Туринская плащаница. Свидетель Страстей Христовых

Легенда о царе Авгаре, которая просто перенесла «обращение» Абгара VIII на его предка Абгара V, оказала огромное влияние на христианский и даже исламский мир. И на Востоке, и на Западе предполагаемые письма Иисуса и Абгара V стали распространяться как подлинные документы, очаровывая любителей чудесного. Как отметил профессор Иуда Бенцион Сегал, специалист по семитским языкам и востоковедению из Лондонского университета, это был «один из самых успешных религиозных обманов древности»[31]. Эдессийцы стали примером для подражания. «Армяне, – отмечает востоковед Рюбан Дюваль, – в своем стремлении проследить историю своей Церкви до времен апостолов, ухватились за этот миф и переделали историю Абгара в соответствии со своими воззрениями»[32]. Они сделали из Абгара армянского царя, а Фаддея (Аддая) объявили апостолом своего края[33].

«Значение ее и идею, которую она представляет, – пишет отец Тиксерон об этой легенде, – понять легко. Под исцелением и обращением Абгара подразумевается обращение Осроены и всего мира. Царь и город представляют все царство. Болезнь царя – идолопоклонничество и обусловленные им духовные наказания. Знак на лице апостола – это свет Евангелия, явленный посреди язычества. Исцеление Абгара рукой Аддая – это избавление от заблуждений и греха через проповедь и христианскую веру»[34].

Таким образом, речь идет о представлениях и символическом изображении, а не об истории.

Другое свидетельство, относящееся к IV веку, также подтверждает, что Образ – будущая Туринская плащаница – еще не прибыл в Эдессу. Святой Ефрем Сирин, отец Восточной церкви и Учитель Церкви, живший в этом городе в 363–373 годах и здесь умерший, был знаком со всеми местными преданиями и, естественно, с легендой о царе Авгаре, которой он, как и все его современники, верил, особо не задаваясь вопросами. «Благословен населяемый вами град Едесса – матерь мудрых! Его живыми устами благословил Сын через ученика Своего[35]. И благословение это да пребывает на нем, пока не приидет Святый!»[36]

Паломница Эгерия

Текст Ефрема с этим благословением, адресованным уже не Абгару, а всему городу, по-видимому, представляет собой первую переработку легенды, которая окончательно сформируется несколько лет спустя с добавлением в письмо Иисуса фразы об особой защите города: «Благословен будет твой град, и ни один враг не одолеет его».

Эта трансформация завершилась к 384 году, о чем мы можем судить по «путевому дневнику» (на самом деле это мемуары в эпистолярной форме) галисийской аристократки по имени Эгерия. Эта знаменитая паломница, то ли набожная мирянка, то ли монахиня, чей рассказ, обнаруженный в 1884 году в библиотеке мирского братства святой Марии в Ареццо, живо заинтересовал историков и литургистов первых веков христианства, с Пасхи 381 по Пасху 384 года побывала сначала в Палестине, затем в Египте, на Синае, в Трансиордании, Сирии, Антиохии и, наконец, в Константинополе, подробно описывая храмы и святые места[37].

Углубившись в Месопотамию, эта неутомимая путешественница останавливалась в Эдессе с 19 по 21 апреля 384 года, где ее любезно принял местный епископ, показавший ей «все места, в которых любили бывать христиане», и, прежде всего, мартирий апостола Фомы в главной церкви, где «все его тело было упокоено». В легенде, рассказанной Эгерии епископом, выдающуюся роль евангелиста Эдессы играл уже не Фаддей (Аддай), а сам Фома. Главная церковь, добавляла паломница, «большая и очень красивая, построенная в новейшем стиле и достойна вполне быть домом Божиим».

Затем епископ сопроводил Эгерию в зимний дворец, построенный в 206 году для защиты от наводнений реки Дайсан («Скачущей»), своенравного притока Евфрата, с мраморными статуями Абгара V и его сына Ману[38], затем к Западным воротам, называемым также Пещерными, или Каппе («Своды»), через которые, по легенде, вошел посланник Анания, и, наконец, в «верхний дворец». Там он прочитал паломнице знаменитую переписку и передал ей текст.

