Цена любви, или Плата за бессмертие

Я молча повиновалась и ушла к себе. В моей комнате ничего не изменилось за это время, но мне-то казалось, что прошла вечность с тех пор, как я в последний раз здесь спала. Отдыхать не хотелось, я только безрезультатно ворочалась в постели, пока не решила, наконец, прогуляться по коридору. Возможно, прохлада поможет мне уснуть. Теперь мне было некого бояться, я считала глупыми свои прежние страхи перед уродцами. В конце концов, я была их госпожой, не наоборот.

Когда я дошла до двери, за которой обитал профессор Мюллер, которого я так ни разу и не видела, то услышала голоса из-за неплотно закрытой двери. Я не решилась постучать, но вот подслушать собиралась и присела на корточки.

– Значит, ты не заметил никаких отклонений?

– В теле нет, оно совершенно, как и задумывалось. Однако я заметил, что она сама не своя, и спросил её об этом. Она мне сказала, что чувствует себя пустой, что никаких эмоций в ней не осталось, что только настоящий момент имеет для неё значение. Она просто движется по течению жизни, ощущает её. Ваше мнение, учитель, это побочный эффект или я снова допустил ошибку?

– Нельзя сказать, что это ошибка, мой мальчик. Вспомни, что произошло с первой девушкой, а потом, сколько ты провёл опытов на животных, прежде чем заняться человеком. Я думаю, сознание Люсиль перешло на новую ступень эволюции точно так же, как сознание пещерного человека, когда он возвысился над всеми остальными обитателями планеты. Ты изменил тело Люсиль, усовершенствовал его, и сознание не могло отставать. Оно наверстало упущенное, саморазвилось, и теперь эта девушка стоит выше любого из нас. Мы даже не знаем полную силу её возможностей.

– Вы верно говорите, но меня всё равно тревожит то, что в какой-то мере я снова мог ошибиться. Я думаю, что химия веществ, всех этих сывороток и генов, повлияла на химию её мозга, сильнее всего на тот отдел, что отвечает за эмоции. Я об этом совершенно не подумал, когда изготовлял смеси.

– А сейчас уже поздно. Да ладно… Эксперимент завершился удачно, и мы можем приступать к следующему. Ты уже предложил ей?

– Завтра. Она должна согласиться. Вы даже не представляете, как сильно я люблю её. Не только за красоту.

– Охотно верю, но тебе пора. Наш разговор утомил меня, да и тебе, я полагаю, не помешает отдохнуть. Теперь, когда все твои треволнения позади. Ах да, чуть не забыл, ты поговорил с Алфавилем?

Но дальше я слушать не стала и вернулась в свою комнату. Доктор мог выйти в любую минуту, а я не хотела встречаться с ним.

Если честно, я тоже считала, что Ал в чём-то ошибся и случайно лишил меня всех эмоций, поэтому с мнением профессора не могла согласиться. Такое резкое развитие моего сознания не могло произойти из-за того, что я встала на новую эволюционную ступень. Но как вышло, так вышло, я такая, какая есть. Что же касается завтрашнего предложения доктора, то я не сомневалась, что это предложение руки и сердца. Очень хорошо, что он, наконец, принял такое решение. Я прожила с ним достаточно долго, чтобы он определился в своих намерениях относительно меня и всё-таки посчитал нужным закрепить наш союз как положено.

Сон скоро сморил меня, и я всю ночь проспала мёртвым сном. Это была первая ночь в череде других ночей без сновидений. Я проспала таким глубоким сном до самого утра, и ничто не могло пробудить меня прежде, чем посчитал бы нужным проснуться мой организм. Это было похоже на летаргию, о которой я знала из рассказов По, но, как не раз говорил Альберт, в этом доме мне было нечего бояться.

Проснувшись, я обнаружила платье. Оно было слишком простым, такое я никогда не надела бы в своей прежней жизни, но всё-таки было лучше пижамы, и теперь я могла почувствовать себя более женственной. А ещё это означало, что я больше не пациент и не подопытный кролик.

