Дороже жизни. Сага Иного мира. Книга первая. Часть II

Увидев Зихо, девушка вытаращила глаза и принялась брыкаться где-то в недрах своих парчовых юбок. Слуги завозились с повязкой, что держала кляп во рту Литы.

– Ай! – воскликнул один; Лита исхитрилась-таки укусить его за руку.

– Слизняк, тварь! – оглушительно закричала она растерянному Зихо. – Ага, вот почему меня приволокли сюда и разодели! Это ты всё подстроил, гад ползучий?! Мне твой грязный дом и даром не нужен! В нём живёт огромная седая крыса!

– Это старик Бёнго… – пробормотал Зихо. – Он добрый…

– Да чтоб он околел, твой добрый Бёнго! – завопила Лита. – Я целыми днями на скамье стою, пока он по всем углам шарит, тварь длиннохвостая! Он мой хлеб съел! Он в кладовку ходит грызть репу, как хозяин! В доме течёт крыша и сипит печь! Чем бы тебя огреть…

Пошарила глазами вокруг, ойкнула, испугалась покрытых инеем мертвецов, сразу остыла и удивилась:

– Это молодой господин валяется, что ли? Так ему и надо, кобелю бестолковому. Ого! Там не дрова навалены, там вся деревня в штабель заскирдована?! Круто вас отволтузили… Так-то на чужое зариться, скоты жадные! Гляжу, покойничков наших тут горы и кучи, а ты жив остался? Ха. Ха. Ха. Везёт дуракам.

Сплюнула далеко и зло. Подумала, плюнула ещё раз, заговорила тише:

– Меня тут не было, в вашей трусливой поножовщине. Я бы показала вам всем, что такое настоящая драка. Сама бы тебя отметелила!

Снова разъярилась:

– А ну, пёсики господские, развяжите меня! Я на вас в суд вождей подам за самоуправство! Вольную селянку Ничьих лесов скрутить полотенцами?! Всех затаскаю по судам! Засужу насмерть! Я вам припомню этот кляп! Развязывайте, я хочу откусить уши этому глупому хомяку и задать ему трёпку. Ишь, «обречённый» выискался… Все подруги на меня окрысились, тварь ты эдакая! «Отобрала возможность пробиться в люди», видите ли! «Увела героя»! Да ты дряхлого Бёнго не смог одолеть, «герой» сопливый. Ты перед седой мышью распустил нюни! Слабак.

За спиной Зихо, где на шум собирались к зрелищу «други», грохнул хохот. Они понимали чужой язык.

– Развяжите её, – насмешливо велел старый господин слугам. – Пусть укусит.

И с издевательским поклоном обратился к мрачной Сугтарьёле:

– Надеюсь, ты понимаешь, прекрасная хранительница нашего закона, что никто и пальцем не тронул эту девушку, а полотенца и кляп – это всего лишь невинные меры предосторожности? Ты ведь не осудишь меня за них? Мне не нужны покалеченные слуги без ушей и носов.

В глазах у него сверкнуло торжество победителя.

Освобождённая от пут Лита стояла деревянной куклой, качаясь. Но сосредоточилась, с трудом и неумело подобрала платье, показав красный сапожок на толстенной, как ходули, деревянной подмётке. Сделала неуверенный шаг по снегу, озираясь и бормоча:

– Ишь, сколько деревенских женишков тут навалено-нарублено… Они меня теперь со свету сживут, вековухи завистливые… За такие дела я тебя буду бить долго и больно…

Другой шаг.

«Она же выросла в деревянных башмаках! – с ужасом подумал Зихо. – Платье несут за госпожой две рабыни, в нём нельзя и шагу ступить! Какие ужасные на ней сапоги… Теперь понятно, почему у старой госпожи такие длинные ноги и такая необычная походка».

Стянутая корсетом Лита упала некрасиво, как квашня. Разозлилась, попыталась лёжа дотянуться каблуками-ходулями до Зихо и пнуть, но лишь сучила ногами где-то в гигантских юбках.

Новый взрыв хохота.

