Дороже жизни. Сага Иного мира. Книга первая. Часть II

Увидеть их души на Дневной звезде показалось Дъярру совершенно невозможной затеей: звезда ведь яркая и заставит слезиться глаза, если глянуть на неё близко.

И тогда он решил услышать погибших богинь. Наверняка они там ссорятся и кричат звонко. Пожалуй, даже топают ногами. Рыжая любого взбаламутит на скандал и рукоприкладство. Даже на небесах. Или поют. Как тогда, в мастерской.

«Чуткое ухо» – так Дъярр назвал свою задумку – удалось на славу. Тончайшая перепонка в длинном раструбе, похожем на колокол, и звуковые лабиринты за нею, по которым бродит, усиливаясь, услышанный «ухом» голос.

Дневная звезда молчала.

«Оно вообще слышит, это „ухо“? – усомнился Дъярр. – Может, ошибся где?»

И навёл «ухо» на город. Для испытания. Но, чтобы не вникать в секреты горожан, он выбрал перекрестием прицела двух всадников на берегу Акдиръянда, на вид оба из княжеской дружины: у этих какие секреты? – да никаких. Кто кого рубанул, пойдёт ли войной князь на перепуганную его победами Виданору, какие бабы податливее; – вот и все тайны у вояк. Таких и подслушивать не грех, Дъярр слышал их сто раз в мастерской. Всё равно, что знакомую вывеску над лабазом читать заново.

«Ухо» слышало прекрасно.

– … девка редкая, скажу я тебе, – говорил лениво мужской голос, чем-то знакомый Дъярру; обладателю голоса было за тридцать, не меньше. – Да ты её видал, она возле сотника Борра вертела задницей опосля речного погрома.

– Та самая красотка?!

– Угу. «Иллиёллой» кличут. У него на постое была, пришлая из Аръяварта. Борр выпер за блуд. Постриг и выпер. Вот это сучка, скажу я тебе! Такое вытворяет губами… Наши робкие клуши только в щёку чмокнуть и горазды, в настоящем разврате ни хрена не смыслят. А эта обучена всем тонкостям заморским.

– Каким, к примеру? – смущённо вопрошал голос юного парня.

– У! Слушай, молодёжь.

И Дъярр, оторопев, узнавал смачные подробности рассказчика о срамных способностях «сучки», прерываемые удивлённым хохотом собеседника.

– Но туда без секретного слова не пустят, и каждый день оно новое.

– Ого!

– А ты думал? Прознают на сходе, крику от наших дур не оберёшься.

– А если князь проведает?

– Тоже мне, испужал… Наш князь горазд разве что старикам головы рубить. Мало того, что лучших витязей сгубил, он дружину разбазаривать взялся. Где Борр, где Сенхимел? Отпустил за море. А сколько народу положил зазря? Всё из гордости своей дурной. Что ни битва – потеря за потерей. Где Къядр? Въендр? Бангиръярр?

– Князь в Речном погроме без потери победил…

– Там ведьма за него постаралась, запрудила реку. Ну так поручи ей и прочие победы одерживать, коль обзавёлся ведьмой всесильной! Не, самолюбие в нём взыграло, самолично решил побед наковать, щенок нахальный. То на деревянный холм влезет покрасоваться, то наперёд мужицкого ополчения встанет, супротив кольчужного клина. Ты ведьме поручи врагов извести, ведьме! Глядишь, и витязи целы бы остались, и кузнецы живы, и рыбаки, и плотники. Правда, в том случае князь не почивал бы в героях-молодцах… Вопрос: он о славе своей печётся или о государстве?! На кой хрен государству такой князь?! Чтоб славить его доблесть?!