Я снова была жутко голодна и отправилась в столовую на поиски еды или Сары, но вместо них наткнулась на доктора и Гигантомаха, который записывал поручения с его слов.

– Доброе утро, фрау, – поздоровался он.

– Доброе утро, Гигантомах.

Я без страха и отвращения посмотрела на урода с непропорционально большими чертами лица и огромными ручищами. Его внешний вид был жалок и нелеп. Он поклонился нам обоим и вышел за дверь.

– Не знала, что он умеет писать, – заметила я, усаживаясь за стол.

– Тебе очень идёт это платье, – отметил доктор, целуя меня в щёку.

– Оно слишком простое, раньше я таких не носила, – я презрительно скривилась, щупая ткань.

– Это лучшее, что я смог достать. Как ты себя чувствуешь?

– Я голодна.

Ал кивнул и позвал Сару, но она где-то замешкалась или не слышала нас.

– Сара! – закричала я на всю столовую. – Сара!

Старуха не замедлила явиться, и у неё был запыханный вид.

– Я голодна. Принеси мне еды, да поживее, – приказала я.

– Зачем так грубо? – удивился Ал, когда служанка скрылась за дверью.

– Я хочу есть, – просто ответила я.

– Я не узнаю тебя, Люсиль. Раньше ты была другой.

– Какой? – я скрестила на груди руки и развалилась на стуле.

– Мягкой, милой, скромной, а сейчас ты сама не своя.

– Ты сделал меня такой, – а потом я добавила, сымитировав его голос и интонацию. – Разве ты меня больше не любишь?

– Не говори глупости. Я буду любить тебя всегда. Просто мне не нравится, когда люди ведут себя грубо, особенно молодые фрау.

– Ага, я поняла – ты любишь тихих и робких девушек, готовых прятаться за твою спину, – я фыркнула.

– Зачем ты так? Я не заслужил такого обращения.

Дальнейшим препирательствам помешала Сара, выкатывающая столик на колёсиках, уставленный яствами. Я щедро наложила себе и съела двойную мужскую порцию, но всё-таки не насытилась в полной мере. Ал заметил мой неуёмный аппетит.

– Ты стала больше есть.

Я пожала плечами.

– Я скажу Саре, чтобы она оставляла закуски на столе, тогда ты сможешь приходить в любое время, если проголодаешься.

– Я больше не пленница?

– И никогда не была ею, просто теперь я могу тебе доверять.

– Значит, я могу выйти на улицу, чтобы подышать свежим воздухом?

Хотя мои потребности изменились, я продолжала мечтать о свежем ветре и солнечных лучах.

– Только если согласишься на моё предложение.

Я кивнула, и он продолжил.

– Я хочу, что бы ты стала моей помощницей. Ты будешь готовить тела к операциям, наблюдать за условиями опыта, ну и вообще выполнять любые мои поручения в лаборатории.

Конечно, это было не то предложение, которого я ожидала, но я совсем не расстроилась, а просто возразила:

– Но у тебя ведь уже есть ассистент.

– Алфавиль только помогает, но по знаниям он мне не ровня, а иногда так важно услышать иное мнение во время операции, тем более учитель не всегда присутствует лично.

– Я согласна, но у меня совершенно нет никаких знаний по медицине. Я мало чем могу тебе помочь.

– Я научу тебя всему. Ты тоже сможешь приносить пользу науке, и твоя жизнь станет чем-то большим, нежели просто существованием.

Я пожала плечами. Мне было без разницы, в чём именно может заключаться моё предназначение. Я только подумала, какой же глупышкой была, когда могла мечтать только о муже. И о том, как здорово быть хозяйкой в собственном доме.

