Именем царя, знаменем царицы

Голос повторил:

– Ты придёшь ко мне.

Затем снова, но уже глубже:

– Ты придёшь ко мне.

Голос стал ещё ниже:

– Придёшь. Придёшь ко мне.

Марина моргнула разок-другой, и тьма вокруг рассеялась. По бокам вновь озарились пламенеющие фитили, стены выросли ввысь. Она поняла, что слышала чей-то ропот, но голос тот не принадлежал приору. Шёпот разносился за ближайшей дверью, из обедни.

Мнишек подняла полы юбки и шагнула на носках к проёму. Она уже было толкнула дверь, как вдруг сзади её окликнул юный стольник с повязкой на руке.

– Сударыня, не следует вам входить туда.

Марина обернулась. Голос за дверью умолк.

– Почему это?

– Там овый духовник молитву читает.

– В этой комнате греха? Неужели вы не могли уделить ему другую?

– Он сам распорядился, как только мы накрыли. Потому-то ваш батюшка с другими гостями вышли во двор.

Марина вновь покосилась на дверь.

– И долго он так?

– Минут десять. Велите подавать на стол?

– Обожди минуту, – шепнула хозяйка.

Прогнав стольника, она сама простояла недвижно с минуту. Могло показаться, будто она решалась войти, но на деле Марина старательно усыпляла бдительность пришлого.

Вообразите, что когда Мнишек неожиданно ворвалась в обедню, то обнаружила, как чернец, приложив персты к одной из ложек, что-то шепнул, но тут же стушевался и отпрянул, завидев хозяйскую дочурку в дверях. Лицо его сделалось бледнее обычного, и угрозой брови скрестились над носом. Марина поначалу сама испугалась, обнаружив гостя прямо над батюшкиным местом. Но следом она себя одёрнула и смущённо улыбнулась монаху.

– Прошу меня простить, – пролепетала она. – Папенька мой велел ждать гостей в обедне.

– По мне, так вы прекрасно слышали предупреждение стольника, что я здесь читаю молитву.

– Слышала. – Марина кивнула. – А потому взяла на себя смелость убедиться, что у вас всё в порядке.

Лицо инока смягчилось. Он сложил руки за спиной и шагнул навстречу к Марине. Держался гость внушительно. Однако в усталом лице и едва заметно сжатых манерах Мнишек подглядела тяжёлые годы и море невзгод, которые пришлось пережить пришлому. Вероятно даже и то, что выглядел он старше, чем пережил в действительности.

Марина смиренно опустила глаза долу и протянула гостю руку – разумеется, для разыгранного спектакля. Гость, завидев белоснежную длань, шагнул вперёд, но в нескольких пядях вдруг остановился. Пугающе ясные глаза его упали на ожерелье Марины, и нерешительность омрачила их густую лазурь.

Мнишек с трудом подавила желание оскалиться. Ворожей, значит. Такой же, как и она. Учуял ведовство. Монашку в жизни не унюхать подобное. Марина решительнее протянула ему руку, и чернец, бросив на неё сметливый взгляд, нежно ту принял в свою огрубелую и, покорно склонившись, прижался сухими губами к нежной коже.

– Ваш батюшка, кажется, нас ещё не представил друг другу, – наконец опустил гость.

– Не представил. Иначе бы вы непременно запомнили, – ликовала Мнишек. – Я Марина. Хозяйка имения.

– Даже так? – сипло ответил священник. – Дмитрий.

– Дмитрий… – Марина вскинула брови, желая, дабы гость представился полнее.

– Дмитрий Иванович. Друг Константина Вишневецкого.

Только сейчас Марина заметила, как под высоким воротом сутаны тянулась атласная лента, отягощённая нательным крестом. Не оставалось сомнений, что крест был вылит из золота, настолько чистого, что Марина, точно заговорённая, не могла от него оторвать взора. Дмитрий не придал этому никакого значения. Зато он внимательно осматривал волосы Мнишек.