– Верно говоришь, Свирд… Ой, верно…

– А мы? Мало мы головами за него рисковали?! Для чего содержит заморскую искусницу? Колдовать во благо Сахтаръёлы или князя тешить, дорогого-любимого?! Подглядели девки-служанки, чего она над ним выделывает, охренели обе. Ему, значит, можно заморский блуд пробовать, а нам – нет?! Мы головы клали в степи и на льду, я дружка своего калечным-увечным привёз из Ледовой битвы, а мне тётки какие-то оголтелые будут про честь толковать на сходе?! Мне, Свирду – про честь?! Блудниц нарожали, с них и спрос. А мне – удовольствие. О своей чести я и сам позабочусь, когда с пикой на железных бойцов выйду.

– Свирд… В самое сердце бьёшь словами! Верно!

– Тебе, как новому другу своему, назову секретное слово. «Илисадор». Запомнил?

– «Илисадор»… Чудное слово.

– Зато верное. Дом здоровенный в Хебадейской слободе, на отшибе, знаешь? У песчаного обрыва? Там ещё пацанята рыбу садками ловят.

– Ну да.

– Туда ступай. У них в доме колокольчик, от него к воротам верёвочка тянется и упрятана за воротный столб. С колечком на конце. Найдёшь ощупью колечко, потянешь при раза, потом ещё два. Скажешь в дверное оконце: мол от Свирда к Илке. Попросят слово произнести, шепни «Илисадор». Только не ори на всю вселенскую! Тихонько шепни. Тебя и проводят к той блуднице. Она такая… малость подпоенная для храбрости срамных поступков, не удивляйся. Зато всю жизнь вспоминать будешь! Уже голая встретит на кровати. Одёжи вовсе не признаёт.

– Ух ты…

– Угу. Она цепью за ногу будет прикована, но ты на то не смотри, ей нравится рабыню покорную изображать. Ну, чтобы тебя разжечь посильнее.

– Да я уже горю, Свирд…

– Деньги захвати. Удовольствие недешёвое. У хозяйки песочные часы громадные, с ведро песку мелкого в них, она часами время пребывания у блудницы мерит. Так что время соизмеряй. Один поворот – один золотой.

– Ну, Свирд, заинтересовал ты меня, друг.

– А то! Я тоже подойду, попозже, к утру; давай время поделим. Ну, чтоб не мешать друг другу. Но ты учти: никому ни-ни. Я только самых верных дружков к таковскому блюду сладкому зову. И прошу, как нового дружка своего: подбаламуть молодых ребят, чтоб на сходе дружины за меня стояли.

– Так ведь, Свирд… Ты и так исполняешь.

– То князь назначил, временно. Сход дружины должен утвердить.

– Так ведь окромя тебя и некого в старшие над дружиной кликать! Хват откажется, ему сыск милее, а прочие без рук-ног опосля секир нукобровских.

– Ну, мало ли… Хрен его поймёт, князя нашего. Приведёт из Вадиръяндра упыря какого-нибудь молодого, вроде Бангиръярра покойного, набегаетесь в доспехе до седьмого пота. Не летать на конях по Сахтаръёле вольными соколами, за порядком приглядывая, а денно-нощно в «коробки» строиться заставит, да всё с окриком.

– Зато дружина Вадиръяндра вся устояла в степи…

– За волшебным мечом отчего не устоять? Нукобров полосовал тем мечом покойный Къядр, не дружина. За таковским заслоном всяк устоит. А рабов колоть пиками дело нехитрое. Ты супротив богатыря выйди с пикой!

– Тоже верно…

…Дъярр оторвался от «уха», совершенно ошалелый. Илли – «блудница»?! Да, он слышал про её жениха с именем «Борр», на всех углах судачили. Эшдарьяла говорила о ссоре, о заморском купце, но девчонки вечно преувеличивают. Остриг и выпер за блуд?! Дъярр слышал про заморских блудниц, из разговоров похохатывающего хозяина с покупателями, пока те примеряли доспехи и торговались о цене. Это что же, и у нас такое безобразие завели?! Да, есть бесстыжие тётки и содержат они «срамные дома», куда тайные любовники уединяются по согласию, с глаз людских. Но чтобы за деньги… Не может быть. Там какая-то другая «Иллиёлла». Иностранка «Илка». Выдаёт себя за настоящую Илли.

