Хранители Севера

– Сын мой… подойди ближе…

В покоях воцарилась такая тишина, что даже огонь в камине, казалось, задержал трепет пламени. Тяжёлый вздох пробежал по рядам придворных, никто не смел даже шевельнуться, боясь упустить последнее слово короля. Кто-то сжал в руках платок, кто-то затаил слёзы под опущенными веками.

Адриан поднял голову и взглянул на отца долгим, полным печали взглядом. Всего один шаг, и он услышит то, что должно стать для него клятвой до самой смерти. Сапоги глухо стукнули по мраморному полу. Ещё шаг. Казалось, что идёт не он сам, а кто-то невидимый толкает его вперёд к постели, к этим последним словам, от которых перехватывало дыхание. Он опустился на колени рядом с сестрой. Манжеты камзола дрогнули от слабой дрожи в пальцах, рука на миг нашла рукоять меча, привычно ища опору в холодном металле. Но сегодня даже верный клинок не мог дать утешения. Взгляд скользнул по затейливой мозаике пола, может быть, в этих витиеватых узорах скрывался ответ? Может быть, где-то здесь был намек, подсказка, как пережить то, что должно произойти? Как пережить то, что вот-вот должно случиться? Внутри гремел ураган. Гнев шипел на него самого за молчание там, где нужно было говорить. За каждый день, проведенный вдали от отца. Страх туго обвил грудь холодными кольцами – страх не оправдать, не справиться, подвести. А где-то под всем этим металась упрямая детская надежда: если не поднять головы, если не встретить этот взгляд – может, всё это рассеется, как дурной сон, который можно стереть утренним светом.

– Адриан…

Голос отца был едва слышен, тише шороха занавесок у распахнутого окна, но для юноши эти слова прозвучали так тяжело, будто кто-то опустил камень ему на грудь. Сжимая холодными пальцами край одеяла, глаза Адриана упорно цеплялись за побелевшие руки отца, лишь бы не встретиться взглядом. Внутри все кричало: “Нет! Еще не сейчас! Еще рано! Я не готов… Какой из меня правитель?” Он бы все отдал, чтобы убежать из этого душного покоя, выскочить в сад, вдохнуть прохладу ночного воздуха, притвориться снова юным принцем, а не наследником, на чьи плечи вот-вот рухнет целый трон. Но отец позвал снова – чуть громче, надсадно:

– Посмотри на меня, сын мой.

Пальцы Адриана вцепились в колени так, что суставы побелели. Он медленно поднял голову, и в этот момент почувствовал, как по щеке скатилась предательская слеза. Она оставила горячий след на его обычно бесстрастном лице, словно прожгла дыру в той маске, которую он так тщательно выстраивал последние дни. Он был ещё мальчишкой внутри. Мальчишкой, который молил, чтобы отец жил вечно. Их взгляды пересеклись. Лицо отца, когда-то грозное и живое, теперь было бледным, осунувшимся, с мелкими трещинками морщин у потускневших глаз.

– Ты справишься, – прошептал Люциус, и в его голосе, тихом, но непоколебимом, прозвучала такая уверенность, будто он уже видел будущее. – Я вижу в тебе силу.

Сердце Адриана сжалось. Как? Как он может говорить о силе, когда страх сковывал грудь, не давая вдохнуть полной грудью? Когда каждый удар пульса напоминал: ты не готов, ты не справишься.

– Отец… я… не… – горло пересохло, а слова, те самые, что он столько раз мысленно повторял, будто растворились в воздухе.

Люциус вытянул бледную, исхудавшую руку. Его ладонь коснулась щеки сына, и в этом прикосновении была вся невысказанная нежность, все те слова, что он не успел сказать за эти годы.

– Я не оставлю тебя, – губы короля дрогнули в слабой, почти неуловимой улыбке. – Я всегда буду рядом, в каждом твоём решении, в каждом выборе. И когда придёт день, ты поймешь, что это не я, а ты сам сделал себя правителем.

