Простые элементы

– Что-то знакомое, но я не очень увлекаюсь такого рода музыкой.

– И дружите с Ингольдом?

– Одно другому не мешает. А второй вариант?

– Ещё более от вас далёкий. Помните, существовала эпоха итальянского Возрождения?

– Конечно! Как же не помнить, была свидетельницей, – мрачно отозвалась Лу.

– О. Тогда, должно быть, вам известна фамилия Монтанья и прекрасный художник, её носивший. Бартоломео. Монтанья. Пятнадцатый век, между прочим. Нужно видеть, как он изображал Мадонну… Если бывали в Лувре или Берлинской картинной галерее, то наверняка видели. Изображение рук – лучшее, что я когда-либо встречал. Утончённость, изящество… Кхм. В общем-то, он связан с ещё одним созвучным именем… Вижу, вам это не так интересно. Но будьте уверены, знатоки обязательно найдут общее в вашей фамилии, чуть переиначенной, и образами Монтаньи.

– Да мне как-то всё равно. Фамилия-то ненастоящая.

– А имя?

– Не знаю. Я так давно его ношу, что, наверное, оно уже должно быть вписано в паспорт.

Взглянув на Лу, я подумал, как всё изменилось с того дня в Дании: милашка стала мрачнее, прозрачнее и почему-то оказалась здесь, в Москве, да ещё и говорила по-русски так, будто бы родилась и выросла в России. Может, так оно и было. Я тоже стал другим: возьмём во внимание лечение и жизнь, ограниченную родительскими правилами. Но вам я могу не врать – родителям плевать, где я и что делаю, лишь бы не совершал больше ничего страшного. А под «страшным» они имеют в виду совершенно глупое, пусть и не обыденное. Как-нибудь позже расскажу, и вы убедитесь сами.

– Когда вы зашли в дом, я не так представлял себе наше знакомство.

– А как?

– Может, таким же тёплым, вроде приветствий, которые удалось рассмотреть сквозь сетку. Сижу тут, как комар, дымлю вот… И никто не подумал согреть, скрасить вечер.

– Лёд сказал, что вы сегодня только познакомились.

– И? Разве это лишает человека права на…

– На случайные объятия? Не сюда надо было за этим идти.

– Знаю.

– А ваш взгляд странно мне знаком, – Лу наконец-то повернулась, бегло осмотрела мою физиономию и тут же осела взглядом в сигаретном дыму. Увязла в нём и пропала.

– В ночи не только все кошки серы, – хмыкнул я, утопая в бесплотных воспоминаниях, призраками вырастающих перед верандой. – Но и люди.

– Поэтично, – эхом отозвалась малышка.

– Ага! Весь вечер только этим и занимаюсь – складываю нудные, тошнотворно правильные фразы, слушаю, как начинающие интеллигенты поют всякую дрянь и не имею никакого шанса на весёлую ночь.

– У всех разные понятия о веселье.

– И что же, будете меня убеждать, что вам не скучно с этими…

– Не-а. Мы с Ингольдом познакомились в совершенно противоположной обстановке, и я действительно рада, что тот день был исключением. Люди взрослеют, находят своё. На том и стоят.

– И как же вы познакомились?

– Я после долгого отсутствия вернулась в Москву, жила тогда на полном самообеспечении. Свобода! – Лу ухмыльнулась, протянула ко мне ладонь в просьбе поделиться сигаретами. Загорелся приятный огонёк, и губы малышки пыхнули дымом, совсем как маленький вулкан. – Крышесносительная свобода! Дело было в каком-то клубе, название не помню, да и он уже канул в Лету, наверное. Лёд играл, я танцевала в зале. Напилась в хлам и пыталась прорваться в гримёрки… Или как их там? В общем, на задворки. Хотела предложить свою кандидатуру на подтанцовку.

– Наивно.