В 1899 году Эрнст фон Добшютц, немецкий ученый, проявивший наибольший интерес к этой истории, не без оснований увидел в рассказе Эгерии новое развитие легенды. Письмо, как объясняла Эгерия, использовалось для защиты города во время осад. Вскоре после выздоровления и обращения топарха персидская армия окружила город. «Авгарь же, с письмом Господа, придя к воротам города, совершил всенародное моление со всем своим воинством, говоря: „Господи Иисусе, Ты обещал нам, что никто из врагов не войдет в этот город. Но услыши нас, ибо персы в этот самый момент нападают на нас“. После того как царь произнес эти слова, держа в поднятых руках письмо, внезапно спустилась сильная тьма на подступивших к городу персов и закрыла его от них! В смятении персы отступили на три мили от города». Случившееся расстроило их ряды, и они были вынуждены повернуть назад.

И снова в этом рассказе нет ничего исторического. Произошла намеренная путаница фактов и эпох. Персы атаковали Эдессу позже. Лишь в 262 году Шапур I ненадолго занял Эдессу, а затем оставил ее при приближении войска пальмирского царя Одената II, союзника римского императора Галлиена. Понятно, что эдессийцы, не знавшие о стратегических тонкостях, объяснили чудесное спасение письмом Иисуса. Но все это происходило не во времена Абгара V. Новое свойство посланию Иисуса, по-видимому, было приписано в IV веке, после формирования первой сюжетной основы в 253–254 годах, точно пересказанной Евсевием в «Церковной истории». И наконец, следует отметить, что паломница также не упомянула об Образе.

Слава о божественной защите

Обещание неприкосновенности, добавленное к вымышленному письму Иисуса к Авгарю, казалось, освящало Эдессу, гарантируя ей мир и процветание. Люди были настолько убеждены в этом, что эти слова были выгравированы как талисман на главных воротах цитадели – вероятно, вскоре после отъезда Эгерии, которая о них не упоминает. Их писали на дверных косяках домов, на пергаментах, остраках (глиняных черепках) и амулетах, чтобы обеспечить носителю персональную защиту. Одиннадцать строк письма были обнаружены в пещере к западу от города, в месте под названием Сорок пещер, которое, вероятно, использовалось в качестве некрополя. Как будто божественная помощь распространялась и за пределы мира живых[39].

Весть о том, что столица Осроены стала неприступной благодаря этой особой милости, облетела весь Восток и христианский Запад. Эта тема появляется в сирийских, армянских, арабских и сахидских преданиях. «Магическая» надпись была обнаружена даже на коптской гробнице в Нубийской пустыне, к западу от Фараса. В 1920 году ученый Шарль Пикар сообщил о существовании еще одного следа подобного текста на юго-восточных воротах города Филиппы в Македонии, датировав его началом V века[40]. Он был выгравирован на мраморной доске.

Глава II

Нерукотворный Образ

И наконец появляется Образ

В рукописи, хранящейся в Национальной библиотеке Франции, летописец Иаков Саругский (450–521) сообщает, что около 405 года блаженный Даниил Галашский отправился в Эдессу вместе с монахом по имени Мари, «чтобы получить благословение от образа Мессии, который там находился, и посетить отшельников, живущих в горах… Эти святые (отшельники) поклоняются образу Господню и живут в пещере в двух милях к юго-западу от Эдессы»[41]. Это первое упоминание о присутствии какого-то Образа в городе.

К тому моменту он уже был достаточно знаменит и привлекал паломников, а хранился, вероятно, в главной церкви, называемой «древней», стоявшей рядом с большим прудом. Здание, пострадавшее от очередного сильного наводнения в 303 году, в период с 313 по 328 год было перестроено и расширено. Когда же этот Образ оказался в городе? По-видимому, вскоре после визита паломницы Эгерии в 384 году, которая о нем не упоминает. Был ли он привезен из Антиохии, где хранился в тайне? В 1999 году американский историк Джек Марквардт сообщил о предании, согласно которому в этом крупнейшем христианском городе Сирии находился «весьма впечатляющий»[42] Образ. Однако в конце 387 года там вспыхнул бунт против налоговой реформы, во время которого недовольные жители опрокинули статуи императора и его семьи. Жестокие, хотя и кратковременные, репрессии побудили знать переселиться в другие города, в том числе в Эдессу. Можно ли предположить исходя из этого, что Плащаница, веками хранившаяся вдали от посторонних глаз в какой-нибудь богатой христианской семье, попала в Эдессу именно в этот период? Как бы то ни было, в начале V века Образ находился в Эдессе, и, по словам Иакова Саругского, ему даже поклонялись некие отшельники. Это тем более необычно, что культ священных изображений на Востоке в то время был еще слабо развит.

