Цена любви, или Плата за бессмертие

Когда мы вышли на свежий воздух, я сперва чуть не ослепла, потому что слишком долго находилось под искусственным освещением. Перед глазами заплясали чёрные круги, и я поморщилась, прикрыв глаза ладонью. Когда я заметила мчащуюся к нам трёхголовую собаку, было слишком поздно. Цербер подбежал, виляя хвостом, и все три его головы залились неистовым лаем.

– Он совсем не злой, – пояснил доктор, пока пёс слюнявил ему руку.

Я не была религиозна. Отец считал, что в век техники и науки божества его детям ни к чему, а потому я никогда не молилась и не стремилась постичь догматы религии, считая её отжившим веком. Однако сейчас у меня возникли мысли на тот счёт, что вмешиваться в природу как-то не гуманно, противоестественно, и, глядя на Цербера, я содрогнулась от неприятного ощущения, что передо мной создание, которое обрело жизнь благодаря гениальному уму человека.

– Сколько ему лет? – спросила я, всё ещё сторонясь пса.

– Уже второй год он имеет такой облик. Эти две крайние головы принадлежали щенкам, когда мы привили их взрослой особи. Видишь, что могут человеческие руки? Воистину человеческие творения безграничны и совершенны, – с жаром фанатика завершил он свою речь.

– Это противоестественно, – не без дрожи в голосе возразила я.

– Нет, ты не права. Человек ещё с древних времён начал изменять под себя окружающую действительность. Разве приручение диких животных не было противоестественно самой природе, разве выведение новых сортов растений есть естественный порядок вещей? Нет, и ещё раз нет. А способы лечения болезней? Разве, избавив человека от смерти, вылечив его, мы не нарушаем естественного отбора? Ведь мы даём шанс жить и слабейшим среди нас. Так почему этот пёс противоестественен? Он только ещё одно творение на пути к более глубоким знаниям о мире.

На эти доводы мне было нечего возразить, и я согласно кивнула. Определённо, доктор Шульц был умнее меня во сто крат, и его разумные доводы всегда направляли меня по правильному пути, когда я находилась на перекрёстке сомнений.

Я присела и, поборов в себе неприязнь, приласкала Цербера. Жёсткая шерсть дворняжек переходила в короткошерстную шкуру дога, и мне с большим трудом удалось отыскать небольшие шрамы на шее этих двух голов. Цербер лизнул мне руку и посмотрел на меня тремя парами умных глаз.

– Если он такой ласковый, как он может охранять территорию? – удивилась я.

– Он ласков только с теми, с кем живёт. Ежели вздумает сунуться посторонний, Цербер живо расправится с ним.

Альберт подал мне руку, и мы стали медленно прогуливаться по территории, а пёс носился вокруг нас кругами то суживающимися, то расширяющимися. Его неродные головы видимо и заставляли взрослую особь вести себя словно щенок.

Я внимательно осмотрела местность вокруг. Это была большая пустошь, поросшая низкой сорной травой там, где не было асфальта или где он уже сильно попортился, а самих ангаров было три, и все они походили друг на друга как капли воды. Вся территория казалась пустой и заброшенной – идеальное место для маскировки – даже птицы не пели здесь. Высокий забор с колючей проволокой ограждал территорию, в нём не было щелей, и мне не удалось рассмотреть, что находится за ним. Метрах в восьмистах от нас находились мощные неприступные ворота тоже с колючей проволокой, тянущейся поверху.

– Да мы живём в самой настоящей глуши! – воскликнула я.

Ал коротко хохотнул и прижал меня к себе, прежде чем ответить.

– Для нас главное – безопасность. Посторонние не должны вмешиваться в наши планы и мешать нашей работе. Для учителя даже эта база не совсем подходящая, в нескольких километрах отсюда проходит оживлённое шоссе. Пока это место никто не обнаружил, но в любой момент всё может измениться. Не забывай, Германия воюет, и мы должны помогать нашей стране.

Я понимаю, Люсиль, что ты привыкла к несколько другой жизни. У тебя было много друзей, поклонники, веселье, а я привёз тебя в эту дикую местность, но обещаю, очень скоро твоя жизнь изменится настолько, что вечеринки и праздники будут казаться тебе сущим пустяком по сравнению с тем, чем ты будешь обладать, что откроется перед тобой.

