Координация действий

Вовремя пришедшие Вадик и Русик окончательно разрядили атмосферу на себя.

– Как настрой, молодёжь? – комсомольски приветствовал их пободревший Трофимыч.

– Всё отлично, дядь Вань, – синхронизировали свою интонацию с интонацией Трофимыча Вадик и Русик, хотя, в отличие от него, у них поводов для этого не было.

В поездку Русик и Вадик отправились внешне преобразившись. Русик надел парадную спортивку, Вадик предпочёл более культурно оправданные по его мнению для выезда в город джинсы с футболкой. И они развлекались тем, что поддевали один другого на тему нарядов, ожидая во дворе замешкавшегося Трофимыча, нафаршировывавшего в это время внутренние карманы специально надетой для этого многокарманной кофты купюрами. Вадик, когда-то давно два года учившийся в городе, авторитетно заявлял Русику, имея в виду его спортивную униформу:

– Ну ты колхоз.

Русик не обижался, не считая Вадика достаточно развитым, чтобы критиковать его, Русика, вкус. Просто спокойно оглядывал себя и улыбаясь резюмировал:

– А где живём? У села своя мода. Не нами придумана, не нам и отменять.

Вадик вроде и соглашался, но не мог смолчать:

– Эх ты, провинция.

Но Русик не уступал:

– Ну знаешь ли, когда-то и Москва была провинцией.

Препирательства продолжались в том же духе, хотя без особого энтузиазма.

Помолчали. Но видя, что Трофимыч всё не появлялся, а долго стоять в тишине не хотелось, Русик решил развлечься, ответно прицепившись к Вадику:

– И вот почему у нас люди так уверены, что могут спокойно выражать своё мнение по любому не касающемуся их поводу? Что за беспардонность такая? Наш человек, если даже сразу прямо не скажет тебе своё мнение о выбранном тобой стиле, так не удержится и задаст тебе всё-таки наводящий на это вопрос. Ну в крайнем случае, каким-нибудь непослушным нервом лицевым обязательно выдаст своё мнение о твоём наряде. То ли дело в Европе. Там реакция будет всегда совершенно иной. Доброжелательной, что-ли. Хоть эксперимент проводи – оденься, например, как-нибудь наиболее несуразно и до невозможности по-уродски. И они будут тебе улыбаться не смотря ни на что.

Вадик подхватил его мысль, но вдруг развернул её совершенно в другом направлении:

– Ну это, как раз-таки, не потому, что ему нравишься ты, или твой образ, или твоя свобода выбора. А потому что по закону он должен быть толерантным, иначе – тюрьма или штраф невероятных размеров. Лицемеры, одним словом. Но даже лицемерие у них не настоящее, не добровольное, а вынужденное, по закону. И это не в совке ходили строем, как любят утверждать люди, не жившее тогда, но имеющее своё неподтверждённое ничем мнение, а именно в Европе. Попробуй, пойди против течения и получишь все прелести мнимой свободы. И они даже не пробуют, потому что – себе дороже. А со стороны выглядит – как взаимное согласие и счастье. Это же роботы с програмкой внутри. Или, например, попроси у него что-нибудь и он искренне удивился и посмотрит на тебя, как на идиота. Он даже не воспримет просьбы, не понимая почему он должен тебе это давать? Но заботливо объяснить тебе: «Я плачу налоги и ты, друг, можешь обратиться за помощью к государству». Из него всеми способами выживают чувство сострадания и милосердия. И у него больше не остаётся такой функции. Ну не без исключений, конечно.

Наконец, утомивший всех ожидавших его Трофимыч решил, что затаренных им купюр на покупку хватит и решительно пошёл на выход. Он показался во дворе, окинул взглядом отряд и отдал команду:

– Ну-с вперёд, на остановку!

Трофимыч в жизни не испытывал благоговения перед авто и их владельцами, что делало его свободным от предрассудков человеком в его собственных глазах. Но это же, в противовес его мнению, служило дополнительным пожизненным аргументом Тамары в её нападках на мужа в нужный момент: «Все нормальные люди давно взяли кредиты и забыли про пешие туры. Одна я, как пожизненный ишак, таскаю поклажу на себе». И она склоняла в разных категориях свою трагическую долю перед непробиваемым Иваном, хотя точно знала, что уже никогда не осуществится её мечта – сбросить когда-нибудь поклажу в багажник.