– Надеюсь, что вы удостоите нас чести, отужинав вместе с вашим отцом и всеми нами?

– Непременно, – отозвалась она. – Сейчас же позову отца и распоряжусь, чтобы стол накрыли. Вы окончили свою молитву?

– Разумеется.

Марине вдруг пришло в голову, что чародей заговаривал отцовские приборы. Как некстати Юрий сорвал защитную брошь! Теперь у Марины не оставалось сомнений, что пришлый буквально очаровал её батюшку. Может, оно было к лучшему.

Коротко кивнув Дмитрию, Марина покинула обедню и поднялась к себе. Там её поджидала озабоченная камеристка. Завидев хозяйку, она бросилась к ней, едва не пролив содержимое потира, который она дотоле старательно прятала за спиной.

– Сударыня, где же вы были?! Вот, заберите от меня грех этот. – Катя всучила задумчивой Марине кубок. – Михал меня едва не поймал, пришлось соврать, что вино несу князю. Больше за вашу буесть я не буду платиться.

Катя возвела глаза к потолку и судорожно перекрестилась. Марину из думок вывел опьяняющий аромат араки, и она, потянув носом воздух, улыбнулась.

– Спасибо тебе, Катюша. Выручила меня. А теперь ступай на кухню и вели подавать кушанья. И отца с гостями позови.

– А вы?

– А я пока волосы соберу.

Марина аккуратно уложила потир на письменный стол, а сама уселась на табурет и принялась расчёсывать волосы. Ей запомнился взгляд Дмитрия, когда он осматривал их. Казалось, что подушечками пальцев она ощущала ту истому, что исходила из глаз его и души.

– Развратник в сутане, – процедила Мнишек. – Ещё один.

Когда она, наконец, уложила волосы и спустилась вниз вместе с потиром, то обнаружила, что встряла посреди трапезы. Никто, разумеется, и не думал дожидаться хозяйскую дочь. Никто, кроме Дмитрия. Приборы его оказались не тронуты. Завидев Мнишек в дверях обедни, он на мгновение просиял, но тут же лицо его приняло мрачный вид, стоило меткому взгляду упасть на потир.

"Учуял вино, должно быть, – смекнула Марина. – Да ведь и в прошлый раз напрасно я к нему так близко подошла".

– А вот и Марина, – объявил Юрий. – Дочь моя. Отрада.

Что-то в нём вновь противоречило одно другому, и Мнишек не могла понять, что именно. Лик священника оставался безучастным, взгляд – унылым, но вместе с тем, как-то по-хозяйски он расправил плечи в чужой обедне. Отражения его – в мутных окнах, дверцах кивота и гранёных бокалах – заполняли собою всю комнату, поглощая кривые отражения остальных. Сам же он откинулся на спинку высокого стула, теряясь за горделивым профилем князя Вишневецкого.Все гости поднялись вслед за отцом. Дмитрий встал последним и как-то нехотя.

Марина склонила голову перед гостями, а затем послушливо направилась к самому дальнему стулу. Подобную перемену гости заметили – особенно отец, – однако Марина не могла выдать волшебное пойло в потире. Через стул от неё уселся престарелый игумен, во главе стола восседал отец, а по правую длань его примостились Дмитрий и Константин. Князь заговорил первым:

– До чего же баская у вас накидка, панночка Мнишек.

– Неужели вы ничего о моей красе сказать не можете? – лукаво спросила Марина.

– Отчего же? Я вас за верстень заприметил, во дворе ещё.

Лицо князя зардело от смущения, но оное ему, казалось бы, вовсе не мешало. Широко расставив локти на столе, он склонил голову и принялся пальцами расправлять густые усища. Взор свой на хозяйскую дочь приковал, разумеется.

– Полноте-полноте, – встрял отец. – Княже, успеете ещё мою дочь обсудить.