Рослый и жилистый «друг» спросил у Зихо, без улыбки, с акцентом:

– Пойдёшь ко мне в дружину Дорниядра, смертник хренов? Дружины у нас в городе не осталось совсем, вот дела какие. Прошлой зимою управители понастроили десятка три домов, норовили чужих вояк приманить в городскую дружину. О двух этажах все дома, загляденье, из кедровых брёвен в обхват. Лучшие наделы не пожалели, на Родниковом берегу выстроили Воинскую слободу, у озера, в лесу сосновом. Пустуют родниковые дома, любой выберешь. Дадим оружие. Дадим коня. Научу верхом ездить.

– Я умею верхом, – тихо произнёс Зихо.

– Тогда тебе самый ход к нам. А невесту сыщешь запросто, полно красивых девок в городе. За рабами мы не ходоки, все к нам за рабами лезут, не поспеваем отбиваться от рабовладельцев. Потому-то храбрые вояки нам ой как нужны. А ты и впрямь герой.

Указал на разъярённую Литу, которая боролась с платьем:

– Я бы на твоём месте сдрейфил.

Остальные «други» взорвались хохотом, они вытирали слёзы и колотили себя стальными перчатками по стальным коленям.

– Почему они ржут? – озлобленно спрашивала Лита. – Эти кованые жеребцы смеются надо мной? Над моим падением? Над моим платьем? Над моей причёской?!

– Нет, – не выдержав, улыбнулась Сугтарьёла. – Они думали, твой мальчик случайно показался им храбрецом в битве; ну, просто растерялся и с перепугу поднял костяную колотушку на могучего всадника в броне. Так бывает с неопытными мальчиками, не помнящими себя от ужаса. Теперь знают: нет, он настоящий и отчаянный храбрец.

Оглянулась на улыбающихся воинов, наклонилась к Лите и добавила доверительным, но очень громким шёпотом:

– Они бы все струсили жениться на тебе.

И, под новый шквал хохота, повернулась к Зихо:

– Что ты нашёл в этой крашеной стерве, Зихтаръярр?

– Я люблю её, – глухо ответил Зихо.

Смех стих.

– Лита, в повозку! – властно приказал старый господин, он единственный из знатных послов оставался на месте обмена, наслаждаясь зрелищем. Остальные послы уже занимали места в длинном обозе, куда слуги уносили тела погибших в битве господ. Там разворачивали лошадей.

Лита, барахтаясь в тяжёлых складках парчи, попыталась встать. Безуспешно. Всякий раз, привставая, она наступала на длинный подол и шлёпалась в снег. Затянутое в жёсткий корсет тело не повиновалось ей. И Лита поползла на четвереньках, кое-как, подтягивая за собой волочащиеся по снегу тяжёлые юбки, будто огромный крысиный хвост. У носилок с телом молодого господина отпрянула, увидев своё отражение в отполированном до зеркала щите Краулингов. Осторожно коснулась кончиками пальцев размалёванных румянами щёк, губ, бровей… И вдруг, зачерпнув обеими ладонями охапку пушистого снега, принялась яростно умываться. Яркие пятна покрыли нетронутую белизну вокруг Литы, будто перед щитом пролили кровь и грязь. Лита отряхивала испачканный снег с ладоней и черпала пригоршнями свежий. Выдернула из волос длинную палочку, другую. Отшвырнула с головы плетёный каркас, словно пустую и ненужную корзину, рассыпав по плечам свои роскошные белые волосы.

– Да ты красивая, оказывается! – удивилась Сугтарьёла.

Кто-то молча похлопал Зихо по плечу боевой рукавицей.

Лита обернулась. То была прежняя Лита, чистая и прекрасная, с длинными чёрными ресницами, на которых дрожали капельки талого снега.

– По вашему закону… – голос Сугтарьёлы слышался очень далеко – …если обречённый на смерть уцелел в битве, он вправе требовать всё, чего захочет. В разумных пределах, конечно: стадо коров, рабов, горшок золота…

И вдруг принялась стегать Литу словами:

– …он захотел увидеть тебя, квашня губастая. Мальчик чудом выжил в господской бойне, даже изловчился выказать храбрость вот с этим посмешищем вместо оружия…

Швырнула в снег перед Литой костяной топорик.