– Я не обижаюсь, Ал, правда, но ты уже давно обещаешь неких загадочных изменений. Когда же они наступят? – спросила я, капризно поджимая губы.

– Я говорил. Как только твои волосы отрастут.

– Но они уже отросли. Сколь долго ещё ждать? Мне надоело ходить растрёпой со свисающими как пакля волосами.

– Учитель хочет, чтобы твои волосы доходили до бедра, но они действительно так медленно растут, а драгоценное время уходит… Поговорю с ним сегодня же и потороплю его.

После этого Альберт переключился на моё дальнейшее освоение языка, и всю прогулку мы посвятили более сложным грамматическим конструкциям и предложениям и моему ещё более чистому произношению. Солнце так хорошо пригревало, а мой спутник так нежно меня обнимал и был так заботлив и внимателен, что я посчитала этот вечер одним из лучших в своей жизни. Потом, когда мы вернулись в мою комнату, Ал снова и снова клялся мне в вечной любви и обещался сделать так, что я не буду знать ни печали, ни боли; его жаркие поцелуи всё более распаляли меня, но я страшилась того, что могло быть впереди, и попросила его удалиться.

Ночью мне показалось, что мне сделали укол в плечо, но я не проснулась, а осталась в полудрёме. Уже под утро мне приснился сон, который я хорошо запомнила, потому что он оказался моим последним сном в жизни. В последующие ночи вплоть до настоящего момента моё тело, скованное сном, никогда более не оживляли видения, эти отголоски подсознательной работы мозга.

Всей семьёй мы гуляли в городском парке с развлечениями и каруселям. Я чувствовала, как все эти люди меня любят, но моё состояние омрачало ощущение тревоги – слишком уж много было в парке больших деревьев, а тучи вот-вот обещали настоящий ливень, оттого я и не могла предаться веселью, как остальные. Я зачем-то свернула на боковую дорожку, а моя семья пошла дальше прямо. Теперь я в одиночестве шагала мимо разросшихся деревьев и кустов, и мне всё больше становилось не по себе, пока дорожка не привела меня к забору, за которым в ещё большей растительности и сорняках скрывалась карусель – сломанная и невероятно больших размеров, в которой было что-то устрашающее. Это чувство запустения, заброшенности и одиночества так меня напугало, что я проснулась.

Не сразу до меня дошло, что я лежу в собственной постели, первые несколько мгновений я даже не узнавала потолок и небольшое окошко с решёткой. Мои волосы разметались по подушке, но они были такими густыми и длинными, что мне пришлось их подёргать, чтобы убедиться, что они принадлежат мне. Произошло самое настоящее чудо – мои пшеничные волосы отросли значительно. Даже в далёком детстве у меня никогда не было таких пышных волос, и теперь я теребила их и накручивала на пальцы, не зная, что с ними делать.

В дверь постучали, и я пригласила войти. Это был Ал, одетый в белый докторский халат (в такой одежде я видела его нередко, так как каждый день он помногу работал в лаборатории), и выражение его лица выдавало волнение и предвкушение, которые он испытывал.

– Как тебе волосы? – деловито спросил он, присаживаясь и начав копаться в моей голове.

– Я не понимаю, как…

– Ночью я вколол тебе сыворотку, стимулирующую рост волос на голове. Человеческий волос в среднем растёт семь лет и за это время достигает конечной определённой длины. Я просто ускорил их рост, и теперь они той длины, которая определена твоими генами. С твоими волосами всё в порядке, – подтвердил он, закончив осмотр.

– Но ты говорил, когда волосы отрастут, это будет означать начало того, для чего ты меня сюда привёз.

– Да. Вчера я переговорил с учителем, и он решил, что пора приступать. Он хотел, чтобы у тебя были длинные волосы, поэтому я поспособствовал этому.

– Когда же мне быть готовой?

– Прямо сейчас. Я пришёл за тобой, чтобы отвести в лабораторию. Тебе придётся остаться без завтрака, а свой я уже съел. Мой ассистент готовит препараты. Идём, – он поднялся и протянул мне руку.

Я не двинулась с места, потому что совершенно не была к этому готова. На меня напал бесконтрольный страх.

– Люсиль, – поторопил меня доктор, – профессор не любит, когда его заставляют ждать.

– Мне не хочется и мне не по себе, – призналась я.

Альберт снова сел и убрал волосы с моего лица.

