Там, за огненной рекой

Ирина Валерина

Там, за огненной рекой

Почему ты в тюрьме, когда двери так широко открыты?

В традиции Джалаладдина Руми

ГЛАВА 1. КАРТИНА РЕПИНА «ПРИПЛЫЛИ»

«Вообще тут можно остаться навсегда. Только время вышло».

Фраза всплывала в сознании с упрямой настойчивостью голодного гнуса – ни отогнать, ни смириться. Лиля с усилием сжала виски, ощущая, как под пальцами пульсирует тупая боль. Эти слова пришли вчера вечером, в мутной дремоте, и выбросить их из головы до сих пор не получилось. Голос, который их произнёс, звучал одновременно близко и бесконечно далеко, как радиопередача из параллельного мира. Наверное, эта странность её и зацепила…

Хотя странным в этом месте было абсолютно всё.

Она резко встряхнула головой, пытаясь избавиться от навязчивого эха. Какое «остаться», да ещё навсегда, когда этот проклятый месяц в холодном плену чужого, неуютного дома напоминал скорее медленное удушье? Все двадцать с лишним дней здесь стоял непроглядный туман, дом дышал сыростью даже в ясные дни (если те редкие часы, когда туманная пелена слегка редела, можно было назвать ясными), а волглые дрова в камине, стоило лишь затопить, дымили, трещали и выплёвывали на огнеупорное покрытие колючие искры.

Лиля пнула ногой злополучный коврик, и с него посыпались чёрные хлопья пепла.

Плохо ей здесь было, хоть вой. Никакой это, к чертям собачьим, не частный пансионат. Тюрьма самая настоящая. Изощрённая психологическая пытка. Или…

Она замерла, ловя внезапную мысль. Или что-то совсем иное…

В первые дни, когда сознание ещё плавало в липком дурмане лекарственного отупения, она пыталась вспомнить, как сюда попала.

Ехали на машине, потом, кажется, на моторной лодке… Да, точно, была река!

Сильно трясло, Лилю укачивало, а ещё, несмотря на позднюю осень, было почему-то очень жарко. Во рту стоял металлический привкус, от которого она никак не могла избавиться, вдобавок от кого-то поблизости удушливо несло свежесорванной смородиной, щедро приправленной кошачьими феромонами. По всей видимости, это был очередной новомодный парфюм, но от его навязчивого смрада её всю дорогу мутило. Поездка выдалась долгая, тяжёлая, Лиля то и дело впадала в мучительную муторную дремоту.

Её же явно кто-то сопровождал, в одиночку в том состоянии она бы не добралась… Но где сейчас искать этого помощника, как с ним связаться?

В её телефоне который день едва слышно, фоном лишь шуршало да попискивало что-то, словно внутри копошились крохотные мыши, вьющие к зиме гнездо. По приезде, в первый день, сигнал ещё проходил, но тогда Лиля не пробовала ни с кем связаться. Сильно устала с дороги, рухнула в кровать и проспала больше суток. Да и кому она могла бы позвонить? В списке входящих не нашлось ни одного номера, телефонная книга оказалась пустой. А потом связь вообще пропала. Возможно, закончились деньги на счёте? Вероятнее всего…

Кстати, наличных у неё тоже не оказалось: горсть потёртых монет, которые она нашла в кармане, понятно, не в счёт. И Visa Gold в такой глуши ей вряд ли чем-то поможет. К тому же не факт, что деньги есть хотя бы на карте…

Сухо скрипнуло стоящее в углу кресло-качалка. Лиля испуганно дёрнулась и на всякий случай отошла от него подальше. Правда, был ли в этом большой толк, она уже не знала, потому что в этом жутком месте нигде не чувствовала себя в безопасности.

Пугающий дом жил своей жизнью. В кухонных шкафчиках бесшумно пополнялись запасы еды, использованная посуда утром оказывалась чисто вымытой, а пыль даже не появлялась, словно её ещё в воздухе слизывали невидимые языки.

