Координация действий

Раньше, в ранней молодости, ещё в период своего становления, он был уверен, что Бог так щедро благословил его детьми, потому что он очень хороший человек, в отличие от всех этих многих остальных и обязательно именно он должен оставить свой многочисленный след на этой земле. С течением лет, повнимательнее всмотревшись в жену, а потом и во взрослеющих детей, он усомнился в своей святости и понял, что не стоит так преувеличивать своей ценности. Вполне возможно и даже скорее всего – если бы у него не было детей, у него появилась бы уйма свободного времени, которое он полностью тратил бы на какие-нибудь привлекательные, но беспросветные грешки. Его постоянно тянуло бы заняться чем попало и у него уже не было бы повода остановиться (такого, как сейчас – жена и дети) и он с привеликим удовольствием дошёл бы до таких гадостей, что может и повесился бы в итоге на ближайшем суку от пустоты или, наоборот, от излишней наполненности разнообразными ужасами, что было бы уже не важно. Вот Бог и оградил его от этих излишков свободного времени, потому что Бог всех любит. И даже вот такого его. И дети для Вадика стали таким вот тормозом, держащим его от его же попыток самоуничтожиться через сомнительные удовольствия. И Бог из милости дал ему детей, чтобы он не опустился до крайних пределов и хоть как-то держал себя в рамочках. Чтобы хоть как-то ослабить пристальное внимание к самому себе, заботиться о ком-то кроме себя, чтобы не потонуть в собственном эгоизме и сохранить хоть как-то человеческие качества. Вот такое благо получил он от Бога для того, чтобы остаться нормальным человеком. Он разложил это в своём сознании по полочкам уже давно и уверенно держался этого курса. И если понадобится рожать ещё – он спокойно примет это, как норму, как благо и даже, как счастье. Поэтому – зачем что-то менять? Ну разве что на один вечер или даже не один, но с обязательным возвратом в семью, иначе эта ненасытная бездна разгула поглотит навсегда.

Короче отдохнуть дома Вадику не светило и он с удовольствием бы остался даже до пятницы, как известный мультперсонаж.

Вся надежда была на вечернего Трофимыча, который оправдал все их ожидания. Его принесло вместе с немного походившим на прохладный ветерком и бутылкой горячительного.

– Прошу к столу, – сострил находчивый Трофимыч, ставя бутыль на табурет прям посреди двора.

Тамара попыталась придать их входившим в традицию пьянкам приличный вид:

– Хоть бы угощал ребят по-человечески. А то – на стульчиках, табуреточках…

Этот их примитивизм бил по её самомнению и задевал, как хозяйку, привыкшую накрывать приличные столы, за которыми бы все были сыты и довольны.

Парни застенчиво молчали, но по большому счёту их устраивал любой вариант пьянки, лишь бы не прогоняли. Они были не привередливы в быту и скромны на чужих территориях и за чужой счёт. Трофимыч тоже торопился начать отдыхать и поэтому ратовал за простоту во всём:

– Любишь ты, Тамара, жизнь людям усложнять. Прям надо тебе обвешивать нас столами всякими, приборами и прочей туфтой. И так нагрузят человека ритуалами всякими, что тошнить его начинает от этого всего, а он всего лишь поесть хотел.

И он посмотрел на ребят, ища их поддержки. Они потупившись скромно молчали. Им по-прежнему было всё равно, лишь бы поскорее включился зелёный свет Томиного одобрения их застолья. Тома своеобразно согласилась:

– Ой, да делайте вы, что хотите. Ешьте, только не нажирайтесь.

Русик, смекнув, что обстановка накаляется, попытался остановить надвигавшуюся суету:

– Тёть Том, не обижайтесь, пожалуйста, на нас. Нам и правда без разницы – мы хоть стоя, хоть лёжа на полу… Лишь бы вас не напрягать.

Трофимыч смягчился:

– Нет, в свиней тоже, конечно, превращаться не надо, это уже лишнее. Состояния лёжа я лично не планирую. Сегодня.

И Тамаре, не любившей расхождения слов с делом, пришлось приблизить фразу мужа к реальности вторым табуретом и тарелками.

– Может всё-таки в дом зайдёте? – уточнила ещё раз, но уже не слишком настойчиво Тома, Трофимыч округлил на них глаза и сообразительные и тактичные ребята резонно отказались.

