Дороже жизни. Сага Иного мира. Книга первая. Часть II

– Я тоже слышал трубы, но не разобрал, чего там вопят.

– Значит, ты был далеко. В тумане звук глохнет. А Хёнгебарт стоял недалече от Брюгнехорда и ринулся на князя, когда старый брюзга пообещал в серебряные трубы озолотить героя.

– Он струсил. Всё дело в молодых рабынях. Брюгнехорд закупил их с полсотни. На старости лет вдруг захотел жить и блудить.

– Наверное. Но Хёнгебарту только этого клича и не хватало. У него руки чесались подраться с Кядром и затмить всех нас подвигом. Как увидал знамя князя, так и ошалел от радости. Я своими ушами слышал его вопли, он звал на бой Вендра.

– Вендра?

– Ну да. Орал во всю мощь: «Вендр, где ты?! Иди сюда! Иди ко мне, Вендр! Я тут!»

– Странно.

– Ничего странного. Вендр равен Кядру доблестью. Имденхорд решил начать свои победы с Вендра. Чтобы втянуться в схватку. Ведь если «други» не пали в степи, то Вендр и Кядр наверняка живы! Наверняка рядом с князем! Хёнгебарт вспыхнул старой мечтой, как эти смолистые поленья.

– Да, он был в ярости, когда поставили в охрану вождя. Рассчитывал возглавить «клин», а назначили Тилга.

– Рассказывай.

– Я был поражён великим зрелищем, господа: Хёнгебарт сразил «друга» пикой, отбросил свой пробитый щит и успел выхватить из ножен поверженного соперника меч, наклонясь из седла к падающему телу «друга». Он обнажил также и свой меч; Хёнгебарт лучше всех нас владел мечом, это не оспаривается, но в те мгновения он превзошёл даже себя. Я не замечал лезвий! Он отпустил поводья и пришпоривал коня, крутился в седле стремительнее лесной белки и вертел мечами так, что отрубленные багры мужланов сыпались десятками. Обоими мечами Хёнгебарт рассекал головы и сшибал конём пешую чернь. За ним «клином» шёл отряд его дюжих мечников. Вокруг князя не оказалось «другов», они уже сражались в толчее порознь и не поспевали наперехват, а что может какая-то сотня плотников и кузнецов со своими топорами против меча Хёнгебарта Имденхорда?! Рядом с князем я увидел только одного лёгкого всадника, красивого мальчишку с нежным личиком, отчасти закрытым кольчужной сеткой, в чёрной кольчуге и золочёном шлеме; лет шестнадцать пареньку, если судить по хрупкому телу и девичьим движениям. Чей-то сынишка, наверное, взяли посмотреть на сражение. Он красиво восседал на потрясающем рыжем коне. Ни пики, ни щита, лишь детский меч-тростинка в ножнах и какой-то жезл в руке. Не соперник любому из нас; я, пожалуй, пожалел бы бить его даже тупым концом пики: вдруг из мальчугана вырастет достойный враг? – тогда и скрестим мечи. А уж рубить храброго подростка тем более неблагородно! И чтобы вы думали? – Хёнгебарту оставалось пять шагов до богатства и славы, когда мальчишка в чёрной кольчуге указал жезлом на опасного князю воина. В тот же миг Хёнгебарт замер, уронил мечи и вывалился из седла, как стальной куль. Кто-то из мечников заорал: «Пал Хёнгебарт Имденхорд!» – и весь его отряд сразу стал испуганным стадом, повернул вспять. Княжеские топорники принялись рубить бегущих слуг Хёнгебарта в спины, будто покорных телят. Потом упал штандарт, а когда снова поднялся, на нём уже красовалась голова Брюгнехорда.

Рассказчика слушали очень внимательно.

– Как его убили? Ты видел тело Хёнгебарта?

– Да. Когда Тагрихард услышал имя павшего, он сунул мне под голову свою лисью шапку и повёл коня возле моих носилок, на поиски. Мы обменивались стрелами колкостей, оглядывая груды тел. Не знаю, чем рубили наших лучших бойцов из охраны Брюгнехорда, но многие тела рассечены пополам, от плеча до бедра или поперёк, вместе с доспехами.