В глазах Адриана предательски зажглись слёзы – горячие, давящие, но он не дал им пролиться. Не сейчас, не перед отцом. Он должен быть сильным ради него, ради Доротеи, ради тех, кто, глядя на него, всё ещё надеется. Но в глубине души, там, где не достать ни словом, ни волей, шевелилось нечто мелкое и ядовитое – червь сомнения: “Ты не справишься. Ты не достоин. Ты всего лишь тень великого короля.”

“Готов ли я?” – вопрос пронзил сознание, будто клинок, вонзившийся в слабое место. Он поднял взгляд, встретился с глазами отца. В которых до сих пор горела бесконечная вера, та самая, что делала мальчиков – мужчинами, а принцев – королями. Та, что не требует слов, не нуждается в доказательствах. Та, что просто есть, и этого достаточно. И тогда в груди юноши вспыхнуло что-то. Сначала слабый огонек, робкий, как первый луч солнца после долгой ночи. И с каждым ударом сердца становился ярче. Жар медленно, но неуклонно разливался по телу, растекался по венам, наполняя мышцы, грудь, дыхание. Это было не просто мужество. Это был зов. Глубокий, как корни старых деревьев, древний, как сама земля Бермона. Страх попятился, отступил, будто зверь, напуганный чужим светом. Нерешительность растворилась, уступая место ясности. Он готов. Готов не просто надеть корону, но и нести её. Готов принять не власть, а долг.

Когда, если не сейчас?

Он обязан. Ради всех, ради памяти матери, ради отца, который верил, даже когда он сам – не верил. Ради каждого, кто назовёт его королём. Плечи расправились, спина выпрямилась. Он вдохнул глубже, и впервые за долгое время воздух не показался ему тяжёлым. Настало его время, пора взять ответственность за Королевство.

– Я не подведу вас, – решительно произнес он.

Люциус слабо улыбнулся. Его рука медленно опустилась на покрывало.

– Я знаю, – просто сказал он, и этого было достаточно.

В его взгляде появилось странное спокойствие, будто он уже видел то, что лежит за гранью. Теперь он готов уйти, но перед этим осталось еще одно не решенное дело. Он собрался заговорить, но хриплый вздох только сорвался с его губ, как из темноты раздался резкий, неприятный голос:

– Не стоит!

У окна, в тени тяжёлого гобелена с королевским гербом, неприметно стоял мужчина. С первого взгляда он казался расслабленным: опёрся плечом о каменную стену, словно просто наблюдал за пейзажем. Но белые, словно выжженные, костяшки сцепленных на груди рук выдавали: в нём кипела ярость.

Геральд.

Сводный брат короля. Сорокалетний мужчина среднего роста, с ухоженным лицом, точёным подбородком и едва заметной сединой у висков. На нём был дорогой тёмно-синий камзол, расшитый золотой нитью вдоль швов и манжет. Безупречный крой, тонкая ткань – всё говорило о статусе, и о тщеславии. Камзол был сшит так, чтобы скрыть начинающуюся полноту, но ни одна ткань не могла спрятать его ледяной взгляд. Презрение застыло на лице, будто он носил его, как маску. Его карие глаза, когда-то мягкие, добрые, теперь были холодными, жёсткими. В них не осталось и тени от того добродушного юноши, каким он был двадцать лет назад.

– Зачем ворошить прошлое? – произнёс Геральд, и его голос звучал ровно, почти лениво, но каждое слово было каплей яда. – Мы научились жить с этим решением. Королевство процветает. Без них!

Он выделил последние слова с особой ненавистью, будто выплюнул сквозь зубы что-то гнилое. Воздух между ними сразу потяжелел, как перед грозой.

– Нет!

Люциус резко приподнялся, его руки дрожали. Он хотел продолжить, но вместо слов вырвался надсадный кашель.

