Право на надежду

Злата Зорич

Право на надежду

Глава 1

Я не помнила, в какой момент все-таки пересилила истерику и села за руль. Как выехала из моего проклятого города. Мне казалось, что ноги сами жали на педаль, руки держались за руль, а я была просто телом, пустой оболочкой, внутри которой не осталось ни одного живого места.

Метель усиливалась. Снежные хлопья били по стеклу так яростно, будто небо хотело стереть меня с земли. Машина виляла, буксовала. Дворники выли в унисон с голосом, звучащим у меня в голове – голосом страха, отчаяния, злости.

Каждый километр отвоевывался с боем. Каждую минуту я ждала, что вот сейчас двигатель заглохнет, что дорогу окончательно заметет, что я просто засну от усталости.

Я не помнила, сколько времени провела за рулём. До Петербурга, вроде бы, не больше часа, но точно не сегодня. Не в этом ледяном аду.

В салоне было холодно, но я даже не чувствовала этого. Только сдавленную боль в груди и какую-то тупую тяжесть под рёбрами.

Я старалась не думать. Не проваливаться в себя. Потому что если я позволю себе хоть на секунду подумать о том, что Ник остался там… Если позволю себе почувствовать хотя бы часть страха, боли, вины, хоть каплю того, что накопилось за последние сутки… Меня просто не станет.

Бездна была совсем рядом. Я ощущала её дыхание, холодное, как снег за стеклом. Мне хотелось выйти из машины, лечь на снег – и уснуть. Было бы так просто – стать снегом. Раствориться. Исчезнуть. Это бы решило разом все мои проблемы.

И если я позволю себе слабость хотя бы на секунду – эта бездна поднимется внутри и поглотит.

Но я ехала дальше.

Вспышки фар от пролетающих мимо грузовиков слепили меня и с ревом исчезали.

Иногда – в самые тёмные минуты – я ловила себя на мыслях: «А что, если один из них вдруг вылетит на мою полосу?»

Что траектория собьётся – чуть-чуть, на полметра – и для меня всё закончится. Быстро. И, хотелось бы верить, что безболезненно.

Где-то глубоко внутри теплилась запретная, стыдная надежда, что кто-то другой, случайный, прекратит мои мучения. Оборвёт всё.

Но грузовики проносились мимо.

Судьба, словно издеваясь, продолжала вести меня вперёд – туда, где неизвестность была не менее пугающей, чем всё, что осталось позади.

Когда вдалеке появились первые жёлтые огоньки большого города – как будто Петербург протянул мне руку сквозь снежный шторм – я даже не почувствовала облегчения.

Он встретил меня холодом, пустотой и тишиной. Ни людей, ни машин на улицах. Только редкие фонари, словно маяки в этой снежной пустыне.

Я также не помнила, каким образом все-таки вырулила в нужный мне двор. Мы с Ником были здесь летом, а я приехала в разгар зимы. Все вокруг было завалено снегом, который делал дворы неузнаваемыми. Но интуиция – или что-то еще потустороннее – привела меня прямо под окна с мягким розоватым светом.

Кое-как припарковавшись, я откинулась в кресле, и только сейчас поняла, что всё тело мелко дрожит. Меня трясло. Не просто от холода – от всего, что было. От всего, что осталось позади. От крови на моих руках. От Ника, который исчез в ночи. От собственного страха. От осознания, что теперь я совершенно одна.

Какое-то время я просто сидела так, тупо уставившись во мрак за лобовым стеклом. Руки по-прежнему держали руль, но хватка постепенно ослабевала. Мне долго казалось, что, если я отпущу руль – мою точку опоры – больше никогда не смогу собраться.

Я выбралась из машины и пошла – на автопилоте, как будто кто-то другой передвигал мои ноги.

Облезлый подъезд пах точно также, как и полгода назад – пивом и плесенью. Я поднялась на нужный этаж. Нажала на кнопку звонка. Никто не ответил. Ещё раз. Пусто.

Я уже развернулась, чтобы уйти – и тут дверь открылась.

Он был именно таким, каким я его помнила: невысокий, лысеющий мужчина с влажными глазками и омерзительно масляной улыбкой. Этот липкий взгляд, скользящий по мне слишком долго… Он снова внимательно осмотрел меня с головы до ног.

Но мне было плевать. Мне нужно было где-то упасть и закрыть глаза. Если не пустит в квартиру, то я лягу прямо в подъезде.

– Алиса? – голос у него был сиплым, прокуренным. От него сильно пахнуло крепким алкоголем. – А где Ник?