– Не может быть…

– Но это так, клянусь честью. Я сразу понял, что Хёнгебарт мёртв: живые так не лежат. Доспехи на нём были целы; помню, он купил в Сахтаръёле свой удивительный по прочности панцирь. Тагрихард стащил с павшего шлем и отпрянул: у Хёнгебарта не оказалось глаз, господа.

– Поясни…

– Нету глаз, и всё тут. Будто выкололи шилом. Кровавые глазницы. Тагрихард замахал рукой кому-то и закричал: «Ещё один безглазый! Сюда!». Тело Хёнгебарта унесли обозники, а я узнал, что «други» гнали коней из степи, не отдыхая. В их столице князь обезглавил тех вождей, кто просил нашего покровительства. Рубил головы высшей знати самолично. Мечом. На дубовой плахе, как презренный палач. В цитадели Дубовой крепости; кто бывал, помнит.

– Да, да…

– Сами понимаете, ошарашенные «други» были вынуждены молча созерцать казнь влиятельных отцов. Чтобы не допустить раскола, примирить умы и обуздать сердца, молодой князь прямо с помоста, у кровавой плахи, воздел руки к небесам и объявил о своём обете всем знатным воинам: он пообещал встать без шлема в первый ряд мужицкого воинства, напротив острия нашего «клина». И, если каким-то чудом он уцелеет в битве, такое чудо будет означать только покровительство небес. Значит, казнь отцов будет одобрена самой главной их богиней, и её страшный гнев падёт на любого, кто не признает одобрение справедливым.

– А если убьют?

– Убьют – бросьте тело псам и выбирайте нового князя. Так он сказал. И в кровавую плаху с небес ударила молния: богиня услышала князя. Встань в первый ряд!

– Да-а-а… Отчаянный парень. Этот себя ещё покажет. Сколько ему?

– То ли семнадцать, то ли восемнадцать. С ним вызвались встать тридцать два таких же ненормальных, вроде нашего «обречённого». Остальным «другам» он велел разделиться и занять места в тумане с боков своего пешего войска.

– Ослабил центр и усилил фланги… Сделал ровно наоборот.

– Да. Мой собеседник сообщил, что они пересчитывают тех наших, кто пытался пробиться с мечом к знамени князя. И складывают их тела отдельно, в ряд. И что обнаружилось: у всех, кто решался напасть на князя, лопались глаза.

– Господа, такого не может быть. Это попахивает выдумкой! Я знаю твоего «друга», видел его на пиру. Оголтелый болтун и сказочник, вроде тебя! Чем докажешь чудо ослепления?

– Словом чести. Я попросил показать мне павших. Господа, Тагрихард не сочинял. Он воин не робкого десятка, но старался держаться подальше от слепого ряда убитых промыслом божьим. Я это видел. Честно говоря, мне тоже стало как-то нехорошо. Все мертвецы глазели в небо пустыми кровавыми глазницами! А с деяниями богов-защитников лучше не связываться… Кто знает, как богиня поймёт моё любопытство! Возьмёт да и накажет за неверие. Или вдруг ей понравилось глаза колоть. Мало ли! Словом, я предложил Тагрихарду смываться побыстрее от казнённых богиней.

– И сколько наших повалилось перед князем, с пустыми глазницами?

– Сорок три. Представляете, что творилось у них в войске после битвы?! Дикий восторг: их князю покровительствует богиня! Вот оно, чудо! Можно подойти и самолично осмотреть ослеплённых гневом небесным!

– Да, хорошую сказку сложили для мужичья.

– Занятно богиня милосердия понимает милосердие… Нет бы обратить обидчиков князя в нетленный камень! И сразу видно: работа богини. А глаза… Пойми, отчего они лопнули, от жадности или с натуги. Или богиню голую увидел. С прозрачными крылышками, увесистыми грудями и смачными ляжками. Ну, как на витражах рисуют.