– …но в награду запросил не свиней и не золото; он пожелал увидеть тебя, хотя бы один раз. Последний. В обмен на свою жизнь. Он увидел и счастлив. Теперь можешь лезть в навозную колымагу своего хозяина и убираться домой, откармливать жирных гусей для толстого мужа. Под очагом у тебя припрятаны монеты, достань их и потрать на какое-нибудь мыло. Словом, исчезни, глупая и бодливая тёлка. Ползи на карачках в хлев, рожать долговых рабов. Твой парень остаётся у меня навсегда. Это его плата мне за просмотр тебя, дуры набитой. Это я велела притащить тебя сюда, к нему, потому что до деревни он не дойдёт. Ваши убьют его по дороге и закопают тайно.

– П-почему? – заикнулась Лита испуганно. – Неправда. Зихо добрый, он никому не делал зла. Девчонки говорят, он получит огромную награду. Наш старый господин…

– …мечтал бы иметь такого сына вместо своего жирного балбеса, – оборвала ей Сугтарьёла. – Мечтал иметь сына, храбростью которого восхищались бы храбрые враги, как восхитились они доблестью этого мальчишки. И потому твой господин убьёт его из зависти. «Если он не мой сын – пусть будет ничей».

Лита, сидя на снегу и покусывая губы, озиралась на воинов. Осторожно, с опаской покосилась на окаменевшее лицо старого господина и замерла, потемнела догадкой. Опомнилась, всхлипнула, зашевелилась, бесцельно поправила складки парчи и снова забарахталась ногами. Но никто не смеялся, когда Лита так и не сумела встать. Разозлилась и принялась рвать на себе тугие шнурки корсета.

…Она сбрасывала господское платье, как разозлённая змея мёртвую кожу: с натугой и зло шипя. Двигая плечами, с трудом выпростала из тесных рукавов руки, кое-как спихнула корсет к бокам, ниже, застряла и снова рвала шнурки. Выбралась из парчи, расстегнула и отбросила бессмысленные и неудобные сапожки-ходули, – один, другой, быстро и решительно. Выпрямилась перед воинами во весь рост, нагая, без тени стыда, обвела глазами всех, задержав взгляд на Сугтарьёле: ну, кто тут «квашня»?! И, босая, шагнула прямо по снегу к несчастному Зихо. С размаху обняла «обречённого» за шею и впилась ему в губы.

«Так вот какому проворству языка обучает рабынь Распутник Хас!» – только и подумал потрясённый Зихо в мёртвой тишине недавнего поля битвы.

– Во даёт бесстыдница… – растерянно вымолвил молодой воин с боевым топориком за поясом. – Проглотит парня.

– В доме под печью… – только и вымолвил Зихо, когда Лита оторвалась от его губ, чтобы перевести дух.

– …пропади он пропадом, тот клад, та печь и тот дряхлый дом! – перебила Лита, утирая слёзы. – Куда ни сунусь, везде твои следы. Я там ревела денно и нощно. Пусть в нём живёт Бёнго. Он крепкий крыс и совсем не скучает по тебе. А ты выберешь новый дом, коль против тебя составлен господский заговор и эта грымза не отпускает тебя на погибель. Хочу тот большой дом из кедра! Ну, в обхват. Возле озера. Я буду купаться и нюхать смолу в нашей спальне. И красиво выложу камнями наш родник. Нам дадут меч, будем отбиваться от Краулингов. Шиш сунутся! Потому что ты сам станешь господином с мечом.

И снова впилась в губы Зихо, не дав тому и шанса снять куртку, чтобы набросить Лите на голые плечи хоть что-то тёплое. Краем глаза Зихо увидел среди послов знакомого воина, с рукой на перевязи и серьгою в ухе. Знающим взглядом тот скользнул по изгибам великолепного тела Литы и подмигнул Зихо, подняв вверх большой палец, как знак наивысшего одобрения.