Но, не смотря на все аргументы «за», езду на личном транспорте Трофимыч презирал, не признавая с молодости и не выражая солидарность по этому вопросу с абсолютным большинством обывателей. И мнение окружающих по этому поводу его вообще не интересовало. Наличие машины ущемляло бы его свободу. Нормальные люди, как их называла Тамара, брали на машины кредиты, а ему и даром не нужен был ещё и этот ограничитель его пьющей индивидуальности. Он в этом смысле был старшим братом по разуму Вадика, если не принимать во внимание так любимый Вадиком велосипед.

Русик тоже был в некотором роде их последователем, но у него просто не было нужного количества денег для достойной его машины, а «покупать всякий хлам – это вообще последнее дело», поэтому все они дружно вышли за калитку и потопали по направлению к остановке общественного транспорта.

Но Трофимычу сегодня фортило и они всё-таки укатили на презираемом ими транспорте, оседлав машину так вовремя проезжавшего мимо соседа, вызвавшегося подбросить их до автобуса. Трофимыч, с утра успевший перенастроиться на благожелательный лад увидел и в этом хороший знак, сопутствующий успеху всего задуманного им предприятия. Вадик и Русик, не страдавшие таким оптимизмом после вчерашних посиделок, увидели в этом только возможность не тащиться до остановки пешком, учитывая, что день выдался особенно жарким, как впрочем и все предыдущие дни этой жаркой весны.

Пока ждали автобус, молодёжь вела бессмысленные разговоры ни о чём.

– Надеюсь дождя не будет, – открыл тему для дискуссии Иван, наполняя их разговор смыслом и намекая на незащищённый обескрышенный дом. Молодые люди намёка не поняли и бесстыже остались на своей бессмысленной волне.

– А я вот дождя не боюсь, – сказал лысый Русик, находивший повод для гордости в мелочах, так как больше ему по большому счёту и гордиться было нечем.

– А у тебя и нет повода переживать. Твою причёску уже ничем не испортить. Даже если этот дождь – какой-нибудь химический, – сострил неугомонный сегодня Вадик.

– Моя причёска хоть и покинула меня, но по крайней мере не отпугивает людей, как твоя дизайнерская, – продолжил развивать парикмахерскую мысль Русик. Он рисковал нарваться на активное недовольство креативно во все стороны асимметрично подстриженного Вадика, так как Вадика подстригала жена. Этим он чрезвычайно гордился, находя себя очень предприимчивым, заставив обезволенную и обессиленную от его наглости жену обзавестись двумя десятками профессий, не забывая при этом ещё и зарабатывать деньги на официальной работе. «Должны же мы как-то прокормить всю эту нашу ораву» и «не мне же одному ишачить на весь этот табор» – аргументировал он жене, а про себя цинично добавлял: «никуда ты не денешься».

Автобус подъехал вовремя. Они радостно загрузились, моментально забыв о возникших было разногласиях и укатили, не оставив конфликту ни малейшего шанса. Через двадцать минут планомерной тряски автобус, поглотивший их в переполненное чрево, выплюнул их на остановке «Строительный рынок», расположенной на диаметрально противоположной стороне от входа на рынок. Они смиренно потопали по раскалённому тротуару, тянувшемуся вдоль металлического забора, огибавшего рынок по периметру.

Это был тот час весенней жары, когда даже деревья почти перестают отбрасывать тень и солнечный свет заполняет собой всё свободное пространство. Всё кажется неподвижным. Но шевеления всё же были заметны наблюдательному зрителю. Торговцы разнообразной нужной мелочёвкой, мамаши с колясками, мужчины неизвестного назначения на газонах – всё по миллиметру двигалось, преследуя редкую тень, перемещающуюся в сторону восхода. В этой неспешной «суете» шагали, раздражая окружающих, слишком подвижные для создавшейся среды, Русик, Вадик и Трофимыч.

