Генерал Го-Ку. Клевета и слава

А ведь все несчастья их жизни, начиная со смерти Александра Чичерина, общественной экзальтации Ивана, искорёженной карьеры Петра, надлома Мишеля, начались этим чёртовым Заграничным походом, которому так противился их полководец Голенищев-Кутузов! Благодетельное политическое просвещение?

Простое соображение, что Европа это не Провидением назначенный «локомотив истории», а континент, потерявший из-за пандемии средневековой чумы больше половины своего 90%-го крестьянского населения, почему-то не приходит в голову «т.н. либеральным демократам». Только катастрофическая нехватка рабочих рук освободила крестьянских общинников от крепостного права, размыла сословные границы для их отхода в прогрессивные формы труда и снизило удельную массу земледельцев до того количества, которое уже возможно было просто уничтожать капиталистической промышленностью.       Так, что: «Хвала, тебе, Чума!»? Относительно чего норма? Может, не Россия – отсталая страна, а Европа слишком «скороспела»? Если можно так выразиться, учитывая, что они так кичатся своими материальными успехами… Прогресс закономерен, но пока существует «бессознательная история», случайно вырвавшиеся экономически вперёд, европейские страны платить за своё благополучие принуждают всех остальных, да ещё шпыняют как бы «отстающих» недоумками.

Вы заметило это – «лишившись всех своих офицеров»? Самый истребляемый армейский состав – обер-офицеры, младшие командиры. Они непосредственно ведут строй, собою увлекая подчинённых в бой. Из описания дела следует, что опытные французы прицельно выбивают офицеров, а нижние чины без командира нестойки. Откуда же вообще возьмётся в них боевой дух, если нет, доверенного солдатами, главнокомандующего? Того, кто обоснует надобность сражения, вселит веру в непобедимость, короче, найдёт дорогу к сердцу солдата, будучи и сам воодушевлён единым с ними пониманием необходимости своего погибельного дела? Кутузова не стало, Багратиона нет, Суворова давно уже нет…

Всегда ли подобный командир прав? Нет, это известно на примере того же Наполеона: будучи единым духом со своими «ворчунами», он давно предал их, совершенно утратив обоснование своих войн как политического средства, поставив целью достижение несоразмерных личных желаний. Но сейчас речь не о целях, а о чувствах, которые, как оказалось, могут исчисляться в животах.

Насколько необходим в бою этот «элемент», насколько он учитываем и… подчинён только немногим, свидетельствует ещё один необходимый для «наведения порядка в истории» человек. Необходимый даже Толстому, ведь он упомянул его дважды. Этим он оставил подсказку для тех, кто захочет узнать, как наблюдать правду момента в подобных случаях. Он нам ещё пригодится:

– «Русский офицер, в то время, был гораздо лучше, нежели прежде; я уже говорил об этом и объяснял почему, но солдаты были далеко не те, что были прежде и чем стали три года спустя....

… Хотя войска встретили, по правде сказать, и много препятствий, но они все вели себя не с той неустрашимостью, которая 19 лет тому назад помогла им взять Измаил. Они не имели того доверия к Прозоровскому, какое внушал им Суворов, одно имя которого всегда было связано со славой. Было много замешательства, бесполезной стрельбы, еще более беспокойных криков и все потеряли головы»109.

Главнокомандующий теперь Витгенштейн, казалось, успешный полководец, «прикрывший Петрополь» и одерживавший победы, вдруг совершенно потерялся… и выпустил армию из рук. Оказалось, что «образование», чтение прусских учебников и увлекательная белиберда теорий ничего не значит без коренной воинской способности, которую никто не в силах ясно определить.

Управлялись, как могли. Толь отличный штабист, видимо, вовремя для себя вспомнил поучительный случай с прекрасным генерал-квартирмейстером Германом, который добротно планировал «вообще» и успешно исполнял частные боевые операции, но сам большими соединениями не командовал. Насмотревшись на Суворова, состоявши при его армии, он как-то решил, что справится и сам – и, приняв командование в Голландской экспедиции 1799 года,… принуждён был капитулировать да ещё и в плен (чем немало позабавил Александра Васильевича)!

Похоже, что под Люценом, Толь вовремя остерёгся ответственности, хотя в остальных: «сильная доверенность к гению Толя ручалась за успех. Но вышло противное: Толь в тот день сильно заболел (догадался – прим. авт.) и пролежал на кургане, где была главная квартира. Князь Волконский действовал, сколько мог; но дело, ему незнакомое, не шло на лад.… (Царю тоже, наконец, достался случай «порулить» – прим. авт.): …С 11-ти часов утра до 6-ти часов вечера беспрестанно скакали к нему и повторяли одно и то же, что правый фланг отброшен и что мы обойдены; но Александр отвечал одно:

– Упрямый в войне всегда победит

Когда, наконец, приехал Пален, а очевидность говорила нам, что французы далеко у нас в тылу, тогда государь приказал армии отступить, а Ермолову прикрыть отступление ея»110.

Преодолев послевкусие Кутузовского к нему отношения, коллектив, так сказать, незадачливых военоначальников послал за Барклаем. Все признавали за ним значительную долю тех способностей, в которых так нуждались. Не принято вспоминать, что Заграничный поход обошёлся без примеров воинского искусства, которое, в итоге, позволяет сберегать солдатские жизни. И даже, если допустить, что причиной всему неуёмный Наполеон, то ничего нельзя поделать с сообщением Маевского. Это очень серьёзный свидетель, который ценен тем, что находится на совершенно особенном положении.