– Не богохульствуй.

– Не битва, а кровавый балаган, господа. Замешанный на хитрости.

– Но вдруг его и впрямь охраняет какая-то богиня? А что? Старые богини любят юных мальчиков-красавчиков. Сыскал где-то богиню скучающую, подлец эдакий, и обворожил. Ему теперь море по колено с такой охраной.

– Скорее поверю, что он снюхался с пещерной ведьмой.

– Ты говоришь, «други» примчались из степи. Какая битва была там?

– Они сражались один против двадцати «пустынников».

– И умудрились победить?

– Да. Истребили всех врагов, до последнего. Встали за глубокими рвами…

– Какими ещё «рвами»?!

– Мужланы нарыли рвов перед строем «другов». Усилили стены ям брёвнами, установили на дне острые колья и замаскировали рвы ветвями.

– Не битва, а мужицкая охота на вепря какая-то. Благородные воины сражаются в чистом поле, а не прячутся за ямками мужланов! Богиня присоветовала им ям нарыть?

– Не знаю. Но какая-то девка вертится возле их князя, Тагрихард упомянул о ней с большим почтением. Она пришла с той стороны пустыни, одарила воинов князя волшебным мечом, заколдованным панцирем и «огненным луком».

– Чем-чем?

– «Огненным луком».

– Точно, ведьма.

– Прекрати гневить небеса, не то я попрошу перенести моё ложе подальше от тебя. Чтобы под горячую руку не подвернуться богине, когда она заявится глаза тебе колоть. Продолжай, мы слушаем.

– Она вручила огненный лук какому-то пареньку из простолюдинов, и тот запросто пожёг уйму пустынников огненными стрелами. Отряды врагов полыхали прям-таки свечками под огненным дождём.

– Почему же нас не пожгли?

– Наверное, княжеский обет помешал. Им же надо было убедиться, на чьей стороне богиня: князя или казнённых. Как убедишься, если сжечь нас огненными стрелами?

– Справедливо. Говори, чего Тагрихард рассказал про степь.

– Они надеялись отбиться, когда враг ринется в тесные проходы между рвами. Но против них погнали рабов.

– Рабы не полезут на копья. Собьются в плачущую толпу, чем их ни стегай. Нет таких плетей.

– Рабов гнали не на копья. Ими заполняли рвы, чтобы снова стало поле и раздолье для конницы пустынников. Всё очень просто, оказывается. Пустынники привязывали рабов и рабынь к длинным жердям и доскам, десятками, строили их в тесные колонны, и задних подгоняли факелами. Поджаривали рабам спины. Задним больно, они сторонятся огня и бегут, не понимая, куда, ведь им застят передние. Передние видят рвы и кричат от ужаса, но тоже бегут, ибо задние обезумели от боли и толкают их вперёд жердями и досками. Когда рвы наполнились телами и деревом, воины князя отчаялись и подожгли рвы огненными стрелами. Тагрихард пожаловался: люди горят очень смрадно. «Други» стояли в чёрном дыму от человеческой плоти и кололи орущих рабов пиками. А тех гнали и гнали сквозь огонь тысячами, чтобы смять строй. У рабов горели ноги, к ним лип горящий человеческий жир. Многих «другов» тошнило и рвало.

Даже Вишо затих у своих поленьев.

– Ты рассказываешь ужасы из какого-то загробного мира, – мрачно заметил воин с опухшим глазом. – Как долго шла такая «битва»?

– Это не «битва», а «бойня». От рассвета до полудня. Рабы закончились к полудню, рвы наполнились, «други» устали, и тогда в бой двинулись хорошо отоспавшиеся пустынники, в толстой броне, с мечами и секирами. К вечеру они прорвали правое крыло «другов» и лезли убить их князя, этот наглец стоял на холме в рост, под градом стрел. Рукопашная шла по всему полю до ночи. Тела устилали его дважды или трижды. Ночью сахтаръёлы озверели, победили и добили всех раненных пустынников, а утром сложили в огромный ров половину своего войска. Я не вижу странного, что они злы теперь. Я спросил Тагрихарда, сражались ли против нас Кядр и Вендр. И с горечью узнал, что обоих больше нет среди живых.