Что же именно могли увидеть люди? Нечто и в самом деле весьма впечатляющее. Впервые они узрели истинный лик Христа! И все-таки в то время никто не говорил, что в Эдессе находится саван, на котором отпечаталось тело Иисуса. Тогда какая же связь может быть между этим «образом Мессии» и Плащаницей, хранящейся сегодня в Турине?

Британский историк Йен Уилсон, который изучал святую Плащаницу на протяжении нескольких десятилетий и работы которого получили широкое признание, выдвинул привлекательную гипотезу. Возможно, реликвия была сложена четыре раза, то есть в восемь слоев, и заключена в раму 1,15 м в длину и 0,53 м в ширину таким образом, что по центру, в своего рода розетке, был виден только лик, окруженный решеткой из ромбов, как показано на некоторых картинах или фресках.

В подтверждение своего предположения Уилсон указывает, что на большинстве известных копий этой репродукции лицо Христа вписано в горизонтальный прямоугольник, то есть формат «пейзажный», а не «портретный», что необычно. Кроме того, известный американский синдонолог Джон П. Джексон, исследуя Туринскую плащаницу в боковом свете, отметил наличие следов складывания, вполне соответствующих этой гипотезе. В свою очередь, несколько французских исследователей, Эрик де Базелер, Марсель Алонсо и Тьерри Кастекс, обнаружили вокруг лица овальный ореол, который они объяснили наличием «окошка» с вставленной в него «стеклянной или алебастровой линзой» для увеличения изображения[43].

И все же эти аргументы и объяснения не вполне убедительны. На них возражают, что копии времен Византийской империи написаны в ярких тонах, глаза изображены открытыми, складки ткани отсутствуют (по крайней мере, две отчетливые складки на уровне лица, видимые на Плащанице), нет пятен крови в волосах и нет большого следа от раны на лбу, оставленной терновым венцом.

Изображение размытых, монохромных пятен негатива лица на фоне бежевого или сепийно-желтого льна вряд ли имело бы смысл, отвечают Йен Уилсон и его сторонники. Для христиан того времени, не привыкших видеть источник христианской надежды в крестных муках – духовенство выставляло на передний план славное Воскресение Христа, а не его искупительные Страсти[44], – это зрелище было бы скорее пугающим, нежели умиротворяющим.

Наконец, возможно, что религиозные власти Эдессы при виде ростового изображения на отрезе ткани длиной более четырех метров (которое, не будем забывать, вплоть до поразительного открытия кавалера Пиа в 1898 году не поддавалось расшифровке) попросту не поняли, что имеют дело с погребальными пеленами Иисуса. И не могли предположить, что перед ними негатив[45].

Священный портрет и учение Аддая

Что же произошло? Духовенство, убежденное в том, что имеет дело с уникальным образом Христа, чудесным образом запечатленным на полотне без использования красок, а следовательно, со священным предметом, заслуживающим почтительного и даже несколько опасливого отношения, пожелало включить его в легенду о царе Авгаре, столь дорогую сердцам горожан. Тогда, вероятно, и возникла идея рассказывать паломникам, что Анания (Ханнан) вместе с письмом от Иисуса привез Его портрет. И поскольку религиозные власти не могли показать людям лицо человека, претерпевшего жестокие пытки, они заказали детальный портрет живого Иисуса в круглой раме, с открытыми глазами, без отеков и следов крови, – портрет, якобы написанный эмиссаром Абгара «приятными и красивыми красками»[46].

Созданная таким образом икона представляла собой, по всей очевидности, небольшой белый плат или салфетку с бахромой, как показано на фреске X века в монастыре Святой Екатерины на горе Синай, где изображен Фаддей (Аддай), вручающий Образ царю Осроены[47]. Позднее в Константинополе это изображение получило название Мандилион (от арабского мандил, носовой платок или полотенце для рук). Как отмечает Йен Уилсон, это самое древнее из известных изображений. Другая репродукция, датируемая XII веком, находится в Спасо-Преображенском соборе Мирожского монастыря в Пскове, в России.

