Дороже жизни. Сага Иного мира. Книга первая. Часть II

Дороже жизни

Сага Иного мира. Книга первая. Часть II

Анатолий Шибенский

© Анатолий Шибенский, 2025

ISBN 978-5-0067-3037-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава шестая

Обмен

Независимость – удел немногих; это преимущество сильных.

Фридрих Ницше, «По ту сторону добра и зла»

═════════════════════════════════════════════

На Литу заглядывались все свободные удальцы окрестных деревень, но никто не смел даже заговорить с нею: она – будущее лакомство молодого господина в день её совершеннолетия. Таковы законы Вечной Вехты. Красавица Лита каждого дразнит глазами и смеётся над каждым липким прилипалой так зазывно, чтобы не отлипал и волочился за нею, как прикованный цепью раб. Но Зихо она влепила злую пощёчину. А ведь Зихо лишь посмел взглянуть на неё!

И тогда умный кузнец Нирго сказал:

– Если молодой господин прознает о пощёчине, ты пропал. Он убьёт тебя, хотя ты не раб. Подловит в лесу и затравит псами. У него огромные псы. Волкодавы. Или зарубит мечом. У него огромный меч и могучее тело, раскормленное мясом. Он знаменитый воин. Такой силач разорвёт тебя пополам, шутя. Или раздавит твою голову руками, как тыкву.

Нирго хорошо знал нравы господ из замка, он ковал им оружие. В боевой охране молодого господина служили отчаянные сыновья Нирго, все шестеро. Ему можно было верить.

– За что меня убивать? – похолодел Зихо. – Когда рабыни Распутника Хаса при всех целовали маленькую Литу, молодой господин смеялся и сам держал ей руки. Меня она ударила за один только взгляд. Значит, Лита уже не ребёнок, она стала неприступна. Господин должен радоваться не только твёрдости её тела, но и крепости её духа.

– Нет, – вздохнул Нирго. – Рабыни распутника Хаса обучили её тому, чем невинная девушка Лита однажды порадует господина: искусству проворного языка и сладких прикосновений. Ты же одарил её тем, что огорчит господина насмерть.

– Поясни, – растерялся Зихо. – Говоришь непонятно.

– Она любит тебя, дурень, – серьёзно сказал кузнец. – Тебя ударила её обиженная душа.

– За что обида? – тихо спросил Зихо.

– За то, что ты слаб и нетвёрд духом; за то, что ты никогда не посмеешь отобрать её у скучающих господ. Красивых и покорных рабынь у господ больше, чем копчёных свиней. Полны амбары и кладовые. Нашим пресыщенным господам в охотку отведать необычное угощение, очень редкое в их холодных замках. Им подавай не только невинное тело, но душу и сердце Литы под чистой приправой из её непорочной любви. И когда молодой господин узнает, кто украл это блюдо у него, ты не жилец. Что проку господам от её выучки у Распутника Хаса, если в постели с господином она будет думать о тебе? Околпаченные господа не прощают такое удачливым соплякам из свободной черни.

Зихо не спал всю ночь напролёт, а поутру задребезжал и загудел далёкий колокол: народ окрестных деревень созывали к замку. Там, с каменного помоста, уже орали в серебряные трубы глашатаи. Там Зихо узнал о походе. Для сонной деревни все новости показались сообщениями из другого мира: где-то в далёких степях погиб юный князь Сахтаръёлы, пали в битве все его «други»; – так глашатаи величали стальных воинов чужого вождя. Богатая страна – она рядом, руку протянуть! – осталась без присмотра. Нужно торопиться и успеть забрать как можно больше её вкусных останков, ведь она теперь всего-навсего полный амбар без охраны из некогда страшных мечей и пик.

С помоста наперебой зачитывали, куражась и смакуя, униженное послание правителей Сахтаръёлы, покорное и слёзное. И оглашали железную волю торжествующих вождей.