Раненые зашевелились:

– Погибли в степи или в битве с нами?

– В степи. Вендр сражался один против сотни железных воинов пустыни, на огромной горе из их тел. Очень долго. Но его окружили и ударили в спину.

– Это же нечестно!

– Помолчи, Эберхард. Как погиб Кядр?

– Тагрихард замкнулся и ответил коротко: «Сгорел живым».

– Как так?!

– Не знаю. Наверное, упал в ров с горящими рабами. Мне не удалось расспросить Тагрихарда. Он помрачнел, вскочил на коня и умчался хмурым. Когда меня везли в санях, я велел рабу пригласить ко мне Дихта, обсудить с ним размер выкупа. Сам я не смогу и шагу ступить, пока кости на ногах не срастутся. Он пришёл, был очень зол и отказался от моих денег наотрез. Я удивился: почему? Ведь сражение закончилось и мы больше не враги. Заплатить выкуп – это вопрос чести. В ответ он обругал меня нехорошо и удалился.

В тишине потрескивали горящие поленья.

– Не пойми как гибнут великие воины, господа… Я мечтал скрестить меч с Кядром и одолеть его. И на-те: «сгорел»! Во рву с рабами! Как полено! Н-да… И Хёнгебарт Имденхорд умер в битве не от удара доблестной пики Вендра, нет; у первого меча Вехты лопнули глаза от жадности. Вот такие дела… Смешной мор напал на господ великих воинов.

– Гнать перед собою связанных рабов… Рабынь… Где честь?

– Значит, это пустынные дикари подучили их измотать врага в потасовке с чернью, а потом ударить свежими отборными отрядами.

– Хорошая затея, кстати: измотать и ударить с флангов. Нам тоже не мешает её опробовать на ком-нибудь наивном. Обречено на успех. Весною подобью купцов на поиск «огненного лука». Думаю, тут нет ничего волшебного, это какое-то хитрое изобретение из-за пустыни. Надо раздобыть хотя бы один образец. Мои оружейники смастерят мужланам огненные луки и мы враз усмирим Плонгу, а то и покорим Танлагему. И покорим других. Если один простолюдин способен сжечь отряд воинов, то кто сунется против сотни «огненных луков»?!

– Н-да… «Огненные луки» взялись гнуть, ямы-ловушки роют, рабов гонят на копья… Скоро вообще перестанут целиться пиками в щиты и биться на равных. Война становится сущим безобразием, господа. Знаете, мне кажется, мы с вами участвовали в последней стоящей битве. Да и ту нам подпортили вмешательством чужой богини.

– Вмешательство-то было очевидное, а вот насчёт богини я что-то сомневаюсь…

– Имденхорд и Тилг пали, я остался последним из нашего «отряда чести»… Печально.

Смешное желание обречённого

Знатные воины Вечной Вехты лежали двумя рядами, с оружием и в доспехах; точь-в-точь так, как построились перед битвой. Их мёртвые отряды мечников и копейщиков громоздились за ними мёрзлыми штабелями, уходящими далеко. Кое-где у изголовий павших стояли те немногие из охраны господ, кто уцелел в битве. Они держали пробитые щиты хозяев. Немного ж их уцелело…

Огромной толпой стояли остальные пленные и рабы.

Зихо равнодушно глядел на седой затылок старого господина, вставшего на колени перед телом сына: старый господин поправлял на мёртвом боевое снаряжение – кто, кроме отца, знает манеры убитого?! Убийцы ведь никогда не обрядят тело жертвы так, как родной отец поправит одежды на собственном сыне.