Кто обеспечивал здесь чистоту и доставку еды, она понятия не имела. Похоже, горничные следовали чётким инструкциям, с постоялицей пересекаться права не имели, поэтому убирали дом рано утром. Наверняка эти ограничения придумали для того, чтобы у неё не осталось ни единого шанса отсюда сбежать....

В первую неделю она предприняла несколько попыток подстеречь хоть кого-нибудь из обслуживающего персонала, но, как назло, именно в эти дни телефонный будильник объявлял демонстративный бойкот её благим начинаниям встать с первыми петухами.

А потом… Потом ей стало всё равно. Не было сил не то что решать свою проблему, но даже о ней думать. Её поглощала убийственная апатия, перемежаемая нездоровой дремотой.

Но главная странность заключалась даже не в персонале, успешно освоившем стелс-технологии. Куда более ненормальным было то, что её ничто из происходящего не волновало. Тоска с каждым днём лишь нарастала. Единственным, что приносило ей сейчас некое подобие удовольствия, остался сон. Спала Лиля тут мертвецки, часов по двенадцать, да и проснувшись, словно бы продолжала спать, медленно дрейфуя через короткий серый день на волнах своего безразличия.

Честно говоря, Лиля не понимала, для чего вокруг неё незримо хлопочут. Они могли бы вообще не утруждаться: ей было совершенно не до еды, да и готовили тут, надо сказать, весьма посредственно.

Однажды утром она нашла на столе ещё горячую пшённую кашу, которую всегда любила. А насколько дней назад – рисовую. Но в обоих случаях каши оказались приторны до невозможности, и есть их было невозможно, буквально после пары ложек замутило. Питалась она здесь преимущественно сухарями и сухофруктами.

Подумав о еде, Лиля поймала себя на мысли, что не помнит, когда ела в последний раз. Она потёрла лоб ладонью. Тоже мне, бином Ньютона – аппетита нет, вот и не естся. А чего ещё ожидать в такой стрессовой обстановке?

Зато пить хотелось постоянно.

Она прошла на кухню и подставила кружку под водопроводный кран. Хлынула прозрачная жидкость с едва ощутимым запахом сероводорода. Впрочем, он моментально выветривался и на вкус никак не влиял: вода имела приятную, минеральную, что ли, горчинку, и Лиля никак не могла напиться вдоволь. К тому же после неё становилось очень-очень спокойно, никаких лекарств не надо.

Несколько секунд она заворожённо наблюдала, как маленькая воронка в кружке закручивается против часовой стрелки. Во всём происходящем здесь была какая-то катастрофическая неправильность, которую она никак не могла себе объяснить…

Отхлебнув воды, Лиля подошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу. Туман сегодня был особенно плотным, молочно-белым, словно подсвеченным изнутри. В какой-то момент она замерла, как громом поражённая – ей показалось, что в глубине молочного марева что-то двигается. Через несколько секунд тревожного ожидания из мутной пелены проступили контуры. Высокие, слишком высокие для людей фигуры то плавно изгибаясь, то резко выламываясь, точно танцующие на ветру капроновые ленты, медленно перемещались между деревьями…

Она резко отшатнулась от окна, когда одна из призрачных теней, с вытянутой лошадиной физиономией внезапно повернулась в её сторону. Сердце бешено заколотилось, в ушах загудела кровь. Лиля быстро задёрнула занавеску и отступила глубже в комнату. Глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться. Снова выпила воды, и только после этого тревога немного схлынула.

Показалось, конечно же, показалось! Нет там никаких теней, и быть не может. Это всего лишь глючит мозг от одиночества.

К тому же нельзя забывать, что она пока нездорова.

У Лили была диссоциативная амнезия. Потеря памяти возникла после какого-то серьёзного потрясения, но хоть убей, она не помнила, что же именно с ней стряслось.

