Я не препод, я Учитель!

А потом наконец-то пришли родители. Оказывается, мама ходила к проходной, где и дождалась появления папы. После объятий и радостных возгласов, наши родители вскипятили в чайнике воду, а в алюминиевую тарелку папа насыпал сахарного песку, выдав нам по огромному куску черного хлеба. И началось объедение! Макая хлеб в сахарный песок, мы запивали его горячей водой из металлических кружек. Какое же это было наслаждение! И тут же нам объявили еще одну радостную новость: вся эта огромная комната – отныне становилась нашей!

Для современников стоит добавить, что в Европе люди в это же время в огромном множестве спали на улицах. Тем, у кого находилась сколько-нибудь пенсов или сантимов, предлагался «роскошный» ночлег с веревочном подвесом. Люди не лежали на кроватях, они сидели или стояли, перевесившись, словно белье, через натянутые поперек помещения веревки. Почему? Да потому что так их влезало в утлые комнатенки значительно больше. Россию модно ругать да клеймить, только вот в «просвещенной» Европе жути в те непростые времена было неизмеримо больше. Добавлю, что те же европейские улочки время от времени «подчищали» от бродяжек самым жесточайшим образом. Генрих VIII, к примеру, за время своего правления казнил более 72 тысяч человек. Не за бунт или крамолу – всего лишь за отсутствие жилого угла! Нечто похожее наблюдалось и в других европейских странах. Так что комнатка наша была счастьем и роскошью! И новый свой адрес я вызубрила в первый же день: улица Новгородская, дом 8, комната №9! В этой самой комнатке мы и прожили до 1964 года…

Родители снова ушли – на этот раз в магазин, а мы остались одни. Старшая сестра Нина запомнили, как взрослые включали свет и тут же предложила как следует освоить этот процесс. Передвинув табурет, она дотянулась до выключателя и принялась включать и выключать лампу. Свет послушно исчезал и появлялся, мы с Анатолием визжали от восторга. После Нины взобралась на табурет я. Весь вечер до прихода родителей, к радости маленького Анатолия, я раз за разом нажимала выключатель, управляя электрическим светом. Это было сродни волшебству, и, возможно, в тот вечер был сделан окончательный выбор любимого направления – не математики и не ботаники, а именно – Физики.

Когда сегодня мои ученики отвечают на уроках, я вижу в их ответах себя маленькую. Вижу, как, произнося слова «электричество», «атом», «квант», они не очень задумываются над их сутью. И точно так же я в своей деревеньке бездумно воспринимала такие слова, как «паровоз», «фронт», «армия», «город». Следом за мамой я попугайчиком могла повторять целые фразы: «наш папа на фронте», «мы поедем на паровозе в Свердловск», но это было всего лишь неумелое звукоподражание. Выслушивая ответы учеников, чувствуя их внутреннее непонимание, я всякий раз пытаюсь растолковать им суть явления. Пожалуй, это и есть один из краеугольных камней в учительской практике – донести то, чего не доносят сухие формулировки учебников, показать, насколько прекрасен и интересен окружающий мир! Уверена, именно в этом состоит основной смысл физики – да и всех иных предметов. И мне сложно понять, как можно – закончить школу, не полюбив чтение, не осознав могучей роли математики, магии физики и химии, увлекательной красоты географии и биологии? А ведь чаще всего так и происходит. Дети покидают школы без любви к наукам, к учителям и друг к другу. Беда, с которой нужно бороться, и я пыталась это делать, как могла. Думаю, детская память мне очень в этом пригодилась, и, обсуждая с учениками волновую и квантовую теорию света, я вспоминаю ту первую лампочку, которую мы увидели. Удивительно, но она и впрямь осветила не только нашу комнатку, но и наши головы. И термин «просветление» я понимаю теперь особенно остро. Это не красивая метафора, это самая настоящая правда…

Глава 11 И снова школа!

Долго отдыхать нам не пришлось. Сестра Нина отправилась в школу №67 (тогда это была женская школа-десятилетка), меня же мама привела в школу №56. Двухэтажное здание с четырьмя массивными колоннами у входа показалось мне просто огромным. А сколько там было коридоров, комнат и ответвлений! Я по-настоящему перепугалась, что заблужусь в нем. Забегая вперед, скажу, что В 1954 году школу превратили в Дом пионеров им. Володи Дубинина. Сейчас это центр детского творчества «Галактика» (ул. Баумана, 31).