Молодой господин пал, но «обречённый» жив; такого ещё не бывало. Зихо не занимала мысль, как его встретят на деревне: любая встреча лучше, чем быть рабом и добывать сахтаръёлам железо в холодных болотах. Главное, он увидит Литу. Придёт же она посмотреть на возвращение мертвецов? – такое всем интересно и долго обсуждают. Может, Вишо расскажет ей, как Зихо вёл себя в битве, ему нечего стыдиться. Не зря старый господин что-то выспрашивал у знатного «друга» и оба смотрели на Зихо. «Друг» отвечал и кивал одобрительно. Значит, даже враги оценили бесстрашие Зихо. Может, Лита улыбнётся. Надо будет сказать ей, где в доме припрятаны монеты, он так и не смог сообщить о кладе. Понадеялся, что она придёт проводить в поход.

Не пришла.

Конечно, Лита не пустит его на порог дома, в этом Зихо не сомневался. Ну и ладно, он выкопает убежище в Ничьих лесах. Зато Лита теперь свободна!

Слуги поставили носилки из украшенных траурной резьбой досок, осторожно уложили окоченевшее тело молодого господина на них.

– Несите в закрытую дубовую повозку, – прочистив горло кашлем, велел старый господин. – Слуги и рабы поедут в открытой.

И повернулся к Зихо спиной.

Старый господин и его слуги уходили. Этого Зихо ожидал меньше всего.

– Мне куда?! – Зихо шагнул вперёд, обгоняя носилки. Загородил дорогу. – Распорядись.

– Тебе? – сухо спросил старый господин. – Ты вольный охотник Ничьих лесов. Ты не слуга и не раб. Добирайся домой сам.

– А награда? – растерялся Зихо. – Воины сказали, мне положена какая-то награда, я хочу купить лопату, кирку и топор. Вспомни: я тот «обречённый» при твоём сыне, который должен был умереть.

– Тебе никто не мешает сделать это в любое время, вольный охотник, – с раздражением произнёс старый господин. – Но раз ты жив, для тебя всё стало, как было. Значит, дом снова твой, а твоя девка снова рабыня. Но ты можешь жениться на ней и стать моим рабом. Разрешаю.

– Это нечестно, – потемнел Зихо. – Я нёс пику твоего сына в битву и был рядом с ним до последнего блеска его жизни. Твоё повеление о свободе Литы выбито на Стене Вечной Собственности. Если я должен умереть, то вели слугам убить меня и пусть станет так, как надо.

В глазах старого господина мелькнул злой огонёчек торжества:

– Вини только себя, «обречённый». Я продам ту грудастую рабыню в Танлагему, в дом соблазнов. Ты сам обрёк свою упругую девчонку быть доступной для всех тамошних стариков, грязных и потных.

Повысил голос:

– И никогда не попадайся мне на глаза, щенок! Ты должен был отдать моему сыну вторую пику и умереть под копытами его коня.

– Он и первой пики не сломал, его убили раньше! – закричал Зихо. – Я остался у его мёртвого тела и сражался тем оружием, которое доступно, как велит клятва! Спроси воина с разбитым лбом! Спроси Вишо! Где и кем сказано, что «обречённый» обязан умереть раньше всадника?!

– А где и кем сказано, что знатный всадник может умереть раньше «обречённого»? – усмехнулся старый господин.

– В клятве.

– Такого не было никогда и никогда не будет, – поморщился старый господин. – Посторонись и освободи дорогу моему сыну, раб.

– Я не раб… – Зихо стиснул рукоять костяного топорика, который ему вернули утром.

С двух сторон к Зихо выдвинулись слуги старого господина, положив руки на рукояти коротких мечей.

– Ты нарушаешь закон Вечной Вехты, – раздался вдруг мальчишеский голос. – Если «обречённый» был верен клятве, не дрогнул в битве и остался жив, он должен получить желанное. Дай ему то, что он захочет.

Стукнули по льду подковы боевого коня, раздался злой женский голос:

– Что за перепалка над мертвецом? Опять ты, ненормальный смертник? «Зихо», кажется? Орёшь, как на базаре. Что случилось?

– Не твоё дело, – бросил старый господин.

