции… на прогноз болезни, симптомы которой должны проявиться через десять лет… Это было… необычно. Тревожно.

Она уговорила его сесть, вызвала медсестру – успокоительное, мониторинг давления. Пока медсестра хлопотала вокруг дрожащего, почти рыдающего молодого человека, Елена стояла у окна, глядя на небоскребы «Вердикта», возвышавшиеся над городом как новые храмы. Солнце отражалось в их зеркальных фасадах слепящими бликами. Рациональность подсказывала: реактивная психосоматика. Сильный стресс. Ничего удивительного. Знание – тяжелая ноша.

Но почему-то перед глазами стояли его руки. Эти молодые, сильные, умелые руки программиста, выбивающие сумасшедшую дробь по столу. Дробь, которая звучала как преждевременный отсчет. И где-то в глубине ее рационального, верящего в «Прогноз» сознания, шевельнулся холодный, тонкий, как лезвие, вопрос: а если знание – не просто ноша? А если оно – яд? Она мгновенно отогнала эту мысль. Неврологическая истерия. Не более. Надо будет прописать Леониду хорошего психотерапевта. Из партнеров «Вердикта». Они знают, как работать с «Знающими».

Когда Леонида увели, еще дрожащего, но уже под действием седативного, Елена вернулась к своему столу. На планшете все еще светился его диагноз: *Ожидаемое начало симптомов: 36—38 лет. * Она провела пальцем по экрану, закрывая файл. Стекло было холодным. Как воздух в кабинете. Как отражение солнца в башнях «Вердикта». Первый тревожный звонок отзвенел. Но эхо его, тихое и назойливое, осталось висеть в стерильной тишине комнаты.

Глава 2: Тень Сомнения

Тишина библиотеки отдела двигательных расстройств обычно успокаивала Елену. Шелест страниц, мерцание голограмм медицинских журналов, сосредоточенная тишина – здесь царил храм Разума. Но сегодня тишина давила. Елена сидела за своим рабочим терминалом, окруженная виртуальными окнами с историями болезней. Не просто историями. Истории «Знающих».

После случая с Леонидом Петровым что-то щелкнуло. Тот неконтролируемый тремор, паническая атака – слишком яркие, слишком физические для новости, отстоящей на десятилетие. Елена начала просматривать дела своих пациентов, прошедших «Прогноз» и получивших положительный результат. Не поверхностно, как раньше, когда ее интересовали в основном двигательные симптомы болезни, а пристально, вглядываясь в каждую запись, каждую жалобу, каждую пометку медсестры или психолога.

И тень сомнения, легкая, как паутина после случая с Леонидом, начала сгущаться в нечто тяжелое и неотвязное.

Случай 1: Мария Игнатьева, 45 лет. Прогноз «Вердикта»: БАС с ожидаемым началом в 52—55 лет. Точность 99.1%. В карте, через три месяца после получения результата: жалобы на нарастающую слабость в правой руке, эпизоды подергивания мышц (фасцикуляции), которых не было на момент теста. Объективно: легкое снижение силы в дистальных отделах правой руки, гиперрефлексия. Елена тогда списала на тревогу, соматизацию. Назначила анксиолитики, физиотерапию. Но сейчас… прогрессирование было слишком быстрым для доклинической стадии БАС. Словно знание подтолкнуло спящий механизм.

Случай 2: Артем Волков, 37 лет. Прогноз: Ранняя болезнь Паркинсона (как у Леонида). Начало в 42—45 лет. Точность 98.8%. В течение полугода после теста: необъяснимые приступы сильнейшего головокружения, приведшие к падению; хроническая бессонница, не поддающаяся стандартной терапии; панические атаки в метро (боязнь упасть, показаться неадекватным). Его ЭЭГ показывала неспецифические изменения, МРТ – в норме. «Тревожное расстройство с соматическими проявлениями» – гласил диагноз психолога «Вердикта». Но Елена видела его глаза – тот же животный ужас, что и у Леонида. Знание не просто пугало – оно калечило.

