Самозванец

– Извини, – серьёзно произнёс Олег, стряхнув остатки игривости.

– Да тебе-то что извиняться…

– Ладно, не извини, – с напускной дурашливостью бросил Олег. – Просто не будем об этом.

Его нервозность выдало то, что дверцу холодильника он закрыл со слишком большим усилием, та громко хлопнула и открылась обратно. Олег заставил себя закрыть её ещё раз, но куда аккуратнее.

– Ты так и не поговорил с родителями? – внезапно охрипшим голосом спросила Нелли.

– В этом нет смысла.

Пару минут они молча пили кофе.

За окном сгущались осенние хмурые сумерки, капли дождя лениво стекали по окну.

– Кем ты устроилась?

Он спросил это, задумчиво постукивая ногтём по кружке. Лишь одно упоминание родителей испортило Олегу всё настроение.

– Это даже немного смешно,– неловко протянула Нелли.

Олег обернулся к ней, удивлённо посмотрел на девушку.

– Ведущей эфира на радио.

– Классно! – закивал Олег. – А где? Как соскучусь, смогу тебя всегда услышать!

Олег осёкся от того, как прямолинейно это прозвучало. Нелли смущённо улыбнулась.

– Буду ставить музыку, отвечать на звонки. Такое всякое.

– На звонки? И правда немного смешно, – бесцветно сказал Олег, снова отвернувшись к окну.

– Ты и мёртвого уболтаешь, – хитро бросил Олег, снова взглянув на девушку через несколько мгновений. Нелли медленно встала и приблизилась к стоящему возле окна Олегу. Она несколько секунд вглядывалась в его зеленые глаза, а затем, как по щелчку пальцев, распалилась в веселье:

– А ты, Горский, полный дурак!

И принялась его щекотать.

Олег щекотки не боялся, но почему-то ему хотелось смеяться.

5. Не навреди

Она лежала в темноте, во всей комнате светился только экранчик с самыми важными сейчас цифрами, который стоял на прикроватной тумбочке. Пока она напряжённо наблюдала за значениями то растущих, то обрушающихся цифр, над ней корпел, извиваясь и шумно вздыхая, златовласый юноша с идеальным телом.

– Эй, красавица, ты как? – обронил он ей на ухо между вздохами. Он повернул её подбородок к себе, взглянул в глаза. Она не отрывалась от экранчика.

– Нормально, – ответила она.

– Нормально? – он явно оскорбился. Юноша остановился, откинулся на шелковую простынь.

– Уже два месяца только и слышу, что «нормально», – капризно заявил он.

– Точно, – она отвлеклась от экранчика: на нем ничего не менялось, видимо, Валя спал. Теперь она смотрела в потолок. – Очень долго.

– Давай попробую так, – он снова склонился к ней, обольстительно улыбаясь, обвивая руками. Мальчишка подумал, что это какой-то вызов.

Впрочем, с вызовами, как оказалось, он справлялся не так уж плохо. Виолетта почти успела забыться, когда экранчик бесцеремонно запищал, а цифры на нём устремились вниз. Виолетта вынырнула из-под юноши, накинула халат и щёлкнула кнопкой торшера. Остановилась уже на пороге комнаты.

Длинные золотые волосы юноши разметались по подушке, он лежал на спине, подложив руки под затылок, и лениво смотрел на неё сквозь густые ресницы. Виолетта дёрнула головой, перекидывая чёрную копну на спину.

– Выйдешь через служебный вход.

– Как всегда, – отозвался он.

Виолетта покинула спальню и пересекла большую гостиную с окнами в пол. За стеклом раскинулся переливающийся огнями город.

В центральной из трёх башен ХэльМеда, которые многие невзлюбили, называя стеклянными уродомами, но терпели из уважения к корпорации, вообще не должен был никто жить. Десятки этажей с офисами и учебными кабинетами взгромоздились на несколько больничных, и когда Вале стала требоваться медицинская помощь так часто, что пять ночей из шести они оба проводили в башне, было решено поселиться прямо над собственной больницей.