В дверях появился стольник, что принёс на блюде свиную шейку с толстым каравайцем. Марина, рассматривая сочное мясо, сделала большой глоток араки и едва сдержалась, дабы не поморщиться. В брюхе у неё снова закрутило, и она негаданно вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего вечера.

– Дмитрий, – льстиво начал отец, не отрывая глаз от дочери, – вы как раз рассказывали нам о своих приключениях у низовьев Днепра.

– Был монах, стал вояка, – бросил Вишневецкий и звонко рассмеялся.

– То были не приключения, а паломничество. Да и воякой меня назвать сложно.

– Но с казаками нашими вы, стало быть, уже виделись? – полюбопытствовал Юрий, глотнув из бокала.

Дмитрий отложил в сторону ложку, которую только что взял, и выпрямился. Взгляда он не подымал до сей поры.

– Давеча мне приснился сон.

– Так.

– На широком жертвеннике легли в ряд три лоханки. В одной водица чёрная, вторая обладает Словцом, а третью принесли предки басурман. Главный Смутьян, облачённый в архиерейское платье, но с короной, берёт на руки дитя и окунает его в первую лохань с чёрной водой, как бы проводя крещение. Держит долго, окунает с лицом…

Мнишек внимательно рассматривала гостей. Все трое мужей неотрывно следили за Дмитрием Ивановичем, но тот словно не замечал их. Говорил он медленно, тщательно подбирая слова. Лишь изредка он бросал искромётные взгляды на женские ручки, но следом благочестиво прятал взор за веждами.

– Дитя бултыхается, но чёрная вода остаётся покойной. Смутьян держит головку его в чёрных водах, покуда тот не замирает. А выневши его, трясёт над лоханью, в то время как вслед за дитятком выныривают бродяги.

– Сколько?

– Половина тьмы.

– Слишком много. – Юрий мотнул головой. – Много у дитя крестов? Тяжко ли Смутьяну окунать его?

– Ни одного, – неохотно ответил Дмитрий. – Лёгок он.

– Так для крестов ещё канониры нужны, – вмешался монашек.

– Во-от, – протянул воевода и цокнул языком. – Но четверть тьмы, может, удастся скучить?

– Но ведь ещё вторая лохань. Со своим Словцом. Из неё вслед за дитятком всплывают другие бродяги да ротмистры с лазутчиками иже с ними.

Марина с трудом понимала, о чём толкует пришлый. В одном она была уверена точно: речь шла отнюдь не о сне. Прямо под носом её плёлся заговор.

– Аже из первой пойдёт, то во второй можно и тьму собрать.

– Дитя их не топит своей тушкой, прикрывает. Аже так, то со дна лоханки за ним вынырнули стрельцы да удальцы.

– Хорошо.

– А что в третьей? – тихо подал голос монашек.

– Бояре.

– Должно хватить?

– Кажется, припоминаю ещё, – молвил Дмитрий и пытливо взглянул на девичью десницу. – На крещение явился сын Готов, Шведов и Венедов…

– Нет, – отрезал Юрий, резко мотнув головой. – Вам, должно быть, почудилось. Не мог он явиться.

– Возможно, позже.

– Невозможно.

Наступила гробовая тишина. Юрий нетерпеливо глотнул из бокала, да так неловко, что выя его зардела от пролитого вина. Видать, оробел за свой резкий ответ гостю. Князь непонимающе оглядывался на присутствующих, равно как и Марина, силясь изо всех сил понять, о чём толковали мужи.

– Раз сон приснился давеча, стало быть, выступать надо немедля, – начал Юрий.

– Положительно не согласен, – встрял Дмитрий. – Надо обождать и собрать больше бродяг.

– Вода в лоханках замёрзнет. Не все выплывут, – воспротивился хозяин. – Так не пойдёт. Вы у нас гость чтительный, больно разумный. Но послушайте старого вояку. Пагубный сон ваш.

– А побеги ваши?

– А что побеги?

– Я видел их ротмистрами. Старостами.

– А меня?