– «Приходите к нам и защитите нас!» – орали и хохотали серебряные трубы, читая пергамент. – Люди, они просят у вас защиты! Эти слабаки наконец-то признали вас господами!

– Кто из свободных отличится в походе и убьёт вдову чужого воина, его детей и родителей, тот станет господином в завоёванном поместье! – вторил глашатай рядом.

– Он получит столько рабынь, скольких сможет пленить! – надрывался третий.

– Те из рабов, кто осмелится сопровождать молодого господина и взять оружие, получат свободу после похода! – взывали трубы хором. – Станут вольными хозяевами новых плодородных полей! Получат рабов! Будет очень много дешёвых рабов!

Гудели взбудораженные вестями людские толпы, из них начали пробиваться к помосту охочие в мечтах юноши, жаждущие быстрой славы, упругих рабынь и лёгких побед. Мужчины постарше покачивали головами: они помнили, как двенадцать лет назад, пройдя с мечом всю Плонгу и наводнив рынки Вечной Вехты рабами, захмелев от сокрушительных побед, вождь Коннинг Тилг двинул свои отряды на Сахтаръёлу. И в одночасье из всесильного победителя стал жалким неудачником.

Но сейчас от уха к уху неслась весть про то, что былые обидчики Тилга мертвы, они истреблены в степи «пустынниками», так называли страшных пришельцев из-за Жёлтой пустыни. И новый великий поход возглавит не отчаянный и безрассудный Тилг, а сам вождь Брюгнехорд, осторожный и седой мудрец, он уже назначен советом вождей в наместники Сахтаръёлы.

Все плотники в толпе потирали руки: будет большой заказ на пыточные столы и виселицы, можно рассчитывать на доход и обновки детям к празднику урожая.

Хотя битв не ожидалось, глашатаи снисходительно объявили о наборе «обречённых». Брюгнехорду наверняка встретятся непокорные города и случатся мелкие стычки с мятежниками. Но погибнуть можно ведь и в мелкой стычке? Потому, если кто-то из рабов объявит себя «обречённым» и решится бежать возле стремени молодого господина, неся его вторую пику, тот получит свободу немедля. Прямо сейчас. Такой храбрец сможет три дня и три ночи наслаждаться любыми тремя рабынями, на его собственный выбор. Он на трое суток станет повелевающим, как настоящий господин! Сразу три рабыни выкупаются с «обречённым» в душистых кореньях, уведут его в роскошные Покои Обречённых, где он станет хозяином чужих прекрасных тел и вкусит наслаждения трёх девственниц, обученных у Распутника Хаса. И если «обречённый», подав в бою пику своему господину, останется жив, то получит в награду своё самое заветное желание. Хочешь ферму и стадо из сотни свиней? – получишь ферму и стадо. Горшок золота? – забирай из сокровищницы замка любой горшок. Мечтаешь о рабынях? – выбирай любых три, они твои. Дерзни, смельчак!

Надрывались глашатаи, гудела безбрежная толпа в истрёпанных суконных одеждах, чавкала грязь и хрюкали господские свиньи. Холодный туман совсем не бодрил измученного Зихо. В толпе незаметно посмеивались: неужели кто-то вызовется нести вторую пику?! Дураков теперь нет даже среди рабов. Стычки и битвы часты, но кто из «обречённых» уцелел у стремени господина, молодого или старого? – никто, всех растоптали и раздавили боевые кони. Остаются жить только те, кто умён и пристроился поодаль от схватки железных господ. Тот, кто несёт вторую пику, гибнет всегда. Когда-то, в давние времена, когда народу было немного и люди ценились, вторую пику несокрушимых всадников вёз конный воин со щитом, но впоследствии этот всадник-помощник оказался помехой могучим господам при битве на пиках и двуручных мечах: ведь «та» сторона тоже выставляет стальных воинов с пиками. И чем теснее они едут, тем сильнее и непобедимее их строй. Лишние всадники в таком строю не нужны, как и лишние босяки-рабы. Потому вторую пику всегда несёт, прижимаясь ко стремени, «обречённый». Раб, который отдаст свежее оружие господину и сгинет под коваными копытами боевых жеребцов. Все вольные копьеносцы хитрят, они прячутся в толчее битвы и никогда не поспевают передать господину вторую пику. Такие не нужны у стремени могучего воина. Он должен лишь протянуть руку, чтобы ощутить в ней новое грозное оружие взамен разбитого о щит злобного и сильного врага. Часто эта вторая пика есть жизнь или смерть господина, потому господа щедры к «обречённым». Но давным-давно перевелись вольные храбрецы, готовые стать «обречёнными» за три дня утех с господскими рабынями-девственницами. А в мечту о заветном желании сегодня не верит уже никто.