Верхний этаж ушёл некогда первому человеку ХэльМеда, под дверью которого теперь от рассвета до заката дежурил кто-то из врачей. Но даже с самыми дорогими лекарствами время и старость брали своё, и день ото дня Вале становилось только хуже. Не доверяя никому, Виолетта взяла дело под личный контроль.

Лифт невозможно медленно тащился с шестого этажа, и Виолетта чувствовала, как секунды, которые могут быть для Вали последними, стремительно утекают из рук, мчатся к шахте медлящего лифта и рушатся вниз, к самому центру Земли.

Виолетта сорвалась с места, забежала обратно в квартиру, двумя огромными прыжками пересекла её и чуть не сбила с ног юношу, некстати решившего одеваться именно у служебного выхода.

Игнорируя резь в лёгких и возмущённые восклицания чуть не сбитого с ног любовника, она побежала вверх.

Четыре лестничных пролёта.

Нужный этаж.

Дверь, не закрытая на всякий случай.

За ней длинный коридор. В самом конце – ещё одна дверь, у которой Виолетта так и не затормозила. Схватилась за ручку, резко дёрнула её и застыла на пороге.

Двое мужчин стояли у окна, глядя на огни города. Первый – сутулый, в длинной помятой сорочке, опирался на штатив для капельницы. Валя был покрыт проводами и трубками, как венами, но в его фигуре всё равно пылало больше жизни, чем в идеально прямых плечах и осанке второго. Эти прогеленные светлые волосы, черный пиджак и остроносые туфли Виолетта бы узнала когда и где угодно.

Мужчины повернулись к ней: Валя – с растерянной улыбкой на испещрённом морщинами лице, а второй – с пронзительно холодным взглядом, прячущемся за отсветами очков.

– Gute Nacht, Виолетта Валентиновна, – сдержанно произнёс он.

Только тут Виолетта осознала, в каком виде она предстала перед Германом Альбертовичем Келлером – главой «Вневедомственной Охраны Личностей и Корпораций».

Она нервно запахнула шёлковый халат одной рукой, а второй указала на Келлера:

– Зачем он здесь?!

Валя, к которому и был обращён вопрос, вздохнул. Герман же нарочито дружелюбно произнес:

– Для чего такая враждебность, Виолетта Валентиновна? Мы же коллеги, ситуация в городе касается всех нас, и решать её нужно сообща.

Виолетта даже не взглянула на него, только повторила холоднее и уже спокойнее:

– Валя, зачем здесь этот пёс?

Келлер сложил руки на груди и усмехнулся. На его узком лице с угловатыми чертами залегли уродливые тени.

– Лета, – хриплым голосом наконец сказал Валя. – Мы уже давно знакомы с Германом Альбертовичем, и сейчас он взял на себя смелость рассказать мне, что происходит. Рассказать то, о чём ты упёрто молчишь.

Глаза Виолетты недобро сверкнули в полумраке. Кажется, она бы сейчас бросилась на Келлера, если бы в комнате только не было Вали. Она процедила:

– Он мог наплести только злонамеренную ложь. Валя, я тебя просила не иметь с ним дел. Пусть он убирается. Сейчас же.

Герман приподнял брови, но остался стоять на месте с наглой непреклонностью – только перевёл взгляд на Валю. Тот по-прежнему опирался на штатив от капельницы, а плечи его опустились вниз, будто на них он удерживал всю тяжесть мира.

– Лета, – начал Валя, отчётливо ощущая, как сейчас он пытается своим хилым старческим телом выдержать напор бытия. Ему всегда было тяжело сказать хоть слово наперекор той, кто был для него всем миром сразу. Однако иногда это всё же было нужно делать.

– Это из-за тебя в отделениях такой кошмар?