Тихо-тихо стали пересмеиваться «други», их собралось очень много.

Мимо, скрипя по свежему снегу драными башмаками и позванивая цепями, шла колонна: рабы тронулись домой, в тёплый хлев. Все они глазели на Зихо и нагую Литу; взгляды обиженные, хмурые, ненавидящие.

Слуги старого господина подняли носилки с мёртвым телом, кто-то из них подхватил из снега парчовое платье, сапожки и каркас причёски.

– Рродр, принеси девушке валенки из вещевой повозки, – негромко скомандовал юный, но повелительный голос. – Варежки, шаль и шубу подлиннее. Застудится. У сестёр есть запас женского тряпья. Потом скачи к банному шатру, вели сёстрам приготовить горячей воды и отмыть её по-человечески.

– Слушаюсь!

– Кто возьмёт этих? – Суттаръёла кивнула на припорошенные снегом трупы, охрану молодого господина. Шесть мертвецов, сыновья кузнеца Нирго.

– Оставь себе, – презрительно и зло бросил через плечо старый господин.

– Хорошо… – удивилась Сугтарьёла. – Забираю. Ребята смелые.

Глава седьмая

Служанка волшебника

Когда увидишь жертвенник в огне,

Знай, кончен спуск, и ты на самом дне.

Иоганн Вольфганг Гёте, «Фауст»

═════════════════════════════════════════════

– Князь, ухожу я со службы, – темнокожий воин глядел прямо и не прятал взора.

– Слыхал я уже про твой заскок в мозгах, слыхал… – сквозь зубы процедил князь. – Всю дружину взбаламутил бреднями своими. Уходить решил? – не держу, катись. Ребят зачем подбил на такое дело?!

– Никого я не подбивал, – угрюмо возразил воин. – Сами вызвались. Из тех, кто смеялся над нею в харчевне. Немного нас осталось от той харчевни, все записались в мою дружину, окромя Свирда. Я тогда сглупил, защиту ей пообещал, пожалел в убогости. Думал как: умом не вышла девка, заговаривается, но красоты невиданной ведь? Поганых мыслей в людях ох как много, мало ли на что склонят дурочку в дороге!

Воин скрипнул зубами:

– Князь, я сестру Милосердной Ормаёлы за блаженную принял! Я сестру богини до слёз довёл! Милосердная Ормаёла предвидела, что на небо уйдёт, казнённой, прислала ко мне сестру, а я… Простить себе не могу такого легкомыслия. Не зря старухи говорят: «Грешнику распознать богиню не дано».

– Нелепицу несёшь, Сенхимел.

– Нелепицу городишь ты, князь. Ибо признать тебе невмоготу, будто князь Госпожи Великой Сахтаръёлы отправил милосердных богинь на людоедскую казнь. Только я думаю так: может, в том и состоял их замысел, чтобы за всех нас смерть от людоедов принять? Тебе сама Милосердная Ормаёла выказала покровительство в Ледовой битве. Богиня за тебя заступилась! Это знак. Стало быть, прощён ты. А вот я повеления её сестры не исполнил. И не прощён пока, стало быть. Но исполню! Обязан.

– Сколькие вызвались? – тихо поинтересовался князь. – Двадцать пять, ежели с тобою считать?

– Двадцать шесть. Сегодня Борр записался.

– Этот куда лезет? А-а-а, ладно… Сенхимел, ты же знаешь: виданоры меньше, чем десятком кораблей, в поход за рабами не плывут. Две сотни их воинов пожалуют, стало быть. Они тебя в цепях привезут оттуда, если ещё доплывёшь до острова своего.

– Доплыву. Есть кормчий, проводник, на него сестра Ормаёлы указала. С нашествия прячется у нас. Побью виданоров. Она предсказала победу. Она и Речную битву предсказала, и Степную, и Ледовую. Место, время, исход, даже прозвище твоё нынешнее знала загодя. Людям такое знание не дано. Богини это были, князь. Богини! Притворялись дочками Бангиръярра. Он и сам того не знал, наверное. Однако оружие туда завёз! В пещере упрятано. Знаю ход к нему.