И Дъярр решил убедиться в ошибке. А уж потом, будучи уверенным, вытащить всех этих скотов на сход. Тот дом он видел, когда заказывал в Хебадейской слободе платье для Илли по своему рисунку, хотел подарить ей на свадьбу.

Глубокой ночью он явился к дому у песчаного обрыва и подёргал кольцо условным образом.

– Чего тебе, путник? – в крохотном окошечке на воротах помещались только гнусавый нос и чёрный глаз хозяйки. – На ночлег не беру. Налить воды?

– Я… от Свирда, – запинаясь, выдавил Дъярр. – К «Илке».

– Какого такого «Свирда»? – удивился нос.

«Разыграл дружинник приятеля, – с облегчением подумал Дъярр. – Ну, шутники! Убить мало паскудника за такие шутки».

– Может, ошибся домом, милый гость? – продолжал нос. – Какое слово тебе этот самый Свирд говорил?

– «Илисадор»… – упавшим голосом произнёс Дъярр.

– Заходи, – и в створке ворот беззвучно открылась неприметная дверь. – И деньги покажи.

Дверь захлопнулась за спиной Дъярра, и он оказался на просторном дворе, окружённом высоченным забором. Перед толстенной тёткой непонятных лет и в пёстрых одеждах. Рядом с тёткой стоял здоровенный парень, поигрывая отточенным топором.

– Вот… – Дъярр трясущимися руками развязал кошелёк Хвата с оставшимися монетами, которые захватил все. Неловко двинул рукой, просыпались золотые. Быстро присел на корточки и принялся собирать монеты, стараясь унять сердцебиение и не глядеть на тётку.

– Какой молоденький богач! – удивилась та.

Скомандовала парню с топором:

– Ступай, уведи всех. Это свой.

Подождала и повернулась к Дъярру.

– То-то ты к Свирду в дружки попал, золотой мальчик. Ты гляди, каких молоденьких подсылает… И тебя в мужчины решил посвятить, значит. Дело хорошее, невинный юноша. Цены знаешь?

– Один золотой за один поворот часов… – Дъярр никак не мог совладать с голосом, тот срывался. – Только я сперва хочу убедиться, что… Ну… Глянуть.

– Да тебя уже трясун бьёт! – хохотнула тётка. – Не сомневайся, девка что надо. Город обойдёшь, а такую не сыщешь.

– Я плачу за просмотр, – Дъярр сам удивился своей находчивости. – Только за просмотр.

– Ладно, погляди… – удивилась и тётка. – Посмотреть пришёл? Такое первый раз. И сколько дашь?

– Вот, – Дъярр протянул тётке золотой.

– Ка-а-акой молодец… – протянула тётка и быстро спрятала монету. – Пошли, богатей.

В большом помещении за дубовой дверью было пусто. Огромный стол с закусками, скамьи, глиняные бутыли, много свечей и душно. Коридор куда-то вбок и лестница наверх.

– Не подсматривать гостя! – свирепо гаркнула тётка кому-то в полумрак коридора. – Выгоню!

Взяла свечу и велела Дъярру:

– Смотри сюда и ступай за мной.

И пошла со свечою по шатким ступеням, на второй этаж.

* * *

Обитая толстенным войлоком дверь была заперта довольно странным образом, подобно дверям конюшни: деревяшкой, положенной на железные скобы, вбитые в косяки. В большой комнате горели четыре свечи, по всем углам. Стол и широкая кровать посерёдке. А на ней…

Дъярру уже приходилось видеть женскую наготу: Видьянагги, например, пока не стала Индарьялой, совсем не заморачивалась с одеждой. Хотя Индарьяла тоже морщилась на длинные юбки. Однажды и нарочно Дъярру показала себя Илли, насмехаясь. Там, у озера.

Но их нагота отличалась от наготы женщины – той, что сидела на кровати – как чистая красота отличается от грязного соблазна. Дъярр даже не понял сперва, где у этой бесстыдницы лицо, с трудом отведя взгляд от круглых колен и тяжёлых грудей распутницы.