Она ничего о себе не знала, кроме имени – словно так и родилась, уже взрослой, чуть меньше месяца назад. Нет, конечно, до этого беспамятства у неё наверняка была прекрасная, яркая, интересная жизнь, а потом произошло что-то страшное, и как результат, амнезия. Так сказали врачи.

Точнее, один врач: со странным, текучим каким-то лицом, постоянно ускользающим из её заболевшей памяти. У него был густой, вызывающий оторопь, рокочущий бас, это она хорошо помнила. А вот лицо – лицо не давалось. Но она и других лиц сейчас не помнила, так что одним больше, одним меньше, не суть. Имя врача Лиля тоже забыла. Кажется, оно начиналось не то на «Х», не то на «К»… Или же на «М»? Ой, да неважно, как его звали. Не вылечил же всё равно…

Отправил сюда, сбагрил куда подальше, чтобы не мозолила глаза, вынуждая признать профессиональное бессилие. Сказал, в глаза не глядя, давайте, мол, попробуем частный пансионат – от нашей клиники, только для вас. Никто не потревожит. Природа, знаете ли, тишина, одиночество помогут скорее восстановиться, прийти в себя. Солнце, воздух и вода – наши лучшие друзья, движение – это жизнь, ну, и куча других столь же бесполезных сентенций – вот, собственно, и весь его план лечения. Конечно-конечно, ей всё это невероятно «помогает» сейчас!

Предполагалось, что она будет восстанавливаться… После чего же? Лиля мучительно сморщила лоб. Нет ответа. Внутри царил ровным счётом такой же беспросветный туман, как и снаружи. Впрочем, одно уже было очевидно: ни на какое восстановление рассчитывать не стоит.

Ей явно становилось хуже, а медицинской помощи здесь не было и в помине.

«Вообще тут мо-о-ожно оста-а-аться навсе-егда-а-а», – странно растягиваясь на гласных, опять загудела в голове набившая оскому фраза.

Лиля дёрнула рукой, будто хотела отмахнуться от неё, как от комара, и в этот момент с кухонной полки, медленно, словно при съемке «рапидом», сама по себе кувыркнулась чашка. Она падала целую вечность, и Лиля даже успела выхватить взглядом слово «только» на её боку. Потом чашка брякнулась на пол и разлетелась на несколько частей.

Одна из них при ударе отскочила к её ногам. Лиля подняла осколок, уже понимая, что увидит.

«…время вышло» – и дебильно ухмыляющийся смайлик вместо точки.

Из угла комнаты донёсся долгий тоскливый скрип.

Лиля затравленно оглянулась.

Старое кресло из тёмного ротанга слегка раскачивалось, будто кто-то только что с него встал.

Так, ну хватит! Все эти странности заходят уже слишком далеко!

Она сделала глоток воды, выдохнула и медленно подошла к качалке. Но едва протянула руку, как кресло тут же застыло.

И Лиля застыла, причём мгновенно. Буквально заледенела. Внутри сиденья лежал лист бумаги с начертанной от руки фразой «Здесь выхода нет». Буквы выглядели странно угловатыми, стилизованными под руны.

И тогда она закричала и выскочила за улицу.

Рванула со всех ног, куда глаза глядят. Недалеко, правда, отбежала. Некуда тут было бежать, кругом туман, туман, и ничего, кроме тумана.

Задыхаясь, Лиля остановилась у кривой ивы, росшей метрах в тридцати от дома.

Сердце колотилось так, что звенело в ушах. Она обхватила ствол дрожащими руками, чувствуя под пальцами шершавую кору.

«Дыши. Просто дыши. Это нереально. Этого не может быть», – твердила она себе, ощущая, как рациональные объяснения рассыпаются, утекают, словно песок сквозь пальцы.