Школа давала семилетнее образование, а директором её был Николаев Семен Ильич. Встретив нас с мамой, он без лишних слов изучил мой табель и объявил, что учиться я буду в 3 «В» классе у Валентины Михайловны Пьянковой. Взяв меня за руку, он привел меня в просторный класс, густо заставленный партами. Я оказалась в прицеле множества глаз и, конечно же, запаниковала. Быть новенькой в незнакомом коллективе всегда страшно. Я же была новенькой втройне – в незнакомом классе, в незнакомом городе, в незнакомой цивилизации. Буквально всё было для меня абсолютно неизведанным. Директор что-то шепнул учительнице и вышел. Меня коротко представили:

– Эту девочку зовут Рая. В своей школе она училась только на пятерки. Очень надеюсь, что и в нашей школе она будет учиться также.

Ни капли не сомневаясь, что так оно и будет, я самоуверенно кивнула. Поскольку все парты были заняты, меня посадили ТРЕТЬЕЙ за первую парту. Решение было вполне разумным; со второго и третьего ряда я вряд ли сумела бы что-то разглядеть. Ростик у меня был миниатюрный, и мальчишки в первый же день окрестили меня Кнопкой. Но учительницу свою я не подвела и училась старательно. Много позже, когда уже коллегами мы встретились с Валентиной Михайловной в школе №99, она сказала мне, что более идеальной ученицы она не встречала. К слову сказать, и мне с учительницей Пьянковой очень повезло. Мудрая, ироничная, не боящаяся высказывать собственное мнение, она укрепила меня в моем желании стать педагогом. Неудивительно, что, спустя годы, она получила звание «Заслуженного учителя России». Пусть не слишком скромно, но слова ее были недалеки от правды: училась я практически идеально. Не потому, что была сверхспособной, мне просто нравилось учиться. Опьянял сам процесс получения новых навыков и знаний. Кроме того, глубоко внутри я понимала, что попала в новый для себя мир – практически вырвалась из диких джунглей. В той прошлой моей Родине было удивительное небо, были замечательные люди, но здесь кроме всего прочего мне предлагалось нечто иное – знания об окружающем мире, умение рассуждать, думать, отыскивать большие и малые истины. Я действительно дорожила каждой минутой урока. Меня раздражали мальчишки, отвлекавшие учительницу всевозможной ерундой, сердили взрослые, время от времени заглядывавшие в класс и отбиравшие у нас драгоценные секунды. Я наверстывала упущенное – все равно как бегун, догоняющий на соревнованиях соперников. А тогдашней своей энергии я завидую и сейчас.

Детсадов в то время не было. И братик Толя оставался дома один, тоскливо ожидая нашего возвращения. Папа работал все на том же заводе слесарем, мама устроилась в котельную – грузила уголь (!), а мы с Ниной учились. Когда же получалось собираться вместе, сразу становилось хорошо и уютно. Забравшись на шкаф, Анатолий в самодельный рупор отдавал нам чудные команды или смешным детским баском копировал тогдашнее радио: «Внимание-внимание! Говорит Москва. Московское время – десять часов ровно!» Звучало это очень смешно, мы хохотали до упаду, а Анатолий, воодушевившись нашей реакцией, старался еще больше. Иногда же папа брал балалайку, мама – гитару, и начинался семейный концерт. Родители играли знакомые мелодии (и довольно неплохо!), Анатолий бил в барабан или попросту хлопал в ладоши, Нина молча слушала, а я танцевала, изображая балерину.

Помню, что очень скучала по бабушке Анне, мысленно писала ей письма. Ну, а мама однажды решила меня крестить, и мы отправились в Михайловскую церковь. Народу было много, и батюшка делал все машинально, я даже толком не слышал, что он там нашептывал. Честно говоря, процедура крещения разочаровала. Еще и мужчина какой-то подошел к священнику, сказал, что машина подъехала, и надо бы поторапливаться. Так что вся последующая часть крещения была откровенно скомкана, – батюшке явно было не до меня… Так и получилось, что на крещение я пришла верующей в Бога, а ушла практически атеисткой.