Молодой господин, красуясь перед толпой вольных девушек своими доспехами, вдруг посмотрел с коня на Зихо:

– Ты, тощий победитель диких волосатых свиней! Повезёшь в обозе запасы пищи для моих слуг?

Картинно поморщился:

– Нет, сын трусливого лодыря приловчится дрыхнуть под попоной и напустит диких волосатых вшей в моих рабов…

Все девушки смеялись глупым и косноязычным шуткам молодого господина, звонко хохотала в толпе юных рабынь Лита. И тогда Зихо поднял дрожащую правую руку, сжимая в ней нож: так исстари поступали вольные охотники Ничьих лесов, идущие на смерть добровольно.

Все девушки умолкли, только Лита продолжала испуганно смеяться.

– Я иду в битву у стремени твоего коня и несу вторую пику рода Краулингов, – Зихо не узнавал своего голоса, а старый господин приоткрыл глаза в своём мягком кресле на колёсиках.

– Даже ты захотел в поход, сын грязной лесной вдовы? – зло удивился молодой господин. – Пожиратель желудей и кореньев сообразил, что битвой не пахнет, и пожелал чистую девочку? Не мою ли? Ты и половины моей пики не поднимешь, слабый сопливый щенок.

– Я не сказал: «в поход», – Зихо говорил, как в бреду. – Я сказал: «в битву». Я пойду в битву у твоего стремени и понесу твою вторую пику. Если битвы не будет, повесь меня за ребро на сук дерева и заруби своим мечом.

Стало тихо-тихо, лишь хрюкал поросёнок кузнеца Нирго.

– Зачем рубить? – удивился молодой господин. – Сам сдохнешь на суку, дерзкий крысёныш из…

– …которых рабынь ты хочешь за гордое право «обречённого»? – вдруг проскрипел старый господин, перебив сына и внимательно поглядел на Зихо. – Ты не похож на похотливого дурачка, храбрый мальчик. Выбирай трёх любых. Укажи на каждую из них пальцем.

В толпе рабынь-девственниц началось волнение, выбились наперёд самые красивые. Они сдвигали лопаточки и втягивали щёки, выпучивая губки. И опускали глаза, показывая Зихо длину своих ресниц. Стать избранницей «обречённого» значило навсегда покинуть ужасную свиную ферму и оказаться чистой служанкой в господском замке. Так гласил закон.

– Я отказываюсь от ласк трёх рабынь в Покоях Обречённых, – Зихо задыхался. – Взамен них я требую свободу для одной.

– Смерть освобождает всех, – улыбнулся молодой господин.

Но старый господин недовольно двинул веками:

– Кому ты хочешь подарить свободу, выкупленную ценою твоей жизни?

– Девушке Лите… – с трудом выговорил Зихо. – Она долговая рабыня на твоей капустной ферме.

Лита захохотала громко и очень оживлённо, а молодой господин криво усмехнулся, нашаривая плеть. Но старый господин тоже поднял правую руку с украшенным каменьями ножом, принимая последнее желание Зихо:

– Быть тому.