Галлюцинации как побочка от лекарств? Возможно? Да, конечно! Вот только она, хоть убей, не могла вспомнить, когда в последний раз видела здесь хоть какие-нибудь таблетки, а тем более их принимала. С другой стороны, месяц в одиночестве, да к тому же в таком нехорошем месте, мог свести с ума кого угодно, так что галлюцинации всё ещё не стоит снимать со счетов. И тогда запросто можно допустить, что в этом сумеречном состоянии она сама написала ту дикую записку и подложила в кресло. Логично? Ещё как!

А что, если…

Лиля прищурилась, осенённая внезапной догадкой. Что, если её намеренно притащили сюда под видом лечения, а на самом деле просто используют втёмную и ставят какой-то антигуманный эксперимент? Наверняка ещё и камер везде по дому напихали, наблюдают, как она тут мечется, и смеются. Мерзавцы!

Она погрозила кулаком в сторону дома. Погодите, вот только бы выбраться оттуда, будет вам такой эксперимент, что самим психиатры потом понадобятся!

Но вода… Эта странная жажда… И туман, в котором бродят призраки с лошадиными мордами…

Лиля резко выпрямилась, сжала кулаки. «Хватит! Я либо схожу с ума, либо… Либо это какой-то скотский эксперимент, и всё, других объяснений нет! Но выбираться отсюда в любом случае нужно!»

Она подняла заплаканные глаза в небо. Там всё было как обычно: серо, тускло, без малейшего намёка на просвет. Облаков разве что стало больше, чем утром. Тяжёлые, кучевые, всех оттенков серого, они медленно наползали друг на друга, ещё ниже опуская и без того безнадёжное небо.

Лиля потянула к носу высокий ворот оливкового свитера. Запахнула куртку, обхватила себя руками крест-накрест – и решительно шагнула в туман.

Хотят шоу? Сейчас им будет шоу!

Она набрала полную грудь воздуха и запела громко, нарочито фальшиво:

– А нам всё равно, а нам всё равно!

Голос поначалу дрожал, но с каждым словом становился увереннее. Она продвигалась всё дальше в туман, продолжая немузыкально орать:

– Станем мы храбрей и отважней льва!

Шла, не разбирая дороги, топая по мокрой траве. Песня, глупая и бессмысленная, наполняла лёгкие воздухом, а тело – странной решимостью.

– Устоим хоть раз в самый жуткий час!

Лиля уже почти бежала, распевая на всю округу:

– Все напасти нам будут трын-трава!

Дурацкий припев пришёл сам собой, но кроме него, ничего больше не вспомнилось, поэтому она продолжила самозабвенно орать по кругу одно и то же. С каждым повтором из неё словно бы выплескивалось что-то застоявшееся, неживое, лишавшее воли и сил – и на душе становилось хоть чуточку, но легче. Она не знала, как далеко ушла от дома, да и знать не хотела. Возможно, уже бесповоротно потерялась в этом инфернальном тумане, но ей было всё-рав-но! Трын-травой нахлобучило, не иначе.

В этом безбашенном настроении, не успев завершить очередную вопилку про напасти, Лиля и вывалилась из полосы тумана на берег реки.

Обрыдшее влажное марево здесь почти не лезло в глаза, стелилось по самой воде. Река простиралась величественно, и в ширину, и в длину занимая весь окоём. С пологого берега, поросшего чахлыми кустарниками, тянуло ноябрьской стылью – и тем самым, уже знакомым смрадом, от которого Лилю немедленно замутило. Второй берег терялся в густой серой дымке, и от этого река казалась морем – если бы не медленное, величавое течение ртутных вод. Кроме отвратительного запаха, от воды исходило дымное испарение, от которого резко зачесались глаза.

Лиля закрыла нос рукавом и попятилась.

– Вот тебе, блин, и трын-трава…

– О! Здрасти! Песня про зайцев? – энергичный мужской голос, раздавшийся за спиной, заставил вздрогнуть.

– Ч-чего? – Сердце заколотилось где-то в горле. Лиля резко развернулась.