Князь промолчал.

– Ты ещё топорами плотницкими нас снабди, как она велела. Топор для хозяйства гож, а там железа не знают. Ещё лопаты возьмём, молотки, пилы, прочий инструмент. И зерна мешков сто.

– Во как… – удивился князь. – Ты мне дружину ослабил, а я твой поход снабжай из благодарности?

– Князь, к тебе теперь не сунется никто лет пятьдесят наперёд. Мы уже никакими бойцами станем к тому времени, когда соседи духу наберутся с тобою воевать. А железа ты много из Степной и Ледовой битвы привёз, тебе ещё топоров накуют.

В зал вошла Сугтарьёла:

– Дай ты ему всё, чего просит. И тканей добавь. И ткацких станов загрузите десяток, нечего дикарям голыми шастать. Подумай, князь: зачем тебе война с Виданорой? Пусть её Сенхимел ощиплет, руками дикарей. Надолго угомонятся.

* * *

– Говорят, сотник Борр в Сенхимелову дружину записался. Обалдеть.

– Сто жён возжелал. Он же «сотник».

– Не, тут другое. Обсуждали ребята неуязвимый панцирь, какой Къядру сплели в Степную битву. И заспорили: ежели он из волос Милосердной Ормаёлы и сестёр её, почему оттенков в нём было пять, а не четыре?

– Разве пять?

– Самолично считал. Белые разнились оттенком, ибо с двух дев срезаны. Ну, кто-то из молодых возьми да и брякни, будто пятый цвет – от Обиженной Девы, от богини-мстительницы за всех тех дев наших опозоренных, коих кунвиниблы осрамили, чести девичьей лишив. Опосля Речного погрома Къядр отбил её из обозов вражьих, но дева тотчас постриглась на панцирь освободителю и – бултых в вирину! Ибо честь ей дороже жизни! Во как.

– Это зимой-то в вирину?

– Так ведь река вскрылась, когда Темгучату топили.

– Верно. До весны не замерзала вирина.

– Потому тот доспех и устоял супротив копий, ибо помимо милосердия Ормаёлы к облачённому в панцирь из её волос, пылал сей волосяной панцирь ещё и жгучей местью за обиду девам невинным. Копья вражьи прям-таки сгорали перед ним, огненной местью опалённые.

– Складно. Аж верить хочется.

– А то. Я самолично наблюдал свечение и вспышки того панциря. Чем хотите готов поклясться.

– Да ладно тебе клясться. Один ты видал, что ли? Я тоже видел свечение. На закате блистал къядров доспех, что зеркало огненное, аж смотреть больно. Я после битвы пошёл в палатку, ощупать панцирь, когда Къядра в бочке отстирывали. Не светился он, волосы как волосы, да и не панцирь вовсе. Обычная поддоспешная плетёнка. Однако-ся в ней Къядр и стоял, не было на нём другой брони, тому свидетелями вся дружина Вадиръяндра. Но оттенков пять, это точно. Только вот Борр с какого боку припека к тому волосяному панцирю?

– Так ведь Свирд ржать начал над рассказчиком про Деву Обиженную: отчего-де Къядр не является к нам из Иных миров, за свою заступницу сквитаться с прочими её обидчиками? И знай, подмигивает Борру, а тот аж белым стал, ну что твой холст. И – к Сенхимелу, в дружину. За море. Подальше от мести.

– Да будет вам сочинять, народ. Он с отчаяния в поход заморский идёт, ибо обманут во всём. У Борра чувство имелось к девке из Аръяварта, семь лет в женихах у неё ходил. Приютил, содержал, а она, сука блудливая, с купцом-иностранцем шашни завела в его ж собственном доме! Помните, остриг гадину и вышвырнул за порог? Борр нацелился совершить подвиг. С горя. Парень что надо.

* * *

Отшумели-отгремели праздники и сходы, на которых юному князю-победителю торжественно прилепили грозное прозвище «Ледовый». Сошёл паводок на Акдиръянде, пожаловало лето, и в столичный порт снова прибыл корабль купца Гроя.