– Осторожно, отец, – Доротея вскрикнула, успев подхватить его за плечи. Она помогла удержаться на подушках, пока тело сотрясалось от болезненных спазмов.

Когда приступ прошёл, Люциус с трудом вытер тыльной стороной ладони губы, на пальцах осталась алая капля. Он едва заметно откинулся назад, набирая воздух, голос прозвучал твёрдо, почти как в прежние времена:

– Я уже принял решение, и оно будет исполнено.

Он посмотрел прямо в глаза брату.

– Не забывай, Геральд. Пока я ещё король.

Молчание накрыло комнату. Даже ветер у окна замер, не осмеливаясь нарушить эту неподвижность. Люциус перевел взгляд на Адриана. В его глазах смешались боль и решимость.

– Сын мой… (кашель)…скоро моё время истечет, – с тяжестью на сердце произнес он, видя, как больно становится его детям от сказанных слов, – но прежде, чем я уйду…ты должен исполнить мою последнюю волю.

В углу комнаты Геральд резко выпрямился. Щёки налились краской, губы скривились в гримасе гнева, а глаза сузились, как у хищника, которому вот-вот вырвут добычу из пасти. Он шагнул вперёд. На его пальце блеснул перстень с гербом Бермона, когда он сжал кулак, так сильно, что фаланги побелели.

– Люциус, одумайся! – его голос был груб, полон ярости. – Ты разрушишь всё, что мы строили! Всё, ради чего мы проливали кровь!

Принцесса Доротея не выдержала. Её пронзительные всхлипы вновь заполнили покои, перекрывая тишину, сгустившуюся после крика Геральда. Её тонкие пальцы вцепились в покрывало, сердце разрывалось на части от боли. Она уже потеряла мать, а теперь… теряет отца.

Люциус закрыл глаза на миг, тяжело вздохнул, затем, с усилием, заговорил снова:

– Ты знаешь… что северное королевство Атрея давно отделилось от нас… – каждое слово давалось с трудом. Боль сжимала грудь стальным обручем. – Мы… называли их монстрами, прекратили всякие связи. Но…

Он вновь посмотрел на Геральда. Глаза брата метали молнии. В них пылал гнев, накопленный за годы. Это был взгляд человека, чьи планы рушатся в одночасье, чьё влияние утекает сквозь пальцы. А взгляд Люциуса был другим. Мутный от боли, полный усталости, но в нём всё ещё теплилось сожаление. Он смотрел на своего сводного брата не как на соперника… как на человека, с которым когда-то делил детство, которому дарил надежду. Но между ними встала корона, разделила, и теперь он видел это яснее, чем когда-либо. И сожалел, что не смог остаться для него хорошим братом.

– В этом есть и наша вина, Адриан…

Он замолчал, чтобы перевести дух, слова, которые он собирался произнести, были тяжелее стали.

– Мне всегда хотелось знать… истинную причину нашего конфликта, – произнёс он, с трудом подняв руку, будто хотел дотянуться до чего-то невидимого. – В этом есть и наша вина… вина нашего рода, моего отца… твоего деда, Рейнхарда Д’Альбона.

Его слова прозвучали как тяжелое признание, которое откладывалось слишком долго.

– Он был неправ. Пришло время… искупить вину. Мы несем ответственность за свои поступки, и за ошибки тех, кто был до нас. Ты…должен изменить то, чего я не успел…

Геральд не выдержал.

– Ты действительно в этом уверен, брат?! – Его голос, обычно спокойный, теперь сорвался на крик. Светлые брови, аккуратно подчеркивающие аристократические черты, сдвинулись в гневной складке. – Наш отец был прав, когда разорвал договор с этими демонами!

Он шагнул вперёд, и подошвы его сапог глухо стукнули по каменному полу.

– Ты сам видел, какие потери мы несём из-за их набегов! Ты сам знаешь! Они не просто сидят в своих горах. Они в тайне наращивают силу. И поверь мне – они не собираются делиться ею с нами. Они угроза не только нашему королевству, но и всему континенту!