Мужчина среднего роста и средних же лет, в рыбацких сапогах и наброшенном на плечи брезентовом плаще, понимающе ухмыльнулся. Зажатая в углу его рта пожухлая травинка качнулась в такт. Цепкие глаза беззастенчиво уставились на растерянную Лилю.

– Песня про зайцев, говорю. Называется она так.

– А-а-а… – хрипло пробормотала резко побледневшая Лиля.

Он перевёл взгляд с её лица ниже, на грудь, и хмыкнул.

– Диавол таки носит «Prada»?

Так и сказал, «диавол».

Лиля оторопела. Что за бред он несёт? В голове лихорадочно закрутились варианты. Рыбак? Маньяк? Беглый псих-одиночка? Что ей делать?!

Потом до неё дошло, что он имел в виду логотип «Prada» на её свитере. Она резко запахнула куртку и отступила назад.

– Э-э, дамочка, да не парься ты так! Не трону я тебя! Я ж при исполнении. Да и вообще… – мужчина отвернулся и длинно цвыркнул слюной.

И тут же заорал:

– Ну ты посмотри, что творит, а?! Я вот тебе, стервец ты такой! А ну вон пошёл! Вон пошёл с моста, тебе говорю!

Он сорвался с места и побежал вдоль берега, гулко тупая неудобной обувкой. Сапоги его смешно чвакали по раскисшей глине.

Лиля медленно повернулась вслед. Слева, метрах в пятидесяти, действительно темнел мост, вздымаясь над водой исполинской незавершённой аркой. Примерно треть его терялась в серой пелене тумана. Видимая Лиле часть состояла из сегментов – кованых дуг, соединённых друг с другом массивными заклёпками. Опоры острыми клинками вонзались в речное дно. По обеим сторонам моста тянулись высокие перила, отлитые из того же тёмного металла, что и сам мост. Они состояли из тонких, почти ажурных прутьев, переплетённых в замысловатые узоры.

В общем, серьёзное было сооружение. Подавляющее, можно сказать. Как она его сразу-то не заметила?

Теряясь в догадках, Лиля двинулась вслед за странным дядькой. Ноги в лёгких «адиках» сразу же разъехались, но, совершив почти балетный пируэт, она устояла. Не уронила в грязь лицом, можно сказать!

Рыбак-маньяк, он же псих-одиночка, уже добежал до начала моста и пригрозил кому-то кулаком.

– Ты чего тут, а? Где твоё место, псина ты сутулая? Место, говорю, место! А ну пош-шёл!

Ответом ему было восторженное визжание: странное такое, с эхом, словно бы на три голоса сразу. Похоже, хозяина своего «псина сутулая» нескрываемо обожала.

При ближайшем рассмотрении мост выглядел ещё внушительнее. Матово-чёрный, он казался обжигающе-холодным, но если всмотреться, в сплаве можно было заметить глухой багровый отсвет. Перила, сотканные из витиеватых узоров, выглядели декоративными, но стоило лишь отвести взгляд, как за ними начинали шевелиться тени, словно кто-то стоял там, прикрытый металлическим кружевом.

Узоры ограды гипнотизировали: чем дольше Лиля на них смотрела, тем больше деталей проступало. Вот чья-то рука тянется сквозь прутья, вот распахивается в немом крике рот… Но стоило ей попытаться разглядеть их, как они исчезали, оставляя лишь холодный металл.

Едва Лиля ступила на мост, как по его поверхности побежали тонкие огненные прожилки, похожие на разливающуюся лаву. Они пульсировали при каждом её движении. Но удивиться этому Лиля не успела, потому что ойкнула и села прямиком на металлическое полотно покрытия. Колени сами подкосились. И было от чего!

Неуклюже прыгая и взмахивая огромными крыльями, на неё неслось здоровенное, чумазое, покрытое рогатистой чешуей существо о трёх головах и о трёх же распахнутых пастях, полных сабельных зубов. К тому же эти пасти ещё и огонь изрыгали.