– Для пьяной девушки? Скорее глупо. Но тогда мне так не казалось. И я прорвалась. Отыскала Ингольда, схватила его гитару, стала наигрывать всякую дворовую белиберду и пританцовывать. Со стороны, наверное, выглядела психичкой в приступе. А он стоял шокированный, тоже неплохо так поддатый. И футболка в руках. Мне так смешно стало от этой ситуации… Вот мы оба и ржали дико, пока не додумались познакомиться. Поехали вместе дальше тусить. С тех пор дружим.

– Ничего особенного.

– Считаешь?

Лу щелчком выкинула окурок и снова упёрлась взглядом в темноту. Что тогда, в Дании, что сейчас – я понимал её и вместе с тем – нет. Кто она? Какова её суть? Если бы удалось разгадать, то вышло бы перенести на холст. И эта неустроенность, отсутствие точных ответов и понятных элементов, тяжким, бередящим душу илом, осаждались на дно. Сердце билось тревожно, предвкушая очередные метания, может, даже бессонные ночи, беспричинную агрессию к самому себе, неизбывную тоску и злость! Злость на руки, что не могли изобразить то, что не в состоянии оказался постигнуть разум. Мне нужна была суть Лу! И я знал, со всей болью последних нескольких лет знал, что эта ночь запустила очередной виток мучений.

– Считаю.

– А вдруг я, правда, отлично танцую?

Я только плечами пожал: разочарование уже заполнило сосуд до предела, и любое колебание грозило пролить его наружу.

– Тебе когда-нибудь втыкали нож в спину?

– Что? – вопрос её несколько меня озадачил, и я уж было приготовился выслушать очередное откровение. В чём, в общем-то, не совсем ошибся.

– Образно. Нож, или стальную хрень. Что-то вроде заводного ключа. Поворачиваешь его, поворачиваешь. Пружинка сжимается, а потом – бах! Руки-ноги начинают двигаться, и ты, как кукла, пытаешься сделать шаг, второй. Так работает танец. Я коплю в себе, коплю энергию, сжимаю пружину, закручивая ключ… И нужно просто прекратить это делать, чтобы процесс пошёл вспять.

– Так прекрати. Не вижу проблемы.

– Экий ты… Простой.

– Ха.

Простой! Если бы она знала, какой я на самом деле не простой, то давно бы уже или обхаживала, или усвистела за сотню километров. Малышка Лу. Глупенькая, наивная озёрная русалка. Или болотница?

– Всё. Пошли!

– Куда?

– Вытаскивать ключ.

– И каким же образом?

– Сейчас увидишь.

Она вскочила и упорхнула через дверь, чуть запутавшись в сетке. Единственное моё развлечение в эту ночь – так что я последовал за ней, пытаясь разбудить в себе энтузиазм. Лу, полностью игнорируя обстановку и людей, уже грозно вопрошала у Гарсона, куда делось вино, которое она привезла. Тонкая рука её тянулась к холодильнику.

– Да в морозилку я бросил твои бутылки, – увещевал верзила, казавшийся рядом с малышкой настоящим Атлантом. – Чтоб остыли побыстрее.

– И где? Там, – она дёрнула дверцу и кивнула вниз, – только еда!

– Лу! – подоспел на помощь Ингольд. – Для вина другая морозилка.

– Сказать было сложно, конечно.

– Да лан тебе, – улыбнулся Гарсон и достал-таки вино. – Прям как в первый раз!

– А вас хрен поймёшь, – огрызнулась Лу.

Белое сухое – выбор балерин и худеющих – но я принял бутылку с благодарностью, большей частью потому, что вино было прохладным. Жажда, как верный спутник отходняка после таблеток, всегда настигала меня ночью. Пьянеть я не хотел, но не отказался бы от таинственного тумана в голове, чтобы тот скрыл тоску и превратил посиделки в танцы у ритуального костра. Хотя спустя минуту выяснилось, что танцы можно устроить и безо всего этого: малышка Лу, нежно пошептавшись с Ингольдом, неожиданно стянула с себя футболку и взобралась на журнальный столик, попутно смахнув с него абсолютно всё.