– Конечно, что он ещё мог тебе сказать! – озлобились Виолетта, указывая пальцем на Келлера. – И болезнь я начала, и перестрелки на улицах, и дети из-за меня голодают, и люди смертны! Всё я! И это для чего?! Для какой цели?!

Вся ненависть и обида Виолетты сосредоточилась на одном человеке, который мог видеть и знать ничтожно мало и чересчур много одновременно. Келлер точно не способен её понять – он был слишком мелок для этого и глядел на мир через игольное ушко. Ей же была открыта Вселенная.

Сам Келлер явно так не считал. Он по-волчьи ухмыльнулся, но быстро вернул себе серьёзный вид, спрятав ужимку за зевотой. Не полагается всё-таки человеку его положения наслаждаться такими сценами и злить Виолетту Валентиновну сильнее, чем обычно.

– Кто-то, положим, не так уж сильно смертен, – между делом обронил он.

– Вон, – пугающе спокойно сказала Виолетта.

– Я думаю, Виолетта Валентиновна, что с новыми обстоятельствами разговора всё же стоило бы начать его заново, – сказал Келлер, продолжая стоять на месте.

– Вон, – повторила Виолетта на тон ниже.

– Герман, ступай, – устало сказал Валя, пытаясь что-то разглядеть в лице Виолетты.

Келлер поправил очки, ещё раз бросил взгляд на панораму города за окном и, не сказав больше ни слова, вышел за дверь.

Пока щёлкала кнопка вызова лифта, сама кабина неторопливо тянулась на последний этаж, стучали каблуки остроносых мужских туфель и закрывались со звоном железа двери, Валя и Виолетта молчали.

Затем молчали ещё несколько минут, выхватывая в полумраке силуэты друг друга, слушая переливы далёких сирен с улицы и тихий писк медицинской аппаратуры, вероломно занявшей половину комнаты.

Виолетта не знала, что делать. Врать Вале она не хотела, говорить такую правду, которая у неё была – тем более. Она стояла к нему боком, глядя перед собой, и не знала ни что думать, ни что говорить.

Валя искал на её щеках серебринки слёз, но видел лишь гордый усталый профиль той, кто будет стоять на своём до последнего вздоха. Сам Валя стоять уже порядком устал, да и вздохов у него осталось не так уж много, так что он медленно опустился на диван, который все присутствующие в комнате до сих пор игнорировали.

– Ты ведь всё равно не скажешь мне как есть, да? – спросил Валя.

Виолетта нахмурила брови и наклонила голову.

– Потому что…

– Мне это не понравится, – закончил за неё Валя. – Попробуй объяснить мне, я тебя выслушаю.

Виолетта покачала головой:

– Не получится.

– Потому что я тебя не пойму?

Она продолжала стоять перед ним прямо, но уже скорее походила на школьницу в кабинете директора.

– Из всех на свете только ты и поймёшь…

Она замолчала, то ли закончив фразу, то ли не зная, что ещё сказать. Валя печально улыбнулся и похлопал ладонью по дивану рядом с собой. Виолетта медленно подошла к Вале, опустилась на пол у его ног и положила голову ему на колени.

Старик нежно провёл рукой по её волосам, и Виолетта закрыла глаза. Сколько раз они сидели вот так, сколько раз он гладил её по голове, а она чувствовала себя глупой и потерянной. Сколько раз она уже делала что-то, что могло заставить его отвернуться от неё навсегда, но он продолжал пропускать локоны её волос сквозь пальцы так аккуратно, будто они были самым дорогим сокровищем.

Ей хотелось забыться в этой секунде, когда всё ещё можно остановить, а он сам ещё прямо тут, на этом диване.

– А я смогу тебя отговорить? – сиплым голосом спросил Валя.

О да, он смог бы.

Вот только тогда она бы снова его потеряла. И, может быть, навсегда.

– Нет, Валь, не получится.