Впоследствии я подходила к этому непростому вопросу справа и слева, погружалась в него с головой, прислушивалась сердцем. Мне мало было просто верить или не верить, – я хотела знать, а если не знать, то хотя бы чуточку приблизиться к таинству знания. Ведь для чего-то дарован человеку мозг! И помню свое первое удивление, когда в научном журнале я наткнулась на статью, сообщающую, что более трети нобелевских лауреатов убеждены в божественном происхождении мира! Мне снова было, о чем призадуматься…

Насколько помню, в то время мы не голодали, но и какой-то роскоши позволить себе не могли. Родителям приходилось много работать, домой они приходили всегда затемно. Папа был в числе ударников, имел много грамот, но это било и по здоровью. На работу же чуть ли не до 47 года их водили строем, словно уголовников. Выстраивали шеренгой перед нашими бараками, пересчитывали и вели на завод. Люди мерзли, ворчали, но приходилось подчиняться вздорным правилам. Особенно, по словам папы, лютовал один лейтенантик из конвоиров – чуть ли не до рукоприкладства доходило. «Мне бы винтовку, как на финском фронте, – говаривал он. – И снял бы его без содрогания».. Мы, понятное дело, слушали его с ужасом и сочувствием, и что тогда творилось в наших перегруженных правдой и неправдой головушках, сегодня невозможно представить.

Глава 12 В новый класс в новой форме!

В школе, куда я попала, дети носили особую форму: коричневое платье, белый воротничок и черный фартук. Я же весь 3 класс (свой первый год учебы) проходила в чем попало, а потому твердо решила, что летом заработаю себе на форму. Разумеется, на стройку и на завод меня бы не приняли, но помогли обстоятельства. А может, как сегодня вещают иные психопрактики, материализовались мои мыслеформы. Соседке по бараку не с кем было оставить своего маленького сына, и она сама предложила мне понянчиться с ее Олежкой месяц-полтора, пока из деревни не приедут родственники. Таким образом, в 9 лет я превратилась в няньку. Как только соседка уходила на работу, я вставала на дежурство – кормила Олежку кашей и молоком из бутылочки, качала кроватку, усыпляла и успокаивала малыша, разговаривала с ним, играла в игрушки. На руки его не брала, так как ребенок был весьма упитанный, и я в свои девять лет могла его запросто уронить. Но в общем и целом мы с ним ладили, ревел он нечасто и быстро ко мне привык – радостно гугукал, улыбался. Да и мне это было не в новинку, поскольку пришлось несколько лет кряду нянчиться с родным братом Анатолием.

Так и получилось у меня за пару летних месяцев заработать первые настоящие деньги! Мама купила на них коричневую штапельную ткань с белыми звездочками и сшила замечательное платье! Отныне я готова была отправляться в 4 класс в новенькой форме, как и все мои подруги.

Но до этого было еще одно памятное событие. Тем же летом 5 августа мне исполнилось 10 лет – мой первый настоящий юбилей! Только вот никакого чудесного поздравления не случилось. Родители ушли на работу как обычно, а я осталась дома. Маленький Анатолий про дни рождений тоже знал мало, играл себе и не обращал на меня никакого внимания, сестра Нина куда-то убрела. Мне было бесконечно грустно, и растущая в груди обида заставила действовать. Решение о мести пришло быстро. Вооружившись тяпкой, я отправилась на дальние огороды. В те времена в городах было сложно с продуктами, страна только-только вставала на ноги. Неудивительно, что горожане сами вскапывали самостийные огороды. Выбирали в лесу (а мы жили на окраине города) ровные поляны, очищали от сорняков и засаживали картошкой. Ни заборов, ни иных ограждений не строили. В те времена и двери-то не всегда запирали, хотя благополучием, разумеется, не пахло, – были и грабежи, и кражи. Всего лишь за год до этого, когда я стояла в очереди за хлебом, доверчиво держа в руках сторублевую купюру, на глазах у всех ко мне подскочил мужчина, выхватил деньги и тут же исчез. Но вот огороды люди как-то не трогали.

Наша делянка располагалась километрах в двух от дома. Добравшись до нее, я рьяно взялась окучивать рядки. Делянка была не очень большая, но детских силенок хватило ненадолго. Уже к середине поля я крепко устала. И все-таки жар обиды придавал сил. Во мне всегда было что-то такое – не злость, не жестокость, а некий боевой настрой и готовность сопротивляться. Наперекор всему и через «не могу» – доказывать всем и себе, что я не сдамся, что я была, есть и буду! Возможно, это качество передалось от моего папы. Он тоже не умел работать плохо и вполсилы. На работе у него по этому поводу были даже конфликты. Как ударник он вечно висел на доске почета, собственным трудом доказывая, как много можно успеть сделать за рабочий день. Только вот равняться на таких всегда трудно. Тем не менее, государство корректировало нормативы именно под стахановских передовиков. А потому какой-либо любовью общество к ним не пылало. Вот и я не останавливалась, пока не прополола и не окучила все до единого рядка. Устала так, что, казалось, руки вот-вот отвалятся.

