Игорь, домой!

Хрящ уже налил водку в стопки.

– Давай, за нашу семью, – сказал он.

Константин услышал в этом тосте очень много смыслов. Он перекрестился перед едой, они выпили, чокнувшись. Хрящ нацепил вилкой и буженину и прашуто и, кривясь, засунул в рот. Костян же взял соленый огурчик. Рождественский пост запрещает есть мясо, но все же не такой строгий, и алкоголь во вторник в общем позволяется. Однако Константин вообще не хотел напиваться, да и засиживаться тоже. Хотя в компании с Хрящем, под его авторитетом, не засидеться и уйти, не дожидаясь, пока он его не отпустит, было практически не выполнимой задачей. Водка сразу ударила в голову Константина, мягко и приятно, незаметно, как-то издалека, будто это обслуживающая их официантка поглядывала на них из-за угла.

– Вот у тебя четверо детей, – сказал Хрящ, жуя мясо, – и сейчас Настя беременна, какой месяц?

– Уже пятый.

– Вот, видишь, а у меня дочка Наташенька, ты знаешь, как я ее люблю?

Константин не успел ответить.

– Давай, за детей!

Они выпили по второй стопке и тут подошла официантка.

– Вы определились с выбором? – спросила она Константина, заглядывая ему в глаза. Она стала в четыре раза красивее.

– Овощи-гриль, пожалуйста.

– И все?

– Да, спасибо.

– Хорошо, – официантка закрыла блокнот, даже не записав.

– И повторите нам… – Хрящ указал на графинчик.

– Да, конечно, может еще что-то?

– Пока все, – Хрящ улыбнулся ей. Если бы не его нос, он бы сразил ее наповал своей улыбкой. Константин заметил, что она разглядела эту улыбку.

В зале стоял приятный гул, но за их столиком сложилась вполне спокойная своя атмосфера, часть общего гула, но при этом совершенно обособленная. Они сидели друг напротив друга, Константин откинулся на стуле, Хрящ властно навис над столом, сидя на диване у окна.

– Ты понимаешь, – сказал он, – я в семье только из-за Наташеньки. Понимаешь? Ольга совсем края попутала, она все мозги мне вытряхла. Ее всё не устраивает. Вообще всё, я не понимаю, ведь вроде бы всё есть, машины, дом, одежда, бери что хочешь, нет, ходит ноет. Меня всё раздражает в ней, понимаешь?

– Понимаю, – сказал Константин, – у нас так же.

Этот ответ слегка опешил Хряща, он всегда считал, что у Константина была образцовая семья. Видимо, подумал он, Костян просто подыгрывал ему.

– Это у всех так, – сказал Константин, – по другому и быть не может. Иначе это и не семья, а просто партнеры до поры до времени, пока не надоедят друг другу, или компаньоны или называй, как хочешь.

Хрящ откинулся на мягкую спинку дивана, давая Константину продолжить. Он пристально смотрел на него своим умным взглядом под выраженными надбровными дугами.

– Ты хочешь, чтобы Оля полностью и гармонично была вписана в твой мир. Заметь, в твой. Но ведь она точно такая же личность, и у нее свое представление о ее мире и о том, как ты должен быть туда вписан. И у всех так. Мир окутан противоречиями. А они во многом от страстей. Страсти создают скорби, потому что мы не можем просто хотением добиться того, чего мы хотим. Поэтому, чтобы сохранить семью, будь готов к тернистому пути, на котором будут недопонимания, ссоры, обиды на пустом месте.

– Я не хочу сохранить семью, – вставил Хрящ, – я же тебе говорю, я не ухожу только из-за Наташеньки.

– Да, это очень важно, чтобы у нее была полноценная семья.

– Да даже и не поэтому. Просто эта стерва, скорее всего, увезет ее от меня. И я догадываюсь, на каких основаниях она уверена, что суд будет на ее стороне. Я, знаешь ли, далеко не святой. А у нее и власть тоже есть. Ведь формально она занимается всем нашим бизнесом. Да и знаешь… не нужно мне все это, – Хрящ скривил и без того кривое лицо, – вся эта судебная морока. Я хочу, чтобы Наташенька всегда была рядом, когда я дома, и это железно, поэтому развод ей и не даю, как бы она не просила.

– Все так плохо?

– Даже хуже.

Принесли овощи. Немного болгарского перца, пару колесиков баклажана, кабачок, чесночок, помидорки. Всё выглядело и пахло очень вкусно.