"А меня", – раздалось в голове у Марины. Вновь пронёсся разговор о крещении, бродягах и трёх лоханях. Неужели Дмитрий Иванович обсуждал с отцом поход на Москву?

Дмитрий склонился над столом, грузно опустив локти. Он поглядел на отца почти с ненавистью, но следом усмехнулся. В отблесках старого потира растянулось чёрное пятно – отражение самозванца. Марина, вспомнив про араку, поднесла кубок к устам и сделала большой глоток.

– Земли. От Десны до Волги.

– Стало быть, приду со щитом?

– Именно с ним.

Дочь воеводы заметила, как понурый князь, ссутуливши хребет, уткнулся в тарелку. Престарелый монашек с прищуром наблюдал за беседующими. И она, Марина, оставалась в стороне, когда пришлый с её отцом делили столь лакомый кусочек. Взгляд её упал на тарелку с нетронутой свиной шеей. Тотчас пронеслась у Мнишек мысль о жестоких братьях, коим Дмитрий только что обещал место при дворе. А что же она?

– Сон ваш сколь интересен, столь и пуст, – начала Марина, пригубив с потира. – Вы, должно быть, не досмотрели, чем он кончится, но я вам расскажу.

– Марина, – прорычал Юрий.

– Ничего, – ответил Дмитрий. – Пусть расскажет.

– Дитя утонет. И под ним захлебнутся все интервенты. А что бояре? Они и мокнуть за него не пожелают, да и едва ли дитятко протянет до третьей лохани. Как великодушно увещевал мой батюшка, уже вторая лоханка застынет. – Марина вновь сделала глоток. – Но вот если бы под ним дно было твёрже.

– Куда уж твёрже?

– Вы недооцениваете простой люд, Дмитрий. Людей посадских, крестьян. Вот если бы, скажем так, в вашем сне до них дошла весть, что держат дно они для возрождённого. Для пророка.

Мнишек провела пальцем по краю потира. Взор Дмитрия тотчас упал на персты, да лицо его вдруг до того напряглось, что на висках выступили жилы.

– Нужны пущие репрессии, дабы дно стало твёрже. А для них потребно посад поднять. Понимаете, Дмитрий Иванович? Это как кольцо. Взаимосвязано всё. Да и бродяг люд принять должен. Иначе чёрная водица станет алой. Причём во всех лоханях.

Все притихли. Лицо воеводы смягчилось, на мгновение в его водянистых глазах мелькнула гордость за дочь. Да и князь вдруг лицом зарумянился, рассматривая охмелевшую девочку Юрия. Усы его встрепенулись, и до Марины донёсся возглас удовольствия.

– Хитрое предсказание моего марева, – тихо отпустил Дмитрий. Черта губ его смягчилась в улыбке. – Сия уловка склонит и бояр.

Расправив плечи, он покосился на отца, затем вновь перевёл взгляд на Марину. Отражение его величавое заполнило собой все зеркала и металл в комнате. И тонкая сутана, и круги под глазами, и манеры сжатые – всё уступило царской сановитости целиком и полностью.

– С отпрысками вашими мне покамест познакомиться не довелось. Но одна дочурка ваша стоит десяток сыновей, – признался Дмитрий.

Юрий, дотоле щерившийся, вдруг помрачнел лицом и нахмурил брови. Ему вторил престарелый монашек.

– Полно вам, вы моих сыновей не видели. Марина наша, дурочка, любит говорить не к месту.

– Отчего же? Совет дала она весьма дельный. – Дмитрий, подняв бокал, кивнул Мнишек. – Говорите, сударыня, чего вы желаете?

– За что это? – смутилась Марина.

– За совет свой.

Марина опустила глаза, осматривая свиную шейку. Всё перед носом плыло от араки. В голове сделался простор, в утробе ныть перестало. А ещё важнее – грудь раскрылась отчаянно. Земли вражеские просить – стало быть, вновь оказаться под чьим-то барским плечом, а позволить Дмитрию золотом откупиться – которого у него пока и не было, – удешевить, значит. Так чего же хотела Марина?