– Но ты же сама хотела этого, и только по твоей просьбе я вчера говорил с патроном. Так чего ты боишься? Обещаю, больно не будет.

– Я боюсь умереть. Я так хочу жить! – вскричала я, прижимаясь лбом к его груди.

– Какая же ты глупая!

– Любое существо ведёт себя глупо на пороге смерти.

– С чего ты взяла, что умрёшь? О, Люсиль, твоя склонность к драматическим эффектам когда-нибудь сыграет с тобой дурную шутку! Я тебе обещаю, что ты будешь не только жить, но и станешь, возможно, самой совершенной женщиной на планете.

– Уверен?

– Уверен, поэтому ты должна вести себя соответственно. Люди страшатся того, чего не понимают, я же в процессе манипуляций буду объяснять тебе каждое своё действие.

Он говорил со мной как с неразумным ребёнком, и я подчинилась воле сильнейшего. Он позвал, и я последовала, как слепо подчинялась решениям отца, потому что привыкла подчиняться тем, кто умнее и опытнее меня, ведь меня воспитывали как будущую идеальную жену для кого-то.

Ал привёл меня в лабораторию. Белоснежная койка под ослепляющим искусственным светом уже ожидала, инструменты и склянки были расставлены по местам, а Алфавиль возился с софитом, настраивая направление луча яркого света. Я опять содрогнулась при виде его костлявых тонких пальцев и обтянутой пергаментной кожей черепа. Профессора пока не было.

– Люсиль, – тронул доктор меня за плечо, выводя из задумчивости, – помнишь, я обещал, что никогда больше не вколю тебе парализатор Е2М?

Я рассеянно кивнула.

– Мне очень больно, но я вынужден просить, что бы ты позволила мне вколоть его ещё. Обещаю, что это будет последний раз. Мне крайне необходимо, что бы ты сохраняла полную неподвижность во время процедур.

– Если это в самом деле необходимо, – согласилась я.

Ал поцеловал меня в щёку, и вместе с его поцелуем я получила свою долю парализатора Е2М. Затем меня положили на койку, и даже привязали каждую конечность отдельно толстыми ремешками, однако предварительно Ал ещё и полностью раздел меня, а я к такому точно не была готова, ведь об этом он не обмолвился ни словом. Чувство стыда уменьшало то, что мои глаза оставались закрытыми, и я не могла видеть выражения лиц мужчин.

– Зови учителя, – сказал доктор.

Я хотела провалиться сквозь землю в этот момент. Я напрасно убеждала себя, что врачи привыкли к созерцанию голых тел, и ничего не могла поделать со своей девической стыдливостью. Видимо, по моим горящим щекам Ал догадался, что внутри меня происходит.

– Тебе нечего стыдиться, твоё тело прекрасно, Люсиль, – прошептал он, склонившись над моим ухом, а потом прикоснулся кончиками пальцев к моим губам. – Осталось сделать так, чтобы оно было неподвластно самому времени.

Он произнёс это таким благоговейным тоном, словно я была жертвой на алтаре; я почувствовала, что впереди меня не может ожидать ничего хорошего, и это мне совсем не понравилось.

– Она готова? – спросил механический голос, и я поняла, что профессор прибыл.

– Вполне. Начнём с того, что запланировали? – это был голос Ала. – Алфавиль, готовь шприцы.

В этот момент я запаниковала. Теперь я действительно чувствовала себя агнцем на жертвенном алтаре, обездвиженным и предназначенным на заклание. Однако, как ни старалась, я не могла даже пальцем пошевелить.

– Сейчас будем вкалывать в каждую группу мышц особую сыворотку, – учёный говорил с большим жаром, и голос его дрожал от предвкушения. – Эта сыворотка ускорит обмен веществ, что позволит продлить твою жизнь на неопределённый пока что срок, а ещё поспособствует тому, что никакая болезнь больше не будет представлять для тебя опасности, так как твой иммунитет всегда будет наготове, чтобы отразить инфекцию.

– Готово, – пропищал Алфавиль.

– Надеюсь, тебе будет не слишком больно, Люсиль.

Альберт поцеловал меня в лоб, и они приступили.

По ощущениям это было похоже на обычные уколы, но их было очень много. Я чувствовала, как постоянно внутрь меня проникает жидкость. Иглы кололи в разные места, и, так как мужчины спешили, многие из них становились более болезненны, чем могли бы быть, а введённая сыворотка распирала меня изнутри, чем больше её во мне накапливалось.