Зихо остолбенел: он узнал во всаднице девушку, которая привиделась ему, сонному, в харчевне Плонги.

Просвистело лезвие меча, вынимаемого из ножен. Сугтарьёла ловко, одним взмахом, перерубила рукояти носилок, на которых покоилось тело молодого господина. Носилки стукнули о лёд своими обрубками, вывалив труп в снег, будто деревянную колоду. Шарахнулись в стороны носильщики.

– Теперь чьё? – и Сугтарьёла, спрыгнув из седла, обратилась к мальчишке лет девяти, тот стоял с послами у тела Коннинга Тилга. – Ну-ка, повтори про «закон», сорванец. Чего вы там насочиняли в своём законе?

– Если «обречённый» верен клятве, не дрогнул в битве и остался жив, он должен получить желанное, – отчеканил мальчишка. – Закон.

– Если он захочет звезду с неба? – усмехнулась Сугтарьёла.

– Достань, – твёрдо заявил мальчишка. – Или не обещай «обречённому» звёзд. Посули мешок гнилой репы и ступай в бой без второй пики.

– Если он захочет твой замок и твоих рабынь?

– Отдай ему. Или не обещай замка и рабынь.

– Если мне, рабыне, втемяшится стать твоей «обречённой», но мы уцелеем в битве и я захочу в награду обратить в рабство тебя, господина?

– Стать твоим рабом я счёл бы за величайшую честь, прекрасная госпожа, – и мальчишка церемонно поклонился.

– Как тебя зовут, юный воитель? – Сугтарьёла, сдержав улыбку, подошла и взяла мальчика за щёки обеими руками.

– Я Ахтрикт Хикт из рода Таублхордов, госпожа, – мотнув головой, вырвался из её пальцев мальчишка. – Не хватай меня за щёки. Так делала мама, а ты не мама. К тебе у меня иное чувство.

– Вот даже как… – изумилась Сугтарьёла, вглядываясь в лицо мальчугана. – Ну что же, ты решил спор, воин Ахтрикт Хикт.

Обернулась к Зихо:

– Чего ты хочешь больше всего, «обречённый»?

– Увидеть Литу… – растерялся от вопроса Зихо.

– Чего-чего?! Повтори.

Зихо перевёл дыхание и повторил уже твёрдо:

– Я хочу ещё раз увидеть девушку Литу. Скажу ей, где в доме под печью спрятаны монеты. Они пригодятся Лите.

– Слыхал, старик? – и Сугтарьёла окинула взглядом послов. – Доставь к нему эту Литу. Ждать будут все.

– До владений Краулингов десять дней быстрого пути, – осторожно заметил древний старик из послов. – Мы не Краулинги. Разреши нам увезти тела наших сыновей и внуков.

– Полежат, не испортятся на морозе, – отрезала Сугтарьёла. – Если через двадцать дней девчонки здесь не будет, судить клятвоотступника придётся вам. Я придумаю казнь. Я большая выдумщица.

– Пошлите за девкой, – глухо велел старый господин кому-то из свиты.

Взглядом он остановил слугу, который готов уже был ринуться исполнять повеление хозяина. И добавил с холодной усмешкой:

– Обрядите её знатной госпожой.

Сугтарьёла остановилась перед Хиктом:

– Ты можешь забрать убитого родича и ехать домой, воин Хикт. Ты молод судить стариков.

– Я остаюсь со всеми, – не задумываясь, ответил мальчишка.

– Как знаешь.

И тогда Зихо, всхлипнув, встал на одно колено и положил топорик Литы к ногам чужой воительницы. Он помнил из легенд матери про древний, но давно забытый обычай: если воину нечем отплатить спасителю его чести, воин вручает такому свою жизнь.

– Ты обдумал свой опрометчивый жест, мальчуган? – где-то над его головой засмеялась Сугтарьёла. – Зачем мне какой-то охотник на кабанов? Я не ем свинины. И мне не нужен раб.