– Ваш стейк скоро будет, – сказала официантка и ушла.

– Давай, за красивых женщин! – сказал Хрящ, поднимая рюмку.

– Нет, – сказал Константин, – давай, за жён.

Хрящ засмеялся, зубы сверкали белизной и были ровными.

– Давай, Паша, за жён! – настаивал Константин.

Они выпили. Хрящ скривился, нацепив вилкой без разбора мясных нарезок. Он мог бы настоять на своем, но он был умным, а не упертым. И он пригласил Константина в этот ресторан, чтобы пообщаться с ним и искать решения, а не плакаться, как баба.

– Апостол Павел говорит, что жена – это немощный сосуд, – сказал Константин. – Ну, то есть, она требует очень бережливого и осторожного обращения, может разбиться от любого неосторожного прикосновения или слова, или взгляда или… Разбиться в смысле, обидеться, тот хрупкий мир, что между вами – он разбивается на мелкие куски.

– Скажите, пожалуйста, – улыбнулся Хрящ, взяв огурчик.

– Но эти отношения с годами крепнут, и уже не разбиваются так просто. Ну, – Константин тоже улыбнулся, – то есть, не потому, что жена становится толстокожей, а потому что идет работа, с обоих сторон на сохранение мира. От проявления любви друг к другу.

– Никакой любви давно уже нет.

– Есть, любовь есть всегда. Вот ты любишь Наташеньку.

Хрящ поднял на Константина глаза, тот вступал на тонкий лёд.

– И ты хранишь мир, какой бы он ни был. Ради нее.

Периферийным зрением Хрящ заметил, что ему несут стейк. И еще один графинчик водки. Он сразу знал, что разговор может не получится, затянутся, да и вообще выйти из-под контроля. Но вдруг он поймал себя на мысли, что он понял Константина. А ведь действительно…

– Ваш стейк, – официантка поставила доску с аппетитным бурчащим стейком перед Хрящом, наклонившись и давая на мгновение лучше оценить ее упругую грудь.

Он налил еще по стопарику, но вместо тоста в голове вертелась мысль, которая соглашалась с тем, что сказал Константин.

– Я действительно порой прикладываю много усилий, чтобы не совершать… Ну, просто иногда мне приходится сдерживаться, и ради Наташеньки я могу пойти на компромисс с Ольгой, это верно. – Хрящ говорил медленно, как хозяин, которому не было нужды никуда торопиться. – Даже, ты знаешь, в последнее время для меня дом – это как минное поле, сделай я лишнее движение – все может взорваться. На работе я отдыхаю, а дома я в тылу врага. Но у нее есть заложник, и каждый вечер я будто веду переговоры, чтобы все закончилось миром.

Хрящ выпил, сморщившись. В последнее время он очень много пил, и отвращение к алкоголю уже было вызвано на психосоматическом уровне.

– Но ведь это не нормально, – сказал он.

– Не нормально, – сказал Константин, он пропустил выпивку и был рад этому.

– Но вот, в чем беда, – сказал Хрящ, после того, как съел пару кусков от стейка. – Я внутренне с этим не согласен. И не сегодня, завтра я могу не выдержать. Ты меня знаешь. Я ни разу не тронул Ольгу, ну так – серьезно. Ты даже не представляешь, как чешутся у меня кулаки, – он сжал один для убедительности – крепкий, мозолей на костяшках давно уже не было, но кожа оставалась грубой. – Я ломаю все в доме, Наташенька уже дерганая от всего этого, но я ни разу не тронул Ольгу. Потому что, если я ее трону…

Константин понимающе кивнул и уставился в свою пустую тарелку.

– Если я ее трону, она же не выдержит удара. А знаешь, что самое плохое?

Костян посмотрел ему в глаза. Он догадывался о том, что Хрящ хотел сказать.

– Я хочу убить ее. – Хрящ еще налил водки, – Просто очень сильно ударить однажды. – Он помолчал. – Но я этого не сделаю из-за Наташеньки.

– Давай, чтобы у нас хватило сил, преодолеть все это, – поднял стопку Константин. Они выпили.

– И иногда, я думаю, чтобы избежать беды, уж лучше развестись. – Хрящ заметно опьянел.

– Нет, – сказал Константин, – это не выход, себя погубишь, да и Наташеньку тоже.

– В смысле?