Трофимычу было скучно идти просто так. После нудной поездки ему нужен был хоть какой-нибудь эмоциональный всплеск и он вдруг взял на абордаж спонтанный лотерейный лоток с собравшимися около него праздношатающимися гражданами. Его вдруг посетил приступ человеколюбия и сострадания и потянуло на проповедь ради справедливости и правды. Внезапно ему захотелось объяснить хотя бы паре на его взгляд слабохарактерных и не очень умных участников подобного рода розыгрышей, что они сильно ошибаются, вступая в такие игры с огнём, что силы не равны, соперник снимет с них последние штаны и что – мафия непобедима. К чему он и приступил, не замечая раскрывших от удивления рты Вадика и Русика. Он шёл на откровенный риск, хотя и сам вполне не осозновал зачем он это делает, цепляя разного рода околокриминальные коммерческие структуры. Но его было уже не остановить. Вдобавок к пробудившемуся гуманизму, Ивану захотелось радости и веселья и желательно всеобщего. К тому же он успел с утра принять и не был в состоянии до конца оценить опасность. Поэтому смело декламировал это, мысленно взгромоздя себя на почётную трибуну справедливости.

– Товарищи, не поддавайтесь на провокации продавцов лотерейных билетов, – вступил он уже в открытое противодействие с опешившим от его наглости продавцом лотереи, но вдруг заметил решительные взгляды крепких ребят, как бы случайно прохаживающихся около лотерейного лотка, и, вовремя спохватившись, правильно оценив шансы и вдруг осознав последствия, поменял направление мысли:

– Они хотят утопить вас в роскоши! Одновременно с ним, перехватив эти недружественные взгляды и инициативу, бдительные Вадик и Русик подхватили Трофимыча под руки с обеих сторон и поспешно удалились, унося ноги и Трофимыча в неизвестном направлении. Всё произошло стремительно и разомлевшие на жаре крепкие лотерейные деятели поленились преследовать странноватого неадекватного дядю. В общем для Трофимыча всё прошло благополучно – он получил свою дозу адреналина, не заплатив за это ни рублём, ни предполагаемыми увечьями.

Зайдя за поворот, Русик освободил пленного и многозначительно посмотрел на него. Это был максимум, на который он мог позволить себе пойти по отношению к заметно постаревшему за эти пару минут Трофимычу. Вадик был солидарен с Русиком.

– Ну вы, дядя Ваня, даёте, – процедил сквозь зубы Русик. – Это же известные на всю округу отморозки. Чем думаете вообще?

Вадик полностью его поддерживал:

– Вот-вот.

Трофимыч понял, что сейчас самое время признать свою вину.

– Да сам не знаю, что меня сподвигло. Думаю, что всё-таки жара.

– Ну ладно. Пусть будет так, – не захотел продолжать пустые разборки Русик.

– Жара, так жара, – согласился Вадик.

И Трофимыч, видя лояльность ребят к его неадекватным выпадам, решил наугад предложить, надеясь, что двинул мысль в правильном направлении:

– Ну вот теперь, когда мы на свободе и никто нам больше не угрожает, рискую обрадовать вас – а может по пивку? Здесь в двух метрах есть приличная забегаловка…

И он с надеждой простёр к ним преданный взгляд. Он, конечно, был независимый от них человек, но нельзя было не учитывать Тамару и откровенной симпатии ребят именно к ней, а не к нему, как хозяину всего мероприятия, что крайне его удивляло и где-то даже задевало и расстраивало. Они могли сдать его жене со всеми его хитромудрыми потрохами и всей этой дебильной лотерейной историей, поэтому он ждал их вердикта, внутренне съёжившись и мысленно представляя Томину реакцию на этот его экспромт. А этот подкуп мог бы гарантировать его безопасность. Да и его самого пиво тоже манило.

– А почему бы и нет, – согласились ребята, мучимые жарой, жаждой, остатками похмелья и вообще всеми теми причинами, которые сподвигают людей пить холодное пиво в жару.

Трофимыч тут же сориентировался и полуинтимным тоном поинтересовался:

– Ну я надеюсь, что вся эта история с моим ораторским провалом не дойдёт до тёти Томы?

Ребята заверили:

– Дядь Вань, за кого вы нас принимаете?

Понимание было достигнуто.

Спустя полчаса они пободревшие и подобревшие подошли к воротам рынка. Теперь покупать им было гораздо веселее и интереснее, чем полчаса назад. Материал для крыши выбрался и загрузился практически сам, они только немного помогли. Ну по крайней мере так им показалось после пивного перерыва. Домой они летели практически на крыльях, удивляясь сами себе, как они легко сумели обставить столь ответственное дело.