Сперва я не чувствовала недомоганий в организме и даже обрадовалась, посчитав, что на этом всё закончится, но уже через несколько минут меня начало лихорадить, я покрылась мурашками и стала попеременно испытывать то жар, то холод. Мои спазмы усилились, и в скором времени мой организм исторг из себя все отходы, после чего я разом испытала боль во всех мышцах, как будто меня долгое время били мешками.

– Не думаешь, что произойдёт так же, как с Сарой?

– Нет. Она испражнилась, а это значит, что парализатор утратил своё действие и сыворотка работает. Когда её вырвет, мы приступим ко второй части.

– Но она будет всё чувствовать.

– Да, поэтому я её привязал.

Им не нужно было долго ждать, потому что меня вырвало тотчас же в заранее поднесённое судно. Потом меня рвало ещё несколько раз.

Теперь я знала, что Альберт солгал мне. Препараты были отнюдь не безболезненны, и такой ужасающей боли я не испытывала прежде. Меня скручивало и разрывало на части, и не было места на теле, которое бы не болело или было бы избавлено от ощущения распирания. Даже глаза мои, казалось, вылезут из орбит, а необычный горловой спазм не позволял выражать свою боль вслух. Я могла лишь молча выносить эти муки и почти не осознавала момента, когда меня полностью обмыли какой-то прохладной благоухающей жидкостью.

– Люсиль, ты должна выпить это, – поднёс к моему рту Ал стакан и поддержал голову.

– Мне не хочется, – с трудом молвила я, открывая глаза.

С одной стороны меня радовало, что подвижность начала возвращаться, но с другой, лучше бы я не открывала глаза. Лица моих мучителей были безжалостны, а яркий свет до невозможности слепил, но мне всё равно удалось заметить горы шприцов. Каким же количеством препаратов они накачали меня?

– Люсиль, если ты не выпьешь, то умрёшь, – твёрдо заявил доктор, и я повиновалась и выпила, как мне показалось, простую воду.

– Ты решил, как будешь вводить гены? – спросил профессор.

Я снова закрыла глаза, дабы не видеть ужасов, предстоящих мне впереди, но я не могла заткнуть уши.

– Через капельницу, поэтому впереди самая долгая часть работы, и, если честно, я не знаю, что должно получиться в итоге.

– Как не знаешь? – с трудом выдавила я из себя.

– Не волнуйся, для тебя сейчас важно расслабиться. Мы поставим тебе капельницу (я думаю, лучше несколько), и твой организм начнёт принимать специальный раствор с генами различных живых существ (в том числе бактерий и вирусов – удивительных созданий нашей планеты). В результате ты станешь устойчива к жаре и холоду, голоду и жажде, а утерянные или поражённые раздражителями клетки должны будут самовосстанавливаться. Я надеюсь, что ты превратишься в самое совершенное существо и станешь новой ступенью эволюции. Скоро человечество поймёт: чтобы развиваться, надо действовать самим, а не ждать позволения от природы или бога. Пока же только такие гении как я осознали это.

Я терпела на себе тощие пальцы ассистента не без отвращения, а потом нахлынули боль и тошнота, которые с каждой минутой усиливались. Руки, к которым присоединили трубки, онемели. Я вообразила, что это могильный холод подбирается ко мне, но всё-таки с величайшим усилием заставила себя задать один вопрос, ответ на который мне было очень важно узнать перед смертью.

– Ты всё ещё любишь меня?

– Более всего на свете, Люсиль. Ты очень ценна для меня и дороже нет никого. Только ради тебя я затеял всё это, чтобы никогда твоя красота не увяла, чтобы всегда оставалась ты юной и цветущей. Я знаю, что сейчас тебе наверняка очень плохо, но чуть позже ты поймёшь свою значимость и будешь благодарить меня за эти изменения.

Из глаз моих брызнули слёзы, но я не могла дать им объяснения. То ли его заверения в любви произвели на меня впечатление, то ли жалость к себе и страх смерти дали знать. Понемногу я начала впадать в забытьё, представляя, что лежу на лодке, а она мерно покачивается, словно плывёт куда-то.

Я очнулась в тишине и открыла глаза. Свет софита уже угас и рядом сидел только Алфавиль.