Сердце сжали тиски, Валя залился долгим удушающим кашлем.

Сон 2

Когда Старец возвращается, уже нависают сумерки, а Манька с безучастным видом сидит на лавке одна.

– Куда он подевался? – устало спрашивает Старец.

– Я ему не мамка.

– Повезло тебе.

Он опускается на лавку, ставит посох в сторону и принимается растирать больные колени. Тело его одряхлело под тяжестью лет, сил становится всё меньше. В беготне с юнцом он уже потягаться не может, да и не сильно хочет: много ли он натворит в одиночку?

В самом деле – многое, думается вдруг, но Старец отгоняет эту мысль подальше.

– На что наговорился? – Манька со скукой глядит на деревянные маковки терема, которые впиваются в гаснущую небесную твердь острыми зубьями. Сварог рассыпал по ней яркие бусы звёзд, они сияют монистами, ранами-укусами от княжеских крыш. Уже можно разглядеть созвездия Стожаров и Птичьего Пути, но на западе ещё догорает розовое зарево и бурчит тихими раскатами гром.

– Я сказочником назвался, смог докричаться до воеводы, и тот велел паобедь нас представить князю. Он скучать изволит.

– Так просто? – она поворачивается к нему, на холодном и бледном, как снег, лице Маньки впервые появляется удивление.

– Что-что, а кривду плести и болтать я за эти годы выучился, – выдыхает Старец. – Да и князь, похоже, непростой… Надо идти, ночлег отыскать. Только погоди, ещё миг посижу.

Манька встаёт с лавки, потягивается, поправляет юбку и перекидывает через плечо толстую чёрную косу. Как бы она не храбрилась, а ждать Старца в одиночку устала.

Ну и бедствие он себе на голову нашёл – думает Старец. Надо бы ей поведать, как мир устроен, а то уж больно её потухший взгляд напоминает о том, как он сам впервые родился, и никто ему правды не говорил. Не потому, что таили или укрывали, просто тогда не до того было.

Во дворе теперь куда меньше народа – кто забрёл внутрь корчмы, чтобы заливать сладким хмелем животы, а кто ушёл прочь в примостившуюся у кремля деревушку, дремать на родных печах.

– Думаешь, подожжёт? – спрашивает Манька вдруг. Старец не знает, с какой мыслью она это молвит. Хочется верить, что нет.

Ночлега так поздно не сыскать: толкуют, в таких потёмках уже лишь нечисть бродит. Одна за другой хлопают двери изб перед Манькой и Старцем, который как никто знает, что брат-Столп лютее любой нечисти.

Делать нечего, путники находят накрытый худым деревянным навесом сеновал и остаются там.

Сёма не объявляется, никто его не видал да не слыхивал о нём, но Старца скорее волнует не его судьба, а судьбы тех, кто мог попасться семеюшке под руку. За годы, которые он настойчиво держался неподалёку от того, кого нынче просто кличут Старцем, тот хорошо узнал Сёму. Он не творил худа ради худа, никогда. Только причинял добро, не думая о том, что станется с его жертвами.

И частенько это выходило куда пагубнее простого зла.

– Нет, – кротко шепчет Манька. Старец отвлекается от дум и глядит на девицу: она лежит на стоге, укрытая кожухом, и дрожит. Её чёрные очи сомкнуты, а между бровей залегает тревожная бороздка. Белые пальцы сжимают край разметавшейся юбки.

– Проснитесь… Прошу… – будто ослабевшим от долгого плача голосом добавляет Манька.

Старец смотрит на неё и раздумывает, будить или нет. К нему самому сон не идёт с тех самых пор, как он узнал вести, с которыми и пустился к князю. А в тревожной дрёме Маньки столько детского и ясного, будто лесное озеро, что Старец даже ловит себя на зависти.

Манька всхлипывает.

Из мрачного небесного лона ей отзывается протяжный рокот.