Сбежать от батюшки хотела. А ещё спастись от жестоких братцев. Жить на широкую руку тоже хотела.

А главное, Марина больше не хотела никого бояться. И желала стать госпожой. Себе и всем прочим. Даже родне своей.

– Возьмите меня в жёны, – ответила она задорно. – Женою царя стать хочу.

Дмитрий замер. Неожиданно спёртый воздух в комнате всколыхнул гулкий удар кулаком по столу. То князь Вишневецкий разбуянился. Он вскочил, точно укушенный, метнул гневливый взгляд на Марину, а затем, опрокинув бокал, удалился из комнаты. За ним поспешил Юрий, прогибисто склонившись перед Дмитрием. Теперь прихлебательству папеньки не будет предела. До чего же удачная сделка – стать тестем царя.

– Что скажете? – шепнула пьяная Марина.

– Боюсь вас огорчить.

– Ну что же вы! – всплеснула она руками.

– Увы. При всём желании. Не думаю, что ближайшая пора моя будет занята женитьбой.

"Не испугался ли ворожей защитной камеи?" – подумала Марина.

Дальше беседа не пошла. Отражение самозванца вновь стушевалось. В отсутствии Юрия все присутствующие предпочли молчать. Но спустя минут десять хозяин-таки умаслил Константина и уговорил его вернуться к трапезе. Князь побагровел от досады и даже отсел на один стул от Дмитрия, но всё же старосту уважил. На Марину он больше не смотрел. Да и разговор о причудливом сне был отложен.

Кроме Марины и Константина, все остальные оставались в наилучшем расположении духа. Оба инока забылись и начали опустошать бокалы один за другим. Заметив потускневшие глаза Мнишек, Дмитрий всё-таки решился поднять одну чарку в её честь. Ему вторили остальные с меньшим желанием.

– Ум и сила в одной девичьей оболочке порождают на свет хитрую женщину. А хитрая женщина – это как книгопечатание. Нет рока более зловещего, но вместе с тем полезного в смутные времена. За вас, Марина!

Мужики опустошили бокалы. Им последовала и Марина. Запрокинув голову, она осушила кубок. Когда горячая жидкость обожгла ей глотку, она, наконец, обратила внимание на внушительное чёрное пятно, что сидело справа от отца и рядом с князем. Застыв, в отражении своего потира она увидела то, что не видела ни в одной другой отражающей поверхности: ни в зеркалах, ни на бокалах и даже ни на столовых приборах. Поодаль от отца её сидело нечто в сутане и с крестом, как у Дмитрия Ивановича. Только голова пришлого инока была отнюдь не человеческая. Огромная, покрытая сажей и с ветвистыми рогами. Обгорелая кожа растягивалась на угловатом черепе, проросла поверх глаз и ушей, разрываясь на рваном отверстии, напоминающем пасть. Разве у чернокнижника было достаточно власти, дабы менять свою оболочку?

Марина осмотрела свой потир и вдруг поняла, что весь вечер любострастный самозванец созерцал не её руки. Он смотрел на кубок, потому как тот оказался единственным предметом с отражением, который Дмитрий не успел заговорить.

Поддатая Марина в ужасе подняла глаза на гостя. Рядом с ликующим отцом и притихшим князем сидел красавец-самозванец Дмитрий, загадочно улыбаясь ей.

***

Ночь раскинулась удивительно стылой. Небесный купол кутался в густую синеву, покоем поверху разлёгся увядающий блеск звёзд. Редеющие облака тяжелели у зенита, спускаясь к кряжу непроглядным мороком. Землистый смрад тянулся от усадьбы до флигеля, за ним проглядывалась дранка конюшни. Кое-где сновали рабочие, лакеи прятали под крышей коней, на которых давеча прибыли гости.