Его пальцы сжались в кулаки, и золотой перстень с фамильным гербом сверкнул, будто предупреждая.

– Пусть сгниют в своих ледяных пустошах, как жалкие крысы! Без провизии, без надежды. А мы… – Геральд сделал паузу, и в его глазах вспыхнуло что-то тёмное, больше, чем просто гнев. Это было желание власти, жажда подчинения, которое годами копилось под маской лояльности.

– А мы… мы вернём своё. То, что по праву принадлежало нашему роду: наши земли, нашу силу.

Адриан наблюдал за ним, и впервые за многие годы увидел в глазах дяди настоящую ярость. Не театральную бравадность в спорах за советом, не надменную холодность, а настоящую, слепую ненависть. И это пламя пожирало его изнутри.

“Он действительно их ненавидит.”

Люциус прикрыл глаза, будто не мог больше смотреть на брата.

– Они не монстры, Геральд… – выдохнул он. – Они такие же люди, как мы.

Голос его прозвучал тихо, но в нём слышалась такая усталость, такая горечь, будто каждое слово рвало его изнутри. Он открыл глаза.

– Как ты можешь говорить такое?..

Его взгляд, потускневший от боли, но все еще острый, впился в лицо брата. В этом взгляде было всё: горькое неверие, тяжёлое разочарование… и страшное понимание того, что человек, которого он считал семьей, на самом деле чужой.

– Человеческая жизнь важнее любой силы. Мы… мы первые нарушили договор. И только нам нести за это ответственность. – Голос его стал твёрже. – Моё решение не подлежит обсуждению.

– Так нельзя! – выкрикнул Геральд, сделав полшага вперёд, но…

– Вон! – вскрикнул Люциус, и тут же согнулся, закашлявшись.

Геральд застыл на месте. Лицо исказилось от ярости, которую он не мог уже скрыть. Губы дёргались, сжавшиеся в тонкую линию, зубы скрежетали. В уголках рта легли глубокие складки. На виске пульсировала жила. Он дрожал, цепенел от унижения. От того, что его выставили при слугах. Грудь Геральда вздымалась под камзолом. Вышитый золотыми нитями герб Д’Альбонов на груди вдруг показался чужим, будто насмешка.

В покоях воцарилась напряжённая тишина. Слуги, стоящие в углах, замерли, втянув головы в плечи. Один из пажей, подросток с остриженной чёлкой и слишком большими глазами, невольно сделал шаг назад. Его пятка задела край ковра. Он испуганно метнул взгляд к мужчине: лишь бы не оказаться у него на пути.

– “Сейчас не время. Сдержись,”– тихо нашептывал мужчина себе под нос, с трудом сдерживая лавину эмоций, чувствуя, как ярость пульсирует в висках. Его взгляд скользнул к Адриану, своему племяннику, задержался на нём, и неожиданно его губы растянулись в ухмылке.

– Как пожелаете, Ваше Величество…

Фальшивая почтительность капала с каждого слова, как яд. Геральд резко развернулся на пятках, и направился к выходу. Шаги гулко отдавались по мраморному полу. Дверь захлопнулась с таким грохотом, что со стены упал портрет. Стекло разбилось, рассыпавшись на осколки. Мужчина остановился в коридоре, сжимая кулаки до хруста. Вены на руках вздулись, готовые вот-вот лопнуть. В тусклом свете фонарей, его карие глаза, потемнели, став почти черными, как бездонные пропасти. Где-то вдали завыл ветер.

“Ничего. Все только начинается, наш план уже пришел в действие.”