У женщины были блестящие, прилизанные донельзя чёрные волосы. Даже глубокие глаза её, обведенные чёрной краской, источали какой-то срамной призыв. У Дъярра отлегло от сердца: Илли блондинка, и не такова телом, это сидящее тело могло бы принадлежать какой-нибудь «Мелахене», нарисованной однажды на доске в мастерской рукою Видьянагги.

Хебадейка стояла рядом и внимательно наблюдала. Дъярр вздохнул и уже собрался повернуться к выходу, сказав хебадейке что-нибудь эдакое, как набухшие губы женщины вдруг дрогнули, будто она силилась сказать что-то. То ли хебадейка посветила свечой иначе, то ли сидящая женщина незаметно повернула голову, но у Дъярра ёкнуло сердце: нос и овал скул точь-в-точь, как у Илли!

Он заставил себя сделать четыре шага к постели блудницы и наклониться, заглянуть ей в лицо: у неё были глаза Илли.

Это была Илли. Размалёванная, с изуродованным телом и с выкрашенными в чёрное волосами.

«Это она?!» – ужаснулся Дъярр.

Выдавил хрипло, с трудом:

– И… Илли? Это ты?

Синие веки блудницы дрогнули: она узнала гостя. Вздутые губы шевельнулись, они силилась сказать что-то, а в дыхании женщины Дъярр уловил знакомый запах. Давно, в детстве, бабушка давала ему нюхать разрезанный гриб: «Знай, унучок, как дурной гриб пахнет. Не ешь такой». Об этом грибе частенько говорили дружинники в мастерской, обсуждая привычки воинов-виданоров.

– Вы её «дурным грибом» опаиваете?! – взвыл Дъярр и кинулся к хебадейке с кулаками.

Но его кулаки утонули в каком-то мягком месиве, а тётка оказалась на удивление сильной и ловкой, она очень много весила и запросто выдавила Дъярра своей тушей в коридор. Захлопнула войлочную дверь и завизжала оглушительно:

– Охрана!

…Через ночной двор Дъярра волокли два крепких, раскормленных молодца. Едва он почуял почву под ногами, как получил удар в лицо и вылетел за ворота, успев разглядеть в дверях дома горящую свечу и скалящееся злобной радостью лицо рыжего попутчика к имению господина Кадисюдра.

* * *

В мастерской Дъярр умылся дрожащими руками, попробовал оттереть с рубахи впитавшиеся капли крови – наверное, шла из разбитого носа – и бесцельно метнулся туда-сюда, от горна к бочке с водой. Сердце колотилось, мысли путались. Что делать? Помчаться в храм, требовать сход?

«Сход кликнут утром», – прозвучал в голове голос Сугтарьёлы, Дъярр часто слышал этот голос, он всегда подсказывал правильно. – «Под утро к ней придёт Свирд, хебадейка расскажет о тебе, и они убьют Илли. И спрячут тело. Дельце-то паскудное, а Свирд метит в старшие над дружиной. Зачем ему сход?».

И Дъярр остановился.

– Надо действовать сейчас, пока не опомнились, – произнёс он вслух.

Странно, но он сразу успокоился. Накинул на себя длинный плащ с капюшоном и достал из тайника в стене меч. Первый из задуманной сотни мечей, который закончил только вчера.

И вышел.

* * *

– Ты? – удивилась широченная мордуленция в окошечке. – Мало накостыляли? Могём добавить. Вали отсюда, придурок. Не велено пускать.

Окошечко насмешливо чавкнуло гусиным жиром, захлопываясь.

И тогда Дъярр, отступив на полшага от забора, выждал немного, давая широколицему время отойти. И поднял меч. Дъярр хорошо управлялся с лезвием, ибо много раз испытывал свои мечи. Сейчас он наметил ударить в стык двери с забором, где, как он помнил, находился засов. Перерубить задвижку засова, пнуть дверь, напугать всю эту шайку-лейку, забрать Илли и уйти.