К дому Трофимыч подъезжал с таким выражением лица, как будто он был участником свадебного кортежа. Торжественность и важность отражались в каждой складке его хоть и немногочисленных, но выдающихся морщин. Ребята тоже были довольны, глядя на победоносного Трофимыча.

Разгрузка материалов опять-таки была бы серой, если бы не Трофимыч, умевший придать любому процессу радужную гамму придурошности. Он, лишённый на работе руководственного зкстаза, в собственном дворе выкладывался полностью. Да и вообще, гораздо приятнее и легче водить руками, разгребая воздух, вместо того, чтобы разгребать проблемы или что-то весомое и материальное. Судя по его жестикуляции, складывалось полное ощущение, что он закончил в молодости курсы симафорщиков, сопряжённые по какой-то неведомой никому логике с кружком художественного свиста. Трофимыч бессовестно давил на разгружающих катком своей убеждённости в правильности своих действий. Напор был тот же. Даже водитель грузовика, не имевший никакого отношения к разгрузке, попал под влияние Трофимыча и чуть было не ринулся на его бесприкословный зов, чтобы вдруг выполнить прозвучавшую бескомпромиссно очередную команду Трофимыча. Но вовремя спохватился, успел прийти в себя, сдержал не свойственный ему и ничем не оправдывающий себя порыв и удержал себя в кабине машины.

Гурьев, как самый активный из присутствующих, практически не переставая бегал от грузовика до дома, но без груза, очень сопереживал перетаскивающим профильные листы ребятам и был единственный, кто рассёк себе ладонь металлическим листом, хотя в разгрузке принимал исключительно устное участие.

– Странно, что не язык, – естественно откомментировала Тамара.

– Ну надо было ближе встать. Что – ж ты так? – смог парировать Гурьев, потому что действительно, хоть и странно, – его язык не был задет, что позволяло ему привычно переводить стрелы своей неродивости на жену. Как человек с ярко выраженным самолюбием, он остро ощущал малейшее принижение его способностей и преуменьшение доли его участия в общем деле.

Тамара весьма тщательно и как-то слишком щедро обработала рану, как казалось Гурьеву и как представила Тамара, – ядовитым раствором. Единство мыслей вообще и в этом вопросе в частности было отличительной чертой супругов. После чего Тома затянула его руку бинтом со словами:

– И всё-таки жаль, что не язык.

Иван сдержался и не стал уточнять чей именно язык нуждался в лечении, потому что забота, хоть и приправленная язвительными замечаниями, всё же – редка в нашей жизни и надо её ценить и терпеть молча.

Из застулий первых двух вечеров, логично вытекло застулье третьего вечера. А учитывая рану Трофимыча, обеззараживание организма становилось неизбежным, в чём Тома даже не сомневалась. И её, уже смотревшую на это неспокойным взглядом многолетней жены, успокаивал только тот факт, что размеры их дома, а значит и крыши над ним крайне ограничены и не выходят за рамки приличия, соответствующие скудной экономике их маленькой страны. А следовательно, ремонт не бесконечен и продлится недолго и, вероятно, уже подходит к стадии завершения и наконец прекратятся эти алкогольные вечера. И, возможно, удастся обойтись без похмельного нытья Трофимыча и традиционных капельниц, могущих последовать за таким напряжённым графиком ежедневного употребления всяческого зелья. И, следовательно, их скромный дом однозначно имел свои плюсы, – вывела оптимистичная Тамара.

Воодушевлённый наступившим вечером, Трофимыч влетел в кухню с оригинальным предложением к жене:

– Томочка, мы с пацанами немного посидим. Сообрази что-нибудь по-быстрому.

Томочке, в отличие от мужа, не страдавшей излишним оптимизмом в отношении их заседаний, уже поднадоел этот пир. Она ответила без намёков и смягчающих фраз:

– По быстрому? Я что опять должна лепить из навоза конфеты?

Трофимыч постарался сгладить назревающий конфликт подобием юмора:

– Да, конфеты из навоза это… это… Наверное, это не то, что нам сейчас нужно. Нет, это точно не наш вариант. Нам бы что-то посъедобней.

Тамара сообразила что-то посъедобней и довольный Трофимыч, в знак благодарности, даже взял на себя роль официанта, а именно – самостоятельно вынес пару тарелок с закуской и остальную тару во двор.