– Он не приедет, – тихо произнесла я, едва шевеля губами. – Вернее, он будет позже… У него осталось в городе одно дело.

– Значит… Ты совсем одна, да? – пробормотал он. – Ну ладно. Ник мне все объяснил. Можешь пожить здесь пока. Проходи.

Я кивнула и прошла за ним в погруженную в полумрак квартиру.

Несколько девушек сидели на кухне на старом кожаном диване. Тусклая лампочка под потолком выхватывала из темноты их смазанные очертания.

Их было трое, может, четверо – я не разглядывала. Полураздетые, с потухшими лицами. Когда я вошла, они смолкли, перевели на меня взгляды – в них читалось любопытство, насмешка, подозрение.

Я двинулась дальше по коридору.

Павел Петрович, как он сам назвал себя, открыл дверь в комнату в самом конце коридора.

– Пока побудешь здесь, – бросил он. – Успокоишься – поговорим.

Я зашла в крошечную комнату с высоким потолком. Она была такая узкая, что напоминала пенал.

Дверь за моей спиной захлопнулась с глухим щелчком.

И ощущение, что я не спаслась, а просто добралась до другой ловушки, опустилась на меня липким облаком.

Я упала на кровать, свернулась на ней калачиком и уставилась в стену.

Где ты, Ник?

Ты должен был быть сейчас здесь, со мной. Взять меня за руку, чтобы сказать: «Теперь всё кончено. Я всегда буду рядом»

Но ты бросил меня, потому что…

Захотел за меня отомстить? Не смог сдержать ярости, когда услышал о том, что со мной делали?

Но всё это уже неважно. Важно лишь то, что сейчас я одна. Одна в чужом городе, в чужом доме, в этой страшной квартире.

Я не хотела мести. Я хотела защиты.

Я бы прижалась к тебе. Легла на твои колени, а ты звал бы меня «мышка» и гладил по волосам. Ты бы закрыл меня своим телом от всего этого ужасного мира, и мне не нужно было бы думать ни о прошлом, ни о будущем. Я была бы почти счастлива.

Но ты выбрал другое.

Я хотела, чтобы Ник остался. Просто остался… живым. Потому что мой мучитель – он чудовище. С чего Ник вообще взял, что он сможет его победить? Он и так уже ранен. Едва держался на ногах, когда выводил меня из клуба.

Что он собирался сделать? Ради чего решил вернуться и бросить меня одну?

Чтобы сразиться с чудовищем, которое мучило меня годами? С человеком, который живёт в системе, у которого всё схвачено, а руки испачканы чужой кровью задолго до моей?

Ник не бессмертный. Да, он жестокий, упрямый, сильный – но куда ему тягаться с настоящим монстром?

Я не просила его мстить. Я умоляла его остаться.

Даже если мой мучитель сгорит в аду на моих глазах, мне не станет легче. Потому что я уже искалечена. Переломана изнутри так, что никто и никогда не починит. И то, что мой мучитель заплатит – не исцелит меня.

Не заберёт ни одну из тех ночей, когда я задыхалась от боли. Не спасёт от того, что я чувствую сейчас – этой ледяной пустоты под кожей, этого звона в висках, этой постоянной, отравляющей мысли.

Я пыталась уснуть. Закрывала глаза. Считала вдохи. Но сознание подкидывало картинки – руки, которые тянутся ко мне и душат. Пол клуба, усыпанный разбитым стеклом. Бледное лицо Ника. Его кровь на моей груди. Метель, в которой исчезла моя последняя надежда.

Все усугублялось еще и тем, что стены в этой квартире были картонными, почти прозрачными. Всё, что происходило по ту сторону, я слышала так же ясно, как будто находилась с ними в одном помещении. Смех, крики, разговоры – всё смешалось в вязкое звуковое полотно.

Когда за стеной смолкал смех, до меня доносились звуки «работы» – стоны, шлепки. Эти звуки были со мной всё время, даже когда я проваливалась в короткий, беспокойный сон. Они стали омерзительным аккомпанементом к моим воспоминаниям.

На следующее утро я проснулась с резкой головной болью. И сразу же поняла – что‑то не так. Перевернулась на другой бок, приоткрыла глаза и увидела на своей кровати девушку. Худая, даже тощая, с коротко остриженными волосами и смуглым лицом.

– Ты девушка Ника? – произнесла она, с любопытством меня разглядывая.

Я с трудом села и потёрла глаза.