Мысль обожгла его изнутри, разливаясь по жилам липким теплом, согревая и наполняя его странным, почти болезненным наслаждением. Это было не просто удовлетворение, а нечто большее – предвкушение, смешанное с властной уверенностью в том, что всё идёт так, как он задумал. Он чувствовал, как она пульсирует в висках, стучит в сонной артерии, заставляет сердце биться чаще. Это было слаще вина, острее стали – предвкушение власти, ради которой он столько лет притворялся, лгал, терпел. Всё, что он делал, всё, что планировал, всё это было частью большого замысла, и теперь, когда план начал воплощаться в жизнь, он чувствовал себя почти богом, держащим нити судеб в своих руках. Геральд резко запрокинул голову и засмеялся. Звук, хриплый и надломленный, разорвал тишину коридоров, отражаясь от каменных стен и превращаясь в жуткую симфонию. Каменные своды будто содрогнулись, а пламя факелов затрепетало, бросая на стены пляшущие тени. Так же внезапно, как начался, смех оборвался. Геральд выпрямился, смахнув со лба выступивший пот, надев на лицо вновь холодную и расчетливую маску.

– Всё идёт по плану, – прошептал он, и его губы растянулись в улыбке, которая скорее походила на оскал. – Всё идёт по плану…

В этот момент в глубине коридора шевельнулась тень. Мужчина не повернулся, лишь сузил глаза, в которых ещё плясали отблески безумия, и тихо, но властно произнёс в пустоту:

– Как прошла операция, Нил?

Из темноты выплыла фигура. Высокий, до болезненности худой юноша, облачённый в длинный потертый чёрный плащ, тонкая ткань, которого обрисовывала угловатые плечи и едва прикрывала неестественно длинные ноги, приблизился бесшумно. Кожа бледная, с синеватыми прожилками у висков, словно его давно не касался солнечный свет. На лишенном какой-либо привлекательности лице, застыла маска страха. Уголки его тонких губ подрагивали, словно он пытался сдержать дрожь. Впалые глаза, глубоко утонувшие в тёмных кругах, смотрели на Геральда с таким ужасом, что казалось, будто перед ним стоял не человек. Нил остановился в нескольких шагах, не решаясь поднять взгляда.

– Миссия провалилась, – осторожно, как будто любое лишнее слово могло стоить ему жизнь, поведал юноша. Он боялся, что даже звук его речи разозлит господина ещё больше. Громко сглотнул, чувствуя, как комок страха сдавливает горло.

– Все… мертвы?

Нил съежился, будто хотел исчезнуть. Его худые плечи втянулись, а пальцы судорожно сжали края плаща.

– Да, мой господин…– выдавил он почти шёпотом.

Повисла тишина. Всего на миг – но этот миг показался вечностью. В нём звенело напряжение, как в туго натянутой струне. И в следующее мгновение грохнули шаги. Каждый удар каблуков по мраморному полу звучал, как приговор.

– Ты хоть понимаешь… – голос срывался. – Сколько сил мне стоит скрывать это?!

Он приблизился вплотную. Его лицо было перекошено яростью, губы подрагивали, вены на лбу вздулись, будто хотели прорвать кожу.

– Пропадают маги! Один за другим! А каждый из них – на вес золота! – он ткнул пальцем в грудь Нила, отчего тот пошатнулся.

– На собраниях уже шепчутся, поднимают вопросы. Скоро нас раскроют! – Геральд захрипел от злости. – Мы должны прорвать эту чёртову грань как можно быстрее!

Брызги слюны блеснули в свете факелов, оседая на плаще Нила. Взгляд Геральда стал безумным. Он больше не контролировал себя. Рука взметнулась, и с хлёстким звуком ударила по щеке слуги. Нил пошатнулся. Голова резко дёрнулась вбок, чёрные волосы рассыпались по лицу. Щека тут же запылала ярким красным следом, в уголке рта появилась тонкая капля крови. Она медленно стекала вниз, оставляя тёмную дорожку на бледной коже. Но он не издал ни звука. Стоял, сжавшись в комок. Только пальцы ещё крепче вцепились в ткань плаща. Его глаза, наполненные страхом и покорностью, были устремлены в пол. Он не смел поднять взгляд, не смел дышать слишком громко.