Посидели сегодня не долго. День был насыщен разнообразием, от которого к вечеру у них не сговариваясь трещали головы. Выпили не много. Перекинулись для порядка немногочисленными фразами ни о чём, чтобы не сидеть молча, но и чтобы вдруг не спровоцировать длительных диалогов, а тем более не вступить в никому не нужную сейчас дискуссии, потянувшую бы за собой какой-нибудь горячий бесконечный и бесполезный спор. Этим можно развлекать себя, когда у тебя масса энергии, свободного времени и лёгкость мыслей. Сейчас у них не наблюдалось ни первого и ни второго, а с третьим вообще были постоянные трудности. Вадик и Русик перемигнулись, правильно поняв друг друга. После чего Вадик поблагодарил гостеприимных хозяев и заверил, что расставание будет не долгим, максимум – до завтра, надеясь, что хозяева не обидятся на них за столь быстрый уход.

И завершил:

– В общем вынуждены вас покинуть.

Русик перевёл эту витиеватость на общедоступный язык:

– Ну всё, дядь Вань. Мы полетели.

Дядя Ваня отнюдь не возражал.

Четверг

А с утра опять продолжились их полёты вдоль стен дома Трофимыча, повторяя предыдущие дни, только с обратными действиями. Теперь они втаскивали металлические профильные листы, закамуфлированные под черепицу, и, пока те не успевали раскалиться до сверхвысоких температур под палящим солнцем, приколачивали их к стропилам.

Периодически во двор выходила контролёр Тома и искренне и щедро восторгалась быстротой их действий и красотой получаемого результата. Уже раз десятый она стандартно выдавала:

– Какие же вы, мальчики, молодцы. Прям не налюбуюсь.

В очередной раз, зайдя в дом, она наткнулась на прогноз погоды, так подло подсунутый ей составителем программы телепередач именно в разгар её радости. Прогноз был неутешительный – как говорят медработники. Синоптики предвещали дожди в ближайшие дни, но не уточняли насколько ближайшие. «Вот это новость! Кто бы мог подумать? Дожди – весной!» – автоматически перебирала Тамара саркастические фразы, всплывающие в мозгах самостоятельно и как бы параллельно основному направлению мыслей – что делать, если вдруг внезапно ливанёт на ненакрытую ещё часть дома. Тома встревоженно смотрела на потолок, переводила взгляд в ту сторону дома, куда ещё не добрались расторопные Русик и Вадик, пожимала плечами и искала выход. Совещаться с Трофимычем не имело смысла вообще. Ей даже не приходило это в голову, исходя из многолетнего опыта его реакций на подобные совещания. Он мог выдать исключительно две реакции – безразличие («ой, перестань ты паниковать раньше времени») или категоричную самоуверенность («да не будет никакого дождя, вот увидишь»). Обе эти реакции ей были совершенно ни к чему. Помучившись и поколебавшись некоторое время она нерешительно пошла во двор. Для начала, как того требовали правила приличия, она стандартно выдала:

– Какие же вы, мальчики, молодцы. Прям не налюбуюсь.

Немного помолчала, собираясь с мыслями и заглушая совесть, почти раздумала продолжать и уже собиралась уйти, но всё-таки решилась и добавила:

– Вы бы поторопились. А то вдруг дождь…

На лице её сейчас была глупейшая и раболепнейшая полуулыбка – полукрик души. Её ломало от противоречий, но выбора у неё не было. Запыхавшихся и вымотанных этими гонками на жаре мальчиков ей хоть и было искренне жалко, но дом, пока ещё не защищённый от капризов погоды, было жальче – он всё-таки стоил денег.

Необидчивые и благодушно расположенные к Томе после её щедрых комплиментов и похвал Вадик и Русик бодро уверили, что ей совершенно не о чем волноваться, так как по всем приметам дождей не будет всю ближайшую неделю, а работы осталось всего-то на день – два. Тома опять собралась было уходить, но опять всё-таки решилась уточнить:

– А что за приметы такие, интересно?