Ресницы девицы трепещут, она открывает глаза. Старец сидит рядом и отчего-то ухмыляется в бороду. Манька пуще прежнего сдвигает брови:

– Я говорила что-то?

Старец не отвечает, только что-то шепчет одними губами, завороженно глядя на чёрные тучи, окутывающие звёзды. Манька накрывается кожухом с головой и отворачивается, когда он наконец говорит:

– Трижды по семь. Далеко грозит.

Манька оглядывается на него. Старец указывает пальцем на небо.

– Так можно посчитать, скоро ли до нас дойдёт.

– Чудак ты, старик, – бурчит она. Поднимает глаза к небу и завораживается мрачной тайной ночи. Ей доводилось слышать и что небосвод – купол, охраняющий людей от нескончаемой пустой черноты, и что это крона древа, растущего сквозь все миры. Ни тот, ни другой ответ ей не по сердцу, а секрет продолжает манить.

Такая же загадка – и старик, сидящий рядом. Он может оказаться и лесным божеством, и отцом всему миру, и обычным дедушкой. Он уже столько раз был человеком, что, Маньке кажется, должен был увидеть в этом мире всё. И даже после этого он остаётся простым и ясным.

– На котором ты круге, старче?

– Я уже перестал считать, – безмятежно отзывается он. Эти слова только сильнее убеждают Маньку в том, что тот, с кем она беседует, мог выйти из-за пазухи всего мироздания.

– А мой женишок?

– Кто ж этого сквернавца знает. Но он куда древнее, чем я. А ты который раз себя помнишь?

Манька словно смущается.

– Это второй.

Старец кивает.

– Ещё научишься не лить слёзы во снах.

Манька опускает взгляд.

– Это словно проклятие, а не дар. На том круге… Я стольких потеряла и едва ли найду их вновь.

– Это не дар, – соглашается Старец. – И не проклятие. Это наши с тобой дороги. И если меня чему-то да научили прожитые года, то лишь тому, что мы всегда будем петлять по дремучему лесу. И это, – Старец вдруг умолкает, вспоминая о слове, которое несёт князю. Но глядит на Маньку, которую убаюкало словами, и решает договорить:

– И это мы не в силах изменить. Всё остальное, даже самые невозможные чудеса, с каждым кругом будут становиться явью.

– И даже ушедших можно будет возвратить? – с детской надеждой спрашивает Манька.

– Не знаю, может и можно.

Старец и девица смотрят на звёзды.

– На том круге я ещё ничего не знала. Родичи сначала ждали, пока я пробужусь, вспомню что-то, и… дождались, – всё-таки решает поведать она. – Когда мне было не больше зим, чем сейчас… Наше племя скрывалось в лесах, мы жили впроголодь. Однажды я ушла собрать корешков и трав дальше, чем обычно, и заплутала. Проаукала до темноты, пережидала её на ветви сосны, и лишь через денницу нашла дорогу домой. А там…

Манька морщится, украдкой протирает щёку. Старец делает вид, что не видит этого, глядит в сторону.

– Напали бесы в рогатых шлемах. Всех… И маменьку, и папеньку, и младшого, с золотыми кудрями, за которым я всегда смотрела… Я нашла их у нашей завалинки, всех рядом, без дыхания, братец материнский костяной гребень сжимал… И громко-громко заплакала. А потом оказалось, что бесы не ушли. Они забрали меня с собой, и несколько долгих зим я была им обслугой.. Потом надоела главарю, что всё время рыдала по братцу, и он меня прибил.

Старец молчит, а лучше бы вопросы задавал. Манька вздыхает тяжело, будто кто-то держится за её горло, говорит так тихо, что слова её почти проглатывает далёкий гром:

– Они же не звери какие-то и даже не бесы взаправду… Столпы это были. И как они будут жить с этим?

Молчат, пока гроза плывёт чёрным пятном по небосводу.