Случай 3: Ирина Семенова, 60 лет. Прогноз: Болезнь Альцгеймера. Начало в 65—68 лет. Точность 99.5%. Через четыре месяца: жалобы на «туман в голове», эпизоды потери нити разговора, которые никогда раньше не случались. Нейропсихологическое тестирование показало легкое снижение скорости обработки информации и эпизодической памяти – нехарактерное для ее возраста и образования, но и не дотягивающее до критериев Альцгеймера. Елена прописала ноотропы. Но в карте психолога красной строкой: «Пациентка фиксирована на малейших провалах памяти, интерпретирует их как начало конца. Суицидальных мыслей нет, но выраженная депрессия, ангедония».

Тенденция. Не просто статистическая погрешность. Ускоренное появление реальных, объективных микросимптомов задолго до срока. Взрывной рост психосоматики: необъяснимые боли (головные, в спине, суставах), головокружения, парестезии, изнуряющая бессонница. И повсеместная тень – депрессия, тревожные расстройства, панические атаки, частота которых среди «Знающих» зашкаливала по сравнению с контрольными группами «Незнающих» с аналогичными рисками (если такие данные вообще можно было найти – «Вердикт» их не афишировал).

Елена открыла официальный портал «Вердикта». Раздел «Статистика эффективности „Прогноза“». Безупречные графики. Кривые выживаемости, идеально совпадающие с предсказанными моделями. Процент ложноположительных/ложноотрицательных результатов – доли процента. Успешные истории «Знающих», успевших совершить главное в жизни благодаря раннему предупреждению. Все гладко. Все научно. Все рационально.

Но под этой гладью статистики Елена ощущала подвох. Глубинный, системный. Как трещину в фундаменте здания, которое кажется незыблемым. Знание, которое должно было давать силу, оборачивалось ядом. Оно не просто предсказывало будущее – оно, казалось, формировало его. Формировало через страх. Через всепоглощающий, хронический стресс, который бил по самым уязвимым точкам организма.

Ее мысли прервал тихий стук в дверь. Вошла медсестра, лицо необычно бледное.

– Доктор Соколова? Вас срочно просят в детское отделение. Палата 314. Пациентка Карина М.

Карина М. 14 лет. Елена помнила этот случай. Редкая генетическая мутация, резко повышающая риск ранней семейной формы Альцгеймера. Родители – оба «Незнающие», но после долгих мучительных раздумий решили проверить дочь. «Чтобы подготовиться», – сказала мать, ее глаза были полны слез. «Чтобы успеть ей помочь», – добавил отец, сжимая кулаки. Елена, как ведущий специалист по нейродегенерациям, подписала направление на «Прогноз». Результат пришел вчера: *Высокая вероятность (99.7%) развития ранней формы болезни Альцгеймера. Ожидаемое начало симптомов: 19—21 год. * Пять лет отсрочки.

Елена вошла в палату. Воздух был густым от тишины и отчаяния. Родители стояли у окна, мать беззвучно плакала, отец обнимал ее, его лицо было каменным. На кровати сидела Карина. Вернее, не сидела. Она застыла.

Девочка сидела, прислонившись к подушкам, глаза широко открыты, устремлены в пустоту перед собой. Ни моргания, ни реакции на свет. Одна рука неестественно вытянута вдоль тела, другая замерла на полпути к плюшевому коту, лежавшему на полу. Пальцы были слегка согнуты, будто застыли в попытке схватить игрушку. Дыхание ровное, но поверхностное. На лице – абсолютная пустота. Ни страха, ни печали, ни гнева. Ничего.

– Она… она так с утра, – прошептала мать, не отрывая глаз от дочери. – Получили результаты вчера вечером. Она… не плакала. Не кричала. Просто молчала. А утром… вот так. Не ест. Не пьет. Не реагирует…

Елена осторожно подошла к кровати. Присела на корточки, чтобы быть на уровне лица Карины. Глаза девочки были как два темных озера, лишенных дна и отражения. Елена мягко взяла ее руку. Кожа была прохладной. Пульс ровный, чуть замедленный. Она проверила рефлексы – нормальные. Попыталась пассивно согнуть руку – легкое сопротивление, как при кататонии. Восковая гибкость.