Я застыл в немом восторге, не донеся бутылку до рта. Безумный взгляд Лу, задорные огоньки в глазах Льдинки, тело, свободное от пут – вот чего не хватало в эту ночь. А дальше случился безудержный и хаотичный танец под такую же музыку. На месте Ингольда, я бы без вопросов взял малышку на подтанцовку: тонкая, хрупкая, струилась она по волнам мелодии, как молоденький ужик сквозь влажные от утренней росы камни. В моё горло лилось вино, а представлялось совсем иное – вкус томных ласк, которые могли бы принадлежать Лу, прикосновения прохладного её, потного тела, солёные капли, срывающиеся с молодой, упругой груди, шаловливо подглядывающей сквозь кружавчики девчачьего лифчика. Нет, я не хотел с ней переспать, а поиграть перед тем, как усадить на мятые простыни посреди пыльной, заброшенной мансарды, освещённой только жалким лунным светом, и писать.

Маренго, таусинный, немного кобальта, капля бирюзы. Серый, чёрный. И лунный туман… Руки подскажут, какие краски взять. Я опять видел перед собой её, малышку Лу, тонущей в озере. И больше всего желал сейчас писать. Сию секунду! Пока сквозь движения проглядывает то самое, настоящее, чего я никак не могу найти ни в ней, ни в ком-то другом.

Как? Как взять это?

Руки дрогнули в желании ощутить тяжесть кисти, и даже вино обрело запах краски. Я выпил. И ещё. А Лу бросила на меня смешливый взгляд, как на глуповатого мальчишку, подсматривающего за старшей сестрой. Она всего лишь развлекалась, старалась не для меня, а для самой себя – чтобы провести время весело. Провоцировала друзей, заводила Ингольда и дразнила меня. Вернее, утирала нос – здесь не было скучно, а присутствующие никакие не интеллигенты, и вовсе не пытались их из себя строить. Этой мой взгляд делал всё вокруг серым и тоскливым, неприглядным, как осеннее утро за день до начала зимы. Это я нёс мрачность и не мог улыбнуться, хотя сам затеял развлечение.

Надо же – а ведь всего несколько часов назад именно я догнал Ингольда, развязно шокировал его поцелуем и выманил за город. Смешно и удивительно.

И знаете, что я вам скажу? Именно тогда в моей голове родился план. Нет-нет, вовсе не коварный. А гениальный. Я будто бы его уже давно придумал, так давно, что успел позабыть. И теперь… Позже! Всё это позже!

Ну а чем закончилась ночь? Я напился до беспамятства. Что творил – помню смутно, и вовсе не собираюсь вспоминать. К Лу не прикоснулся, терпеливо проверял её нервы и присматривал за Ингольдом: их отношения оказались гораздо более близкими, чем оба они утверждали. Важный пункт в моём плане. И отличная стратегия: утром, ещё не протрезвевший, я укатил на такси вместе с малышкой, завладев телефонами всей компании и заручившись увещеваниями в вечной пьяной дружбе.

Глава 6. Ноа.

Если бы вы знали меня достаточно хорошо, то не поверили бы, что я так жутко напился ночью, а утром ещё и добавил, таким образом отключившись в незнакомом месте в неизвестное время. Что есть алкоголь? Яд. Медленный яд для нерешительных самоубийц. Всегда можно передумать и остановить процесс, возобновить его в другое время, когда вдруг станет совсем невмоготу. Но, прошу заметить, яд довольно приятный, даже вкусный, если употреблять его с умом.