– А на этом круге ты сразу пробудилась?

– Нет, – Манька качает головой. – Вспомнила недавно, и будто снова…

Старец шумно выдыхает.

– Тяжко тебе пришлось.

Манька шуршит сухим сеном, и тут Старец чувствует, как что-то тяжёлое давит на его плечи. Теперь они с девицей накрыты одним кожухом, но она всё же немного сторонится.

– Дедушка, – шелестит она, – расскажи мне всё, как надобно, по порядку. В том, как ты говоришь, круге, мне так и не рассказали ничего, а демоны только о грабежах, юбках да о том, что под ними, говорили… А на этом я, как вспомнила, тут же отправилась братца искать. Где-то же он должен быть.

Старец кивает: должен. И снова мыслями стремится к вестям для князя. Ведь младший братец этой славной Маньки-то точно где-то должен найтись. Так было всегда, и правило это вырезали на плоти жизни, когда ещё сам Старец не пробудился в первый раз. Такие шрамы не зарастают, слишком уже стара она – Жизнь.

– Я впервые очнулся, когда мир был мал, а новые Столпы рождались подобно раскрывающимся бутонам цветов поутру. Старшие учили младших, а те, кто умирал, вскоре возвращались снова.

– Наверное, это было чудесно.

Старец улыбается в бороду.

– Представь себе мир, которым вертит свора стариков, и они из жизни в жизнь друг с другом доспориться не могут. Вот такими было большинство. А потом…

А потом времена, когда новые Столпы являлись с каждой Луной, закончились. Много лет ничего не менялось, пока Старец не заметил скарядие, которое выступило против всего, что знали Столпы.

Глава 6-7

6. Время Сета

Нелли осталась у Олега на ночь, как оставалась многие разы до этого. Они накрылись одним покрывалом, и там, будто в тайне ото всех, держались за руки. Глядели, как полоски света переползают потолок тёмной комнаты.

Через открытую форточку с улицы доносились чьи-то шаркающие шаги, шелест листьев и запах мокрой земли.

За два года, которые они были знакомы, ни один из них так и не нашёл в себе достаточно сил, чтобы толково объясниться.

Кто они друг другу?

Их знакомство ознаменовало заливающее с головой, тянущее в чёрные воды горе. Она вытянула его оттуда, остановила перед непоправимым, и с того дня, с их самого первого разговора, они намертво вросли в жизни друг друга.

Олег обнимал её, не смея делать большего, рассказывал ей выдуманные им истории, не смея говорить главных слов. Она слушала его, боясь спугнуть хрупкое спокойное счастье и его мечтательный настрой.

Они так и уснули, ладонь в ладони. А проснулись уже с утра от разбивающего сны на осколки визгливого дверного звонка.

Пытаясь вспомнить себя и прогнать вон умудрёного и печального Старца, которым он был во сне, Олег оторвал голову от подушки и зло посмотрел на дверь в коридор.

Звонок повторился.

Стряхнул с себя остатки сна, тяжело поднялся и сел на кровати. Нелли тоже проснулась и чесала пересохшие глаза, пока её короткие кудряшки рыжим облаком лежали на подушке.

– Ты кого-то звал? – спросила она.

– Нет, но догадываюсь, кто сам себя позвал, – буркнул Олег, набрасывая на плечи флисовую рубашку.

Прошаркал в коридор, посмотрел в дверной глазок и устало выдохнул. Ещё несколько секунд держался за рычажок свеженького замка, собираясь с мыслями, пока визг звонка раздражал уши.

Ещё один надрывный «дзынь», который, минуя уши, сразу ударил по мозгам, и Олегу пришлось приоткрыть дверь. Не снимая хлипкую цепочку, он бросил в щель едкое:

– Иди к чёрту.

– Я от него, – в проёме появилась длиннопалая жилистая рука. Она схватилась за край двери так, что теперь её закрыть можно было только размозжив нагрянувшему пальцы.