«Кататонический ступор. Реактивный. На фоне острого психотического эпизода,» – пронеслось в голове Елены с ледяной ясностью. Диагноз был очевиден любому психиатру. Но причина… Причиной был «Прогноз». Приговор, вынесенный ее будущему. Знание о том, что ее разум, ее личность, ее мечты о университете, любви, карьере – все это растворится в липкой пустоте слабоумия еще до того, как она станет взрослой. И ее психика, не выдержав этого знания, просто… отключилась. Сбежала в крепость немоты и неподвижности.

Елена встала. Ее собственные руки вдруг показались ей чужими, тяжелыми. Она посмотрела на родителей, застывших в своем горе. Посмотрела на Карину, эту прекрасную, хрупкую девочку, чье «сейчас» было украдено знанием о «потом». Чье будущее не просто предсказали – его ускорили до состояния этой ледяной, живой статуи.

Статистика «Вердикта» кричала о 99.7% точности. Но здесь, в этой палате, среди тишины, нарушаемой только прерывистыми всхлипываниями матери, безупречные цифры рассыпались в прах. Это был не прогноз. Это было проклятие. Проклятие, которое не ждало своего часа, а действовало здесь и сейчас, калеча души и тела задолго до того, как болезнь должна была прийти.

– Нужен психиатр. «Специалист по кататонии», – сказала Елена, и ее голос прозвучал чужим, плоским, в этом гробовом молчании. – И… седация. Осторожная.

Она вышла из палаты, оставив за спиной горе родителей и немой укор застывшей девочки. В коридоре, ярко освещенном бездушными неоновыми лампами, Елена прислонилась к прохладной стене. Сомнения больше не были тенью. Они были тяжелой, холодной плитой, придавившей грудь. «Прогноз» не просто диагностировал. Он запускал что-то. Запускал механизм разрушения, используя в качестве топлива сам страх перед будущим. И Карина М., с ее пустым взглядом и застывшими пальцами, была живым, ужасающим доказательством этого.

Она посмотрела на свои руки. Твердые, умелые, руки хирурга и невролога. Руки, которые верили в силу знания, в медицину, в контроль. Теперь они казались ей беспомощными. Как перед невидимым, всепроникающим вирусом, который «Вердикт» выпустил в мир под видом благой вести. Вирусом, имя которому было «Эффект Оракула». Это название пришло ей в голову внезапно, с пугающей четкостью. Оракул в Дельфах предсказывал судьбы, но его двусмысленные пророчества часто вели к гибели. Не потому ли?

Елена оттолкнулась от стены и пошла по коридору. Шаги ее были такими же ровными, как всегда. Лицо – профессионально-сосредоточенным. Но внутри бушевала метель. Ледяная, режущая. И в центре этой метели стоял образ: застывшая девочка и холодные сияющие башни «Вердикта» за окном, отражающие мир, который они перекроили знанием-ядом.

Глава 3: Личный рубикон

Тишина кабинета после визита к Карине М. была иной. Не рабочей, не сосредоточенной, а гнетущей, как воздух перед грозой, которая уже бьет где-то рядом, но еще не добралась до тебя. Образ застывшей девочки преследовал Елену, накладываясь на судорожные руки Леонида, на испуганные глаза Артема, на пустоту во взгляде Ирины. «Эффект Оракула». Фраза, родившаяся в коридоре, теперь звучала в голове навязчивым ритмом, отбивая такт ее собственным шагам по полированному полу клиники «НейроВердикт».

Она пыталась работать. Открывала истории болезней, просматривала свежие исследования по нейродегенерациям, отвечала на письма. Но слова плыли перед глазами, смысл ускользал. Вместо клинических описаний она видела – видела – как знание, это холодное сияние «Прогноза», не предсказывало, а формировало болезнь. Оно впрыскивало страх глубоко в синапсы, и этот страх, как кислота, разъедал защитные барьеры психики, подтачивал нейронные связи, запускал каскады кортизола, который, в свою очередь, открывал ворота воспалению, подавлял иммунитет, ускорял то, что должно было дремать годами. «Прогноз» был не диагностом. Он был катализатором апокалипсиса, написанного в индивидуальном геноме.