– Не нужно ей лишаться отца. Но знаешь, что тебе действительно нужно сделать? Покаяться, Паш, твое прошлое тянет тебя вниз. Надо порвать с ним.

Хрящ улыбнулся, чему-то глубоко своему.

– И это проще и это всех спасет.

– А я все равно добьюсь своего, – сказал Хрящ, дерзко уставившись на Константина, будто делал вызов, и почему-то именно ему. Алкоголь придал уверенности, – я заберу Наташу себе. И пусть она хоть всю Москву на уши поставит, я ее ей не отдам!

Константин понял, что разговор был окончен, теперь его уже было не переубедить. «Я буду молиться за тебя» – сказал он себе.

Они еще долго сидели, разговаривая о том и о сем, заказали еще графинчик. Хрящ хотел заказать еще, но Константин настоял, что уже было хватит.

Сам он вернулся домой уже глубоко ночью. Пьяный. Хрящ, как ни в чем ни бывало, укатил на своем «Рэндж Ровере». Константин поднимался на третий этаж на перегонки с постоянно ускользающим куда-то сознанием.

В дверях его встретила Настя.

– Костя, ты видел который сейчас час? Ты ничего не сказал, не написал. Ужин остыл.

– Мы с Пашей, ну… короче, надо было поговорить.

– С Пашей? А как же я? А как же дети?

Константин отвернулся, чтобы скрыть улыбку.

3

Это был один из тех немногих вечеров, в которые Игорь чувствовал себя не то, чтобы прекрасно, но он был рад. Просто рад. Какое-то теплое внутреннее чувство, необоснованное, нерациональное, совсем не объяснимое. Он был рад еще до того, как насобирал с десяток монет, но эта в чем-то детская забава еще больше усилила его радость так, что он даже решил поужинать в пельменной, той самой пельменной. Было очень вкусно, у него был хороший аппетит, что он даже, слегка поспорив с собой, взял вторую порцию рыбных пельмений с лучком, с чесночком и фаршем из трески. Это определенно был очень хороший вечер. Настолько хороший, что после всего он решился-таки на дополнительную прогулку выпить кофе.

Было уже очень поздно, он вышел на свой привычный маршрут на железнодорожный вокзал, где располагалась круглосуточная кафешка. Ему нравилось там быть, хотя правильней было, скорее, то, что он привык там быть. Любая другая кафешка отталкивала своей незнакомостью и непривычностью, а на вокзале он часто бывал. Он приходил туда, чтобы посмотреть на людей. Увидеть в них то, что ему никогда не суждено было испытать. Он видел радостные и грустные лица встреч и расставаний, видел ужас и бессилие опоздавших на поезд и напряжение и огонь в глазах тех, кто еще изо всех сил старался заскочить в последний вагон. Он видел тоску напряженных рационалистов и веселье подвыпивших романтиков. Вокзал был интересным местом, где люди были одновременно живыми и искренними. Это было то место, где для кого-то ломался их привычный образ жизни, кто-то выходил из зоны комфорта, перед кем-то открывались новые возможности, открывалась новая жизнь.

А он не мог изменить свою жизнь, просто заскочив в поезд. Он был прикован к своей квартире и очень зависел от вечернего времени с 4 до 9 часов, когда его внешне совершенно обычная жизнь вынуждена была прерываться. Каждый вечер он забирался в шкаф, который с самого детства так и стоял в его комнате. Игорь часто думал о том, какого это сесть в поезд и уехать далеко-далеко от своей квартиры, от своего шкафа? Каждый день на вокзале сотни людей садились в поезда и уезжали куда-то вдаль, сотни людей возвращались, привозя массу впечатлений. А он мог только смотреть на них и пробовать прочитать по их лицам то, что они пережили. То, что ему никогда не суждено было пережить. Ведь он даже мог показать справку из психушки, будто это хоть как-то могло смягчить горечь его участи и хоть как-то оправдывало его пребывание на вокзале среди нормальных людей.

Однажды в молодости, в порыве безумия и отваги, веры в себя и в свою исключительность, лет в 25, он дерзнул на отчаянный шаг. Он решил, что сможет подгадать расписание поездов так, чтобы вечерами с 4 до 9 часов оказываться в гостинице или где-то в туалете или в любом другом изолированном пространстве. Чтобы иметь возможность закрыться там и отсидеть это время, спрятавшись от всех. Но ничем хорошим эта авантюра не закончилась, а вспоминать то, что он пережил тогда было просто невыносимо. Он буквально чуть не умер. И только благодаря своему молодому организму, сумел вернуться кое-как к себе домой, пробыв в общем счете в путешествии не более одного дня, вернулся больной и разбитый на части. С тех пор он ни разу не садился в поезд даже на короткое расстояние.