– Как ты сюда попала? Я… я же вроде закрыла комнату…

– Ты правда думаешь, что здесь есть двери, которые запираются? – усмехнулась она и неожиданно добавила: – Я, кстати, вспомнила тебя. Ты же приходила тогда с Ником, да? Меня кстати Мия зовут. Можно просто Маша.

– Очень приятно, – бросила я дежурное.

Девушка слегка улыбнулась, но в ее улыбке не было тепла.

– Значит, ты та самая, которая разбила ему сердце? – произнесла она с легкой насмешкой. – Ник тогда приперся сюда пьяный в хлам. Ругался, что всё пошло к чертовой матери из-за одной… – она смолкла на полуслове.

– Это точно не про меня.

– Ну да, конечно, – улыбка девушки стала резче, злее. – Ты, кстати, вовсе не такая, какой я представляла эту роковую героиню. Ничего особенного. Самая обычная.

Девушка потянулась, легла на бок, подперла голову рукой.

– Знаешь… а ведь я тогда его утешила. Когда он явился сюда… Такой растерянный. Ник – и растерянный! Ты представляешь? – произнесла она с явно ощутимой издевкой. – Но, когда я легла с ним, ему сразу стало легче.

Не выдав смятения, я с трудом выдавила:

– Рада за вас. А теперь можешь, пожалуйста, уйти?

Девушка прикрыла глаза на минуту, смакуя свою сомнительную победу. Когда она снова взглянула на меня, ее голос звучал издевательски:

– Ты просто не знаешь, что потеряла. А может, оно и к лучшему.

– Выйди, пожалуйста, – произнесла я снова.

Девушка поднялась с постели, потянулась, легонько потёрла глаза. Когда она дошла до двери, я всё‑таки не удержалась:

– Подожди… А… А одежда какая‑нибудь у вас есть?

О еде я просить не решилась, полагая, что это будет слишком нагло. Но и на эту скромную просьбу она только коротко, с издевкой хмыкнула. И сразу вышла, легонько притворив за собой дверь.

Я села на кровати, подтянула колени к лицу и закрыла глаза. Боль в животе всё отчётливее напоминала о том, что я ничего не ела уже два дня.

Когда я почти смирилась с тем, что мне придется умереть здесь от голодной смерти, дверь слегка приоткрылась. В комнату заглянула та же девушка – в одной руке у неё был свёрток с одеждой, в другой тарелка с заветренными бутербродами.

Не произнеся ни звука, она всё это поставила на полу у двери, как будто для собачки, и выскользнула обратно в коридор.

Я с трудом поднялась и взяла тарелку. Еда казалась безвкусной, почти резиновой, но я всё равно съела всё до крошки – нужно было как-то выживать. Вещи, что принесла девушка, были старыми и уродливыми, но всё же лучше тех, что было на мне. По крайней мере, на них не было засохших пятен чужой крови.

Так прошло несколько дней. В томительном ожидании. В убийственном неведении. Я даже не могла никому позвонить, потому что Ник запретил, и я боялась, что своими попытками выйти с ним на связь сделаю только хуже.

Наступил Новый год. Я могла бы сказать, что это худший Новый год в моей жизни, но, кажется, почти все они у меня были довольно погаными. С того момента, как исчезла мама.

Я сидела у окна и слушала, как где-то внизу гремит музыка, как кто-то на улице кричит «ура», как хлопают салюты. В атмосфере всеобщего праздника и веселья особенно остро ощущалось насколько я одинока. Запертая в этой крошечной комнатке в питерском борделе, как в тюрьме.

Ник не звонил.

Новогоднее затишье закончилось, город вернулся к привычной жизни, а с ним вернулся поток клиентов. Работа в борделе закипела с новой силой – смех, ругань, звуки закрывающихся и открывающихся дверей, топот ног по коридору. Девочки работали, не покладая рук и остальных частей тела. Потоком лиц и тел смазывало всё человеческое, что в них ещё оставалось.

Где‑то на задворках этой движухи затаилась я. Искренне надеясь, что про меня забудут.

Но хозяин каждый день заглядывал ко мне с одним и тем же вопросом – не звонил ли мне Ник.

– И чего ты тут сидишь? Такая молодая, здоровая… – сказал он однажды, пронзив меня взглядом. – Знаешь, сколько я теряю в день из‑за простоя этой комнаты?

Когда я отвернулась, лишь стиснув чашку покрепче, он с угрозой добавил:

– Мои терпение не резиновое.