Пока Тамара готовила закуску, нетерпеливый в такие моменты Трофимыч комментировал:

– Подождё-о-о-о-ом. Сейчас Томочка порежет колбасу на бесконечное число полупрозрачных кусочков. Этому искусству не научит кулинария и даже эстетичное восприятие действительности утончённой натуры, а исключительно – пережитые голодные девяностые годы, когда каждый кусочек еды делился на бесконечное число ещё меньших кусочков и растягивался во времени его потребления также до бесконечности.

Тут Тома не стала ни спорить, ни тем более шутить. Голодные девяностые тяжестью лежали на её сердце до сих пор. Тогда она бралась за любую грязную работу лишь бы выжить не как-то там метафорически, а вполне реально. Именно на её плечах оказались дети и непросыхающий, а периодически ещё и грозящий покончить с собой Трофимыч (как сделало немалое количество сограждан в то «весёлое и свободное», как говорят некоторые «недоумки от культуры», время) и миллион других мелких и крупных забот. И она вытащила это на себе, но забыть того ужаса так и не могла. И отнюдь не от жадности, а чисто машинально до сих пор мелко крошила эту колбасу и до сих пор не понимала – как можно выбрасывать еду на помойку.

– Не стесняйтесь, кушайте мальчишки. И ты, комментатор, жри давай. А то завтра я твою угасшую жизнерадостность комментировать буду, как бы ты не сопротивлялся, – проявляла гостеприимство Тома, отправляя последнее замечание, естественно, к мужу.

Трофимыч не стал встречно поддевать Тамару одной из своих проверенных на ней не раз шуточкой, потому что родные люди, как объяснял это себе Трофимыч, могут и должны терпеть друг от друга всё что угодно, по крайне мере – при посторонних. Но вслух он предпочёл процитировать где-то в дебрях телевидения недавно услышанную фразу:

– А знаешь, Томочка, слова «кушать» нет в русском языке. Слишком уж не благозвучно оно звучит. Как-то по-плебейски.

– Ну поэтому я тебе и говорю – «жри» и не отношу к тебе неблагозвучных слов, раз ты у нас тут один такой грамотный. Аристократам – аристократово.

Теперь пришла очередь Томы внести коррективы в нововведения современного языковедения:

– А вообще, если в русском языке нет такого слова «кушать», то в каком тогда оно есть? На каком тогда языке мы все разговариваем? В его русском языке нет слова «кушать»! И слова «блудницы», наверное, нет в твоём русском языке?! Доказать обратное? Хотя вот уж это тебе доказывать не надо! Ты сам это не раз доказывал…

Оживив, таким образом, начало ежевечернего банкета, Тома с чувством выполненного долга сервировщика и тамады, удалилась.

Трофимычу некогда было оспаривать первенство в семье, он и так уже слишком долго ждал, когда Тома их покинет и останавливать и возвращать её опять своими безрезультатными комментариями «великодушно» не стал.

Вчерашний вечер по многочисленным просьбам немногочисленных участниов повторился. По стране катилось время политических дебатов. Время поднятия ширм и снятия масок. Инстинктивно Трофимыч заговорил о политике. И по этому поводу ему было, что сказать молодёжи и возразить правительству. Как практически любой подвыпивший мужчина, он был в курсе всего и во всём разбирался. Впрочем, характеристики известных лиц не отличались оригинальностью:

– Наели хари, в экран не помещаются, Сталина на вас нет, – и тому подобные шедевры звучали веско для любившего послушать себя Трофимыча.

Но поддержки Иван не находил. Молодёжь относилась к его пламенным речам с неприятной ему прохладцей. Но так как нужно было как-то реагировать на пламенные речи радушного хозяина, который мог бы в конце концов и обидеться на равнодушных неблагодарных гостей и попросить их освободить занимаемую территорию, как, впрочем, мог обидеться и любой другой человек, которому долго приходится говорить в пустоту, Вадик решился вступить в дискуссию, но своеобразно.

– Изо всех щелей политика. Одна сплошная политика. А знаешь, дядь Вань, политика – это то, в чём я не разбираюсь, потому что принципиально не хочу в этой грязи даже разбираться. Это моё убеждение, выработанное годами. Интерес к политике ещё ни разу не оправдал себя, а безразличие к ней приносит пользу для здоровья, – сказал и налил ещё по одной, переживавший за здоровье Вадик.

Трофимыч, конечно, выпил, но продолжал настаивать.