И тогда молодой господин замахнулся плетью, чтобы хлестануть съёжившегося раба-живописца Вишо, прикованного длинной цепью к седлу (а кого ещё бить в ярости? – «обречённого не бьют»! – закон!). Но ставшая вольной девушка Лита красиво вышла из толпы удивлённых рабынь и вручила Зихо очень смешное оружие: костяной топорик, каким женщины отбивают свиное мясо, чтобы оно оставалось мягким после углей очага. И, кусая губы, неожиданно отвесила Зихо оглушительную пощёчину. Вторую, третью… На её прекрасных ресницах дрожали слёзы. Плюнула ошарашенному Зихо под ноги и ушла, не оглядываясь и подрагивая плечами. А молодой господин засмеялся, пряча плеть.

Три долгих, но очень коротких дня Зихо приводил в порядок свои дела, как приучила покойная мать. Всё ненужное теперь железо, которое нашёл в доме – одиннадцать подков и старый отцовский топор – отнёс кузнецу Нирго. Свою новую, запасную одежду он вручил первому, кто пришёл проститься, таким оказался старый рыбак Эдго. И, готовый к походу, Зихо явился в замок, где на Стене Вечной Собственности раб-живописец Вишо высек повеление старого господина: «На незыблемых правах обречённого отныне и навсегда свободной девушке Лите принадлежит дом охотника Зихо, его сад, утварь, тысяча шагов леса от южной стены его дома до оврага и тысяча шагов леса от западной стены до ручья, а также всё остальное, крупное и мелкое, ранее принадлежащее вольному охотнику Зихо, в присутствии которого и начертано». Зихо дважды промахнулся по зубилу, попадая по руке Вишо, но кое-как выбил своё имя. И впервые оказался в высоченном Зале Обречённых, под сводами которого гулко зазвучали слова клятвы, повторяемые Зихо вслед за старым жрецом Духов Огня:

– В походе я буду слушать только благородного воина, которому несу вторую пику, и буду говорить только с ним… Мои уши оглохли для остальных… Я не покину места у его стремени… Я не дрогну в битве, если благородный воин падёт раньше меня… Я буду сражаться даже над его телом и тем оружием, которое окажется доступным моей руке… Будучи поверженным и пленённым, я назовусь своим именем и приму любую смерть с гордостью…

К озеру

Зихо не думал, что во владениях Краулингов живёт так много народа. От замка до дальних полей, по обе стороны мощёной мокрым булыжником дороги, стояли тесные толпы людей с восторженными и радостными лицами. Ещё бы! – от зрелища захватывало дух. Вся мощь древнего замка, сверкая начищенной сталью, уходила на север, на покрытое льдом озеро Лангаррад, чтобы подчинить власти Краулингов ставшие ничейными города и леса. Гордо шествовали мечники и копейщики, сияли улыбками молодые лучники, даже рабы-щитоносцы ступали важно; каждый шёл не на войну, а к новой ступеньке в длинной лестнице привилегий. На могучем боевом коне восседал красавец-господин, в нарядных одеждах и дорогих мехах. Вдоль обочин, тесня друг друга, взвизгивали юные девушки из свободной черни: несмотря на холод, они ловко поднимали перед господином грубую ткань своих рубах, обнажаясь от живота до шеи. Все они высоко-высоко подоткнули свои длинные юбки, бесстыже оголив ноги почти во всю длину, в знак своей доступности будущему победителю. Сопровождая конного господина, каждая стремилась запомниться ему, норовя бросить в будущего владельца северных имений горсть отборных зёрен, как символ своей плодовитости и здоровья.

Зихо нёс рядом с конём тяжеленную дубовую пику, с врезанными в неё острыми полосками-лезвиями из стали, схваченными медными кольцами – искусная работа кузнеца Нирго. Молодой господин запретил Зихо ехать в обозе и отдыхать. Вызвался бежать у стремени? – беги, «обречённый». Господин теперь не называл Зихо иначе.