Но на вокзал приходил часто. Как будто с какой-то надеждой.

Он дошел до остановки и дождался троллейбуса номер 4, который шел минут 30, как раз до вокзала.

Народу было уже не так много, что ему даже удалось сесть на свободное место сзади над колесом. В троллейбусе было тепло, а стекла покрывал иней. Игорь дыхнул на окно и растер перчаткой небольшой иллюминатор, хотя за окном было темно и лишь редкие огни пробегали мимо. Сверху над его иллюминатором был отпечаток ладошки, а справа выцарапанный на инее смайлик. Он уставился в салон, привычно погрузившись в свои мысли.

И даже в такие радостные дни, он все же часто думал о том, что его неполноценная жизнь как-то все-равно отпечатывается и на его настроении тоже, создает в нем какой-то комплекс неполноценности, вплотную упирающийся уже в травму отвержения. А отсюда и все его недопонимания и противоречия с окружающими: с коллегами по работе, с соседями, да и просто с людьми на улице. Они как собаки чувствовали его настроение и чурались его как прокаженного. И он устал от всего этого, бесконечно устал стараться выглядеть полноценным среди полноценных.

Чуть впереди от него слева сидела молодая пара. Чернявый парень с залысинами был повернут к окну, уставившись в свой иллюминатор, а его девушка увлеченно и с большим знанием дела в чем-то его отчитывала. Она делала это нарочито громко, чтобы все в троллейбусе отметили ее ум и правоту. Методично и ритмично, с театральными паузами, которыми позавидовал бы сам Станиславский, с широкой гаммой тонов голоса, которыми она ловко отмечала, где он был не прав и как надо было делать, она что-то втолковывала ему.

Парень молчал, уставившись в окно, и Игорь мог только гадать, в чем секрет его безграничного терпения.

Радостное настроение Игоря и эта забавная пара отвлекли его от мыслей. Какое-то время он наблюдал за ними, пока они не вышли через пару остановок. Игорь заметил, что на остановке нравоучения продолжились, но парень взял ее за плечи и поцеловал.

Это было неожиданно, хотя Игорь, поразмыслив, подумал, что он поступил бы так же, хотя как он мог знать, как бы он поступил, если никогда не был в таком положении, в таких отношениях с девушкой. В никаких отношениях с девушкой. Но то, как поступил парень было определенно правильным.

“Надеюсь, у них все будет хорошо”, – подумал Игорь.

До вокзала оставалось еще пару остановок. Они уже ехали по центру, за окном огней стало заметно больше, было светло и на улицах все еще гуляло много людей.

Эти естественные ограничения, с которыми он жил, с которыми уже давно свыкся, всё же тяготили его. А разве могло быть по-другому? Да, он свыкся с ними и даже находил в них радостные моменты и дни, как вот этот вот. И, что греха таить, в его состоянии было очень много интересного и захватывающего. Он был твердо уверен, что многие дорого заплатили бы, чтобы оказаться на его месте. Но с условиями, конечно. Взять только радостное и увлекательное и оставить всю тяжесть Игорю, пусть он несет свой крест сам. А те счастливые времена его юношества, когда он действительно получал удовольствие от своего положения, давно прошли. И на их место пришли тягостные мысли о смысле жизни. И в сухом остатке от авантюр юношества остались лишь сбор монет да неудачная попытка с Корветом.

А что дальше?

У многих семьи, дети.

А он так и будет запираться в шкаф по вечерам?

Игорь подумал не без улыбки, а разве многие вокруг живут как-то по-другому? Разве многие в вечернее время не залипают перед телевизором или в интернете? В этом действительно они с ним были очень похожи, можно им тоже было раздать справки из психушки. Но все же было одно отличие, которое их сильно разделяло. Они были властны над тем, чтобы не смотреть телевизор, у Игоря же этой возможности никогда не было.

Но была надежда, что этот порочный круг можно было как-то сломать. Можно было бы заскочить в поезд, который увез бы его в счастливые края. Но как? Время шло, ему было уже 38, а все становилось только хуже. И сухое, исхудалое лицо в зеркале каждый день лишь подтверждало это.