Мне же тогда нужно было одно: не самоубиться, а подольше не покидать малышку Лу. Я хотел её исследовать, рассмотреть со всех сторон, разузнать из чего она сделана, такая ледяная, такая неживая. Художники-натуралисты часто ещё и отличные ботаники, например, рассматривают листочки, часами изучают цветки: смотрят, как на них садятся бабочки, как нащупывают нектарники18 в поисках наисладчайшего удовольствия и быстрыми движениями делают наброски света и тени в своих блокнотах, а после сидят перед этюдниками и пытаются воссоздать увиденное. Но в моих руках не было ни блокнота, ни карандаша, ни даже захудалого кусочка угля, чтобы бегло изобразить Лу. Да ведь изображать ещё было нечего.

Да, можно создать обыкновенный портрет, можно заложить сюжет… Но классика, реальность – вызывали отвращение. Что увидит зритель, кроме хрупкого тела и загадочного взгляда? Что почувствует, кроме жалости, вожделения и удивления? Ни-че-го! Но все эти чувства ничего общего не имеют с малышкой.

Голова, перегруженная идеями и образами, гудела как трансформатор. Но я лежал на чём-то мягком среди ароматов женских цветочных духов и навязчивого стирального порошка, коим пахло постельное бельё, и это несколько скрашивало тяжёлое похмелье. Было ли оно?

Я разлепил глаза и осмотрелся: тошнотворно-розовое одеяло, пушистое, как свежая сахарная вата, белый потолок без люстры. Вместо неё – точечные светильники. Сквозь двойные полупрозрачные шторы пробивался нежный солнечный свет, и комната превращалась в обиталище сказочной феи. Однако атмосферу портили тёмно-малиновые стены с неоднозначными надписями в чёрных рамках. Вообще, вся спальня не напоминала привычные русские интерьеры. Чем-то зарубежным, слизанным из простеньких сериалов, веяло ото всего, кроме этих «картин». И даже комод, выкрашенный в тот же противный, нежный розовый цвет, говорил об одном: здесь живёт ненормальная девчонка-подросток.

Приподнявшись в попытках окончательно проснуться и начать соображать здраво, я сел и принялся читать:

– Истина в вине, – дальше, мелкими буквами, – а здоровье – в воде. Но топиться лучше в белом.

Следующая таинственная фраза:

– Цель оправдывает средства, – и приписка, – если цель – спасение души, то цель оправдывает средства19.

И ещё одна:

– Жизнь коротка, искусство вечно, – внизу, тем же мелким шрифтом, – жизнь коротка, путь искусств долог, удобный случай скоропреходящ, опыт обманчив, суждение трудно20.

На другой стене фразы были написаны разными языками, и я не успел в них вчитаться, ибо белая комнатная дверь распахнулась, явив моему взору видение, сколь очаровательное, столь и воинственное: на пороге стояла малышка Лу с чёрным полотенчатым тюрбаном на голове, лицо её было спрятано под тканевой маской, а тощее тело хранил в своей утробе махровый тёмно-фиолетовый халат.

– Проснулся? – глянула она на меня холодно.

– Как видишь, – с превеликим удовольствием я потянулся и понял, что раздет. – Эй, а почему я голый?

– У себя и спроси, – хмыкнула Лу и прошла к зеркалу у стены рядом с комодом, которое я по каким-то причинам проигнорировал.

– Не помню ничего.

– Пить надо меньше.

Я наблюдал, как малышка тонкими пальчиками поправляла маску, но лицо её оставалось совершенно безразличным к тому, что она видела в отражении.

– Сам разделся. Бузил тут, что одетым спать не привык, что в уличном негигиенично, и вообще, требовал, чтобы тебя оставили в покое. Дурь и дичь. Так что, принцесса, пришлось уступить место. Ясно? – она повернулась ко мне и исподлобья посмотрела так пристально и строго, что стало смешно.

– Ах это… Ну да. Я не люблю спать в одежде.

– И в гостях?

– Везде. Кстати, а где…

– Вон, пришлось собрать. Ты раскидал своё шмотьё по всей квартире, – она указала на комод. Там, действительно, кое-как валялась моя одежда, а я и внимания не обратил. Такие мелочи…

– Прими мою великодушную благодарность.