Когда я вернулась, родители были уже дома. Видок мой, конечно, их удивил – потная, чумазая, с тяпкой через плечо.

– Ты хоть знаешь, что у тебя сегодня день рождения? – такими словами встретила меня мама. – Тебя и подарок ждет, а ты вон что удумала – на огороде копаться…

Все тут же и разрешилось, и я снова была счастлива. Никто ни о чем не забыл, и мои родители по-прежнему меня любили. Подарочный кулек с конфетами действительно лежал на столе не тронутый – поджидал меня.

Мама отправила дочку-именинницу умываться, а мой гордый доклад об окученном огороде приняла, удивленно покачав головой. Ну, а про свою глупую обиду я родителям, конечно же, рассказывать не стала.

Праздничный чай с конфетами был чудесен, только вот сил на празднование у меня не осталось. Нацеловавшись с родителями, я прилегла отдохнуть на топчан и тут же уснула.

Глава 13 Жизнь продолжается

Жизнь в городе была пестрее, чем в деревне, но некоторые занятия у нас оставались прежними. Так летом мы ходили в лес за пиканами, крапивой, лебедой. Собирали землянику, костянику. Обязательным был поиск хвороста. Если с нами шел отец, то крепкой дубиной он сбивал с сосен сухие ветки. Мы подбирали их, обвязывали веревками, на спинах несли домой. Дрова по возвращении складывали в сарайчик возле барака. Он так и назывался – дровяник.

В речке Вязовке купаться было невозможно, а потому плавать я стала учиться только в Свердловске. В лесу, на окраине Эльмаша, располагались Калиновские разрезы, туда мы и бегали дворовой компанией купаться. Я плавала у самого берега – и исключительно по-собачьи. Стиль самый нелепый из всех возможных. Движений много, толку – ноль. Мои друзья и подруги отважно переплывали на другой берег, а я барахталась на одном месте. Дальний берег казался мне удивительно далеким. Хотя и было там всего-то метров пятьдесят с небольшим. Если позволяла погода, и срочной работы не было, мы проводили на разрезах целые дни – играли в волейбол, плескались, загорали. Хорошо помню, что еды с собой никакой не брали, но есть почему-то не хотелось. Странные у нас были организмы…

Еще помню соседа по бараку Николая, который, выпив, бегал по коридору, пугая людей пьяными криками, признаваясь, что некогда участвовал в расстреле царской семьи. Показывал – как и в кого стрелял, рыдал и смеялся. Кто-то верил ему, кто-то нет. Но поглядывали на звероватого соседа с опаской. Слабоумные сестры Николая работали дворничихами, а сам он производил жутковатое впечатление. Этакий Шариков Полиграф Полиграфорвич. Так что внешне на роль цареубийцы он вполне подходил. Но как оно было в действительности, сегодня уже не доискаться. В свете множества версий не столь уж сумасшедшей представляется и та, в которой под видом царской семьи большевики расстреляли случайных жертв, а самих Романовых по подземному ходу, оставшемуся еще с Расторгуевских времен, вывели за пределы оцепленного периметра, переправив за границу. Своя логика в этом наличествовала. Достоверно известно, как тот же Ленин пытался предотвратить расстрел князей Романовых в Петрограде, послав Горького с собственноручно написанным указанием выпустить Великих князей на свободу. Однако чекисты решили по-своему. Ленина не послушали, а Горького опередили.