– Я не раб, – глухо произнёс Зихо в снег у её ног. – Я вольный охотник Ничьих лесов и отдаю тебе не свою свободу, а свою жизнь в обмен за спасение чести. Больше у меня ничего нет, кроме моей чести, а без Литы мне не нужна жизнь. Моя честь не отдаётся никому, потому забирай жизнь. Я буду готов умереть, когда увижу Литу.

– Хорошо, – удивилась Сугтарьёла. Наклонилась и подняла костяной топорик, заглянула в глаза Зихо. – Беру твою жизнь. Не обижайся, сам предложил. Когда увидишь свою Литу, я тебя не убью, а назову «Зихтаръярром». Хват, отведи парня в баню и переодень, от него воняет бродягой.

* * *

Плечо заживало. Зихо левой рукою колол дрова для большого котла, в котором варили густую похлёбку с луком и пшеном. Над Зихо посмеивались даже рабы: в кои-то времена «обречённый» уцелел, но попросил наградой не горшок золота и сто рабов, а всего лишь увидеть девку-рабыню, за свободу которой шёл на смерть; – вольный охотник, а круглый дурак! – такого «охотника» и домашний кот обманет.

Насмешники возвращались домой рабами, и у посольских шатров звенело железо, там сызнова облачали рабов в старые цепи, которые выкупили у сахтаръёлов.

В тот день Вишо, складывая холодные поленья в штабель, поведал:

– Несколько наших из разных отрядов не хотят возвращаться в рабство. Они выпросили покровительство у юного князя сахтаръёлов. Наши послы поклялись отпустить их семьи сюда. Я тоже останусь тут, Зихо. Буду вырезать гравюры о минувшей битве. Да у меня и семьи-то нет. Некого отпускать.

– У тебя и резцов нет. Думаешь, им нужны твои гравюры? Что ты будешь есть зимою? Где жить?

– Не знаю, – пожал плечами Вишо. – Говорят, бездомные живут тут при храмах, пока им не присудят дом на «сходе»; видишь ли, когда весь город собирается на площади и решает все вопросы, такое сборище называют «сходом». Я не видел их городов и жилищ их воинов. Может быть, им захочется украсить стены своих замков гравюрами о большой победе? Лучше я буду шататься по дорогам Сахтаръёлы свободным живописцем, чем спать в тёплом хлеву закованным в цепи рабом.

– Твоё право, – согласился Зихо. – Ты теперь вольный.

Вишо оглянулся по сторонам и тихо спросил:

– Зачем ты наобещал ей свою жизнь? Это было красиво и звонко, наш старый господин весь стал как один злой желвак. Даже послы оробели, крутили головами и цокали языками. Но она тебя не убьёт. Оставит при себе и никогда не отпустит. Она теперь хозяйка твоей жизни, а ты теперь её раб.

– Я не раб, – Зихо с яростью расколол полено. – Она покажет мне Литу свободной. Я её должник, но не раб.

* * *

Он не сразу узнал в знатной госпоже Литу. И ужаснулся. На девушке красовалось платье из красной парчи, роскошное и длинное, но очень открытое и зашнурованное спереди так крепко, что выдавливало почти всю грудь Литы наружу, едва не обнажая соски. И совсем не скрывало плеч, Зихо никогда не видел прекрасных плеч Литы. Светлые волосы её были уложены высокой башней, как на жёнах господ: те наматывают свои редкие патлы на каркас из золотой проволоки. Вместо щёк у Литы рдели два красных круга, лицо было выбелено толчёным мелом, губы и брови выкрашены густо. Лита была туго, но бережно связана полотенцами и свирепо мычала в парчовый кляп, брыкаясь ногами в длинном и тяжёлом платье, будто кошка в мешке. Её осторожно несли двое крепких слуг старого господина, стараясь не повредить ценного платья и головами сторонясь Литы, ибо девушка норовила боднуть их своей причёской-башней.

«Это Лита?» – только и подумал растерянный Зихо.

– Поставьте её перед «обречённым» и освободите ей жгучий язык, – велел старый господин. – Пусть поблагодарит вольного охотника Ничьих лесов.