Лиля обречённо зажмурилась. Финита ля комедия. Социальная изоляция даром не прошла, теперь уже никаких сомнений, вон и глюки подоспели. Выходит, она реально слетела с катушек…

– Фу, Горька! Свои, дурик, свои! Не приставай к человеку!

«Дурик» дохнул жаром и снова счастливо завизжал. На три голоса – сейчас в этом уже не было никаких сомнений. Для галлюцинации он был очень уж основателен в своих проявлениях.

Лиля осторожно открыла глаза. Мужчина молча подал ей руку. Она медленно встала, стараясь держаться за спиной своего неожиданного заступника.

Зверюган по имени Горька возвышался над ними головы на две, но выглядел уже вполне мирным – и более чем существующим. Мёл тройным же хвостом, каждая часть которого заканчивалась змеиной головой, и не сводил преданных глаз с обожаемого хозяина. Шести преданных глаз, позвольте заметить. Жуткая тварь не была похожа ни одно живое существо из известных Лиле. Если оно всё-таки реальное, то кто это вообще: варан-переросток, крокодил с генетическим сбоем? Тут что, радиоактивная зона? Иначе как такая мутация стала возможной?

Лиля запустила пальцы в волосы и с усилием потянула.

Что? Здесь? Происходит?

Кажется, она спросила это вслух, потому что мужчина немедленно отозвался, не прекращая трепать трёхголового по загривкам.

– Здесь уже ничего не происходит, сударыня. Вечность это. Картина Репина «Приплыли».

Обласкав напоследок, он шлёпнул зверюгу по хребту: не зло, скорее, чтоб задать направление – и трёхголовый, неловко переваливаясь с ноги на ногу, покорно потопал вверх, на горбатую спину моста, то и дело оглядываясь на хозяина правой и левой головами. Глаза третьей, центральной, запрокинутой на спину, смотрели неотрывно. Мост «гукал» от каждого его шага.

– Иди-иди, не филонь! – прокричал хозяин мутантной хтони вслед. – Твоё дело выход охранять, а не меня!

Голос его при этом звучал вовсе не строго. Потом, отряхнув руки, он повернулся к Лиле.

– Постоянно срывается, ко мне бежит. Скучно ему там одному. Маленький ещё, глупый.

Лиля послушно кивнула. Маленький, значит. Ну-ну. Она по-прежнему ничего не понимала, но не хотела выглядеть полной дурой.

– М-можно… – в горле пересохло; голос сорвался. Ничего не говоря, мужчина смотрел на неё со спокойным терпением. Откашлявшись, она продолжила: – Можно вас попросить?

Он безразлично пожал плечами.

– Попробуйте, сударыня, отчего бы и нет?

Лиля отметила про себя, что он сейчас держится совершенно иначе, чем вначале, и совсем не напоминает забухавшего рыбака. Из речи ушло раздражающее панибратство. Он даже словно бы ростом выше стал и в плечах расширился, а лицо расправилось и посвежело. В глазах прорезалась внезапная синева.

Она поёжилась. В голове шумело. Здесь всё было таким… таким нестабильным.

– Вы… вы же рыбачите тут, да?

По его губам скользнула ироничная ухмылка.

– Я бы не назвал своё занятие рыбалкой. Рыбари – это по другому ведомству. Но не суть.

– Но лодка же у вас есть? – спросила Лиля, всё сильнее волнуясь.

– О да. Лодка у меня определённо есть. Лодка это не модус вивенди, лодка – это навсегда.

Он будто не понимал, к чему она ведёт. А может, вполне себе понимал и просто играл с ней в кошки-мышки. Лиля внезапно разозлилась. А, пропади всё пропадом!