Что же до Плащаницы, то ее, разумеется, бережно хранили, не выставляя на всеобщее обозрение, как свидетельство подлинности портрета, который, в свою очередь, стал священным в соответствии с восточной иконописной традицией. Ее держали сложенной в восемь раз в защищенном от света месте – вероятно, в том же чеканном, украшенном каменьями реликварии, что и Образ.

Древнейший текст, адаптирующий легенду к новой реальности, – это обнаруженное в 1864 году «Учение Аддая», которое отец Тиксерон приблизительно датирует 390–430 годами[48], то есть периодом первой публичной демонстрации Образа. Это произведение, написанное на сирийском языке неизвестным автором, содержит, не без анахронизмов, различные легенды, например «нахождение» Креста Господня обратившейся в христианство женой римского императора Клавдия (романтизированный пересказ его обретения императрицей Еленой, матерью Константина, около трехсот лет спустя), или воображаемую переписку между Тиберием и Абгаром.

В этом произведении в первоначальную легенду внесены следующие изменения. Ханнан (Анания), посланник топарха Осроены, был не простым гонцом, а его секретарем-архивариусом и придворным художником. В 31 году н. э. он отправился в Елевферополь (Бейт-Гуврин), столицу Идумеи, расположенную к югу от Иерусалима, чтобы решить какие-то вопросы с римским наместником Сабином. На обратном пути, впечатленный толпами пришедших в Святой город послушать проповедь нового пророка по имени Иисус, он последовал за ними, а потом доложил обо всем своему владыке. Тот, воодушевленный рассказом Ханнана, приказал ему возвратиться и попросить этого необыкновенного чудотворца прийти в Эдессу и исцелить его. И здесь, в отличие от «Церковной истории» Евсевия, где говорится о письменном ответе, галилеянин просто сказал ему, что после вознесения пришлет к нему одного из своих учеников. Вернувшись в Эдессу, Ханнан записал его слова, пообещав также его городу особую защиту. Затем Аддай, ученик, названный в тексте «апостолом» – новый способ подчеркнуть его значимость, – избавил царя от болезни и проповедовал христианство в Осроене.

Понятно, что целью этого вымысла всегда была легитимизация сирийскоязычного христианства и его привязка к подлинной апостольской традиции. Как и прежде, его авторы хотели показать, что Эдесса была первым городом, обратившимся в христианство в год смерти Иисуса, раньше своей могущественной соперницы Антиохии, и что она пользовалась особым покровительством Господа на случай нападения врагов.

И что самое главное для нас, в «Учении Аддая» упоминается суда́́о, прибывший в Эдессу, или, по крайней мере, его репродукция, которой уже поклонялись толпы: просто портрет Иисуса, написанный Ханнаном и привезенный в город.

В последней четверти V века портрет этот еще хранился в Эдессе, о чем свидетельствует армянский хронист и гимнодист Мовсес Хоренаци (ок. 410 – ок. 490) во втором томе своей «Истории Армении», написанной около 480 года: «Это послание принес Анан, вестник Абгара, вместе с изображением лика Спасителя, которое хранится в городе Эдессе и поныне»[49]. Автор проезжал через город приблизительно в 432 году и, вероятно, видел его.

Эдесса вновь спасена

В начале VI века между Византийской империей и персидским шахом Кавадом I, жадным до завоеваний и военных трофеев, вспыхнула война. 10 января 503 года после трехмесячной осады беспощадному Сасаниду сдалась Амида[50] в Верхней Месопотамии, что к северо-востоку от Эдессы. В течение трех дней и ночей в городе продолжалась резня. Затем правитель, собрав свое войско и покинув берега Евфрата, вторгся в Осроену и встал лагерем под стенами белокаменной Эдессы, где размещались склады византийской армии.

Однако – какая неожиданность! – 17 сентября, когда персы атаковали город, местные жители не показались напуганными тем, что только что произошло рядом: они яростно защищались и не сдавали позиции. И все же их положение нельзя было назвать благополучным. В последние годы урожаи сильно страдали от нашествия саранчи, что нанесло серьезный удар по экономике. Тысячи персидских воинов были готовы воспользоваться ситуацией и ворваться в город.