Почему он не женится?

Игорь вышел на остановке напротив вокзала и привычно побрел в здание. Скоро приходил поезд из Москвы, парковка перед вокзалом была заполнена машинами встречающих и такси.

Мысли о женитьбе были еще больней, потому что сильно бередили рану травмы отвержения. Никакая девушка, да уже и женщина, просто не согласится быть с ним.

Кому нужен такой муж, который каждый день запирается в шкаф?

Никто не захочет строить настоящих отношений с таким, как он. А найти девку или бабу, которая позарится на его скудный достаток или возможность ходить на лево, пока он в шкафу – таких Игорь и сам не хотел. Ведь когда два сердца объединяются вместе, они ищут в первую очередь любви, а не выгоды. Игорь вспомнил того чернявого парня, который поцеловал свою женщину-пилу. Со стороны было очень удивительно, почему они были вместе.

Он сел в кафе, взяв Латте Макиато. Вкус пельменей все еще был во рту – он изрядно объелся двумя порциями – и напиток как нельзя лучше балансировал ощущения.

Женщина за прилавком улыбнулась ему: он часто бывал здесь.

Игорь выбирал это кафе еще и потому, что оно было с основания вокзала, и они ходили сюда еще с мамой и папой, хотя сейчас уже на вокзале чуть ли не в каждом углу появилось множество других модных кафешек, где за прилавками стояли молодые девушки с тату и пирсингом. А в старом кафе работали женщины в возрасте, будто в этом была какая-то взаимосвязь или все они были представителями какой-то династии работников прилавка.

Под кофе хорошо думалось и было не так больно, когда мысли затрагивали проблему девушек и женитьбу. И конечно, он вспомнил Олю, хотя никогда и не забывал ее. Это была его первая и единственная любовь, так ужасно оборвавшаяся во всех смыслах. Он прикусил губу, чтобы прогнать мысли, но как наяву опять услышал мамин голос, который сказал, что Оля умерла, отравилась таблетками, ее не смогли спасти.

Он вспомнил себя с букетом и тот ужасный день, когда произошло все то, что сломало ее жизнь.

Игорь закрыл глаза, прогоняя воспоминания. Радость улетучивалась, а на ее место приходил тягостный маслянистый мрак безысходности.

Но нет. Нельзя прошлому давать власть над настоящим.

В зале ожидания было не много людей. Толпа из московского поезда уже разбрелась, кто куда, и остались лишь те, кто зашел на вокзал погреться, потусить или в ожидании следующего поезда. Хотя, насколько Игорь знал, поездов осталось совсем не много, было уже поздно, почти полночь, но, как он уже не раз замечал, всегда почему-то были люди, которые ждали и ранние поезда, которые начинали ходить с четырех часов утра.

В самом центре в левом ряду сидела девушка, и Игорь подумал, что она как раз из таких. Другой причины, по которой она сидела на вокзале в такой поздний час, он представить не мог. Хотя, возможно, она убежала от своего парня, и ей совсем некуда было пойти.

Одета она была в укороченный серый пуховик, черное платье чуть ниже колен, теплые серые колготки и черные сапоги. На шее был размотанный шарф, пуховик был расстегнут, будто она показывала, что открыта всему миру. Одежда ее была не дорогой, наверняка, купленной в местом магазине шмотья с названием «Московский стандарт», который держали армяне. Она вяло листала экран смартфона, явно пытаясь убить время.

Она была красивая, не высокого роста, с совершенно простой внешностью, чуть подкрашена, чуть ухожена, светлые волосы были сзади собраны гребнем. От монотонности действий и совсем не увлекательного контента ее глаза иногда закрывались и она клевала носом.

Игорь наблюдал за ней, прячась от своих мыслей.

Он уже почти допил кофе, когда в вокзал вошла шумная компания из трех парней.

Они смеялись, дерзили друг с другом, всем им было чуть больше двадцати. Один парень сорвал шапку со своего друга и закинул ее в зал ожидания. Это вызвало новую волну смеха и мата.

И они заметили девушку. С одной стороны, это их успокоило, когда они уселись, развалившись, напротив нее, но, с другой стороны, назревало что-то явно нехорошее.

Парни с виду были обычными студентами, возможно, колледжа или института – сейчас все в этом возрасте студенты – их ночная беззаботность не могла утверждать что-то другое. Они были прилично одеты, но матерились так, будто матросы только что сошедшие с корабля.