С того момента и началось моё обучение новому ремеслу. В качестве основы мне были предложены атлас Пирогова «Иллюстрированная топографическая анатомия распилов, проведённых в трёх направлениях через замороженное человеческое тело» и другие старые учебники, в том числе руководства Бильрота. Поначалу я тренировалась на животных, но потом перешла к ледяным срезам человеческих трупов для изучения расположения органов. Мы использовали стандартные методы топографическо-анатомического исследования: распилы замороженных трупов и ледяные скульптуры. Я не стану говорить, какими кровавыми были мои первые опыты, но в скором времени под руководством доктора я уже занималась вивисекцией. Я предпочитала крыс и мышей, потому что их попискивания были менее пронзительными, чем визжание морской свинки, но месяца через два я впервые ассистировала Алу в опытах на человеке, к нам как раз тогда начали поступать первые партии людей.

Их привозили военные в фургонах, и я всякий раз открывала ворота и наблюдала за тем, как Гигантомах провожает пленных во второй ангар, а доктор ведёт беседы с офицерами. Лишних вопросов по поводу пленных я не задавала, знала только, что эти люди в Германии не считаются за людей. Ал сказал, что это просто живое мясо для наших опытов, и я приняла его позицию. Цербера я запирала в одной из комнат, чтобы посторонние не видели его. Я очень привязалась к трёхголовому псу и даже находила его забавным, когда он играл как щенок.

Я была прилежной ученицей, поэтому моя первая операция прошла успешно. Мы тогда делали пересадку печени, выясняя, может ли прижиться орган в чужом теле и может ли он существовать отдельно, сам по себе. Пользовались мы всегда только кетгутовыми или шёлковыми нитями с огромных катушек.

После опытов доктор обычно докладывал учителю о проделанной работе, потому что тот никогда не присутствовал, по словам Ала, он мог только наблюдать в специальный глазок, проделанный в стене и позволяющий видеть операционный стол. Я тоже получила возможность общаться с профессором по внутренним переговорным устройствам. Он давал мне советы, я же делилась замечаниями, которые он обычно принимал. Кто бы мог подумать, но у меня оказались врождённые склонности к медицине!…

Я по-прежнему проживала одна в своей комнате, иногда Альберт оставался на ночь, но никогда больше в своём сердце я не испытывала любви к нему, а к его ласкам относилась равнодушно. Мне всегда было их мало, чтобы пробудить в себе хоть что-то. Я много ела, сны мне не снились, но я заметила, что под солнечными лучами как бы подпитываюсь ультрафиолетом, потому что и ела, и спала тогда меньше, а чувствовала себя бодрее обычного. Ал сказал, это благодаря тому, что теперь во мне присутствовали гены тех существ, которые приспособились к питанию энергией солнечных лучей.

Я не задумывалась о будущем, не проявляла любопытства, не вспоминала о прошлом. Я полностью починилась воле Ала и выполняла то, что он от меня хотел, делала всё, что он мне говорил, хотя иногда он просто душил меня своей любовью.

Опыты и операции происходили почти каждый день. Они различались меж собой, и я скоро привыкла относить их к одной из трёх групп. К первой группе относились простенькие операции, думаю, любые хирурги занимались этим в госпиталях: мы зашивали ранения, экспериментировали с пересадкой кожи или органов из других организмов или из других частей тел, проверяли действие на человека новых сывороток или химических соединений, разработанных профессором. Вторая группа операций представляла создание новых организмов, например, шестирукого человека, или опыты над тем, чтобы органы человека выполняли несвойственные им функции. К третьей группе относились эксперименты, которые доктор всегда считал неудачными – это была работа по воссозданию жизнедеятельности организма после того, как из него изымали мозг. Изъятый мозг всегда функционировал в особом питательном растворе, а вот безмозговое тело никогда не подавало признаков жизни, почему доктор оставался хмурым и недовольным весь остаток дня. И всегда эксперименты с мозгом бывали самыми грязными, отчего лаборатория напоминала лавку мясника, скотобойню и мертвецкую одновременно, а бедняге Гигантомаху приходилось за нами убирать.