– Ну так заберите меня отсюда! Пожалуйста! Отвезите куда угодно, только подальше от этого тумана и идиотского дома отдыха, где никто не отдыхает! Здесь жить нормальным людям нельзя! У вас же аномальная зона, тут опасно находиться! Зверюга ваша трёхголовая не на пустом же месте завелась! – От страха, что он откажет, Лиля тараторила всё быстрее и несла полную чушь. – Правда, у меня денег нет, но я вам хорошо заплачу, когда доберусь до ближайшего банкомата. Вот, – волнуясь, она полезла в карман куртки и выудила прямоугольник золотистого пластика, – вот, у меня карта есть, только наличку здесь снять негде! Я правда заплачу!

Пару секунд он оторопело смотрел на неё, потом разразился громовым хохотом. Голос его внезапно загустел, наполнился басами.

– Ну то есть мифы и сказки мы даже в детстве не читали, да? Ох, зайка, зайка…

– Да блин… Какие ещё мифы, сказки, при чём тут это? И какая ещё, нафиг, зайка? Я вам не зайка никакая! Меня Лиля зовут!

Она поняла, что сейчас расплачется. Видимо, это понял и он, потому что заговорил мягко, как с ребёнком.

– Ну тише-тише… Давай по пунктам… Лиля. А может, Лилу? Или сразу Лилит? – Он улыбнулся с нехорошим лукавым прищуром, словно знал о ней что-то, не известное ей. – Во-первых, имя собственное уже никакого значения не имеет. Звать тебя тут некому, да и некуда. У каждого здесь только своя дорога. Во-вторых, мифологию можно было читать любую: хоть древнегреческую, хоть славянскую, хоть Тибетскую Книгу мёртвых. Всё есть одно, всё едино. Но раз не читала, что уж теперь. Зря, конечно, было бы немного легче сейчас. А в-третьих, зайка ты и есть – потому что тонешь в реке забвения, захваченная паводком собственного невежества, а мне опять спасай…

Пристально глядя на неё, он медленно потянул в стороны полы плаща. «Ну вот, всё же извращенец…» – с пугающим саму себя спокойствием подумала Лиля, пока он раскрывался.

Но под плащом мужчина оказался одет.

Он продемонстрировал широченное тёмно-серое худи, поперёк которого текли кровавые буквы готического шрифта.

– «Dead-Мазай»… «Спасу и довезу», – медленно прочитала Лиля вслух и непонимающе уставилась на него. – И что это значит?

Пару секунд он смотрел на неё с жалостью, как на убогую, потом хлопнул себя по лбу.

– Точно! Ты ж всё забыла! Эх, такой каламбур пропал!

– Ну простите… – Лиля комично развела руками. – Я не специально.

– Ладно, не суть. А суть, зайка, в том, что я тебя уже привёз. С этого берега речное такси назад не ходит. Твои дороги на той стороне уже завершены. Ищи выход на этом берегу.

Лиля слушала его спокойный, густой, рокочущий басами голос, говорящий невозможные, ужасные вещи, и чувствовала, как земля уходит из-под ног.

Дороги на той стороне завершены? Это значит, что она… умерла?!

– Именно так, зайка, именно так. Все свои долги там ты закрыла. Правда, здесь внезапно приобрела. – Он сочувственно улыбнулся. – Проезд оплатить в прошлый раз забыла, но это не проблема, сочтёмся. Собрала монетки?

Руки ходили ходуном. Лиля дрожащими пальцами выудила из кармана пригоршню грошиков и протянула Dead-Мазаю.

– Вот, п-пожалуйста. Этого хватит? У меня всё равно больше нет…

Перевозчик склонился над её ладонью, с интересом вглядываясь в потёртые кругляшки.

– О, даже обол есть! – Он выудил самую неказистую монетку с выщербленным краем, на которой был выбит профиль кричащего человека. – Давненько мне их не подкидывали. Ты у нас птица высокого полёта, оказывается. Интересно, что же ты в итоге вспомнишь… Если вспомнишь, конечно.