– И что ты дуешься? Я ж даже в этот раз в дверь позвонил!

– Ну спасибо! А теперь возвращайся, откуда вылез!

– О, – прозвучало удивлённое. Посетитель толкнул дверь, и цепочка лопнула, как перетянутая струна. Створка открылась нараспашку.

– Так мы перешли на «ты»?

На пороге стоял Сет. Он был взъерошен и помят, под его глазами уже лежали не тени, а простирались два глубоких оврага – будто со дня первой встречи с Олегом Сет так и не сомкнул глаз.

Сам Олег застыл перед ним в каком-то бессилии: этот жуткий тип напирал и преследовал, не боялся ни последствий, ни времени. Он был или совершенно чокнут, или правда хотел поделиться с Олегом чем-то важным. И одно хуже другого.

Ему не нужны ни деньги, ни вещи. Похоже, что ему нужно только его, Олега, внимание. Но не могут же россказни об энергиях и душах быть правдой? Не могут же они оказаться настолько важными, чтобы хотя бы попытаться стать правдой?

Зачем он пришёл?

– Я пришёл, чтобы ты меня выслушал, – ответил Сет на так и не заданный вслух вопрос. – То, что я рассказал позавчера – правда, и я могу доказать это. Тебе только нужно со мной кое-куда сходить.

– Нет.

Олег остервенело сопротивлялся и сам не мог понять, откуда в нём столько злобы, печали и тоски при взгляде на Сета. И эти чувства одновременно заставляли Олега и оттолкнуть незнакомца как можно дальше, и, напротив, пустить внутрь.

– Кто ты вообще…

– А я и не знала, что это твой друг!

Олег медленно обернулся. Нелли стояла на пороге его комнаты, в мятой футболке до колен и следом от подушки на щеке. Сет тоже застыл у двери, нахмурился, пытаясь вспомнить, где они могли столкнуться.

– Кто ты? – спросил Сет.

Нелли улыбнулась, и веснушки на её лице заплясали. Вопрос её совсем не обидел.

– Вчера, у парадной… Он сидел под дождём, когда я к тебе пришла, – Нелли говорила с Олегом, который посмурнел, чувствуя неладное. – Не знала, что это твой друг, – повторила она. – Позвала бы с собой!

– Это не друг, – сквозь зубы процедил Олег, пытаясь унять вторгнувшуюся в голову злость, которая не могла принадлежать ему. Этот Сет застрял у него поперёк горла. – Он выломал мне дверь!

К концу предложения Олег перешёл на крик, и Нелли даже застыла от того, как это неправильно – видеть такой шторм там, где каждый день расстилалась тишь или легонько подрагивали волны на ветру.

– Проваливай! – рыкнул Олег Сету и попытался вытеснить его обратно за дверь. Тот покорно отступил назад, но не дал вытолкнуть себя на лестницу, прирос к порогу, удерживая ладонь прямо на механизме новенького замка.

Нелли молча взяла Олега за плечо. Он резко обернулся, но, увидев её, смягчился.

– Невеста твоя? – вдруг подал голос виновник ситуации. Сет смотрел на Нелли, будто оценивая, его хитрые бесстыдные глаза ощупывали её тело. Нелли невольно сделала шаг назад, чтобы спрятаться за Олегом.

– Ты совсем глухой?

– Нет, – ответил Сет, делая великанский шаг обратно в квартиру.

Олег и Нелли невольно отступили назад уже вместе. Сет посмотрел на них своими жуткими глазами и заговорил:

– Но я от тебя не отвяну. Я буду ходить по пятам, караулить у подъезда, смотреть сквозь полки в магазинах и кидать камни в окна по ночам. И ты всё равно меня в итоге выслушаешь, рано или поздно. Так зачем же тянуть до «поздно», если можно убедиться в том, что я не простой сумасшедший прямо сейчас, а, Одноглазый?