Папа же нам рассказывал другие истории. Например, про рабочих узбеков, которые жили в бараке до нас. Заработанные деньги они прятали в подушки и матрасы, сами же экономили практически на всем. Так и умерли от голода. Когда забирали их тела, обнаружили спрятанные деньги. Никто не понимал, как так можно – изнурять себя до такой степени…

Но это все казалось нам ужасно далеким, узнаваемом только из рассказов родителей. От учителей мы получали знания иного рода, и еще раз хочется сказать: с моей первой учительницей мне, в самом деле, повезло. При всей любви и уважении, дядя Коля был, конечно же, не в счет. Он предлагал то немногое, что знал и умел. Ну, а Валентина Михайловна в этом плане была недосягаема. Мне казалось, она знала всё и обо всем, и слово, данное ей, я сдержала. Отставание от одноклассников было быстро преодолено. Меня спасала отличная память, я легко запоминало все озвученное на уроке. Сказалась и любовь к прописям, тетрадки мои ставились всегда в пример.

В четвертом классе любимую учительницу сменила Самочернова Маргарита Васильевна. Она была немного другой – бескомпромиссная энтузиастка своего времени, настоящая коммунистка. Учиться у нее было гораздо сложнее, но мы, дети, прощали ей эту твердость, поскольку и к себе она была беспощадна. Все свободное время она тратила на школу и учащихся, так и не обзаведясь семьей. Не уверена, что подобная жесткость необходима в школах (особенно в начальных классах), однако и этот опыт был для меня крайне полезен. Ну, а желание – учиться и учиться – во мне только нарастало. Я готова была ухватиться за любую возможность овладеть чем-то новым, и когда в школе появился хор, возглавляемый Петром Васильевичем Вориводой, студентом консерватории, я немедленно туда записалась. Впрочем, не я одна. Записывались ребята из нашего класса, были дети постарше и помладше. Это сегодня можно выбирать и придирчиво копаться среди сотен секций, кружков и клубов. Тем более, что альтернатива всегда под рукой – смартфон, планшет или компьютер. Тогда же мы были совершенно открыты всем вольным ветрам, включая и самые экзотические. Да и невозможно было отказаться от занятий Вориводы. Петр Васильевич прекрасно играл на аккордеоне, замечательно пел и всегда одевался с иголочки: белоснежная сорочка, безукоризненно повязанный галстук, начищенные до пламенного сияния туфли. Он казался нам человеком из другого мира, и мы жутко завидовали пионервожатой Кате, за которой Петр Васильевич красиво ухаживал. И сами старались следить за собой, являясь на хоровые занятия причесанными, в выглаженной и чистой одежде.

Воривода был приветлив и добр, воздерживался от нотаций, от лишних замечаний. С ним было удивительно легко. При этом он в доступной форме излагал тайны мира музыки, демонстрировал, как петь первым и вторым голосом. Петр Васильевич и не догадывался. каким принцем для нас был. На его занятиях мы могли сколь угодно долго разучивать любые песни. К слову сказать, был и результат: наш хор достаточно успешно выступал в районных смотрах и уверенно выходил в городские финалы. Вориводе оставалось учиться в консерватории три года, и три года продолжалось наше музыкальное счастье.

Возможно, так распорядилась судьба, и вряд ли я настолько обманывалась в людях. Мне, в самом деле, всю жизнь везло на учителей. И сегодня, когда ученики или дети моих учеников тайно рассказывают мне о своей нелюбви к школе, о ненависти к тем или иным преподавателям, я испытываю состояние шока. Как?! Разве такое бывает? Но, увы, к великому сожалению, бывает – и куда чаще, чем мы полагаем. Однако у меня наблюдалась совершенно иная картина. Где бы я ни училась, всегда находились учителя, в которых я попросту влюблялась с первых уроков. И именно с них мне отчаянно хотелось брать пример.

Глава 14 Первая любовь, школьные года…

Помните строки из песни ансамбля «Пламя»?

Первая любовь… Звонкие года,В лужах голубых стекляшки льда…Не повторяется, не повторяетсяНе повторяется такое никогда…

Не знаю, как там насчет возможности повторения сильных чувств, но правда кроется в том, что детские ощущения стократ сильнее взрослых. И счастье тем, кто влюблялся в юные годы! Тем же, кто не влюблялся, можно только посочувствовать.