– Гады же там все поголовные. Ну разве не так? А? – вопрошал он, безусловно уверенный в своих словах, но почему-то каждый раз сверявшийся с публикой и требовавший от неё подтверждения.

– Люди сами их выбирают, – вставил аполитичный параллельный такого рода волнениям Вадик.

– Или не выбирают, когда не идут на выборы, – вступил в полемику более продвинутый в этом вопросе Русик, – а в это время за них выбирает кто-то другой.

Тамара тоже решила внести свой вклад в касающуюся всех тему:

– Правильно, не надо удивляться плохому правительству. И если в стране что-то плохо, то каждый житель внёс свой посильный вклад в это всеобщее грязное дело. А то всегда у них народ не при чём.

Трофимыч, заметив, что при явном перевесе голосов он остаётся в одиночестве, решил мстительно дисквалифицировать из дебатов хотя бы жену. Про себя он подумал: «Вот ведьма. Могла бы и поддержать мужа», но его решимости хватило произнести вслух лишь более корректное завуалированное хамство:

– Томочка, мы тебя услышали.

Уже скрывшаяся в неизвестности окна Тома, отреагировала:

– Я вообще-то в курсе, что эта фраза означает и легко могу вернуться.

Угрозу жены Трофимыч предполагал, но предпочёл не услышать ради продолжения вечера и повёл разговор дальше, не обращая на неё внимания.

– Вот вы ходили на выборы? – продолжил продавливать вдруг заинтересовавшись темой Русик.

– Нет! Никогда! – почему-то активно соврал Трофимыч, хотя недорого продал свой голос на предыдущих выборах. Соврал, возможно, устыдившись незначительной цены, несоразмерной в его представлении с масштабом его личности.

– А что же вы тогда возмущаетесь, что кто-то решает за вас? – не отставал, начинавший входить в азарт, Русик.

– А я тебе отвечу. Стыдно мне. Да, да, представь себе. Когда голосуешь за кого-то из них, то появляется такое ощущение, что ты непроизвольно становишься соучастником их делишек. А я с такой постановкой вопроса категорически не согласен.

– А я не согласен с вами, дядь Вань. Есть люди, готовые что-то сделать для народа. Честные и справедливые.

– Справедливость, говоришь? Ну, кто тебе сказал, что этот чинуша для вас полжизни лез туда по другим таким же головам, исхитрялся, неизвестно вообще на какие подлости шёл, может быть даже переступая через себя, пока не привык к ним, к этим подлостям. Собой можно сказать пожертвовал, порядочностью своей ради своего маленького трона. И тут вы появляетесь со своими просьбами. Ну разве это справедливо? Осуществляйте свои мечты сами. Он свою – осуществил. И не маленькой ценой – душу, так сказать, продал.

– Это всё демагогия. Но, когда он туда уже пролез, ведь может же он хоть что-то и для народа сделать. Ну хотя бы для того, чтобы создать видимость деятельности. Прикрытие, так сказать, для своего беспредела. А вообще, конечно, нам нужны конкретные действия, а не пустые разговоры, – вдруг перешёл на лозунги Русик, – Пришла эпоха больших перемен, надо менять сознание. В чиновники часто лезут люди с эгоистичным и корыстным сознанием. Пора создавать волонтёрские движения. В чиновники, в мвд, в суды, в прокуроры, в таможню, на работу в банки и так далее должны будут в будущем набираться люди из таких волонтёров, которые не будут чёрствыми, наглыми хамами, не будут запираться у себя в кабинетах от народа, выставив вперёд сотрудников мвд. А, наоборот, которые будут поступать по зову сердца, отзывчивые до самопожертвования, честные, совестливые, порядочные. Потому что в противном случае нас ждёт крах разорения от краж и повальной профанации. Все волонтёры будут проверятся на полиграфе на честность, справедливость, патриотизм, на мздоимство, корысть и так далее и только потом продвигаться по службе. Мы должны поменять приоритеты в жизни и тогда будет рассвет.