Рациональность, ее верный щит и меч, давала трещину. Она пыталась вбить в себя клин статистики «Вердикта»: 99.9% точности, тысячи спасенных жизней благодаря ранней подготовке. Но цифры меркли перед лицом Карины, превращенной в восковую куклу знанием о будущем, которого еще не было. «Подготовка?» – горькая усмешка вырвалась наружу. Подготовка к чему? К социальной смерти по «Правилу 90 дней»? К жизни в тени собственного завтра? К тому, чтобы видеть, как твое тело предает тебя раньше срока из-за всепоглощающего ужаса?

И тогда, исподволь, как холодный сквозняк под дверью, подкрался личный вопрос. Тот, что она годами отгоняла прочь, как ненаучный бред. Тот, что теперь, под гнетом увиденного, обрел леденящую плоть и кровь: «А вдруг я уже носитель?»

Она, Елена Соколова, главный невролог престижной клиники, сторонник превентивной медицины, человек, построивший карьеру на рациональном анализе рисков… она никогда не проходила «Прогноз». Ни для себя. Родословная чиста? Достаточно чиста. Никаких явных тревожных звоночков в семье. Но «чисто» – это не «гарантированно». Она видела слишком много молодых, казалось бы, здоровых людей, получивших приговор. Видела, как генетическая лотерея безжалостна. А теперь видела, как само знание об этой лотерее становилось частью болезни.

Профессиональный интерес? Да, конечно. Исследовательский зуд. Желание проверить свою теорию изнутри, почувствовать механизм «Эффекта Оракула» на себе, как врач, принимающий экспериментальную вакцину. Это звучало благородно. Научно. Но под этим слоем рационального оправдания копошился червь страха. Того самого животного ужаса, что был в глазах Леонида и Артема. Страха перед неведомым, спрятанным в ее собственных хромосомах. Что если ее тремор, ее когнитивные сбои, ее паника – не просто реакция на чужие страдания, а первые звоночки? Звоночки, которые она игнорировала, потому что верила в контроль? Контроль, который «Прогноз», как теперь казалось, отбирал первым делом.

Решение созрело не в момент озарения, а медленно, как гнойник. За чашкой холодного кофе, глядя на башни «Вердикта», залитые вечерним солнцем. За просмотром очередного дела «Знающего», чья жизнь стремительно катилась под отказ задолго до прогнозируемого срока. За тиканьем часов в ее слишком тихой, слишком пустой без Алексея квартире (он был в командировке, и его отсутствие вдруг стало гулким). Она перестала бороться с мыслью. Позволила страху и сомнению слиться в одно целое – в ледяную решимость.

Надо знать.

Не для подготовки. Не для планов. Для доказательства. Для себя. Чтобы развеять сомнения или… подтвердить худшее. Чтобы перейти Рубикон из мира «Незнающих», где царила иллюзия нормальности, в мир «Знающих», где правил бал «Эффект Оракула». Личный эксперимент. Экзистенциальный поступок.

Записаться было до смешного просто. Через внутренний портал сотрудника «НейроВердикт». Несколько кликов. Выбор даты и времени. Никаких вопросов, никаких предупреждений. Система приняла запрос мгновенно, как само собой разумеющееся. Подтверждение пришло на планшет холодным, безликим уведомлением: «Ваша процедура „Прогноз“ запланирована на 09:00, 15.06. Зал диагностики 7А. Приходите за 15 минут».

Утро встретило ее пронзительно ясным небом и таким же пронзительным холодом внутри. Она оделась тщательно, как на важную операцию – строгий костюм, безупречный белый халат. Доспехи профессионала. В автобусе, петляющем среди зеркальных громадин «Вердикта», она пыталась удержать научную отстраненность. Это просто процедура. Сбор данных. Анализ биомаркеров. Ничего личного. Но пальцы сами сжимались в кулаки, ногти впивались в ладони. В горле стоял ком. Знакомый по пациентам ком страха.

Зал диагностики 7А ничем не отличался от других. Стекло, сталь, голубоватая подсветка. Стерильный запах антисептика, перебивающий любые человеческие запахи. Медсестра (ее лицо было профессионально-бесстрастной маской) провела Елену к креслу, похожему на стоматологическое, но более массивному, с выдвижными кронштейнами для сканеров.