Влюбилась в своего «принца» и я. Случилось это еще в 4 классе, и с тех пор я верно и преданно вздыхала по своему избранному до самого последнего класса. Увы, объект моей любви не обращал на меня никакого внимания. Звали его Вовка Селезнев, и учился он в параллельном классе. Ничуть не преувеличив, скажу, что он был кумиром всех девчонок в школе. Высокий, статный, спортивный. Нам он тогда казался красавцем. Кроме того, он прекрасно играл в волейбол, забивал рекордное число голов на футбольном поле, да еще и жил, оказывается, в соседнем бараке. Как-то так получалось, что он был первым повсюду – бегал быстрее всех, прыгал выше всех и гранату бросал дальше других ребят. Без него не получалось нарисовать газету, не удавалось сочинить стихи. В его блеске терялись и пропадали все прочие мальчишки. Но и они на него не дулись, принимали первенство Вовки как должное, поскольку он не зазнавался и умел быть хорошим другом. На танцах Вовка всегда вальсировал с самыми красивыми девочками и принимал как должное, когда его приглашали на «белый танец».

Вот только беда заключалась в том, что в школе, где учился Вовка, училась и я. Девочка, которой в первый же год дали кличку Кнопка. Шансов обратить на себя внимание Вовки у меня не было ни малейших. Ростик – скромнее скромного, на носу и щеках – россыпь веснушек, вместо модной прически – тоненькие косички с бантами. Один плюс – когда затевались какие-нибудь гимнастические «пирамиды» к праздникам и требовалось поднять наверх спортсменку, делающую красивую «ласточку», все тут же вспоминали о Кнопке. Еще бы! Это не гиппопотама на руках держать, тут много сил не надо. Из прочих моих достижений – были пятерки в дневнике и тетрадях, но это среди детей никогда особенно не котировалось. Хуже всего, что за минувшее лето перед шестым классом подруги мои подросли и похорошели, стали совсем взрослыми. У них и разговоры изменились – говорили о косметике, о фасонах одежды. Само собой, обсуждали очередные успехи Вовки Селезнева: «Вы слышали, как он играет на гитаре? Просто с ума сойти!», «А вы знаете, что он обыграл Кулагина, чемпиона школы по шахматам?»

Я слушала и млела. Когда любишь, принимаешь как должное все хвалебные отзывы о своей пассии. И разве не здорово – любить успешного принца? Особого внимания от Вовки мне и не требовалось. Мне было уютно в моей детской влюбленности. По утрам я просыпалась и радостно спешила в школу. Поскольку знала, что снова увижу своего Вовку. Вечером, засыпая, я воображала, что однажды он вдруг заметит меня и поймет, насколько был слеп. Словом, фантазировала и мечтала, как и большинство нормальных девочек.

Перелом случился в последний год учебы, когда наши шефы затеяли в школе шахматно-шашечный турнир среди старшеклассников. Даже пообещали победителю приз. В шашки я играла неплохо, но о шахматах имела более чем смутное представление. Даже Остап Бендер успел сыграть в своей жизни один-единственный раз до своей эпохальной схватки в Васюках. У меня же не было и этого опыта. Я не понимала в шахматах ровным счетом ничего. Но я обожала преодолевать барьеры, а тут был даже не барьер, а целый барьерище! За пару недель до соревнований у знакомой подруги Риммы я взяла несколько шахматных уроков, выучившись правильно ходить и уяснив в общих чертах стратегию игры. После чего принялась играть со всеми подряд, активно тренируя свои зачаточные навыки.

И вот звездный час пробил, начался турнир. Шефы составили план соревнований, выступив в роли наблюдателей и судей. При этом девочки играли в шашки, мальчики – в шахматы.

В том, что Вовка легко обыграет всех соперников, никто не сомневался, а вот то, что незаметная Кнопка одну за другой станет побеждать своих подруг, стало сенсацией. Я же вошла в раж и сражалась вдохновенно. Когда осталось двое победителей – Вовка и я, шефы решили дать возможность сразиться и нам. Только не в шашки, а в шахматы! И вызов я приняла. Красавец Селезнев был настолько в себе уверен, что предложил мне фору – сыграть без ферзя. Конечно же, я гордо отказалась, и мы скрестили шпаги.

Вовка ходил быстро и небрежно, я отвечала осторожно, тщательно продумывая каждый ход. Партия оказалась напряженной, и через некоторое время самоуверенность Вовки переросла в тревогу, а там и в легкий испуг. Ситуация на доске складывалась явно не в его пользу, и он отчетливо понял, что может даже проиграть. И кому? Какой-то Кнопке! Девчонке, про которую можно было сказать «от горшка два вершка». Игра его изменилась. Теперь и Вовка начал подолгу задумываться над ходами. Да и на меня он посматривал совершенно иначе. Вокруг сгрудились болельщики из всех трех классов. Партия и впрямь получилось напряженная.