Я чуствовала нависшую надо мной угрозу. Понимала, что дольше оставаться здесь нет смысла. Но все же до последнего надеялась, что в один из дней на пороге внезапно появится Ник. Мы же договорились с ним именно здесь встретиться. Если я уйду, как он меня найдет? И куда я пойду без копейки в кармане?

Уже через пару дней наступила развязка, после которой я пожалела о том, что вообще когда-то сюда пришла.

Дверь в мою комнату с грохотом распахнулась, ударившись ручкой о стену. Я вздрогнула, села на постели, подтянула колени к подбородку. В комнату ввалился Павел Петрович – в доску пьяный. Лицо красное, глаза мутные.

– Водить умеешь? – произнёс он, с трудом выговаривая звуки.

Я потеряла способность говорить, застыла на месте от страха

– Водить, сука! Руль держать можешь? – мужчина перешёл на крик.

Не смея спорить с ним, я лишь коротко кивнула.

Он выудил из кармана связку ключей и с размаху кинул мне на кровать.

– Отвези девочек на вызов. Я… – он покачнулся, схватившись за дверной косяк. – …не могу сегодня. Мне что-то нехорошо. Подменишь меня, поняла? Хоть какая-то будет от тебя польза.

Не дождавшись ответа, старый сутенер с трудом выпрямился и, шаркая ногами, покинул комнату.

Я взяла ключи, спешно оделась и вышла на улицу. Вести мне предстояло старенькую легковушку – куда делась дорогая машина Ника, я боялась спросить.

Девушки высыпали из подъезда следом за мной – короткие куртки плохо защищали их от пронизывающего, ледяного ветра, они ёжились, топтались на месте, посмеивались нервно. Я завела мотор, чтобы прогреть машину. Руки у меня дрожали – я очень плохо знала город, едва умела водить, да и водительских прав у меня не было. Но спорить с хозяином борделя было страшно. За отказ он мог просто выгнать меня на улицу в эту морозную ночь.

Каким-то чудом мы без приключений добрались до нужного места – оказалось, что это совсем недалеко. Я притормозила у нужной парадной, и девушки выскользнули наружу. Позвонили в домофон, что-то наигранно весело прощебетали туда, и им открыли. Дверь подъезда захлопнулась с глухим скрежетом – всё, доставка выполнена.

Но едва я успела с облегчением выдохнуть, как дверь снова открылась, и девушки высыпали обратно на улицу с раздраженными, растерянными лицами. За ними следом вышли несколько полицейских. Один из них подошел ко мне, постучал по стеклу, скомандовал «на выход».

– Контрольная закупка, – произнес старший из них с явными нотками ликования.

Девушек подвели к машине и начали неторопливо защелкивать на них наручники с такими победоносными лицами, будто только что поймали страшных преступников.

Мне казалось, что я нахожусь в каком-то дурном сне – я даже поморгала, пытаясь проснуться. Но, к сожалению, реальность никуда не исчезла, и мне пришлось выйти из машины и тоже позволить им себя арестовать. На мои руки легли холодные металлические браслеты. Всё вокруг стало серым и вязким.

Девчонки тоже примолкли. Их наигранный смех оборвался, фальшивая легкость сменилась откровенной тревогой.

– Задокументирован факт оказания платных интимных услуг, – резюмировал полицейский издевательски.

Потом нас всех загрузили в старый синий «бобик» и повезли в отдел.

Я могла думать только об одном – сейчас меня оформят, и можно считать, что я засветилась. Как скоро мое местоположение станет ему известно? Когда его длинные руки дотянутся до меня?

Не имеет значения, что я сменила город. С его связями можно достать кого угодно и где угодно. Когда ему донесут, что я здесь, он вернется за мной.

Меня затошнило от страха. Руки вспотели, всё тело дрожало, хоть с виду я старалась сохранить спокойствие.

Дежурные с явными следами похмелья записывали наши данные, оформляли протоколы. Они смеялись над нами, подшучивали, потирая покрасневшие из-за мороза руки.

– А на эту посмотри, как притихла, – сказал один, с усмешкой кивнув на одну из девушек. – Раньше голосила, права качала, а сейчас смирно сидит. Вкус правосудия почувствовала.

Когда оформление закончилось, нас перевели в маленькую комнату с решеткой на окне. В ней сконцентрировалось всё то, что город старался смести со своих улиц: проститутки, бомжи, карманницы. Женщины с лицами, покрытыми синяками, с потемневшими руками, с потухшими взглядами.