Игорь подумал, что даже раньше так молодежь не материлась. Раньше только конченные алкаши были бесспорными виртуозами мата и скабрезных выражений, постоянно оттачивая их на своих совещаниях. А если алкаш был в прошлом какой-нибудь филолог, то он как Нерон блистал в лавровом венце, жонглируя выражениями. Сейчас же с помощью интернета, коллективный разум сильно «продвинулся» в этом направлении.

– А у него, ну… сегодня день рождения, – сказал один парень, обращаясь к девушке и показывая на своего друга. Девушка напряглась, но старалась быть вежливой.

– Поздравляю, – сказала она.

– Ха! – сказал все тот же парень с наглым взглядом, – на день рождения, ну… принято дарить подарки!

У вокзала всегда дежурила полицейская машина и часто полицейские проходили по зданию вокзалу, следя за порядком. Об этом знали и парни и девушка, поэтому ситуация вряд ли могла зайти слишком далеко, но Игорь заметил, что девушке было не по себе.

– Надо что-то подарить, – не унимался наглец, подбадриваемый смешками друзей, – и не обязательно ну… какой-то там предмет, ну, или там открытку, или там, ну, носки. Можно и что-то другое подарить. Ну… ты понимаешь?

– Не понимаю, – сказала девушка, хотя прекрасно понимала.

Людей в здании вокзала уже было не много и все предпочитали не обращать внимание на их беседу, к тому же, пока не происходило ничего возмутительного.

Игорь испытывал странные чувства. Он с самого начала был неким образом вовлечен в эту историю. Хотя бы тем, что рассматривал девушку еще до того, как зашли эти парни. И чувствовал, что ему надо бы как-то вмешаться. Но как? Будь он случайным свидетелем этой сцены, вдруг услышав громкий наглый голос парня, или, решив оторваться от книги, вдруг увидел их – он бы никогда не решился подойти к ним. Но он все видел с самого начала, как будто сама сцена разыгрывалась специально для него. И он внутренне боролся с собой, очень хотел найти причину, не вмешиваться.

«Что я могу сделать?» – думал Игорь, – «они же втроем меня так отметелят! Чего я добьюсь? Ведь они просто разговаривают».

Но что-то толкало его. И этот день, такой радостный. Он будто придавал ему сил.

– Поехали с нами, – сказал третий парень, – не пожалеешь! Ты чего здесь сидишь?

– Поезда жду.

– Какого еще поезда! Все поезда уехали уже давно!

Именинник сказал:

– Мне нужен подарок! Я буду плакать!

– Эй, подруга… ну, ты же не хочешь, ну, чтобы он заплакал?

– Не хочу.

– Ну! – парень развел руками, его куртка распахнулась и показалась бутылка пива, заткнутая за пояс.

Именинник начал кривляться, изображая, что он плачет. Это выглядело скорее глупо, чем смешно, но первый парень захихикал, и, пытаясь быть серьезным, сказал:

– Видишь! Ну… тебе надо поехать с нами!

– Ладно, оставьте ее, – сказал третий парень, – не хочет она с вами.

Девушка посмотрела ему в глаза с надеждой.

– Ты откуда? На поезд опоздала, что ли?

– Да, я из Песков, электричка, ты знаешь, прямо из-под носа ушла, – она была рада, что в этой компании оказался хоть один нормальный парень.

– Ну ты, совсем! И что, ну… будешь всю ночь тут сидеть? – сказал первый парень.

Третий парень махнул на него рукой, именинник опять сорвал с него шапку и кинул в сторону кафе.

– Э! Ну, не кретины ли! – он пошел за шапкой.

– Сейчас бомжатня сюда набредет, – сказал третий, но он врал, Игорь знал, что бомжей на вокзале давно уже не было, полиция за этим следила, – тебе это надо? Вонять будут, приставать.

Девушка прониклась к нему доверием и в ее глазах мелькнул испуг.

– Нельзя такой девушке одной быть на вокзале, – сказал именинник, девушка бросила на него брезгливый взгляд.

– Пойдем с нами, потусим, они тебе ничего не сделают. Правда, Толян? – он дал имениннику подзатыльник.

– Ну, конечно!

Первый парень, который ушёл за шапкой, сблизился с Игорем, его зрачки были расширены, он был под солями.

– Ну так, что? – настаивал третий, вцепившись взглядом в девушку.