Дъярр не посетил ни одного схода. Ужасная рана на спине, полученная зимой, затянулась ещё в санях, к утру. Ни шрама, ни боли. Будто приснилось то ранение! Дъярр объяснял это чудо колдовством: наверняка Сугтарьёла пошептала чего-нибудь на воду, как это делала бабушка, «отговаривая» маленького Дъярра от укуса ядовитой змеи. Бывало так: всё тело горит, тошно, а она пошепчет на воду, перельёт её из кружки в кружку над дверной ручкой – и всё, недомогание уходит прямо на глазах, едва прильнёшь к той воде. Допил – и здоров, как новенький.

К лету из Вехты вернулся мрачный хозяин кузни. После разгрома на Длинном озере злопамятная Вехта отомстила всем сахтаръёлам, каким смогла: избили сынишку и осрамили жену ставшего вдруг ненавистным мастера, ограбили и сожгли его новый дом в Вехте. Хозяин вернулся нищим и снова принялся за панцири, но Дъярр твёрдо решил: учиться больше нечему, пора начинать своё дело. Хозяин всполошился и утроил жалованье, но Дъярр остался непреклонен в намерении обзавестись собственной мастерской. Благо, у него имелись пятьдесят золотых монет, полученных от Хвата за оружие и за доспехи, а самая дорогая мастерская теперь не стоила и пятнадцати, ведь много кузнецов-оружейников не вернулось из двух минувших битв. Дъярр приглядел одну такую мастерскую, подходящую его замыслам: новую, просторную, с лежанкой для отдыха и колодцем, в ней имелись кузня и комнатёнка для сна. Разузнав о владельцах, Дъярр явился ко вдове погибшего в Степной битве ополченца.

– Я не могу продать мастерскую, юноша, – ответила хозяйка, красивая женщина лет тридцати пяти, с печальными глазами. – Многие просят отдать её за бесценок, сегодня много пустых мастерских. Знают, что на мне осталось трое дочерей, а мастерская очень хорошая. Сосед уже предлагал десять золотых. Эти деньги разойдутся быстро. За год-другой. Я не продам мастерскую, он всю жизнь в неё вложил. Иногда кажется, он доселе там, в ней.

– И не продавай, – согласился Дъярр. – Но если ты будешь приходить в пустую кузню и вздыхать, она развалится, как чахнет пустой дом. Глазом моргнуть не успеешь, как она не будет стоить ничего. Сдай мне её внаём. Я буду работать и содержать мастерскую в исправности. И она останется твоей.

За чистеньким добротным столом из толстенных досок сидели три девочки-погодки и внимательно слушали беседу взрослых. Они ждали разрешения матери взять ложки. Перед каждой стояла деревянная чаша с пустыми щами и лежала большая деревянная ложка. Хлеба Дъярр не заметил.

– Согласен платить десять золотых за один год найма, – тихо предложил Дъярр. – Деньги даю вперёд. У меня есть такие деньги.

Женщина покосилась на дочерей и удивлённо оглядела Дъярра с головы до ног.

– Откуда у тебя золото? Ты тоже ходил с князем в Степную битву? Мой муж погиб у каких-то «правых рвов».

– Я был у левых рвов. То есть я был за ними, за рвами. Я не дрался мечом. Топор я имел, но им тоже не дрался. Дружина Колодезных владений управилась без моего топора.

– Но могло сложиться иначе, – она хрустнула пальцами. – Так ведь?

– Да, могло, – признал Дъярр, вспомнив обряженный в красное отряд Нуке-Обров, идущий прямо на его башню. Передовые сверкали огромными секирами и золотыми цепями уже близко, а малочисленная дружина Колодезных владений – охрана башни – уже загородилась щитами. И Дъярр, выдернув дрожащими руками топор из досок, шагнул к лестнице, в свой первый и последний рукопашный бой, но споткнулся и больно ударился о ящик; их, пустых уже ящиков, громоздилась куча: стреляя по рвам, Дъярр не успевал сбрасывать пустые ящики с башни. Там, за пустым ящиком, Дъярр и увидал ту последнюю стрелу, которую отложила в сторону Сугтарьёла и про которую он забыл в запарке.