«Равнина была наводнена войсками, – рассказывает Иешу Стилит, свидетель событий. – Городские ворота были открыты, но персы не могли войти из-за благословения Христа. Страх овладел ими, и они оставались на месте, хотя никто не вступал с ними в бой, с рассвета до девятого часа… Те немногие воины, что вышли [из города], оттеснили персов от укреплений, к которым они успели приблизиться на расстояние полета стрелы. И они отступили…»

Не признав поражения, Кавад «вооружил слонов и вернулся, чтобы напасть на Эдессу, 24-го числа месяца Элул [сентября], в четвертый праздник недели [среды]. Он окружил город со всех сторон с большей осторожностью, чем прежде, а городские ворота оставались открытыми. […] Персидские легионы попытались войти; но, подступив к воротам, их ряды, подобно вихрю поднятой пыли, смешались и метались в полном беспорядке», их прогнали отряды крестьян, вооруженных пращами. Шах, до которого дошли слухи о чудесной защите города, немедленно снял осаду и вернулся в лагерь на берегу Евфрата. Таким образом, заключал Иешу Стилит, «мы узрели исполнение слов и обещаний Христа царю Авгарю»[51].

Менее категоричный, нежели восторженный летописец, Шарль Лебо в своей «Истории поздней Империи» (1783) приписывает победу эдессийцев их непоколебимой уверенности в том, что они находятся под защитой письма Христова: «Жителей успокаивало обещание, которое, как они верили, Иисус когда-то дал их царю Авгарю, написав, что Эдесса никогда не будет захвачена. Это убеждение, пускай и необоснованное, вдохновило их на беспримерное мужество и сделало их непобедимыми»[52].

Что же до Образа, то он оставался в соборе и в осаде города никак не проявил себя, поскольку, в отличие от письма, в то время не играл особой роли в защите столицы Осроены.

Святая София Эдесская

В 525 году катастрофические наводнения, вызванные очередным подъемом реки Дайсан, опустошили город, разрушив большую часть древних укреплений и серьезно повредив общественные сооружения. Погибло около 30 000 человек. Юстиниан, племянник византийского императора Юстина I, который два года спустя возложит на себя императорский венец, позаботился о восстановлении наиболее важных зданий и городских стен. Он отвернул русло своенравной реки и ускорил строительство Айя-Софии (Святой Софии), нового собора, который долгое время будет соперничать со своим константинопольским тезкой того же периода. Это великолепное сооружение, отделанное сверкающим белым мрамором и украшенное золотыми мозаиками, позиционировалось как символическое выражение Пространства, Времени и Духовности. Под впечатляющим куполом, опирающимся на стены, а не на колонны, тройной арочный проем, трифорий, символизировал Святую Троицу, которая долгое время вдохновляла византийскую архитектуру. Именно сюда, в «древнюю церковь», Юстиниан приказал поместить загадочный портрет Христа, которому отныне поклонялись как акеропите, то есть нерукотворной иконе – и ее божественное происхождение защищало ее от несмолкающей критики в адрес изображений Иисуса.

Размещение Образа в капелле справа от апсиды, безусловно, способствовало повышению его известности, хотя увидеть его здесь было сложнее. Согласно одному литургическому трактату X века, поклонение иконе сопровождалось особым обрядом, чтением псалмов и песнопениями. По праздникам ее вынимали из золотого ларца и демонстрировали верующим, однако никто не мог рассмотреть Образ вблизи[53]. Паломники допускались лишь дважды в неделю. В начале Великого поста священники с крестным ходом – с опахалами, кадилами и факелами – выносили из святилища завернутую в белое полотно реликвию, и епископ водружал ее на престол. Но «никому не разрешалось приближаться к святому Образу или прикасаться к нему устами или взглядом. Такое богобоязненное отношение усиливало веру, и почтение к этому сакральному объекту внушало еще большее благоговение и страх»[54].