Геральд тяжело дышал. Грудь резко вздымалась под тёмным камзолом.

– Снова… они? – спросил он, и голос его теперь прозвучал почти спокойно.

Нил кивнул, не поднимая глаз.

– Да, мой господин. Они пришли именно в тот момент, когда разрыв уже образовался… и закрыли его. Джафара взяли в плен.

Геральд замер, брови сошлись на переносице.

– А где был… ты?

Нил задрожал. Осторожно поднял взгляд, пряча страх за маской покорности, заученной до автоматизма. Нижняя губа пульсировала от удара, но боль была ничем по сравнению с ледяным ужасом, сковывавшим грудь. Он знал: одна неверная интонация, одна ложь, и эти каменные стены станут его последним пристанищем.

– Я…наблюдал издалека, мой господин – проговорил он, низко склонившись в поклоне, чувствуя, как по спине пробежала дрожь.

Геральд засмеялся. Резко, зло, почти с отвращением.

– Значит, струсил, – бросил он через плечо. Его голос стал ленивым, как у человека, потерявшего интерес. Он отвернулся, подошёл к окну. Сунул руку в карман, медленно, задумчиво вертя на пальце фамильный перстень.

– Джафар… не проблема, – произнёс он почти машинально, будто не ему самому было суждено принимать такие решения. – Без нашего антидота он не доживёт и до заката.

Но вдруг… его пальцы сжались, перстень впился в кожу, оставив красную вмятину на костяшке.

– Эти… демоны, – прорычал он, – слишком много усилий было потрачено, чтобы они вымерли до последнего. Так почему они всё ещё живы?! Чёрт!

Он резко провёл ладонью по лицу, оставляя на коже бледные полосы.

– И этот… старый дурак со своим покаянием… – процедил он, вцепившись пальцами в виски. – Времени нет. Совсем нет…

Прошло несколько минут прежде, чем его лицо вновь стало прежним. Холодным, непроницаемым, без следов безумия, которое только что разрывалось в нём. Он повернулся к слуге.

– Собери всех, – велел он спокойно, – придётся пересмотреть наши планы. И… не подведи меня впредь, – добавил он, прищурившись.

Нил склонился так низко, что его длинные черные волосы коснулись пола. Каждая мышца в его теле напряглась до дрожи. Он чувствовал, как пот стекает по спине, пропитывая грубую ткань рубахи.

– Я больше не подведу вас, – донесся его тихий голос.

Геральд усмехнулся.

– О, я уверен, что не подведешь, – повторил он, почти насмешливо. —У меня на тебя… особые планы.

Но Нил уже исчез в полумраке коридора, не услышав ответ. Его шаги потонули в гуле собственного сердца, бешено стучавшего в груди.

АДРИАН

Люциус прикрыл закрыл глаза. В этот момент он понял окончательно: Геральд никогда не изменится.

“Как же я был слеп…”– пронеслось в сознании. Как мог верить его клятвам? Его улыбкам? Его обещаниям у ложа нашего отца? Горечь подступила к горлу, но гнева больше не осталось. Только усталое, безысходное смирение. Как у человека, который слишком долго боролся с бурей – и теперь просто ждёт, когда она унесёт его прочь.

– Адриан… мы должны… все исправить…

Каждое слово давалось с мучительным усилием. Голос, который ещё недавно гремел в зале совета, повелевая лордами и армиями, теперь стал тонким, хриплым, едва различимым среди шороха свечей. Грудь едва приподнималась под тонкой рубашкой.

Адриан вздрогнул. В отцовском голосе он впервые услышал нечто новое – раскаяние. Почему? – клокотало внутри. – Почему ты сожалеешь об этом? Это всего лишь старый договор о взаимопомощи: их защита в обмен на продовольствие и металл. Но ведь угрозы войн не было уже десятилетия! Необходимость в этом соглашении казалась юноше бессмысленной.