В ликующих толпах народа Зихо так и не разыскал взгляда Литы. Как она теперь узнает, что в доме закопан целый клад: семьдесят медных монет и даже одна серебряная? Зихо никому не рассказывал, что выследил стадо диких кабанов и уже год снабжает кухню замка свежим мясом.

К вечеру их догнал большой обоз из восьми крытых повозок и пятидесяти открытых, запряжённых шестёрками крепких коней, это старый господин выслал вдогон сыну всю гужевую мощь замка, чтобы отряд не утомился в дороге и прибыл на сбор войска вовремя. Зихо наконец-то пристроился в повозке и приспособил в ней проклятущую пику. Правда, она высовывалась далеко назад своим блестящим остриём и пугала лошадей, идущих следом, мешала усесться удобнее всем попутчикам Зихо, а таковых оказалось в повозке пятнадцать, недовольных присутствием «обречённого».

Все деревни встречали их пивом и копчёными окороками. Сильные и крепкие девушки-селянки смеялись загорелыми лицами и садились на колени захмелевшим воинам своими тяжёлыми и мускулистыми ляжками, позволяя идущим в битву многое, но далеко не всё. Воины стонали от вожделения, но охрана молодого господина следила зорко: никаких обид дочерям вольных хлеборобов. Иначе отрубим воинской черни её блудливые руки.

Но в целом, несмотря на запреты и запугивания, отряд наслаждался походом. Скучны были только переезды от деревни к деревне: промозглый воздух, чавкает грязь и сипло покрикивают возницы.

Чтобы скоротать путь, затевались разговоры, один из которых как-то сам собою повернулся к Зихо: ведь не каждый день едешь в боевой поход, да ещё в одной повозке с «обречённым»!

Молодой воин из свинопасов, Хвастливый Уго, принялся подзуживать:

– Ты стал бездомным молчуном, Зихо. Ты хоть ночевал три дня с Литой в одном доме? Расскажи. Какая она без одежд? Говорят, учёные рабыни Хаса тискали тело Литы двенадцать лет, каждую ночь разминали ей ляжки и оттягивали соски. Вся деревня видит: вместо грудей у неё выросли две огромные тыквы. Они упругие? Пружинят в руках? Вкусны?

Зихо молчал, как велела клятва.

– Уго, он один ночевал дома, – вставил слово Прихлебатель Фахо. – Откуда ему знать о тыквах Литы?

– А как же Лита? – изумился Уго, смеясь глазами. – Где она приткнулась на ночлег? Свободную селянку не пустят в тёплый хлев, к рабам.

– Она у кузнеца Нирго отсиживалась три дня, – подыгрывал насмешнику Фахо. – Нирго снял с неё цепи и приютил. Но теперь Лита живёт в доме Зихо. Когда мы выступили в поход, я видел, как она шла из кузницы к дому Зихо. Опушкой. Кутаясь в плащ и рыдая.

– Зихо, это странно! – громко восклицал Уго, и в соседних повозках прислушивались. – Девушка всей твоей пропащей жизни проводит три ночи у какого-то старого кузнеца. Значит, он ещё крепок, этот Нирго! Растолкуй мне нелепицу, Зихо: ты отказываешься от самых красивых рабынь ради Литы, но они теперь в повозке у молодого господина. Все три. Господин обещает тискать их вместо тебя, над твоим трупом, так он кричит с утра до ночи. Ладно, господину позволено многое. Но почему твою Литу ласкает старый кузнец три ночи подряд?! Он не вызывался в «обречённые»! Скажи, что же получил ты? Эту пику? Погладь её хотя бы. Или она остра, как язык Литы? Невезучий ты парень, Зихо.

– Ха-ха-ха! – смеялся Прихлебатель Фахо.