Я села на лавку и прикрыла глаза. Вокруг звучала ругань, смех, плач – всё смешалось в раздражающий гул. Я старалась думать о главном: мне нужно любыми путями уехать из Петербурга. Как можно дальше – туда, где онне сможет меня найти.

Павел Петрович явился только под утро, с большой пачкой денег, призванной нас всех выкупить. Он выдал полицейскому конверт – всё, что нужно, чтобы закрыть вопросы.

Когда мы все вышли из полицейского участка к машине, он приказал мне сесть на переднее сидение рядом с ним. Я постаралась сместиться к самой дверце, как можно дальше от него, насколько позволяла теснота. Всю дорогу он орал на нас, покрывая изощренным матом. Он был в бешенстве из-за того, что нас поймала полиция, и кричал об ужасных убытках, которые он потерпел из-за нашей глупости. Правда, в чем именно заключалась наша глупость и вина, я так и не поняла.

Потом он переключился конкретно на меня. Орал, что от меня одни проблемы и убытки, что всё, с чем он возился, полностью себя не оправдало.

– Ник… он всё равно не приедет, – бросил он в бешенстве. – Если бы мог, уже давным-давно бы приехал… Я разузнал. Навел справки. Там всё плохо. Какая‑то серьезная заваруха. Он пропал – либо сел, либо сдох. Он за тобой не придет.

Последняя фраза прозвучала как приговор. Как пощечина. Будто меня изо всех сил ударили по голове. Я вся сжалась.

– Но ничего… Я найду тебе применение. Ты будешь работать, как другие девочки, – в его голосе была эта липкая, затаённая похоть, которую не спутаешь ни с чем. – Пора отдавать долг за крышу над головой и еду. А я… я попробую тебя первым. Оценю, что ты уже можешь, а чему тебя стоит поучить…

Я закрыла глаза. Ник за мной не придет. И сейчас он…

Да, нужно смотреть правде в глаза – возможно, он уже мёртв.

Все внутри меня похолодело. Весь мир сконцентрировался в одной точке – безумной, разрушительной боли. Это я его убила. Только я одна виновата во всем.

Мне казалось, что я задыхаюсь. Что меня сейчас просто раздавит этой болью, как многотонной плитой. Все вокруг просто перестало существовать. Исчезло, вместе с Ником.

Я даже не почувствовала, как мерзкая, липкая рука легла на мое бедро. Как тепло чужой ладони пронзило тело.

Если Ник мёртв – значит, всё кончено.

И теперь никто не встанет между мной и бездной. Никто меня не спасет.

Не смея вырваться, не смея подать голос, я стиснула зубы и закрыла глаза. Всё внутри меня затопило мутной водой, и только одно ощущение пробивалось сквозь эту тяжесть: тупой, вязкий ужас.

– Ты чего, заснула, а? – Петр Павлович грубо толкнул меня в бок. Я отмерла, заморгала.

Он резко вывернул во двор, припарковался так, что колесо заехало на бордюр. Заглушил мотор, выругался и вылез. Я последовала за ним.

В квартире девчонки сразу разбежались по комнатам, не желая попасть под горячую руку злого сутенера. Он снял куртку, тяжело выдохнул и посмотрел на меня, растерянно застывшую на пороге.

– Скоро найду тебе применение. Не просто же так я тебя кормил…

Он ушел на кухню, а я облокотилась о стену и сползла на пол. Комната качалась, как лодка. Я не чувствовала своего тела.

Ник. Его голос. Его глаза. Его руки.

«Он либо сел, либо сдох…»

Из‑за меня.

Я начала задыхаться.

И чтобы выдернуть себя из состояния подступающей панической атаки, резко встала на ноги.

Пришлось напомнить себе о том, что здесь оставаться больше нельзя. Нельзя ждать, когда за мной придет Ник. Нельзя верить. Нельзя надеяться.

Надо уходить. Сегодня. Сейчас.

Павел Петрович сидел, развалившись в кресле, уже с очередной рюмкой в руке. Когда я вошла, он повернулся, уже собираясь выдать очередную порцию претензий в мой адрес, но я опередила его.

– Хочешь меня? – спросила я спокойно. – Так возьми. Прямо сейчас. Зачем тянуть?

Он опешил, а потом лицо его расплылось в самодовольной ухмылке.

– Вот это по‑нашему… – протянул он, медленно вставая. – Наконец-то дошло, где твой хлеб мажется… А я уж думал, ты у нас вся такая гордая.

– В мою комнату, – шепнула я. – Там нам будет удобнее.