С каждым его словом глаза Вадика становились всё круглее, пока не достигли предела округлости, он перестал жевать, перенаправив весь поток мозговой и нервной деятельности на пережёвывание сказанного Русиком. Никогда до этой минуты он даже не подозревал в товарище такой словесной осмысленности. И этот ораторский приступ Русика стал для него открытием. Прозаичный Трофимыч быстро остудил пыл своего молодого оппонента:

– Ты, Руся, идеалист и теоретик. И идея твоя (которая вообще говоря и не твоя – и до тебя были товарищи) с полиграфом прекрасная, но утопическая. Для начала мы устанем искать волонтёров, которые согласятся на такой полиграф. А если и найдём, то что мы будем делать, когда вдруг выясниться, что никто из них не смог пройти такой тест на бескорыстие? Ведь, как известно, большинство честных людей добровольно во власть в жизни не пойдут.

– Это почему это?

– Сожрут их там, Русичка, и не подавятся за добровольный отказ воровать. И, кстати, про твой этот «зов сердца» – у этих ворюг он может быть гораздо сильнее, чем у этих твоих гипотетически честных волонтёров.

Две идеальные окружности глаз Вадика от рассуждений Трофимыча постепенно стали приходить в норму и он опять нормально зажевал. Русик не отступал:

– И что? Значит ничего вообще нельзя сделать? Никакой заботы о людях ждать не нужно?

– Ну, конечно, кое-что делается. И действия эти, конкретные, чиновники совершают. Они заботятся о народе больше, чем нам кажется. И они не исполняют каждую прихоть народа просто великодушно оставляя людям простор для добрых дел. Сломался мост, не приехала скорая, трещит по швам школа, стёрся асфальт, река вышла из берегов – позаботьтесь о ближних сами. Игнорирование народных нужд – как шанс взрастить в людях милосердие, взаимовыручку и человеколюбие, создав здоровую общность сочувствующих людей. А это ценнее, согласись, каких бы то ни было материальных благ. У народа должно расти самосознание. Тем самым народ становиться более сплочённым и сильным. Опять же – нравственность подтягивается. Тут более тонкая политика. Неблагодарные люди сами не ценят такие возможности и такую власть.

– Ну и что делать? В каком направлении двигаться? – вопрошал уже чисто из спортивного интереса опять разочаровавшийся беседе о политике и пропорционально охладевший к ней Русик.

Трофимыч наоборот – входил в раж и снова ударился в объяснения:

– Чтобы узнать правду нам нужен эталон. А политического эталона в природе не существует. Хотя, именно в природе, конечно, – существует. Но там – царь, царь зверей, а царь не устраивает массы. Вот люди и мыкаются до сих пор со своим недовольством в поисках от выборов до революций в неопределённости. Поэтому не лучше ли каждому заняться своим делом, своим домом, собой в конце концов? И предоставить управление тем, кто туда поставлен. Я, например уверен, что – лучше.

– А чем царь-то не устраивает? – уточнил между делом и чисто формально подуставший и уже отчаявшийся завершить всё это Русик, но опять получил более чем развёрнутый ответ:

– Свободные люди! А по простому говоря: все эти миллиардозавистмые, ворюги, наркоманы, алкаши, игроманы и тому подобные проституты на каждом углу кричат о свободе, завися каждый от своей какой-то гадости. Они провозглашают свободу, а сами ежесекундно думают, что бы ещё употребить, кого бы обобрать, кому бы… ну да ладно. Как вообще зависимый человек может утверждать, что он – свободный? Ну не смешите мои подковы, как говорила одна моя любимая лошадь. Анархисты, короче говоря. Боятся, что царь наведёт порядок и поотнимает у них их любимые и дорогие им зависимости. Вот и весь секрет современных так называемых либералов.

– Но тем не менее, большинство умных людей считают, что правы именно эти последние.

– Логично. Дураки считают умными именно дураков.

– Вы действительно так думаете? – неуверенно поинтересовался туповатый, но смутно что-то заподозривший Русик.

– Восторгаюсь твоей тупостью, поэтому так подробно объясняю – произнёс начинавший терять грани от непонимания его саркастических шедевров обычно лояльный к разного рода недопониманию Иван. Он выпил, а это налагало определённые обязанности сдерживаться на его собеседника, потому что его инстинкт самосохранения в такие моменты давал сбой. Русик об этом не знал и тоже начинал закипать. Политические дебаты рисковали докатиться до внутри дворовых репрессий.

Да и вообще – невозможно безнаказанно ругать власть, даже, если об этом никто не узнает. Слишком волнующей является тема. И у подобной критики есть побочный эффект – неосторожные дискуссии рискуют перерасти в активные действия несогласных друг с другом сторон, которые причину конфликта возможно забудут, а друг другу станут глубоко, до недоверия и в других вопросах, несимпатичны, если даже не вступят друг с другом в прямое физическое противодействие. Тем самым накажут не власть, а себя, приобретя недруга, вместо давно проверенного, казалось бы, надёжного товарища.