Лезвие пересекло забор сверху донизу, и дверь легко отворилась от пинка сапогом. Дъярр, подхватив брошенные ножны и плащ, шагнул во двор срамного дома, откуда его вышвыривали совсем недавно. Сердце опять заколотилось обидой и мщением, и он делал всё, как во сне, не соображая. Даже не удивился зрелищу: видимо, широколицый замешкался у задвижки окошечка или остался подсматривать за визитёром в щелочку, потому лезвие меча опустилось точнёхонько на его голову, развалив тело пополам, от макушки до копчика. Обе половинки широколицего упали в разные стороны, меж ними валялась отрубленная кисть руки. В кучке разрубленных кишок и каких-то пульсирующих внутренностей подёргивалась нога. Пахло тёплой тухлятиной и кровью, но в зыбком предутреннем полумраке не было видно крови.

«Один есть, – яростно подумал Дъярр. – Если не разбегутся, порублю всех!»

На крыльце, перед дверью в срамной дом, он остановился, осторожно положил на скамейку ножны и плащ. Дверь была приоткрыта, из широкой щели лился свет. Надо было дать глазам отвыкнуть от темноты.

Там, внутри, шла неспешная беседа:

– И чё за баба живёт у хозяйки?

– Хрен её знает. Не наше дело.

– Интересно глянуть… Пол-дружины к ней шастает! Красивая, наверно.

– Наверно.

– Хочешь в сортире захлебнуться, глянь.

– Это как?

– А так. Был тут один до тебя, глянул, дурачок. Аж глаза выпучил: «У-у-у! Ну и баба!». Ктой-та шепнул хозяйке, та Свирду передала. Пришёл, ткнул дурака под-дых, скрутил хозяйкиной верёвкой, набил в пасть грязных тряпок, да и утопил в сортире. Прям в очко головою запустил.

– Ты откуда знаешь?!

– Мы все смотрели. Свирд велел смотреть. «Для назидания», так сказал.

– А… кто донёс?

– А кто тут сидит, тот и донёс. Мы не знаем. Свирд пообещал десять золотых, ежели кто сызнова сообщит хозяйке про любопытство.

– Иди, полюбопытствуй. Всем охота десятку получить и на тебя покакать.

Тихий хохот.

– А чё ж тогда козла ентого отпустили? Надо было топить.

– На кой его «топить»?

– Так он дурак припадочный. Видал я его зимою позапрошлой, ехал с нами, мечтал Аръяварт спасать. И в степи, опосля битвы, в костёр лез, где девок посольских пожгли. «Я с ними!», – орал, – «я с ними!». Козёл.

– Свирд его прислал, Свирд пущай и топит. Не нашего ума дело.

– Надо было в погреб запереть до Свирда.

– Чтоб Свирд и тебя утопил за самоуправство?

– Так всё равно ж побили дурня.

– То хозяйка велела. С неё и будет спрос, а мы люди маленькие. Да и побили так, для виду. Вразумили малость.

– На кой такой хлюпик Свирду?

– Хрен его знает.

– Может, его отец голос влиятельный имеет? Свирд в старших-то не застрянет. Мы его ещё князем увидим.

– Сам ты «отец влиятельный»… Он кошель золота при себе таскает, сыпанул перед хозяйкой, похвалялся.

– Откеда у него золото?!

– «Оттеда», бестолочь. Думаешь, ты один был умный нукобров дохлых обшаривать?

– В похоронном отряде состоял, значит… Во гад везучий! Хребтину вылечил, золота нахапал… Гад.

– А ежели он на сходе нажалуется?

– На кого? Пришёл-де в срамной дом по наущению самого Свирда, а получил по сусалам?

Тихий хохот.

«Ах, я „козёл“… – с тихой яростью подумал Дъярр. – Ну держитесь!»

И пнул дверь.