Больше всего я любила пользоваться сывороткой Е2М. Мне нравилось наблюдать, как замирает очередное тело, и знать при этом, что человек остаётся в сознании, что он слышит всё, но не может выразить протеста, что он только марионетка в наших опытных руках. Я чувствовала нечто сродни удовольствию в такие моменты. Быть может, такая холодность тоже была следствием эксперимента над усовершенствованием моего организма.

После эксперимента на мне Ал перестал использовать животных и перешёл исключительно на людей. Однажды, когда мы провели семь часов в душной лаборатории, пытаясь заставить ходить человека, которому поменяли местами руки и ноги, я спросила:

– Ты никогда не думал покинуть профессора Мюллера и сменить образ жизни?

Доктор серьёзно посмотрел на меня.

– Нет. Я люблю свою работу, люблю эксперименты, и только здесь у меня есть необходимое оборудование и возможность двигаться вперёд. К тому же для моего учителя крайне важны наши опыты.

– Тогда почему он сам никогда не присутствует на них?

– Я уже не раз тебе объяснял, Люсиль, что профессор очень болен и никогда не покидает своей комнаты. Он разрабатывает теорию, а я применяю его идеи на практике, к тому же я всё ещё надеюсь, что мне удастся вылечить его.

Я кивнула и снова спросила:

– Почему профессор считает, что эти люди не имеют права на жизнь? Разве не в этом заключается смысл нашей работы? Мне казалось, ты всегда жаждал населить землю более совершенными существами.

– Верно, но этот вопрос не решает учитель. Людей нам поставляет один влиятельный человек, кстати, и место это он для нас раздобыл, которому я докладываю о результатах того, чем мы занимаемся. Я вынужден поэтому прислушиваться к его мнению, а он говорит, что ещё не время обнародовать результаты и выпускать наши творения в свет. Сперва он хочет очистить планету от недочеловеков. Возможно, когда война закончится… А все эти люди для наших опытов… Только таким образом они могут приносить пользу своей никчёмной жизнью нашему обществу и будущим поколениям. Вспомни, как ты начинала с грызунов и ничуть их не жалела.

Из этого разговора я поняла, что мы никогда не уедем отсюда, что его долг по отношению к учителю и тому человеку, кто финансирует его, важнее меня. Мне же это место ужасно наскучило. Я равнодушно жила и исполняла всё, что от меня требовалось, но во мне зародилась надежда, что, сменив обстановку, я смогу возродить и свои чувства. Однако об этом я предпочитала не говорить. Ал никогда бы не отпустил меня. Из его слов и действий я знала – он любит меня так сильно, что не вынесет и часа разлуки. Мы всегда были рядом кроме тех дней, когда он уезжал с докладом к таинственному влиятельному человеку, который при мне никогда не назывался, но которому доктор докладывал обо всех результатах и получал взамен необходимые вещи для нашей жизни и работы в подземном бункере. В такие дни он оставлял для меня список дел и поручений, которые я должна была выполнить до его возвращения.

– Здесь слишком много дел, – пожаловалась я, впервые прочитав список на клочке бумаги, которую он мне передал. – Половину может выполнить Алфавиль. В конце концов, это его обязанности.

– Верно, но работа, выполненная тобой, доставит мне больше радости, а ещё это поможет тебе отвлечься и спокойно перенести нашу разлуку. Я помню, что ты нечувствительна, но мыслями ты всегда со мной точно так же, как я с тобой.

На самом деле это он так считал, но в тот раз я подчинилась, и весь день была занята, а потом сразу уснула – усталость (хотя теперь я была выносливее прочих людей) взяла своё. Утром же мой возлюбленный уже приветствовал меня.