– Я не понимаю… – голос Адриана неожиданно дрогнул, став похожим на голос того мальчишки, каким он был лет десять назад. – Что плохого в том, что мы разорвали этот договор? Ведь он давно потерял смысл…Зачем цепляться за прошлое?..

В покоях стало невыносимо душно. Воздух стоял плотный, как воск свечей, смешанный с горечью сушёных трав. Где-то на столике тлела ветка мирры. Смерть словно уже ступала здесь – неслышно, осторожно, проходя между колонн, вглядываясь в лицо короля, будто проверяя: готов ли он. Люциус не ответил сразу. Его лицо, изможденное болезнью, с резкими тенями под скулами и глубокими морщинами, вдруг озарилось странным светом. Глаза, всегда такие холодные и недовольные, смягчились. Адриан замер, он видел этот взгляд лишь несколько раз в жизни: когда учился держаться в седле, когда впервые взял в руки меч И… когда умерла мать.

– Сын мой… – голос Люциуса, хоть и слабый, как шёпот ветра, наполнил комнату неожиданной теплотой. Его иссохшие пальцы слабо сжали ладонь сына. – Договоры…это не просто чернила на пергаменте. Это… клятвы, обеты, что связывают нас с другими крепче стальных цепей. Разорвать их, значит предать тех, кто верил нам. – Он замолчал, чтобы вдохнуть, и этот вдох дался ему с хрипом.

– А доверие… – продолжил он, – его собирают по крупицам всю жизнь… но теряют в одно мгновение.

Адриан всё ещё молчал, но в груди поднималось странное, липкое беспокойство. Мысли путались. Он не понимал всего до конца, но впервые… засомневался.

“Может, я и правда был слеп?”

Люциус, уловив это сомнение, слабо улыбнулся. Морщины у глаз дрогнули, сложившись в знакомый с детства узор

– Ты ещё молод, Адриан. Но я верю… что ты поймёшь, и когда это случится…– он запнулся, и Адриан вдруг увидел, как глаза отца наполнились влагой, – ты исправишь то, что не успел я.

Он с трудом поднял голову, в последний раз обвёл взглядом покои. Его глаза, тусклые от боли, вдруг вспыхнули последним огнём решимости. Когда он заговорил снова, голос звучал твёрдо, как в былые времена:

– Мой последний указ…Адриан, мой наследник взойдёт на трон Бермона… только при одном условии.

Король сделал паузу, переводя дыхание.

– Он обязан… возобновить отношения… с королевством Атрея.

Тишина повисла в воздухе, словно сам замок затаил дыхание. Даже свечи в массивных канделябрах перестали мерцать, их пламя застыло, будто боясь нарушить этот миг. Адриан почувствовал, как под ногами дрогнул пол. Слова отца обрушились на него, как удар молота – громкие, неоспоримые, выбивающие все мысли из головы. Он стоял, не в силах пошевелиться, пока приказ отца эхом разносился в его сознании.

Придворные переглянулись. Тихий шёпот пронёсся по комнате. Этот указ менял всё – баланс сил, политику королевства, саму их жизнь. Старый граф Вейнхард, его седые усы нервно подрагивали, перевел взгляд с короля на Адриана, потом обратно. Его толстые пальцы сжимали рукоять трости так сильно, что костяные суставы побелели. Рядом леди Сесилия, вся в черном бархате, прикрыла рот веером.

– Это же прямая дорога к войне… – чей-то шепот, пронесся по комнате.

– Если они… откажутся… – Люциус закашлялся. Его тело сотряслось, лые капли брызнули на губы, на подбородок, на подушку.

– Отец… – Адриан бросился к нему, но Доротея опередила, она поднесла платок к его губам.

Когда приступ прошёл, Люциус едва приоткрыл глаза. Губы шевельнулись почти беззвучно: