Там, за огненной рекой

Лиля хмыкнула.

Нет, ну а что она тут надеялась обнаружить? Дамский магазин?

Она осмотрелась по сторонам: ломаные стулья, тюки со старым тряпьём, коробки с потрёпанными корешками книг. На варьете её чердак явно не походил, да и дьявола («Диавола», – проговорила она и негромко рассмеялась) здесь пока не нашлось.

И тут её осенило. «А что, идея…» – пробормотала Лиля, стягивая с себя чёрную стёганую курточку. Не то чтобы она надеялась обменять вещи по-воландовски «выгодному» курсу, но раз уж решила избавляться от отживших своё привязанностей, то почему бы не сделать это прямо сейчас? Пора открыть себя настоящую. Прятки закончились, тем более что здесь некому было её искать.

После секундного колебания она вытащила из кармана яблоко. Оно лежало на ладони, твёрдое и холодное, на глянцевой кожуре играл свет лампадки. Пусть и несъедобное, но ведь подарок. Причём первый, и скорее всего, единственный на этой стороне. Лиля аккуратно положила фрукт на пол, будто оставляла его под охрану теней и подняла куртку над сундуком.

Та распахнулась светло-коричневой изнанкой, испещрённой бежевым узором, мелькнули буквы безупречно подобранного шрифта «LOUIS VUITTON PARIS» – и произведение дизайнерского искусства кануло в сундучной тьме.

Следом отправились оливковый свитер от бренда, который носит «диавол», и джинсы-багги от «Miu Miu». Вдогонку стильной «капсуле» полетели удобные чёрные кроссовки от «Adidas». Каждая вещь, покидая её тело, оставляла после себя лёгкое ощущение пустоты – но не потери, а освобождения.

Оставшись в одном белье, Лиля шумно выдохнула и уже собиралась выдать шуточку в великое Ничто: «Бразильяно не отдам, даже не надейтесь!», как с изумлением обнаружила на себе новую одежду.

Потрясённая, она поспешно содрала с себя волшебным образом возникшее бежевое пальто и закинула его в ненасытную сундучью утробу. Оно исчезло, как и предыдущие вещи. Трикотажное тёмно-синее платье, коричневые сапоги, перчатки и рыжий шёлковый шарф полетели следом.

А потом она потеряла счёт времени, избавляясь от всей одежды, когда-либо заполнявшей её гардеробную.

Попадая в нутро сундука, вещи сразу же теряли форму, становились просто невнятной ветошью, которая сплеталась рукавами и штанинами в гордиевы узлы. В свете лампадки Лиля видела, как десятки бирок модных брендов, самочинно открепившись, копошатся в куче рваного тряпья. Они извивались, будто черви на горячем асфальте, наползали друг на друга, боролись, сталкивались – и сталкивали противников вниз, во тьму.

В этой титаномахии победила «Balenciaga», что Лилю ничуть не удивило.

К чёрту! К чёрту всё это барахло! Зачем ей нужно было столько одежды, для чего она сходила с ума по этим дурацким брендам, тратила безумные деньги на пустое? Разве хоть одна из этих красивых, но бессмысленных тряпок разбудила в ней что-то живое?

И тут она замерла, обнаружив на себе меховую шубку.

Чернобурка…

Лиля медленно провела ладонями, ощущая, как подаётся и мягко упружит мех. Он был тёплым, живым, он словно хранил в себе отголоски прошлого.

Лиля больно прикусила нижнюю губу.

Она вспомнила.

Её подарил Костик. Константин Александрович. Муж.

Бывший муж.

Лиля стащила с плеч чернобурку, закинула в сундук и горько заплакала. Нет, ей не было жаль мехов. Просто она вспомнила, как сиял Костик, набрасывая на неё шубку, с каким восторгом любовался, как обнял потом – сгрёб в охапку, прижал к себе, зарылся лицом в волосы – и как она пищала, что ей нечем дышать, а он смеялся, что от счастья не умирают.

Нет, в эту кладовку памяти тоже не стоит заходить.

Во всяком случае, не сейчас.

Лиля стояла посреди чердака – голая, свободная. Одежды на ней больше не осталось. Даже белья. Холода она не чувствовала, только лёгкость – и пустоту, которую теперь предстояло заполнить чем-то настоящим.

Она решительно потянула за ржавое кольцо и с усилием опустила тяжёлую крышку.

В первые секунды не происходило ровным счётом ничего, и Лиля едва удерживалась от идиотского хихиканья: оставили с голым «таком», как бабушка говорила. В варенухинском варьете хотя бы временно одёжки в обмен давали! Но тут в сундуке что-то утробно загудело и сразу же стихло, а потом из-под крышки полыхнуло ослепительно и так горячо, что Лиля зажмурилась.

Крышка плавно отворилась. Лиля ахнула. Из сундука веером исходили радужные лучи, переливающиеся, как мыльные пузыри на солнце. Они озарили весь чердак, заставив пыль в воздухе сверкать, словно мириады крошечных звёзд.

Заглянув внутрь, она увидела длинную льняную рубаху пепельного цвета, простую, без украшений. Лиля почему-то вовсе не удивилась её появлению, словно всегда знала, что найдёт именно это.

А ещё – бесформенный, перепутанный ком грязно-серой шерсти, лежащий в углу сундука. Когда она потянула его к себе, из него неожиданно выскочил меланжевый, серый с рыжей искоркой клубочек, и весело заскакал по полу, будто живой. Он подпрыгивал, катился, останавливался и снова пускался в пляс, словно приглашая Лилю поиграть.

Лиля быстро натянула рубаху, и её обволокло чувством удивительного уюта. Мимоходом она удивилась, что от льняной ткани пахнет арбузной коркой, солнцем, морем – запахами далёкого и такого счастливого времени. В комплекте с рубахой шла холщовая торбочка, простая, но добротно сшитая, которой Лиля искренне обрадовалась. Первым делом закинула в неё яблоко, потом принялась ловить непоседливый клубочек.

Он оказался тёплым, приятным на ощупь, и чем-то неуловимо напоминал Пушу. Лиля прижала его к щеке, и клубок вдруг нетерпеливо дёрнулся, будто требовал, чтобы его выпустили из рук. Она поднесла его к торбочке и раскрыла пальцы. Клубок резво прыгнул внутрь, повозился там немного и замер. Лиля могла поклясться, что он даже замурлыкал чуть слышно. Ну натуральный котёнок!

Прихватив свои новые трофеи, она спустилась вниз. Перепутанный моток решила не оставлять: неприятный он был какой-то, колючий, бестолкового цвета, да и распутывать его никакого желания не было. К тому же зачем, что и кому ей тут вязать? Лиля вынесла его за порог, бросила под рахитичную иву, росшую неподалёку. Думала, что сожжёт на днях вместе с прочим хламом, но вышло иначе…

Остаток дня прополз вязким слизнем. Уходить в неизвестность перед самыми сумерками Лиля не рискнула, да и страшновато было вот так сразу решиться. Она понимала, что банально трусит – как понимала и то, что само собой ничего не рассосётся, судьбоносное решение придётся принять, и очень скоро. Но малодушно отмахнувшись от неудобных мыслей, Лиля решила, что один лишний день в доме ничего не изменит, и улеглась спать пораньше. Необходимости во сне, понятно, не было, спать она пыталась по всё ещё не отжившей своё привычке. Наверное, стоило уже и от неё отказаться, но чем тогда занимать ночи безвременья? Что-то ей подсказывало, тьма совсем не безопасна, и лучше коротать её в состоянии забытья. А ещё подумалось, что бессонные ночи опасны и тем, что будят непрошенные воспоминания. Она представила, каким податливым и тёплым под рукой был мех – и вслед за этой мыслью явился Костя. Его сразу же стало много, нестерпимо много. Лиля свернулась, будто зародыш в утробе, закрыла глаза и ускользнула в темноту.

Чудище явилось как по расписанию. Долго бродило под окнами, вздыхая и мелко дрожа костистым своим, нескладным телом, однако в окна больше не лезло. Оно таскалось сюда уже которую ночь подряд, но соваться в дом боялось. Здесь вкусно пахло: чем-то ещё не отжившим. Это вкусное хотелось поглотить, присвоить, но голод пока не грыз нутро, так что не было нужды спешить. Полноценным разумом существо не обладало, но имело длительный опыт пребывания в тумане и хорошо понимало, как важно быть осторожным.

Набродившись с обратной стороны дома и ничего полезного не обнаружив, чудище перебралось к фасадной части. Лезть в дом оно не пыталось: знало, что даже незапертая дверь для него непреодолима. Вот если бы вкусное, которое сейчас тут обитает, оставило дверь открытой – ну хотя бы крошечную щель – это можно было бы счесть приглашением. И тогда… Существо мечтательно облизнулось. Но тут же сморщилось в обиженной гримасе, дёрнуло острым носиком, вспомнив боль, причинённую ему нестерпимо ярким, жгучим светом, который вчера завёлся в доме.

Тут существо насторожилось, повело головой, впитывая расширившимися ноздрями новый, волнительный запах. Взяв след, в три прыжка оно оказалось под кривым деревом с повисшими ветвями. Там, у извитого ствола, лежало нечто невероятное: тот самый перепутанный моток, который Лиля выбросила днём.

Великий дар был благоговейно принят. Тонкие гибкие пальцы, напоминающие паучьи лапы, запорхали, распутывая сплетения грубой нити. Работа спорилась. Существо гудело на одной ноте песню счастья. Смотав пряжу в несколько клубков, оно расшатало и выдернуло из пальца ноги длинный изогнутый коготь и принялось вязать. Накидывая столбик за столбиком, чудище бормотало – безостановочно, как заевшая в патефоне пластинка: «…яд-я-а, яд-я-а-а…», словно пыталось вытолкнуть из себя давно забытое слово. Коготь ловко скользил между нитями, создавая причудливые узоры, а существо всё бормотало и бормотало, поглощённое странным, почти человеческим творческим порывом.

ГЛАВА 3. УХОДЯ, НЕСИТЕ СВЕТ

Проснувшись уже со светом, Лиля глянула в окно – и остолбенела. Привычный утренний сумрак, проходя через внезапно возникшую преграду, сплетал на полу причудливый теневой узор. Лиля подскочила к окну и увидела, что стекло снаружи оказалось затянуто криво связанной сетью. Переплетения её были неровными, хаотичными, словно их создавали в спешке или же впервые пробуя новое ремесло. Грязновато-серые с рыжеватыми прожилками нити выглядели точь-в-точь как тот противный моток, который она вечером выбросила под иву.

Лиля бросилась к другому окну и обнаружила на нём точно такую же конструкцию. Сердце забилось чаще. Через несколько минут она убедилась, что все окна в доме подверглись аналогичному рестайлингу, а дверь удостоилась особой чести и оказалась заплетена нитками столь густо, что дорогу на волю пришлось прорубать кухонным ножом.

Она яростно вонзала лезвие в плотные переплетения, нити сопротивлялись, пружинили, но постепенно поддавались. «Да что ж тут такое творится, а?» – мысль крутилась в голове, горячая и колючая, как эти проклятые нитки.

Дрожа от ярости, Лиля допилила путь к свободе и наконец-то выскочила на улицу. Обойдя дом, она обнаружила странные следы, которые вели от реки к дому, петляли под окнами, а затем терялись в сухой траве. Они походили на куриные – вот только размер отпечатка наводил на мысли, что «курочка» та была размером с императорского пингвина. А с учётом того, что «неизвестный науке зверь» умел плести сети (которые Лиля, на минуточку, первым делом обнаружила на окнах второго этажа), стоило предположить, что он обладал развитыми пальцами и умел ловко лазать по стенам. То есть когти там были хищные, ухватистые…

Лилю передёрнуло от внезапного озноба.

Ноги сами принесли её к искорёженной иве, под которой она вчера оставила грязную пряжу. Ниток там, конечно, уже не оказалось, зато по переломанному сухостою стало понятно, где чёртова «птичка» заседала этой ночью. И сети плёла именно здесь, судя по обрывкам пряжи, которые цеплялись за кору, как паутина.

Ну и как это понимать? Её что, как муху, пыталась склеить подобием паутины неизвестная тварь из тумана?

Лиля вспомнила, как накануне в сумерках возвращалась с реки и слышала вкрадчивый, целенаправленный шорох, словно за ней кралось какое-то существо. Тогда она списала это на ветер, на игры воображения. Получается, оно объявило на неё охоту?

Ну уж нет! Пусть только попробует к ней сунуться!

Полная решимости, Лиля вернулась в дом. Внутри было тихо, даже качалка стояла, как вкопанная, притворяясь всего лишь предметом мебели, но это мнимое спокойствие Лилю уже не могло убаюкать. Она угрюмо уставилась на демоническое кресло, потом, одобрительно кивнув внезапно пришедшей в голову мысли, подошла к нему и, схватив за резные ручки, потащила к выходу.

Через минуту, несмотря на протестные стоны и скрипы, кресло-качалка было выдворено на крыльцо. Лиля пожелала ему ни в чём себе не отказывать и демонстративно захлопнула дверь.

Пора было заняться серьёзным делом.

Сосредоточенно хмуря брови, она собрала на столе все подручные средства, мало-мальски подходящие под нужды самообороны. Улов был, прямо сказать, не густ: вилка, нож, маникюрные ножницы и набор швейных иголок.

Она взяла в руки тупой столовый нож, повертела его. Лезвие тускло блеснуло. Осознав абсурдность своих приготовлений, Лиля вздохнула.

Что, ну что она могла здесь сделать – одна, без помощи?

За окном вкрадчиво шевельнулся туман, и где-то в его глубине раздался долгий скрипучий звук – словно что-то точило когти о камень.

Холщовая торбочка на боку внезапно зашевелилась, будто там волчком завертелся мелкий зверёк. Лиля почувствовала, как ткань напряглась под её пальцами. Она запустила руку и вытащила клубок.

Он изменился за ночь – кажется, немного подрос, точнее, распушился. Нити его теперь переливались тёплыми оттенками: светло-серым с рыжими искорками, словно осенние листья в паутине.

Встрепенувшись, клубок с силой оттолкнулся от её руки, пролетел в прыжке приличное расстояние между кухней и прихожей, приземлился и подкатился ко входной двери.

Там он замер, как будто прислушиваясь. Потом нетерпеливо подпрыгнул несколько раз на месте, словно требовал открыть ему дверь. Его движения были настолько выразительными и живыми, что Лиля рассмеялась – первый раз за долгие дни.

Подбежав к нему, она осторожно толкнула дверь вперёд.

Клубок закрутился юлой, демонстрируя радость от понимания, и скользнул на волю. На пороге он повертелся вокруг своей оси, как стрелка компаса, попавшая в магнитную аномалию, затем резко соскочил с крыльца и принялся прыгать на одном месте, явно указывая направление.

Стало понятно, что таким образом он подзывал её к себе. А ещё Лиля поняла, что клубок предлагал ей уйти отсюда.

И себя, выходит, навигатором назначил…

Лиля прикусила губу.

А, была не была! Что ей терять?

Всё нынешнее имущество – лампадка да яблоко – были при ней, в холщовой котомке. В доме ей больше нечего было искать и ничто её здесь не держало.

Не раздумывая далее, Лиля шагнула с крыльца.

Дверь, распахнутая настежь, медленно закрылась сама по себе. В замочной скважине дважды щёлкнул ключ. Изнутри. Характер у этого дома был тот ещё, вредный, в чём Лиля, в общем-то, и не сомневалась, но эта демонстрация расставила последние точки.

Качалка на крыльце раздражённо проскрипела вслед: хотелось бы думать, доброе напутствие, но, уже зная её злонравие, Лиля не сомневалась, что это было пожелание не возвращаться.

Впрочем, в том имелся смысл. Возвращаться – всегда и везде – плохая примета.

В посмертии движение возможно только вперёд.

Наверное.

Лиля упрямо выдвинула подбородок. Узнаем. Всё узнаем и даже «сову эту мы разъясним»!

Она ушла не оглядываясь – так же, как в жизни, когда уходила оттуда, где ей становилось невыносимо. Лиля была неудобной женщиной: её «хватит» означало жирную и окончательную точку без возможности превращения в запятую. Многоточия она тоже не жаловала. Уходя, всегда знала, что за её спиной мосты сгорают до основания – потому что сама же их и поджигала.

Но на этот раз обошлось без пироманских аффектов.

Вскоре после её ухода, медленно перекатывая клубы, в дом анакондой вполз туман, заполнил собой все комнаты, включая чердак, и жадно вобрал в себя малейшие следы её пребывания.

Туман никогда не бывал сыт. Как всякая пустота, он жаждал наполнения – и не был способен что-либо действительно принять.

Когда, так и не насытившись, он выполз на улицу, дом выглядел абсолютно чистым и нежилым – точнее сказать, неживым: стерильным, как операционная, и готовым к приёму следующего постояльца.

Лиля об этом не знала и безоглядно шагала вперёд. Перепутье для неё в любом случае завершилось, так что всё, что осталось за спиной, значения уже не имело.

Возможно, ей стоило хотя бы сейчас изменить своей привычке не оглядываться на прошлое, но даже если она и решила бы это сделать, густой туман не позволил бы разглядеть бесшумно крадущуюся вслед за ней нескладную, ломаную фигуру на тонких птичьих лапах.

Так что, наверное, к лучшему, что она никогда не оглядывалась. Чудище, в отличие от неё, прекрасно ориентировалось в тумане.

Клубок прыгал себе и прыгал, оставляя за собой едва заметную, пунктиром подсвеченную дорожку. Расстояние между ними не превышало пяти шагов, но время от времени Лиля почти теряла из виду свой «навигатор» – густой молочный туман накатывал волнами, обволакивал её босые ноги, цепкими щупальцами обвивал лодыжки, будто хотел удержать, поглотить, сделать своей частью.

Когда клубок исчез в первый раз, грудь Лили сжало ледяное кольцо страха. Но почти сразу в плотной пелене марева вспыхнули рыжие искорки, рассыпались золотыми брызгами, и туман отступил, недовольно клубясь.

Они двигались так, вероятно, целый день: клубок, ведущий свою странную пляску, и Лиля, следующая за ним сквозь бескрайнее молочное пространство. Ориентиров у неё никаких не осталось, и оценить пройденный путь не представлялось возможным. Время здесь текло иначе, то растягиваясь в тягучую бесконечность, то сжимаясь в одно мгновение.

И вдруг – на изломе туманного полотна, где этот вымороченный мир словно бы перегнули дугой, как полоску бумаги, – выросла тёмная громада. Сперва это была лишь смутная тень на горизонте, но с каждым шагом контуры становились четче. Туман начал редеть, превращаясь в рваную кисею, сквозь которую вскоре проступили очертания огромных деревьев.

В замешательстве Лиля замерла на пороге этого перехода.

Перед ней открылся древний лес: бескрайний, величественный, держащий ветер в своих высоких кронах.

Воздух здесь был другим – не спёртым и тяжёлым, как в тумане, а наполненным шепотом листьев и смолистым дыханием хвойных деревьев. Огромные корабельные сосны с потрескавшейся корой заслоняли макушками небо; их стволы, испещрённые глубокими бороздами, напоминали древние колонны забытого храма. Редкие лиственные деревья, искривлённые от недостатка света, клонились в немой жалобе к земле, сплетаясь ветками в скорбные арки. Между стволами деревьев колыхалась лёгкая сизая дымка, похожая на оборванную паутину. Она стелилась по земле, окутывая корни и камни, придавая всему вокруг зыбкость сна.

Пахло прелыми листьями, мхом и чем-то неуловимо знакомым. Живым…

Этот запах ударил в ноздри – внезапный, резкий, болезненно-сладкий. Лиля зажмурилась, втягивая его, пытаясь вспомнить… Что? Детство? Лето? Или просто ощущение, что когда-то она дышала именно так – глубоко, без страха, без оглядки?

Клубок, прокатившись вперёд ещё пару метров, тоже остановился – но сразу же рванул к ней. Он ткнулся в ноги, сердито кольнул шерстинками – и принялся быстро-быстро нарезать круги, то и дело подталкивая её в пятки. Его движения были нетерпеливыми, почти раздражёнными, будто он не понимал, почему она медлит.

«Что ж, в посмертии – только вперёд, – подумала Лиля, сжимая руку на ремне холщовой торбочки. – Пожалуй, пора это сделать девизом».

Она вошла в лесную чащу.

Клубок повёл её по неширокой, двоим не разминуться, тропинке. Земля под ногами была плотной, протоптанной тысячами невидимых шагов. Очевидно, хоженая тропа, изведанная… Вот только кем?

Очередной безответный вопрос повис в воздухе, и Лиля предпочла от него отмахнуться. Дорога есть? Есть. Значит, идём. Куда-то да приведёт.

В потустороннем лесу не было активной многообразной жизни. Ни птицы, ни зверя не водилось в нём и водиться не могло – у животных были свои, отличные от людских, посмертные дороги. Но всё же лес жил хотя бы отчасти.

Деревья здесь, в отличие от тех, что у реки, росли ровные, крепкие и уходили буроватыми кронами на несколько метров ввысь. Их ветви переплетались в причудливые узоры, создавая над головой живой свод. Лиля, несколько месяцев видевшая только серое марево тумана, упивалась вернувшимися красками.

Да, цвет хвои был приглушённым, неярким, но это всё же был зелёный, настоящий цвет.

А ещё лес полнился теми самыми запахами, которые она уловила ещё в начале бора: тонким ароматом прелой листвы, волглостью поздних грибов, горчинкой опавшей хвои.

Это было так по-настоящему, что на её глаза навернулись слёзы. Деревья раздвоились и поплыли, а Лиля плакала и улыбалась. Пожалуй, на мгновение она испытала что-то, похожее на счастье.

Но лес не был безопасным.

Туман здесь, видимо, терял свою силу, потому что до самых сумерек Лиля его не видела. Но едва небо потускнело, и сгустились тени, между деревьев зазмеились белёсые нити: туман споро прорастал из земли, как ядовитая плесень.

За спиной Лили, совсем близко, сухо щёлкнула надломанная ветка, и послышался уже знакомый смешок. «Кхи-и-кхи-и-и…».

Хтонь-рукодельница пожаловала.

Лиля резко обернулась, но увидела лишь, как между деревьев мелькнуло что-то угловатое, и исчезло в мгновение ока.

Она поспешно достала лампадку. Защитить та, конечно, никак не могла, но сдаваться без боя было не в Лилиных правилах. Про крайней мере, со светом она хотя бы будет видеть, с кем имеет дело. Подняв лампаду повыше, Лиля провела слабым лучом по ближайшим деревьям.

Пламя дрогнуло, но тут же взвилось уверенно, и хтонь, негромко пискнув, ломанулась в чащу – только ветки затрещали.

«Ну вот и славно», – кивнула Лиля. Попутчиков она не искала, тем более куролапых.

Клубок нетерпеливо запрыгал в паре метров от неё. Торопил. Темнота всё прибывала, загустевала, как передержанная чайная заварка. Запах прелой листвы и грибов усилился, к нему добавился странный, тревожный, какой-то звериный оттенок. В сплетениях ветвей Лиле померещились зеленоватые огоньки, похожие на зависшие в воздухе капли ядовитого мёда.

Она крепко зажмурилась, но тут же в страхе распахнула глаза: рук и лица коснулось что-то тонкое, липкое, обволакивающее паучьими нитями. Казалось, это стал осязаемым сам воздух.

Вдали что-то остро дзенькнуло, словно стекло разбилось – и тут же вернулось эхом уже как протяжный приглушённый стон.

Лес слабо засветился призрачным, бледно-зелёным светом, но от этого желание поскорее оказаться в более уютном месте лишь усилилось. Плесень пронизывала здесь буквально всё. Видимо, она одинаково успешно приспособилась существовать что в том мире, что в этом.

Лиля поймала себя на мысли, что «тем светом» для неё уже успел стать мир живых, и грустно пожала плечами. Что ж… Такова смерть.

В глубине чащи всё чаще слышался вкрадчивый шорох. Скорее всего, где-то в отдалении кралась на лёгких птичьих лапах её преследовательница – но Лиля предпочла думать, что это дышит лес. Деревья хотя бы не сорвутся с места и не пустятся в погоню. Наверное. Хотелось бы в это верить… Ветви ближних к ней деревьев тоскливо поскрипывали, словно изношенные старческие суставы.

Когда через несколько минут впереди уже явственно затрещали ветки, Лиля крикнула: «Отвали, липучка!» и громко засвистела. Треск тут же стих. Клубок дёрнулся, как от удара, а где-то в чаще раздался тонкий, язвительный смешок – будто её грубость порадовала преследовательницу.

Лиля не сразу заметила, что клубок тычется ей в ноги – но уже не подгоняя, как раньше. Напротив, он как будто съёжился раза в полтора и явно пытался спрятаться. Она присела на корточки и взяла клубок в руки.

В это же мгновение лес замер, разом пропали все звуки. Глухая тишина упала, будто ловчая сеть. Лампадка ярко вспыхнула – и сразу сникла до едва заметного огонька, словно вокруг выгорел весь кислород.

И тут громыхнуло с такой силой, что загудела земля – а потом затрещало со всех сторон. При полном безветрии деревья пронзительно заскрипели, как будто их терзал ураган. Под плотным слежавшимся слоем иголок и перегнивших листьев поползло, змеясь, нечто незримое. В слабом свете Лиле показалось, что это сами корни деревьев пытаются выбраться из земли и уползти отсюда подальше.

«Туп! Туп! Туп!!!» – загрохотало что-то из чащобы, приближаясь с ужасающей скоростью. Земля содрогалась в такт шагам исполина.

А потом упало одно дерево. И второе. И третье.

Вокруг затрещало, застенало, завыло, как будто рушились и ломались сами основы местного мироздания.

То, что наступало на Лилю из сумерек, было выше самых высоких деревьев. Сперва она подумала, что это и есть дерево (каким-то невероятным образом ожившее), но потом заметила, что в спутанной кроне голых ветвей горят два огромных глаза: желтовато-зелёные, круглые, безумные. Там, где должен был находиться рот, зияла чёрная дыра, из которой с каждым выдохом сыпался трухлявый листопад. В темноте рта проблескивали острые щепы-зубья. Тело существа было собрано из десятков сросшихся стволов, покрытых мхом и бледными грибными наростами, похожими на струпья. В трещинах кожи-коры кровью древнего дерева пульсировала смола.