В древнесирийском гимне, датирующемся 569 годом, цвет Образа сравнивался со сверкающим мрамором храма (отец Дюбарль усмотрел в этом тонкую аллюзию на «невыносимый свет», который, по легенде, исходил от реликвии, когда Авгарь увидел ее): «Его мрамор подобен нерукотворному Образу, и стены его гармонично отделаны им; и, во всем своем великолепии, отполированный и белоснежный, он, точно солнце, сосредотачивает в себе свет»[55].

Камулианский образ

К концу VI века восприятие Образа опять претерпело изменения: он начал выполнять необычную функцию, которая до сих пор приписывалась письму Иисуса – функцию палладиона, защищающего города от вторжений.

Истоки этой новой роли, по-видимому, следует искать в другом изображении Христа, появившемся в Камулиане, каппадокийской деревне неподалеку от Кайсери – древней Кесарии. У камулианской иконы, которая первой была описана как нерукотворная, но, вероятно, представляла собой копию эдесского образа, тоже имелась своя легенда, связанная с давним табу на изображения. Согласно сирийской компиляции, воспроизведенной в греческом тексте, впервые увидела этот образ в пруду женщина, которая не могла уверовать в Христа, потому что не видела его. Когда она достала отрез ткани, на котором загадочным образом проявился лик, из воды, то с удивлением обнаружила, что он сухой. Женщина спрятала его под свой головной убор или под одежду, чтобы показать учителю веры, и, придя домой, заметила, что портрет в точности отпечатался на ее вуали. Один из этих чудесных образов был перенесен в Кесарию каппадокийскую, а другой остался в деревне, в церкви, возведенной в его честь. Впервые народу показывали изображение кого-то, кто не был императором.

Оригинал перевезли в Константинополь в 574 году одновременно с частицей Святого Креста из сирийского города Апамея. Здесь он сразу же стал восприниматься как икона, оберегающая византийскую столицу и войска императора. «Иконы, эффективные посредники между людьми и Богом, – объясняет Катрин Жоливе-Леви, – наделены чудесными силами, связанными с верой в присутствие изображенного святого; им придается не только защитное, профилактическое, но и целительное значение, и мы обращаемся к ним, чтобы уберечься от зла или избавиться от болезней»[56]. Так икона породила богословие, как показал Леонид Успенский[57].

Икону икон – мы можем называть ее так, потому что она представляла лик самого Спасителя – в 586 году демонстрировал военачальник Филиппик в битве при Солахоне, на севере Месопотамии, выступая против сасанидских войск Кардаригана. Мы видим, что ее поднимали на шесте во время различных сражений при императоре Ираклии (610–641), и, в частности, в 622 году во время масштабного наступления на персов. В 626 году ее использовали вновь, когда Константинополь осадили авары, союзники Сасанидов, и ей был приписан тот факт, что враг отступил.

Новый палладион

Задетые за живое эдессийцы, в свою очередь, стали рассматривать свой образ Христа как наделенный способностью обеспечивать безопасность их города. Так, около 594 года один историк, долгое время живший в Константинополе, где он служил архивариусом, Евагрий Схоластик, в четвертом томе своей «Церковной истории» заявил, что пятьдесят лет назад, во время осады Эдессы в 544 году, которая закончилась разгромом мощной армии сасанидского царя царей Хосрова I, город уцелел именно благодаря этому изображению. Надо же было доказать, что эдесский образ проявил свою спасительную силу раньше камулианского!

Действительно, в 540 году Хосров во главе своей конницы вторгся в Грузию, а затем атаковал Византийскую империю и ее союзников. В 544 году он подступил к Эдессе. Персы были уверены, что город, несмотря на высокую цитадель и двойные зубчатые стены с высокими башнями, быстро падет: они принялись возводить перед укреплениями монументальную деревянную платформу, с которой собирались запускать тяжелые снаряды. Защитники прокопали шахту, чтобы поджечь это сооружение. Но у них ничего не вышло. Тогда-то, рассказывает Евагрий, и пошли за Образом, «творением Божьим [θεότευκτος], не созданным людьми, но ниспосланным Абгару Христом Богом». Его поднесли к очагам, которые разожгли под землей, и божественная сила тотчас же явила себя. Подул сильный ветер, и огонь перекинулся на военную машину врага, что вынудило Хосрова снять осаду. Чудесное, божественное вмешательство вновь спасло город.