– Клоун, – дёрнула плечиками Лу. – Одевайся, я вернусь через пять минут, тогда сообразим, что с тобой делать.

Конечно, я никуда не стал спешить. Да и зачем? Здесь, в этой квартире, можно было найти много всего, что приоткрыло бы завесу тайны. Я даже ухмыльнулся такому типичному сравнению. Первым делом поднявшись с кровати, я распахнул шторы, за которыми пряталась солнечная, утренняя Москва. Район показался смутно знакомым, но вид из окна – обманчивая штука, – подскажет то, что захочет разум. И вот, находясь у самого МКАД, ты можешь думать, что проснулся в шаге от центра. Но меня не провести: Лу жила где-то между Садовым кольцом и ТТК21. Хотя эта информация мало что могла дать.

И всё же, вспомнив, что надо одеться, я отвлёкся от созерцания окрестностей и добрался до противного розового комода, где кучей лежали вещи. Эло не стала бы так безобразно сваливать одежду, чтобы потом она оказалась мятой и выглядела только что вытащенной из помойки. Но я сам отдался в руки Лу на эту ночь, так что не стоило и возмущаться. Лениво я натянул трусы и влез в джинсы, даже не собираясь облачаться в футболку. Обойдусь. Такими пафосными утра бывали только, если я ночевал у родителей, но сегодня мне это чувство было не нужно.

В ванной всё ещё шумела вода, так что я имел возможность обследовать комнату, только делать этого не стал: взгляд зацепился за чуть выдвинутый верхний ящик моего принцессного недруга. Из него кокетливо торчал кружавчик ночной рубашки или чего-то подобного, что в огромных количествах таилось у Эло в гардеробной, что я любил непомерно и жадно. Кружавчик белый, на удивление. Осторожно выдвинув ящик, я вытащил шёлковую маечку на тончайших бретелях, невесомую, такую нежную… Уткнувшись в неё носом, вдыхал девичий, цветочный аромат. Везде они, ненавязчивые, сладковатые… Только вот Лу никак не вязалась с легкомысленностью и радостью цветущего фруктового сада.

Что же ещё пряталось в ящике? Не подумайте, у меня нет привычки копаться в чужих вещах, просто так вышло, что тогда мне захотелось ощутить ещё что-нибудь, найти важное, раскрывающее малышку больше, в том самом противоречии, что делает людей притягательными и вызывающими неподдельный, самый настоящий исследовательский интерес. Я вынул крошечные шёлковые шортики в комплект к топу, коротенькую чёрную ночнушку, наткнулся на чужеродные в этой компании ажурные чулки, под которыми покоилась будто бы столетняя, грубая, хлопковая футболка длиной чуть не до колен. И уже было собрался вернуть всё на место, как заметил в углу коробку. Самую простую, какую можно купить в любом хозяйственном магазине для хранения мелочей. Крышка была сдвинута.

Я не подумал оглянуться, не захлопнул стыдливо ящик, но осторожно отложил вещи и заглянул в удивительное нутро коробки: хотелось рассмеяться в голос от идиотской, придурковатой эйфории. Вот уж не ожидал обнаружить склад взрослых игрушек! Даже моя искушённая Эло не пользовалась заменителями тела человеческого, а у малышки хранилась целая коллекция: вибраторы всех мастей и цветов, наручники и хвосты, как из дешёвого порно, масла, гели и прочая дрянь. До самого дна я не стал докапываться, понимая, что там не найду ничего более ценного, чем лишь отдалённо похожий на живой, член. И не один. Вместо этого, едва сдерживая хохот, рвущийся наружу активнее похмельной тошноты, я вывалил богатство Лу на постель.

Вот это и нужно на холст! В розоватых рассветных облаках, невинных, неприкасаемых собрать всю пошлость и развязность грязными разноцветными пятнами, размытыми плевками на девственном поле. И пусть каждый думает что хочет. В меру своей морали, испорченности и этики. Да!