И Дъярр повторил:

– Да, могло.

– Ты такой молодой, а не побоялся… Сосед не пошёл. Здоровый, сильный, бородатый… От нашей слободы ушло в Оружейное ополчение пятьдесят крепких кузнецов, а вернулись трое. Все погибли у этих проклятых «правых рвов». Тебе повезло, мальчик. Я слушаю уцелевших калек, они завидуют тем, кто оказался слева. Вас защищал «огненный лучник». Почему он не защитил всех?

– У него стрелы кончились, госпожа Утраёлла, – тихо произнёс Дъярр.

– Всегда что-то у нас кончается… – вздохнула собеседница. – Сперва стрелы, потом доброта, за нею терпение. А теперь и хлеб.

Лицо у неё сделалось усталым-усталым.

– Говорят, всех наших похоронили в одной большой могиле. Я хочу навестить её. С детьми. Там степь, в ней быстро растут сорняки. Никто не ухаживает за погибшими, наверное. Ты можешь указать, где могила? Калеки не знают. Они бредили в обозе, когда здоровые хоронили мёртвых.

– Не надо туда ходить, госпожа Утраёлла, – очень серьёзно предупредил Дъярр. – Там нехорошо. Там огромное войско сгинуло от страшной болезни. Её нельзя вылечить. Умерших врагов сожгли невольники и сгорели сами. Однако не верится мне в достигнутую огнём степную чистоту. Там на любой случайной вещи может притаиться невидимая зараза. Накличешь беду на дочерей. Дети, они такие… Найдут золотую пуговицу с умершего кунвинибла, скажем; птицы любят носить блестящее в клювах. Давай лучше про найм потолкуем. Ну как, сговорились на десять золотых в год?

– Сговорились, господин Дъярр из Аръяварта.

Так Дъярр стал настоящим оружейником, с мастерской. И в первый же день на новом месте, окутанный вдохновением, он починил песочные часы Сугтарьёлы. Но починка оказалась ужасной: ожили и шевельнулись змеи на оправе часов, мигнул в его глазах свет, и… Дъярр оказался древним стариком, стоящим на мягком ковре, в каком-то громадном шатре, перед золотым креслом. В кресле сидел… Къядр. Тот самый воин, кто отправился за мёртвыми богинями и сгорел с ними в пламени деревянного холма. Но он был обряжен… Нуке-Обром! А к золотым столбам внутри шатра были пристёгнуты за ошейники три нагие девушки. Дъярр с ужасом узнал в них Индарьялу с подругами, Ормаёлой и Эшдарьялой. На лицах – окаменелый, мёртвый страх. А перел Дъярром, поигрывая садовым ножом и недобро щурясь, стояла… Аттарьяла. Тоже обряженная Нуке-Обром.

Когда Дъярр очнулся от наваждения, то был весь в поту, а змеи на часах оставались прежними изваяниями. Дъярр отодвинул от себя страшный предмет: пусть Сугтарьёла сама скажет, починил он или нет эту штуку.

Но его стал мучить вопрос: с чего вдруг колдовские часы послали в ум такое жуткое видение? Что за намёк? Вдруг Дъярр видел кусочек Иного мира?! Того, куда на самом деле ушли Индарьяла и Ормаёла, а с ними смешная рыжая нахалка и её бесшабашная подруга? У Дневной ли звезды они, или Сугтарьёла пошутила? Неужели, вытерпев мучительное издевательство и унижение, они просто сгинули в костре, как дрова? Или… или ещё хуже: прикованы к столбам?!

Не может такого быть. Это нечестно и противно смыслу жизни. Ибо в людскую жизнь непременно должен быть вложен смысл, иначе она бессмысленна. Правда, Дъярр и понятия не имел, в чём тот смысл состоит, но в чём-то хорошем, наверное. Значит, они все на небесах. У Дневной звезды. И счастливы.

Догадка требовала проверки.