В продолжение всего вечера спонтанное застолье привычно сопровождалось периодическими комментариями из внезапно открывающегося окна, в котором невидимая из-за сеточки вещала Тамара, рационально использовавшая рекламные паузы просматриваемого ею по ТВ сериала. Сериал она хоть и смотрела внимательно, но и ситуацию за окном не считала возможным упускать из виду, понимая, что безответственный от природы муж сам не осилит такой контроль за своей временами буйной природой. Поэтому ей время от времени приходилось охлаждать дискуссионный накал репликами, которые варьировались от легковесных, типа:

– Гурьев, не увлекайся, – одновременно имея в виду и политику, и алкоголь.

До более смелых и даже сознательно агрессивных для большей значимости и доступности в понимании, типа:

– Ну ладно молодёжь, но ты-то куда, старый хрен?

Вот и в этот раз, сама того не зная, Тамара, как и полагается верной подруге жизни, поднесла мужу спасительные снаряды в виде вовремя произнесённых отвлекающих от конфликта слов и спасла ситуацию своим очередным спонтанным включением, не поленившись на этот раз даже выйти к конфликтующим:

– Не налегай, Иван. Ещё раз тебя предупреждаю – спасать тебя завтра я не буду. У меня другие планы.

Миротворческий вид Тамары охладил мужчин и они уже начали жалеть о своей излишней горячности в обсуждении не зависящих от них вопросов.

– Ну, тогда, пожалуй, выпьем, – выразил свой внутрисемейный протест Трофимыч вслед удалившейся Тамаре, тем самым переведя тему, как бы поддерживая жену. Ему и самому поднадоел этот однобокий неполноценный околополитический дискурс и собеседники единодушно покинули эту не приводящую ни к чему хорошему и не обещающую родить ничего полезного неплодотворную почву. Политику решено было логично предоставить политикам. Инстинктивная потребность сказать хоть по паре слов о политике в определённое время была удовлетворена ими вполне и все участники бесполезной дискуссии с удовольствием перешли к нормальным повседневным имеющим смысл обсуждать их темам.

Они с удовольствием перешли на обсуждение спортивных новостей, а точнее – на футбол – этот древний примитивный спаситель мужской психики.

Через час Тамара, привыкшая доводить начатое до конца, воспользовавшись моментом, пока игрок одной из неистребимых телепередач с названием что-то типа «Плантация див», то ли «Степь рутин» передавал приветы всем, с кем когда-либо сталкивался, по всему бесконечному списку, выглянула в окно, многозначительно посмотрела на невозмутимого Трофимыча и успела не торопясь докончить мысль:

– Дожрёшься – завтра не хрюкай. Ни один нормальный человек в себя столько вливать не будет.

Но Трофимыч уже заметно осмелел.

– Спокойно, Томочка. Мне можно. Нам колхозникам вообще больше разрешено. Это вам городским культурные рамки расслабиться не дают, – аргументировал Гурьев, с рождения живший в столичной квартире и только ближе к пенсии переехавший в пригород.

Но вслед за этим, опрокинув очередную рюмку, задумался, сосредоточил глаза и язык и нетвёрдо произнёс:

– Хотя права ты, Томочка, я уже достаточно расслаблен. Пора и вам, ребятки, по домам.

После ухода Вадика и Русика, Трофимыч ощутил внутри невысказанность появившейся мысли и собрался воспользоваться самым благодарным слушателем, не имевшим возражений, но имевшим осознанный взгляд умных глаз, в отличие от самого Трофимыча, – любимым до полного доверия псом Шариком. Впрочем, мысль эту он до Шарика не донёс, она испарилась из его разгорячённого сознания. Трофимыч нетвёрдо прошагал к будке и остановился, недоумевая, что предпринять дальше. Пёс, имевший чёрный окрас и не имевший особого желания общаться с подвыпившим хозяином, молчаливо сливался с темнотой. Трофимыч недовольно сопел в темноте, не находя в любимой собаке ответного желания общаться, ни самой собаки и терпеливо намекал:

– Шарик, ты должен бежать ко мне с распростёртыми объятьями.