– Ты… – начала от двери Лу и застыла. Взгляд её с меня перекинулся на постель и сделался мрачным. – Это что?

– Случайно нашёл сокровища, – хохотнул я, не в силах сдерживаться.

– Кто разрешил рыться в моих вещах? – по нарастающей давила словами малышка, в один шаг оказавшись рядом.

– Никто, – я пожал плечами и снова улыбнулся. Невозможная, глупая драма. – Прелестную маечку хотел поправить, выскользнувшую наружу.

– Гад!

Тонкая, по-русалочьи водянистая ладошка Лу с размаху оставила отметину на моей щеке. Неожиданно, но очень забавно.

– Прости. Но, может, лучше заменить пластиковые игрушки на живую плоть? Она хотя бы тёплая и податливая, неж-на-я…

– Да что б…

И снова удар, к которому я был готов. Увернувшись, схватил малышку и повалил на кровать, крепко прижав своим телом. Страха в её глазах не было, только удивление и капля обиды. Я держал тонкие запястья и тяжело дышал, предвкушая борьбу. Ощущение чужой кожи, чужого запаха – не Эло – будоражило если и не животное, то немного зверское начало, будило азарт и жажду нового.

– Зачем тебе эти штучки? Порнхаб? Онлифанс? Вебкам?22 – шептал я, поводя носом вдоль шеи Лу, отчего воздух втягивал шумно и жадно, как наркоман.

– Отвали! Не хочу я!

– А разве я тебе что-то предлагал?

– Уйди! – она попыталась меня пихнуть ногой, но силёнок не хватало.

– Дрожащая лань… Так ведь? Мы могли бы неплохо поиграть с тобой, как считаешь?

– Прекрати! Я не хочу! Не хочу! Ты залез в мои личные вещи!

– Если б не залез, оказались бы мы тогда так близко? – чтобы ещё чуть-чуть подразнить её, увериться в том, что все реакции – пустая показуха – я осторожно прикоснулся губами к мягкой коже под ушком.

– Не надо, Натан!

– Вот ты уже и имя моё вспомнила… – я продолжал, Лу сопротивлялась для вида.

– Изнасилование карается по закону!

– А разве я делаю тебе больно? Или подавляю сопротивление?

– Да!

Взгляд её застыл на моих глазах, и в нём мелькнул болотистый огонёк, блуждающий, холодно-лунный. Русалка!

– Да?

Губы наши соприкоснулись на мгновение, прошлись друг по другу взмахом птичьего крыла – игра легализована.

– Не хочу я. Нет, – твёрдо произнесла малышка и вцепилась в меня руками, которые я за секунду до этого отпустил. Но вцепилась не в желании сделать больно, а в стремлении притянуть к себе. Ближе. Ещё ближе.

– Ну, нет так нет, – безразлично бросил я, убегая от прикосновения губ. Резко подхватив неудавшуюся любовницу под спину, я поднял её и поставил прямо перед собой.

– Псих, – выдала Лу, извернулась и легонько цапнула зубками мочку моего многострадального уха.

– Извращенка! – не остался я в долгу.

– Завтрак?

– О! Никогда не откажусь.

– Вперёд!

Она выпихнула меня из комнаты, и я поплёлся по коридору в сторону кухни. Не самая большая, немного вытянутая, с двумя окнами и тёмной мебелью под дуб. Разительное отличие от спальни.

– Держи, – малышка кинула в меня жестяную банку и кивнула на кофемолку. – Вари кофе, если любишь.

– Я бы и чаем обошёлся.

– Вари, говорю. На двоих. Быстрее в себя придёшь и свалишь из моего пристанища.

– Гостеприимная хозяйка!

– Каков гость…

Я повертел в руках банку, открыл и принюхался – аромат не очень яркий, но вполне приличный. Для похмельного утра и такой вариант годился.