Так продолжалось всякий раз – я должна была выполнить десятки мелких дел в его отсутствие. Однажды мне пришла мысль, что он намеренно загружает меня работой, чтобы я не переключила внимание на то, что он по какой-то причине до сих пор не хотел мне открыть, а именно, на более близкое знакомство с профессором Мюллером (это была моя единственная просьба, в которой он всегда отказывал). Этот человек никогда не выходил из своих комнат, и я никогда не беседовала с ним наедине, всегда в присутствии Ала, а о том, чтобы зайти к нему, не шло и речи. Я не должна была беспокоить или отвлекать старика. Я прожила здесь уже несколько лет, а профессор всё так же ни во что не вмешивался, а только давал советы – незримо и механически – но всегда по делу. И вдруг я посчитала, что настала пора увидеться с ним.

Сперва я только крутилась вокруг дверей, гадая, как отнесётся Ал к тому, что я нарушила его запрет. Я знала, что покои профессора всегда заперты, но я также знала, что Ал имел ключ от этих покоев, который держал в своём секретере. Мой возлюбленный безгранично доверял мне, поэтому для меня не составило сложности подойти к его секретеру и взять ключ. Я не считала, что поступаю дурно.

В тот день Ал совершенно внезапно покинул меня, выглядел он при этом очень взволнованно и сказал, что задержится и вернётся через несколько дней. Это была наша самая долгая разлука, а ещё это был шанс навестить профессора Мюллера, и я воспользовалась им, убедившись сперва, что моему замыслу ничто не помешает. Для этого я загрузила Сару и Гигантомаха делами в соседнем ангаре, а Алфавилю сунула свой же собственный список с указанием не отвлекать меня, так как я буду очень занята. Как обычно, слуги не стали задавать вопросы, и уже очень скоро я открывала двери личных покоев учителя Альберта.

Прежде, чем войти, я всё-таки постучалась, но никто не отозвался, и я решительно шагнула за порог, оставив позади ту часть своей жизни, в которой находилась в неведении.

Я оказалась в большой зале, в конце которой имелась ещё одна дверь. Здесь находились какие-то громоздкие приборы, опутанные проводами. Большинство этих предметов я видела впервые и не могла дать им названий, моих знаний хватило лишь на то, чтобы определить две катушки индуктивности, радиоприборы, фонограф и что-то, напоминающее киноаппарат и телевизор одновременно. Все они были связаны меж собой посредством трубок и проводов, которые также шли к внутренним переговорным устройствам, через которые я всегда разговаривала с профессором, в какой бы комнате ни находилась.

– Наконец-то ты пожаловала ко мне, Люсиль! А я всё гадал, когда же ты решишься навестить меня.

Из фонографа до меня донёсся голос профессора, и я вздрогнула, не понимая, где находится он сам.

– Я понимаю твоё любопытство, – продолжал голос. – Пройди в соседнюю комнату и посмотри, что я собой представляю.

Я не замедлила воспользоваться этим предложением и оказалась в соседней комнате через долю секунды. То, что предстало моим глазам, произвело впечатление даже на мою равнодушную натуру, ибо это было нечто фантастическое и омерзительное одновременно.

В голубоватом аквариуме в полупрозрачной жидкости плавал человеческий мозг, весь, как ёж иголками, утыканный проводами и трубками, по которым сочились по капле разнообразные жидкости из одних стеклянных сосудов к мозгу, и от мозга в другие. Сначала я подумала, что профессор только экспериментирует здесь и скрывается за одним из приборов, но в комнате не было никого кроме меня, а Ал всегда говорил, что его учитель серьёзно болен и не покидает личных покоев. Потом я сообразила, что этот мозг и был профессором. От этой догадки у меня подкосились ноги, но нечто, схожее с любопытством, не позволило мне уйти.

– Теперь, Люсиль, ты знаешь, что я собой представляю, – произнёс механический голос, доносящийся из маленького фонографа в углу.

Разом мне всё стало ясно. Именно этот мозг всегда говорил со мной, не живой человек. Именно этот мозг курировал направление наших экспериментов. Разумеется, речь воспроизводил прибор, я должна была догадаться раньше. Этот мозг был лишён всех органов чувств, посредством аппаратов поддерживалась его связь с окружающим миром, и оставалось только гадать, как он вообще мог существовать. Только гениальному уму под силу было совершить подобное.