Он пошёл за мной, довольно хмыкая. Зашел в комнату, плюхнулся на мою кровать и начал расстёгивать рубашку, облизывая губы. На лице застыла мерзкая, самодовольная ухмылка. Он наслаждался властью надо мной и собирался хорошенькой меня помучить.

Я подошла ближе. Отвращение всколыхнулось в груди, подкатило комом в горле, но мне сейчас было не до него. Нужно до конца отыграть сцену.

Его рука тут же легла мне на бедро. Вторая – полезла навверх, под кофту.

– У-у-у… – выдохнул он, захрипев от удовольствия. – Вот теперь ты мне нравишься…

Я сдерживалась. Изо всех сил. Сдерживала рвотный позыв, отвращение, желание ударить. Села на него сверху.

– Ну вот, другое дело… – пробормотал он. Свинячьи глазки заблестели. Руки снова потянулись ко мне. Пальцы вонзились в бёдра, в спину. Он дышал тяжело, как раненый зверь.

Я использовала несколько заученных приемов из стриптиза – толкнулась несколько раз бедрами, потерлась грудью о его лицо. Когда он поплавился, провела ладонью по его груди, наклонилась ближе к уху и прошептала:

– Подожди минутку. Мне надо… ну, ты сам понимаешь… почистить перышки. Я же провела ночь в полицейском участке… Я быстро. Просто хочется, чтобы тебе всё понравилось. Ты же любишь, когда красиво?– прошептала я, опускаясь чуть ниже. Пальцы скользнули по его груди – влажной, пористой, пахнущей перегаром. Отвратительно.

Он замычал недовольно, но махнул рукой.

– Быстро только. А то я щас сам на тебя полезу, без всяких перышек.

Я встала, вышла из комнаты, выдохнула резко, как будто вырвалась из толщи воды.

И сразу придвинула к двери тумбочку, стараясь действовать бесшумно. Потом туда же стул. Всё, что под руку – к двери. Закрыть его. Заблокировать.

Руки дрожали так сильно, что я не сразу смогла попасть в карман его куртки. Пальцы цеплялись за подкладку, путались в ткани.

Наконец – нащупала конверт. Запасной конверт на тот случай, если предложенных полицейским денег окажется недостаточно.

Я сунула его за пояс штанов, прикрыла кофтой.

– Даже не думай, – раздалось вдруг голос совсем рядом.

Я вздрогнула.

Мия – которая Маша – наблюдала за мной из-за угла в полумраке коридора. Ее глаза блеснули злобой. Она подлетела ко мне, схватила за руку.

– Даже не думай сбегать, слышишь? – прошептала она. Ее пальцы её вцепились намертво. – Я всё видела. И если ты думаешь, что оставишь меня в этом аду… Возьми меня с собой, или я закричу.

Вдруг раздался стук. Резкий, тяжёлый стук с другой стороны коридора.

– Чёрт… – выдохнула я.

Теперь он уже не только колотил в дверь, он кричал:

– Ты чё творишь? Открой немедленно! Я тебе ща такое устрою!

Грохот усилился. Сутенер пытался открыть дверь изнутри, но тумбочка держала. Пока еще.

Лицо Маши побелело. В глазах – страх, такой же, как у меня.

– Возьми меня с собой, ты же обеща…

Я вырвалась. Резко, грубо. Так, что ногти полоснули по ее коже. Животный ужас толкнул меня вперед.

Вцепилась в его куртку, вывернула карманы, достала ключи. Грохот за спиной стал яростнее.

Я вылетела в подъезд в тот момент, когда дверь все-таки поддалась. Он уже вышибал мои баррикады.

Выбежала на улицу – и тут же услышала позади себя шаги. Маша догоняла. Упрямая, бешеная сука. Вцепилась в мою куртку, пытаясь меня остановить.

– Не смей сбегать одна!

Я дёрнулась, но она держала мёртвой хваткой. Тогда резко рванула вбок – ткань затрещала, и я вывернулась из рукавов. Но в ответ Маша повисла на мне всей тяжестью своего хрупкого тела, и мы обе упали в снег.

Холод впился в кожу, но я его не чувствовала. Мы сцепились. Я пиналась, царапалась, отталкивала.

– Ты должна взять меня с собой! – кричала она, тяжело дыша, уткнувшись лбом мне в щеку.

– Отпусти! – задыхалась я. – Дура, отпусти! Он нас обоих поймает!

Она схватила меня за горло, и я пнула её со всей силы, не разбирая куда. Девушка застонала, отлетела в сторону.