– Чего смотришь? Кофемолкой никогда не пользовался? – встряла Лу неожиданно грубо и даже нахально улыбаясь.

– Издеваешься?

– Да.

– У меня дома кофемашина сама всё делает.

– Буржуй?

– Нет. Гораздо приятнее…

– О?..

– Богема, – я сыпанул горсть гладких зёрен в кофемолку, и удивление малышки пропало в шуме. – Сколько ложек?

– На двоих!

– Слушай, давай чай?

– Будешь брыкаться, в два счёта тебя выставлю.

– Малышка Лу? Нет. Ингольд что-то напутал. Ты монстр.

– Очень смешно. Богема.

– Смешно – это твоя розовая комната, – не найдя ничего, кроме небольшой кастрюльки (Лу даже не подумала подсказать), я залил кофе водой и поставил варить, сам облокотившись на рабочий стол рядом с плитой. Малышка же успела нарезать хлеб и смешать в миске творог со сметаной и замороженными ягодами. Спартанский завтрак.

– Она не моя.

– А чья? Вещи-то твои.

– Мои. А комната – нет.

– Ну и? Я жду откровений.

– Да пожалуйста, – Лу со вздохом опустилась на старый деревянный стул, какие я помню ещё по тем временам, когда бабушка и дедушка были живы. Круглая сидушка ненадёжного вида и спинка, упрямо обнимающая гостя. – Это комната сестры моего брата.

– Чего? Разве сестра брата не твоя сестра?

– Нет. Потому что брату она родная, а мне – нет. Да мы и с братом не родственники. Наши родители сошлись, когда нам было уже далеко за восемнадцать. Я одна, а их двое. И где-то далеко, за тёмными морями и глухими лесами, – Лу хмуро рассмеялась, – у нас есть не совсем общая сестрёнка. Но, слава Всевышнему, мы почти не встречаемся и не можем оказывать на неё пагубное влияние.

– Пагубное? Ха. Ещё бы, с таким арсеналом в комоде.

– Если бы только это… – мрачно взглянула на меня малышка. – Кофе бежит.

– Ах ты ж, – я схватил кастрюлю за горячие ручки и с шумом поставил на столешницу, почти бросил. – Горячо!

– Наливай. Может, полегчает.

– По тебе не скажешь, что мучаешься похмельем, – непривычно было возиться на кухне, обычно этим занята Эло, но и она почти ничего серьёзного не готовит. Но дома, там, где живут родители, кухня – место почти святое, место свершения важных разговоров, весёлых празднеств и долгих обиженных вечеров.

– Взаимно.

– Держи, – я протянул ей кружку.

– А живу я с братом, – внезапно продолжила Лу. – Сестра его съехала полгода назад к парню. Комнату отдала донашивать мне. Так что я только картинки повесила, чтоб разбавить…

– Ну… Мне даже понравилось спать в сахарной вате.

– Пошло.

– Кто бы говорил.

– Ага. Ну а ты, Натан. Чем живёшь?

– Ваша ненаглядная Льдинка не говорил? – кофе оказался слишком крепким, и я, оставив чашку на столе, подобрался к окну. Вид почти ничем не отличался от комнатного, только теперь я понял, что день перевалил за полдень. Во всяком случае, солнце стояло слишком высоко и для утра, и для вечера.

– Говорил. Натан – художник. Но кто поверит?

– Ты? Нет? – я не сводил взгляда с улицы. Хотелось убедить малышку в том, что она рулевой и держит вожжи в своих руках.

– И это прямо-таки твоя работа?

– Если так можно сказать.

– Значит, талант?

– Талант.

– И что ты рисуешь? – она подошла и едва ощутимо изобразила что-то на моей голой спине. Мурашки.

– Пишу, – я подождал, пока Лу успокоится и прекратит заниматься ерундой, но ей, похоже, доставляло удовольствие обозначать прикосновения. – Тебе не понравится.