Марина устало прикрыла ставни и вновь уселась на кровать. Она с трудом вспомнила, как очутилась в постели. Кажется, её ужаснул личиной самозванец Дмитрий, от страха она едва не лишилась чувств, и отец отпустил её в сопровождении Катеньки в свой будуар, где Мнишек пролежала без сознания весь вечер. Теперь же в доме покоем улеглась тишина: гостей уложили в гостевые спальни, слуги скрылись в людской, и даже боль уступила ночи.

Но не тревога.

Марина, припоминая минувший вечер, вдруг поняла, что не может вспомнить лица Дмитрия. Ей отчётливо залёг в память по-детски куражистый князь Вишневецкий с его густыми золотистыми усами и высоким лбом. Даже седеющего инока с редкой бородкой и густым, мутным взором она припомнила.

Но как же выглядел Дмитрий? Помнился волос его, чернявый, как крыло ворона. Ещё кожа бледная; плотоядные, но вместе с тем печальные глаза. Крепкий стан с зычным голосом. Но в мыслях у Марины путался смутный образ в сутане. А выше плеч его – ничего.

Марина вновь почувствовала холод между чреслами и чертыхнулась. Регулы притупляли её чутьё, ослабляли колдовство и чары. И теперь вдруг Мнишек не на шутку испугалась за себя и отца. Пущий мороз прошёлся от плюсен до утробы, затем заполнил собою грудь и сжал в тисках сердце. В полутьме она стиснула пальцы, переплела между собой, чтобы успокоиться. Ей следовало подумать о чём-нибудь тёплом, дабы сосредоточиться; ей стоило вспомнить отвагу, которой наделила мать.

И Марина вспомнила.

Вспомнила поглощённый извечным промёрзлым туманом погост с кладбищем, осунувшиеся лица монахинь и мирян. Они любили её, маленькую и израненную Маринку. Ласкали словом, отдавали хлебы сладкие. Не один месяц монахини, точно заботливые сойки, кружили в лазарете над дочуркой старосты Мнишека.

Марина, сомкнув веки, ощутила на впалых щеках их мозолистые ладони. Сёстры часто гладили её и приговаривали:

– Кто же тебя так избил, горемычная ты наша? Разве можно бить дитятко? Тебе ведь едва перевалило за пятнадцать зим.

– Не тревожь её, она глаза раскрыть не может.

– Да и в болтовне нет надобности, покуда челюсть не заживёт, как и остальные кости.

– Но вы гляньте! На ней ведь и живого места не осталось! Что за изувер так поступил с этим ангелом?

– Станислав, Стефан, – с трудом прошептала Марина разбитыми устами.

Монахини на такое лишь заливисто смеялись, воспринимая ответ пришлой за бред, не более. Разумеется, они знали Станислава и Стефана, старших братьев Марины. Слыхали и об их характере свирепом, казачьем.

Но разве могли сёстры помочь? Они так старательно пестовали Маринку, любили. Только вот на четвёртую ночь, когда настоятельница вновь спросила, кто избил дочь сандомирского воеводы до полусмерти, а потом посмеялась, Марина поняла, что над ней глумились. Больше имена братьев она не упоминала.

В монастыре Марина работала много. На сестёр не жаловалась – те продолжали распоряжаться ею со всей возможной снисходительностью. Только по ночам Марина тихо плакала по остриженным волосам. Чёрным, густым и длинным до самого пояса – через них она продолжала иметь особую связь с покойной матерью.

Во многом Ядвига Тарло-Мнишек могла потягаться с лучшими женщинами мира сего. В ворожбе во всем Самборе ей не было равных. Впрочем, как и в мудрости. Но лучше прочего ей удавалось быть матерью. Решительной, сильной. Единственной, кто научил дочь любить.