За весёлым оживлением все просмотрели всадников, сыновья кузнеца Нирго подъехали незаметно.

– Может, поднять его на копья и зашвырнуть в канаву? – предложил один.

– За что?! —возмутился Хвастливый Уго, нащупывая кинжал.

– Ты порочишь имя нашего отца, верного нашей покойной матери. Ты порочишь имя свободной селянки Литы, невинной девы. Ты смеёшься над «обречённым» и над оружием Краулингов. Значит, ты заслужил четыре смерти.

– Молодой господин не похвалит вас за убийство вольного человека… – пробормотал Уго, криво усмехаясь. – Все воины на счету! Вольных воинов казнят приговором вождя. Не вашим сговором.

– Верно, – бесстрастно согласился старший из братьев.

– Верно, – улыбнулся младший.

– Поступим проще, – и трое братьев спрыгнули с коней, ловко и быстро.

– А-а-а! – завопил Уго и захлебнулся кровью: ему раздвинули зубы и отхватили кинжалом треть языка.

Братья вскочили в сёдла, присвистнули коням и помчались.

– Пожалуйся молодому господину! – засмеялся один.

Хвастливый Уго зажимал рот рукою, бледнел лицом, меж пальцев сочилась кровь.

– Что за вопли? – раздался недовольный голос из нарядной повозки, где звенел женский смех: молодого господина сопровождали три юные рабыни, которые вызывались быть избранницами «обречённого».

– Поддерживаем в походе железный порядок, господин!

– Молодцы, мальчики-кузнечики!

Звонкий девичий смех, и снова зарокотал голос молодого господина:

– Я отберу вашу невинность сразу после победы, над телом мёртвого «обречённого». Мы уляжемся на трупах поверженных мною врагов, ещё теплых. Чтобы не застудить мою спину. Каждая из вас будет совсем нагая и «сверху», я люблю так. Рабыни Распутника Хаса обучили вас этому?

Смущённый девичий смех.

В повозке Зихо все ехали молча аж до самой Плонги, слушая гвалт и хохот из соседних повозок. Изредка мычал и стонал Хвастливый Уго.

Деревни Плонги, которыми проходил отряд, оказались безлюдными.

– Где селяне? – удивлялись молодые лучники. – Где окорока и пиво? Едем третий день, а ни души! Хотим пива и доступных девок.

– Плонги прячут от нас своих баб в лесу, – знающим тоном поясняли матёрые мечники и копьеносцы. – Ничего, скоро будет город. Там не спрячешь. Найдём, го-го-го!

Днями спустя, в перепуганной наплывом чужих воинов Плонге, их отряд присоединился к основным силам Вечной Вехты и получил короткую передышку. Старинный приозёрный городок был заполнен разухабистыми воинами, с улицы в харчевню доносились хриплые песни, улюлюканье и женский плач: воинственные пришельцы шарили в погребах перепуганных горожан, упивались дармовым вином и тискали всех девушек, которых могли изловить. Изнасилованную и рыдающую добычу копьеносцы и мечники передавали щитоносцам, те – молодым лучникам, а уж те – толпящимся у обозов рабам: вкусите пряный дух свободы, трусливые ничтожества!

Уже минуло двенадцать лет, как покорённая Плонга стала захудалой провинцией Вечной Вехты, но воины вели себя в ней точно так же, как и в те дни, когда вслед за боевым конём Коннинга Тилга впервые врывались в рыдающие города врага.

В жаркой харчевне предавались праздности знаменитые всадники, но Зихо не отдыхал: измученный, он стоял у каменной стены с опостылевшей пикой, как и распорядился господин. Знаменитые бойцы пировали в самой богатой харчевне города, в ней имелся второй этаж и не пахло нечистотами, весь этаж занимал большой зал, где за извилистым столом уместилась сотня пирующих. Никаких окон, потому царит тишина и не доносятся девичьи вопли с улиц.

Воинов обслуживал сам хозяин, напуганный толстяк с пегими длиннющими усами, схожими с конской уздой. Он появлялся молчаливой тенью, успевал менять блюда и наполнять кубки, стремился угодить всемерно, но всё же был схвачен за рукав стальными пальцами Коннинга Тилга из рода Таублхордов.

– Угадай, повелитель жареных поросят, что это? – воин глядел насмешливо, но недобро.

О стол стукнула медная монета.

– Медная монета, мой величественный господин… – засуетился словами хозяин.

– А что это? – и рядом с первой монетой легла вторая, серебряная.

– Ещё одна монета, мой величественный господин… – покорно произнёс хозяин. – Серебро.

– А это? – на столе появилась третья монета.

– Золотая монета, мой сильновеличественный господин… – прошелестел хозяин.

Остальные воины перестали жевать и с весёлым интересом следили за разговором.

– Ты близорук, плонг, – вздохнул Коннинг Тилг. – Недальновиден.

Он забрал со стола и подбросил на ладони медную монету:

– Это твоя жена, усач. Потёртая медяшка.

Забрал вторую:

– Это твоя старшая дочь. Ещё не медь, но уже не золото.

В ладони воина зазвенела третья, последняя монета:

– Это твоя младшая дочь, наибольшего достоинства. Своих баб ты прячешь в погребе от благородных воинов, будто грязные монеты от воров.

Воины захохотали:

– Сюда всех!

– Какой «погреб», мой яснолучезарный господин? – пролепетал хозяин.

Коннинг Тилг не смеялся, он внимательно наблюдал за потным лицом хозяина харчевни.

– Я бывал в Плонге, усач, когда громил задиристых неумёх вашего короля. Я прошёл вашу наглую и трусливую страну насквозь, как горячий клинок сквозь тёплое коровье вымя. У каждого плонга есть погреб. Чем богаче плонг, тем глубже его погреб. Там он прячет самое ценное: своих баб и свиные окорока. Но мои пьяные кобели найдут это убежище запросто. По запаху спелых сук.

Подбросил монеты на ладони:

– Я могу отдать их тебе. Или заплатить ими своим воинам. Выбирай, если не глупец и понимаешь мои слова.

– Величайший господин… – тихо произнёс хозяин. – Я не глупец. Я знаю, кто ты. Я маленький человек и не таю зла на тех, кто решил спор с королём Плонги силою своего доблестного меча. Моя маленькая Плонга – это моя маленькая харчевня. Я понимаю, чего ты хочешь от меня. Клянусь: в моей харчевне не было сахтаръёлов с прошлого года. Недавно приезжали пятеро с луками, но то были не сахтаръёлы. Хотя пришли оттуда, через Длинное озеро.

Смех за столом стих.

– Хорошо… – удивился знаменитый воин и положил на стол медную монету. – Продолжай, умный плонг.

– То была всадница, вооружённая только мечом, – зачастил хозяин, не сводя глаз с монеты и утираясь фартуком. – Красивая. Её голос волнует сердце.

– Баба с мечом?! – пробасил один из воинов, могучий и широкоплечий. – Врёшь, свинья. Тащи сюда своих девок.

Коннинг Тилг задумчиво катал в пальцах серебряную монету.

– Истинная правда! – плаксиво взмолился хозяин. – Она одета в узкие штаны и очень ловко сидит в седле. При ней длинный, но лёгкий меч. По слабости очей я сперва решил, что вижу юношу-воина, благородного из благороднейших. Она очень гибкая и быстрая, как ядовитая змея. У неё короткие белые волосы и чёрные глаза. В них страшно смотреть. Она не сахтаръёла. С нею были пятеро лучников, совсем дети, в стёганых панцирях с чужого плеча. Им четырнадцать лет или годом больше. Смуглые и горбоносые. Она говорила с ними на гортанном языке, которого я не знаю.