– Ты очнулась, – сказал он своим высоким резким голосом. – Профессор и доктор отдыхают, но я сообщу им, чтобы они могли приступать дальше. Они просили меня.

Я ничего не ответила, но только подумала, что мне придётся терпеть эти пытки и боль вечность и вечность же провести на этой койке. Я слышала, как ассистент по внутренней связи вызвал учёных, и те через недолгое время явились. Правда профессора Мюллера я опять не видела, только слышала.

– Как ты себя чувствуешь? Можешь говорить? – обратился ко мне Ал.

– Да. У меня ничего не болит, чувствую себя хорошо, – отозвалась я в каком-то сомнамбулическом состоянии.

– Уверена, что тебя ничего не тревожит?

– Всё в порядке.

Я равнодушно посмотрела на доктора и закрыла глаза. Я ощущала себя прежней, за исключением чувств – они словно отошли на задний план и теперь мне казалось глупым плакать или злиться, раздражаться или сетовать на судьбу, переживать за будущее. Я только и могла, что плыть по течению жизни и принимать её дары или наказания равнодушно. Я умерла и родилась заново в прежней оболочке более совершенной, но на тот момент для меня это было абсолютно всё равно.

– Нужно проверить, эффективен ли наш эксперимент.

Это был голос профессора, и после его слов я попала в средневековую камеру пыток, только палач мой обливался слезами и скулил как побитая собака, вымаливая у меня прощение и ежеминутно клянясь в любви. Я опущу подробности того, что они вытворяли с моим телом, как сильно калечили меня, пытаясь выяснить, действительно ли я почти бессмертна, как от меня того ожидалось после перенесённых опытов. Потом все они ушли, погасили свет и оставили меня в одиночестве. Я отнеслась ко всему равнодушно. Мне было безразлично, что со мною станет. Я даже не думала об их жестокости, когда они поступили так со мной.

Боль я испытывала, что и другие люди, наверное, она пронзала меня насквозь, но не издавала ни звука. Я молчала, не кричала, потому что кричать мне казалось неуместным – боль всё равно никуда не денется, так зачем тратить на стоны свои силы, когда они могут понадобиться для восстановления организма, тем более, мучители не остановятся, сколько бы я их ни умоляла. Я говорила себе, что всё это скоро прекратится, боль утихнет, и моё тело восстановит себя, поэтому только тяжело вздыхала, но моё сердце не стучало от страха, а пульс не участился; разум понимал, что с такими ранами я смогу продолжать своё существование. Я оставалась спокойной всё это время, не задумываясь о дальнейших планах своих палачей, а живя настоящим и проникая в боль, постигая её сущность ради более глубокого понимания своего состояния.

Меня оставили в одиночестве в такой темноте, какая бывает в глубокой могиле. Я по-прежнему оставалась привязанной, значит, эксперимент ещё не закончился, мне дали лишь временную передышку. Я равномерно дышала и чувствовала, как истекают кровью открытые раны, как пульсируют повреждённые ткани, но постепенно пульсация уменьшалась, сменяясь зудом, но если я не думала о нём, то и он не беспокоил меня. Потом я заснула.

Меня разбудил яркий свет, после чего Альберт начал отвязывать меня. Наконец-то я могла вытянуться и размять затёкшие конечности. Да, моё тело всюду было как новенькое, раны исцелились, а волосы отросли вновь до прежней длины – до бедра. Я не удивилась этому, как сделала бы раньше, а приняла как факт, но и не было прежнего желания снова вернуть себе прежнюю причёску. Почему-то теперь мне было всё равно, как я выгляжу. Я отметила, что в моём организме всё функционирует, как положено, только сильно хотелось есть.

– Люсиль!

Мой возлюбленный крепко обнял меня и уткнулся носом мне в волосы. Я тоже обняла его, но скорее из вежливости, чем от избытка нежности или любви. Я хорошо к нему относилась, мне нравилось жить рядом с ним, но теперь я вдруг осознала, что ответного чувства не существует, что я бы запросто покинула его дом или бы могла смотреть равнодушно, как он умирает. Я не знала, почему так получилось, что я разом потеряла все эмоции, но взамен, мне казалось, я обрела нечто большее – ощущение самой жизни в её бесконечном течении.

– С тобой всё в порядке, дорогая, – он бегло осмотрел меня. – Ты прошла все испытания успешно, и теперь ты такая, какой я всегда хотел тебя видеть.