Правда, горевать по материнской памяти Марине пришлось недолго, ведь вскоре её познакомили с ксёндзом Багумилом. Впредь плакать приходилось от ощущений его сластолюбивого взгляда на ляжках, затхлого дыхания у уха и мясистых ладоней на руках. И не было существа на свете, которого Мнишек ненавидела бы больше, чем этого Асмодея в ризе. Презирала его Марина пуще братьев – их боль и ярость она хотя бы могла понять.

Багумил был высоким, как пихта, и худым, как сук. Его лик, извечно насмешливый и неестественно румяный, поразила пеллагра – кожа его спадала подобно шелухе с семян после толчеи, – а вдобавок всё это уродство обрамляли редкие, слипшиеся волосы.

Многие боялись Багумила, и ему это нравилось. Помнилось Марине, как судорожно она чесалась от его прикосновений, будто прокажённая. И никто, конечно же, ей не поведал, что старик был не заразен. Зато после появления ксёндза изменилось отношение всех в приходе. Все сёстры прошли через его грязные руки и словца, но никто из них не простил Марину, когда подобное приключилось с ней. Они осудили её, обвинили, а следом превратили жизнь воеводской дочери в ад.

До поры.

Марина почувствовала зарево в сердце, следом перестали дрожать персты. Она согнулась в стане, обняла колени и широко осклабилась в пустоту своей комнаты. Грело огнищем. Да, славное было огнище. Красиво горел погост.

Тотчас Марина встрепенулась в постели, выпрямилась и судорожно перекрестилась. А затем опустилась на цыпочках на ледяной пол и поспешила вниз. В людской и на кухне она услышала сутолоку слуг, в гостевых спальнях двери были плотно притворены. Лишь папенькины покои оказались открыты. Мнишек просунула голову в щель.

Юрий, слегка покачиваясь, сидел за столом, попивая вино. Он исступлённо водил взором по комнате. Тусклый свет свечей бросал на его одутловатое лицо егозистые тени. Только уста дёргались. До Марины донёсся неразборчивый шёпот, и она тихонько вошла внутрь.

– Батюшка, – мягким тоном начала она, – прости, что беспокою так поздно.

– А? – Юрий пристально уставился на фигуру в дверях. – Это ты Марина. Подойди, составь мне компанию, – спокойно ответил он, поманив дочурку рукой. – Как ты? Катя сказала, что у тебя горячка, и потому она обтёрла тебя водкой.

Мнишек обняла себя за плечи и скользнула в комнату.

– Да. Мне уже теплее.

– Я могу закрыть окно.

Марина слабо кивнула, потупив взор. Юрий кивнул:

– Закрой тогда.

Вздохнув, Мнишек направилась к окну и плотно притворила ставни. Затем медленно повернулась к задумчивому отцу. Он стоял грозовой тучей, которая ждала удобного случая, дабы обрушиться летним градом. Глазёнки его носились у носков своих туфель. Хриплый голос заскворчал:

– Интересный сегодня вечер был, да? – Юрий бросил на дочь прищуренный взгляд. – Таких гостей мне давно не доводилось принимать.

– Многие от нас отвернулись.

– Верно. Когда мы обнищали, – холодно заметил отец.

– Князь согласился наградить нас мздой?

Юрий поморщился, мотнув головой.

– Не строй из себя дуру, Марина. У тебя недостаточно ума, чтобы уметь притворяться глупой, – огрызнулся он и пуще нахмурился, когда Мнишек помрачнела лицом. – Я не о князе, а о Дмитрии. Царе. – Юрий утих, а следом пригубил вино. – Как думаешь, врёт он?

– Почём мне знать?

– И то правда.

– Где он пропадал все эти годы?

– Говорит, в монастыре. Паломником был.

– Правда?

Что-то откликнулось в сердце Марины. Чернокнижник в чертогах церкви укрыться мог, но вот чтобы сам одержимый? Едва ли. Стало быть, Дмитрий чист. Но чью же морду вместо его головы она видела давеча в отражении?

– Надо узнать, почему он объявился только сейчас. Узнаем причину, а там и поймём – врёт али нет, – сдержанно ответила Марина.