За знакомым уже столом восседали четверо, они играли в кости. Кувшин, кружки, нож, блюдо с жареным поросёнком. Первым Дъярра заметил рыжий, он сидел лицом к двери.

– Атас, братцы! Придурок вернулся!

– У него меч стеклянный!

Все четверо вскочили, хватая прислонённые к ножкам стола топоры. И встали тесным полукругом, переглядываясь, но не приближались, грозя топорами и зверскими гримасами: видимо, надеялись напугать так, чтобы Дъярр убежал сам. Рыжий старался оторваться от приятелей и зайти в спину к Дъярру, но осторожничал: делал шаг вперёд и тотчас отступал вдоль стены. И все молчали, никто из них не издавал грозных выкриков.

Дъярр наблюдал подобную сутолоку возле Правых рвов, когда в бешеной сече пала отчаянная дружина Береговых владений, и Нуке-Обры, порубив дудящих и барабанящих калек из Аръяварта, двинулись на теснящийся за палисадом строй ополченцев, шли свирепо и стремительно, без оглядки на своих. Навстречу им выскочил купеческого вида здоровяк с топором, в серебряной кольчуге, даже огрел кого-то из врагов с размаху, прежде чем рухнуть рассеченным надвое. Ополченцы робели, суетились, толкались, грозились топорами и корчили страшные рожи. Нуке-Обры рубили их, как старый бурьян, деловито и не сбавляя ходу.

Дъярр поступил так же. Быстро шагнул вперёд, прямиком в центр вражеского полукруга, делая замах мечом; он довольно ловко рубил деревянные чучела у себя в мастерской, но против живых людей шёл с мечом впервые. Замахивался он вбок, что незаметнее врагу, и чтобы лезвие прошло поперёк всех тел сразу – именно так бился его двуручным мечом Къядр, когда Нуке-Обры нападали четвёрками и пятёрками, Дъярр видел это в «бинокль», созданный им по рисунку Сугтарьёлы. И запомнил приём воина-мученика накрепко. Вопрос, хватит ли силы перерубить сразу всех врагов одним ударом. Он ведь не Къядр.

Сил хватило, Дъярр даже не почуял усилия на лезвии. Охранники срамного дома повалились на пол разрубленными пополам тушами.

– Опять ты?! – зашипел голос хозяйки, она появилась из темноты коридора. – Вон! Велю взаправду побить, не погляжу, чей ты дружок! Я тебя…

И поперхнулась, уставилась на перерубленные трупы, потом на Дъярра.

Он перекинул меч в ладонях и шагнул к хозяйке.

«Будешь убивать женщину? – насмешливо шепнул невидимый голос, похожий на голос Сугтарьёлы. – Ай, нехорошо. Ай, неприлично».

– Буду убивать! – громко огрызнулся голосу Дъярр. – Отстань!

«О-о-о… – засмеялся голос. – Правильно, сынок. Руби старую суку!».

– Ва… ва… ва… – залепетала хозяйка и вдруг упала на четвереньки.

Дъярр замешкался от неожиданности, а хебадейка проворно, как толстая мышь, метнулась в сторону, лбом в бревенчатую стену. И кусок стены вдруг провалился тёмным квадратом; то был фальшивый щит, висящий на ремнях, он скрывал какой-то лаз. В нём исчезла хозяйка.

Лезть с мечом за толстой паскудницей Дъярр не собирался.

– Забрать Илли и уходить, – произнёс он вслух и положил меч на стол с игральными костями. Не с мечом же двуручным подниматься по узкой лестнице к Илли! Испугается ещё. Но остановился: наверху, за лестницей, ему подмигивал темнотою проём в коридор второго этажа. Темноте коридора вторила зазывающая тишина. Проём в коридор казался хитрой пастью, которая высунула язык-лестницу: иди, Дъярр, жду.

«Там кто-то есть, – отрезвел Дъярр. – В комнате с Илли кто-то есть. Вот почему эти покойники-половинки не орали в драке».

И взял со стола меч.