Доктор расцеловал меня, я отвечала на его поцелуи, но теперь по моей спине не пробегали мурашки и я не испытывала лёгкого удовольствия. Нежность не охватывала меня, а любовь не горячила сердца – с тем же успехом я могла целовать мраморную статую. Я оставалась холодной и не чувствовала сожаления по поводу того, что не способна больше любить.

– Я хочу есть, – заявила я, когда он отстранился.

– Хорошо. Алфавиль, крикни Саре, чтобы она приготовила фрау Люсиль поесть.

Ассистент, до того времени складывающий ремешки, которыми я была скована, кивнул и исчез, а доктор принялся снова осматривать меня и ощупывать. Я всё ещё была без одежды, но теперь не испытывала стыда и держалась спокойно под его взглядами и пальцами. Я больше не была человеком. Всё верно. Я такая, какой он желал меня видеть.

– Что-то не так, Люсиль? Мне кажется, ты какая-то не такая.

Я пожала плечами.

– Объясни. Я должен понять, что упустил на этот раз. Ты чувствуешь, что что-то не в порядке с тобой?

– Не знаю, смогу ли верно объяснить. Я ещё сама не до конца понимаю, но мои чувства и эмоции отошли на задний план, теперь они не важны для меня. Я ощущаю саму жизнь и плыву по течению, и только настоящий момент имеет для меня значение.

Ал хмурился всё больше, пока я говорила, но я видела, что он не понимает меня. Он начал расспрашивать о том, что я чувствовала, пока шёл эксперимент и он напичкивал меня своими препаратами, что я ощущала, когда они проверяли результаты и мои новые способности. Я рассказывала подробно, ничего не утаивая, даже когда мы перешли в столовую и я приступила к долгожданной трапезе. Пока не завершился разговор, мы оба не замечали, что я остаюсь нагой, и только, когда Сара принесла мне пижаму, я оделась, но скорее по привычке. Ведь так было принято среди людей – прикрываться. Для меня лично уже не имело значения, какое у кого тело.

Теперь при виде Сары меня не охватывало отвращение и ужас, я просто видела перед собой старуху с зашитым ртом, которая хлопотала по дому. Также вкус пищи не доставлял мне больше никакого удовольствия, еда казалась пресной и однообразной, но я должна была есть ради поддержания сил своего организма. Прежде я никогда не ела так много, а теперь едва ли насытилась двойной порцией. Пища давала энергию, но не чувство удовольствия от сытости. Я не стала просить добавки, потому что знала, еды достаточно для меня, а неудовлетворённость столом всё равно никуда не исчезнет.

– Люсиль, – обратился ко мне Ал, когда я закончила есть, вперив в меня свой пронзительный взгляд, – ты всё ещё любишь меня?

Что я могла ответить? Только то, что он хотел услышать. Моё сердце больше не трепетало при мысли о его поцелуях и изящных руках с длинными пальцами, но я была привязана к этому человеку, он представлял для меня целый мир, в котором я жила уже какое-то время и в котором мне было комфортно.

– Конечно, я очень тебя люблю, – спокойно отозвалась я, пересаживаясь к нему на колени. – Я очень тебе благодарна за всё.

Я легко поцеловала его, хотя прежде никогда не решалась на это первой; обычно я только отвечала на его ласки. Я обнимала его, всматриваясь в его глаза близко как никогда.

– Но ты любишь меня помимо благодарности?

Он смотрел на меня, пытаясь по глазам прочитать ответ.

– Что? Не понимаю.

– Ты сказала, что благодарна мне, но испытываешь ли ты ко мне любовь просто потому, что я существую? Чувствуешь ли ты то же, что и я, когда говорю, что ты вся моя жизнь? Готова ли противостоять всему миру, если я так попрошу? Готова ли отдать всю себя во имя чего-то великого?

– Конечно, я всё сделаю, что ты попросишь, – успокоила я, но он ещё долго всматривался в моё лицо.

Хорошо, что теперь мне было так просто принимать бесстрастное выражение, не прилагая усилий, иначе как бы смогла я так спокойно лгать, когда он жаждал услышать правду?

– Ладно, я верю тебе. Ты такая хорошенькая. Завтра я попрошу тебя об одной услуге, но сейчас ступай отдыхать.