«Пожалуйста, снимите металлические предметы, часы. Халат можно оставить», – голос медсестры был ровным, как голос автоответчика. Елена подчинилась. Ощущение уязвимости накрыло ее, когда она осталась в блузке и юбке, сидя в холодном кресле. Она чувствовала биение собственного сердца где-то в горле.

«Программа „Прогноз“ активирована. Пожалуйста, сохраняйте неподвижность во время сканирования. Процедура займет приблизительно 22 минуты», – зазвучал из динамиков приятный, но абсолютно лишенный эмпатии синтетический голос ИИ. Никакого «доброго утра», никаких пожеланий удачи. Только факты.

Кронштейны с мягкими накладками плавно обхватили ее голову. Зажужжали сканеры. Над ней замигали разноцветные лампочки. Холодные волны аппарата МРТ пронизывали тело. Генетический сенсор на запястье слегка защекотал кожу, собирая образцы эпителия. Она закрыла глаза, пытаясь дышать ровно, как учила своих пациентов перед стрессовыми процедурами. Просто сбор данных. Просто анализ. Ничего личного.

Но внутри бушевала метель. Образы всплывали, как обломки кораблекрушения: застывшая Карина, дрожащий Леонид, испуганный Артем, ее собственные руки, вдруг показавшиеся ей чужими и неуклюжими утром, когда она роняла зубную щетку. «А вдруг я уже носитель?» – шептал страх, обретая плоть в жужжании аппаратов. «Хантингтон? Паркинсон? Ранний Альцгеймер? Что там, в глубине моего кода?» Она представляла голограмму диагноза, холодные синие буквы, парящие в воздухе. Срок. Точность 99.9%. Начало конца, отмеренное машиной.

Она пыталась цепляться за рациональность: «Даже если что-то есть, это лишь вероятность. Не приговор. Есть время. Можно бороться». Но тут же возникал леденящий ответ: «Время? Для чего? Чтобы жить в аду ожидания, как они? Чтобы „Эффект Оракула“ начал свою работу надо мной?» Мысль о том, что само знание может ускорить ее гибель, парализовала сильнее любого сканера.

Медсестра молча двигалась по периметру, проверяя показания на мониторах. Ее бесстрастность была невыносимой. Елене вдруг захотелось крикнуть: «Вы понимаете, что делаете? Вы понимаете, что это не просто тест? Это пропуск в ад!» Но она сжала зубы. Сохранить лицо. Сохранить контроль. Хотя бы видимость.

22 минуты растянулись в вечность. Каждый гул аппарата, каждый щелчок отдавался эхом в ее напряженном теле. Когда кронштейны наконец плавно отошли, а жужжание стихло, она почувствовала не облегчение, а пустоту. Как после прыжка в бездну – падение остановилось, но дна не видно.

«Процедура завершена. Ваши биометрические и генетические данные переданы на обработку в центральный процессор „Прогноза“. Результаты будут доступны вашему лечащему врачу через 48 часов. Вы можете одеваться».

Синтетический голос оборвался. Тишина снова наполнила зал, но теперь она была иной – тяжелой, звенящей ожиданием. Елена медленно встала. Ноги были ватными. Она надела халат, ощущая его ткань как чужеродную, грубую кожу. Медсестра протянула ей планшет для электронной подписи о согласии на обработку данных. Елена подписала, не глядя. Ее подпись вышла неровной, дрожащей.

Выйдя в коридор, она вдохнула стерильный воздух «НейроВердикта». Солнце все так же слепило в окнах, башни «Вердикта» все так же горделиво сияли. Но мир изменился. Она перешла Рубикон. Теперь она стояла на берегу, имя которому «Ожидание». Ожидание приговора, который мог прийти с неумолимой точностью машины и принести с собой не только знание о будущей болезни, но и семена ее ускоренного пришествия. Научная отстраненность растаяла, как дым. Остался только холодный, липкий страх и вопрос, висящий в стерильной тишине ее сознания: «Что я наделала?» Следующие 48 часов обещали быть вечностью, наполненной призраками всех тех, чьи жизни уже сломал «Оракул». Включая, возможно, ее собственную.

На страницу:
1 из 5