Шарик добродушно обозначился, подойдя к Ивану на расстояние распознавания. Трофимыч взял ошейник с будки и тщетно попытался поймать в него вертящуюся пёсью голову, выдавая по ходу инструкции:

– Будь человеком – побегал и в кандалы.

Бедный пёс, пытаясь избежать боли, слегка прикусывал руки Трофимыча, на что рассудительный Иван так же нашёл нужные слова:

– Не-не-не. Вот кусаться не нужно. Что ж мы с тобой нелюди чтоль какие-то – кусаться?

Наконец ему удалось одеть ошейник и он довольный собой собрался уходить. Пёс облизнулся Трофимычу в лицо, намекая на еду. Трофимыч бросил ему многозначительное и малообещающее:

– Будь терпеливым и многого добьешься.

После чего икнул и скрылся за дверью. Пёс погремел кандалами к будке. Иван погремел неизвестными предметами, встречающимися ему на пути в спальню и неопределяющимися в темноте. Свет он не включал принципиально, потому что – «он что своего родного дома не знает что-ли?» Всё это не мешало напевать ему мотивирующую песню:

Мы с тобой не собьёмся с пути,

Потому что дороги не знаем.

Трофимыч допел и упал рядом с предусмотрительно отодвинувшейся женой.

Разгрузочно-загрузочная среда

Сегодняшний утренний Трофимыч непривычно страдал. Это было редким для него состоянием, но подобные сбои в его организме всё же иногда случались и переносил он их особо тяжело и с непривычки нетерпеливо, не имея должного навыка. Тамара за их долгую совместную жизнь прошла все стадии реакций на похмельного мужа: от скандала до монотонного распиливания. Сегодня она дала себе слово – в этот раз точно игнорировать Ивана. Но проходя мимо него раз в десятый, исподтишка наблюдая за ним и проверяя его жизнеспособность, всё-таки не выдержала и спросила как можно безразличней:

– Что грустим?

Трофимыч, чуткий к проявлению внимания в свою сторону, выдавил умирающим тоном:

– Как голова болит.

– Топор, – предложила, далёкая от юмора, Тома.

– Это же от перхоти, – возразил более разбиравшийся в юморе Трофимыч.

– Вам, алкашам, виднее. Поэтому – помоги себе сам.

Она вышла за дверь. Передумала. Вернулась и добавила:

– Потому что головой надо, Ваня, – думать. А ты в неё только пьёшь и куришь.

И опять вышла, тем самым дав понять, что её долг в проявлении сочувствия к страждующему выполнен, дальше – сам.

Иван сильно не расстроился, держа в голове застрявшую фразу: «Главное – внимание», которое он уже получил от жены, и пошёл, а если выражаться точнее – пополз в вертикальном положении, «помогать себе» в ближайший ларёк.

Сегодня предстояло привезти материал для крыши, поэтому с работы он отпросился ещё вчера. Так что можно было не опасаться дегустации его токсичных выдохов от начальства. Про реакцию Тамары он предпочёл пока не думать, потому что эту реакцию он хорошо знал, а тяжёлые мысли могли только вывести из равновесия и навредить его и так не лёгкому шаткому состоянию. Ехать за материалом для крыши договорились в обед, а до обеда было время, чтобы привести себя в порядок.

Тамару уже начало беспокоить внезапно обнаруженное отсутствие Ивана, когда в открывшейся калитке показался оживший Трофимыч. Его походка была слишком идеальна для абсолютно трезвого человека.

– Успел всё-таки выпить, – констатировала изучившая мужа вдоль и поперёк Тамара.

– Ни в коем случае, Томочка. Сейчас же ехать надо. Я же всё понимаю. Я же не совсем осёл.

– Очень в этом сомневаюсь, – начала было Тома, но внезапно остановила поток красноречия.

Чтобы тебе поверили, важна невозмутимость и уверенность в своей правоте, хотя бы и показная. Трофимыч знал это и держался, как мог. Но об этом знала и жена – вечная обличительница мужа, выданная ему вместо совести и не дававшая ему покоя в самые неподходящие моменты. Поэтому обмануть Тому ему и в этот раз не удалось. Но он сделал вид, что – удалось и быстро удалился, не дожидаясь её дальнейших комментариев. Тамара сделала такой же вид, потому что – «да ну его вместе с этими его хитростями… Побережём нервы для более серьёзной его пакости». И ушла по своим бесконечным домашним делам.