…Дверь в комнату к Илли была заперта изнутри, и Дъярр аккуратно, несильно, резанул лезвием меча в том месте, где, как он помнил, находился засов. Осторожно отворил дверь и шагнул внутрь, держа меч перед собою остриём вверх, чтобы, чего доброго, не зацепить Илли неосторожным движением.

Увиденное обескуражило: что делает стоящая на локтях и коленях голая женщина? – она прогибалась над кроватью всем телом, толстой задницей к Дъярру, и утыкалась лицом куда-то в пах какому-то мускулистому типу; Дъярр узнал в нём старого обидчика, наглого княжеского дружинника и даже вспомнил имя: «Свирд». Тот стоял перед кроватью, по другую сторону, лицом к Дъярру, и что-то мычал. Он крепко держал голову женщины за волосы и глаза у него были пьяные.

Это не могла быть Илли. Илли не такая толстая! Неужели Дъярр ошибся дверью? Дъярр даже оглянулся на порубленный засов, а мускулистый отпихнул голову женщины и прыгнул. Без разбега, сразу, перемахнув широченную кровать легко, будто узенькую скамейку. Едва коснувшись ногами пола, не глядя, он стремительным движением руки сдёрнул со стола какую-то тяжёлую одежду, блеснувшую в свете свечей.

«Серебряная кольчуга» – успел сообразить Дъярр, а мускулистый уже ударил его коленом в живот. От такого пинка Дъярр отлетел к стене и больно ударился спиною, перехватило дыхание, но он не выпустил меча, загораживаясь им поперёк. А мускулистый с размаху швырнул кольчугу на лезвие, норовя, видимо, выкрутить оружие из рук Дъярра.

И… замер на миг, уставясь на культяпки своих рук: прозрачное лезвие разрезало металл кольчуги и отхватило мускулистому Свирду пальцы по самые ладони, тот даже не заметил и, видимо, совсем не почувствовал боли, изумлённо ощерясь на свои культяпки. Дъярр же наобум, не соображая, махнул мечом куда придётся. И мускулистый вдруг начал как-то странно оседать: туловище его валилось влево и назад, а голова и плечо – вниз. Хлестанули по стенам струи крови.

Дъярр, задыхаясь, стоял над разрубленным трупом.

Голая женщина, оборотясь лицом, преспокойно наблюдала через плечо за поединком. Развернулась на четвереньках, добралась до края кровати и села, свесив ноги. Подёргала цепь на лодыжке. И, вытирая губы тыльной стороной ладони, равнодушно разглядывала убитого.

Это была Илли.

– Клоп, – вдруг сказала она.

И тогда Дъярр опомнился. В дальнем углу стоял меч в ножнах, на спинке деревянного кресла висели штаны и шёлковая рубаха мускулистого Свирда, но в эти штаны девушку не впихнуть, да и в рубаху её грудь не поместится. Зато сапоги убитого свалятся с маленьких ступней Илли, явно великоваты.

«Она полжизни босая бегала, – яростно подумал Дъярр. – Тепло и сухо, дойдёт. Закутаю в плащ, он длинный».

И, осторожно переступив мёртвое тело, отрезал цепь у самой лодыжки Илли.

– Илли, идём.

И девушка молча встала. Ни звука, ни удивления на лице.

– Не поскользнись, тут крови много.

Не сдержав гнева, полоснул мечом дверь: дорогу уходящим!

На пороге дома Дъярр укутал девушку в свой плащ.

Уже светлело, в сизом предрассветном полумраке лицо Илли ужаснуло Дъярра: припухшее, синяки под глазами замазаны толчёным мелом. Та Илли, которая при сальной свече едва не показалась роскошной женщиной, в зыбком ещё рассвете предстала ужасной: жёлтое лицо, накрашенные чем-то синим и отёкшие веки, густо напомаженные маслом волосы источали тяжёлый аромат какого-то заморского растения, смешиваясь с запахом старого пота. Дъярр иногда чуял такой смрадный букет на базаре, от раскрашенных до бесстыдства тёток. От него мутило.