Вадик добродушно объяснил. Эти приметы им обычно сообщали старейшины села, а именно – пара местных алкашей, у которых нервная система, расшатанная за долгие годы активного употребления спиртного, остро реагировала на любые приближения атмосферных колебаний. Информация, по их словам, была стопроцентной. Успокоенная Тома ушла в дом, где остановилась у телевизора и начала переключать каналы в поисках чего-нибудь жизнеутверждающего. Она притормозила на одном из каналов, по которому как раз показывали прогноз погоды. Осадков действительно не ожидалось, а прогнозировалась солнечная безветренная погода на длительный период. Тома окончательно успокоилась.

– Вы там хоть бы договаривались между собой, что-ли. Ну разве кому-нибудь из вас можно верить? – компетентно возразила экрану уже разбирающаяся в тонкостях ТВ Тамара.

Исторически сложившееся враньё синоптиков накладывалось в данном случае на коммерческое враньё телевизионщиков, живущих в поисках сенсаций даже в каждом малейшем дуновении ветра, усиливая неприятный эффект от всего этого фальшивого тандема. Жить в этом вранье без перерывов было крайне сложно. Душа Томы требовала чистоты, искренности и правды. Она выключила подлый телевизор и направилась к книжному шкафу, взяла с полки Библию, пересекла комнату, погрузилась в кресло и растворилась в истине.

К концу рабочего дня в калитке привычно нарисовался Трофимыч, чтобы «развращать рабочую молдёжь своими пьяными идеями» – именно так обрисовала Тамара цель его ежедневного появления во дворе. Иван согласился на такую трактовку без особых колебаний:

– Да, Томочка, именно для этого я и пришёл, – и весело продолжил, – и раз все уже в курсе цели моего визита, то предлагаю приступить без голосования.

Что они с радостью и сделали. Тамара неподвижно постояла во дворе, ошарашенно наблюдая картину такого их согласия и единства и молча хлопая глазами на такую чрезвычайную наглость. Она до такой степени обомлела, что не нашла подходящих для этого случая необходимой силы слов, а говорить что-то легковесное ей не хотелось и через минуту ушла, чтобы до конца их посиделок уже не показываться. Они сознательно не заметили её демонстративного протеста, чтобы не портить момент и приступили к возлияниям, воспользовавшись её молчанием, как знаком согласия. И беседа полилась под журчание водки и писк комаров.

Странным образом порой появляется прозрение в пьяных диалогах даже тех людей, которые не особенно склонны к философии, логическим умозаключениям и не обладают пророческим даром. Гурьев философствовать не любил, но периодически делал это, невзирая на желания слушателей, и считая, что без этого окружающие не обойдутся. Чаще всего его окружала жена, которая, мягко говоря, не ценила в нём мыслителя, поэтому при ней он чаще молчал и его философия редко выходила наружу. Но иногда, при наличие нужного коллектива, это всё-таки происходило и при выходе её направление было сложно определить, до того самого момента, пока не возникал конечный вывод, заставлявший удивиться и порой даже вводивший в ступор самого Гурьева. Вот и сегодня, приступая к рассуждениям, Трофимыч не имел представления куда они выведут. Тем более, что даже тема пока была не вполне ясна и беседа ещё не сложилась, зато сложилось окружение, готовое поддержать любой бред, принимающий разумную и различимую форму при достаточной дозе принятого алкоголя.

Вечерний диалог, начинавшийся, как всегда с безобидных, никому не интересных фраз, имеет обыкновение обретать остроту по мере убывания алкоголя в бутылке. Обратная пропорциональность процесса не линейна и набирает обороты с ускорением. Тема для разговора возникла, как это часто бывает, из поисков повода выпить. Потому что любую пьянку всё же нужно хоть как-то оправдать, хотя бы просто для себя. Помогло радио с его программой, содержащей неисчерпаемые запасы праздников и поводов. Русик, любивший слушать его по утрам, порылся в дебрях памяти в поисках подходящего события с легковесной усмешкой, но вдруг, обнаружив что-то, поменял выражение лица на соответствующее и произнёс трагически:

– Сегодня Данила Багров погиб.

Но так как тостующий не имел должного навыка, невесёлый факт всё-же прозвучал из его уст, как – «Поехали».

– Ну, помянем, – подхватил Трофимыч, нисколько не смущаясь поминать вымышленного персонажа.

Они ритуально произнесли, как им казалось, логичные в такой момент фразы:

– Молодой такой, жить бы ещё да жить.

– Да-а-а, странная, нелепая и несвоевременная смерть.