Что называется, волею судеб, но в армии и даже очень «действующей» армии, он долго отправлял службу гражданского чиновника в должности аудитора, то есть, делопроизводителя с широкими полномочиями вплоть до пригляда за хозяйственной частью. Маевский быстро обнаружил, что частенько: «По системе того века генерал (скажем, тот или иной – прим. авт.) не заботился о делах дивизии. Я… именем его командовал дивизиею, а в войне водил войска не только в поход, но и в бой»111.

Эта старозаветная манера простиралась до подавляющего большинства высших военачальников. Так, будучи в подчинении фельдмаршала Прозоровского и «не найдя нигде заготовления», он недоумевал до ответа командующего: «Со всею моею памятью, которой Бог меня одарил, я забыл было указать вам точки продовольствия…»112.

Затем, более из ревности к правильному порядку, чем по иным причинам, Маевский показал столь значительные успехи в организации дел, что у Багратиона: «Я заступил место и начальника штаба и дежурного генерала и ординарца и вестового». После его гибели Маевский получил дополнительную обязанность авнгардного дежурного штаб-офицера у Милорадовича, а затем даже «в звании генерал-аудитора («генерал» здесь только как специфика армейского юмора -прим. авт.) поручение командовать заднею цепью ариергарда».

Начав регулярно выполнять, собственно, боевые задачи, при этом он не оставлял никаких своих прежних обязанностей: «До меня не было ни устройства, ни продовольствия, это не дело Милорадовича… Генерал Корф, командовавший передовою цепью, обрадовавшись изобильному корму людей и лошадей, скачет к Милорадовичу с полной благодарностью. Но едва он высказал содержание речи своей…как Милорадович с обыкновенным и торжествующим своим тоном сказал ему: “благодарите не меня, но Маевского (указывая на меня) он кормит и вас и меня”. Одной этой черты достаточно для похвалы Милорадовича; он своё брал себе, а целое уступал подчинённому»113.

В духе Милорадовича были и такого же рода экстравагантные поступки: «В один день он приказал мне напоить и накормить приведённую партию пленных и дать им по червонцу на брата. Не зная ещё манеры Милорадовича, я говорю его дворецкому: "отпустите им всё назначенное" Но дворецкий, улыбаясь, сказал мне:

– Вы всякий раз будете иметь подобные приказания, и если по неосторожности употребите своё, то вовек не получите назад. Наш генерал не имеет сам ни гроша, и часто бывает, что после сильных трудов, спрашивает поесть. Но так как чаще всего у нас нет ничего, то он ложится и засыпает голодный без упрёка и без ропота". Я не раз испытал это и сам, и, из жалости к его беспечности, заботился о бедном его столе»114.

Итогом его репутационных успехов стал перевод по воле Александра I в начале 1813 года из чиновников гражданских – в чин даже не капитана, на что Маевский мог рассчитывать по Табели о рангах, а сразу в.... полковники! Но и должность старшего адъютанта главного штаба с подчинением ему общей военно-походной канцелярией императора, Маевского не останавливает. Понимая, что он до конца жизни не оправдается перед военной корпорацией своим возвышением «по штабной части», он «… после Кульмского сражения …. Пятнадцать кампаний, сто полевых и десять генеральных сражений назначен шефом 13 Егерского полка и с ним делит все опасности…»., три штурма – в 1831 году он заканчивает генерал-майором.

Маевский, действительно, большой оригинал, в некотором смысле, «изобретатель и рационализатор» и даже «законодатель мод» в полках. Подобная деятельность требует ясного понимания действительного состояния дел. Он делает серьёзнейшее заявление, которое надо предуведомить категорическим указанием на его смысл. Несмотря на своё предрасположение к службе и близость к армии, в строй он вступил 33-х лет, то многое, что кадровыми воинами делается по, усвоенной в обучении, привычке, он должен был расположить в уме причинно-следственно. Вплоть до необходимости воинской доблести.

– «…храбрость почиталась первейшей добродетелью воина. Если же сказать правду, то добродетель эта не есть и принадлежность всякого – это особый дар неба, потому-то и надобно отделять всегда храбрых от так известных под именем : "он не трус". Впоследствии стали думать , что всякий солдат есть уже герой и что простая храбрость не есть уже особая добродетель. Это мысль похожа на ту, когда бы всякого стихомарателя стали считать писателем-гением, ибо и тот и другой пишут стихи....

… Те ошибаются, которые думают, что мундир составляет храбрость: нет, она родится с человеком и никогда ничем приобретаться не может. А если храбрость не есть общий удел человека, то и её надо считать: тому, кто имеет – даром неба, а тому, кому она полезна, счастьем государства Простая даже храбрость… столь же необходима, как необходимы лафет и колёса для пушки; а лафет ведь не стреляет, так же как и простая храбрость не распоряжает. Но одно без другого мертво и неподвижно. Велик тот, кому природа подарила оба эти таланта вместе»115.

Убедившись, что собственной решимости делить опасность недостаточно для должной степени воодушевления полка, когда нет настоящего главнокомандующего, под тем же Люценом он командует так: «Надобно заметить, что это было первое сражение, где по плану моему приготовлены были повозки для раненых; цепь – для удержания трусов. Это сделалось впоследствии законом и оставило лишние тысячи в рядах храбрых»116.

Так, что совсем не Сталин изобрёл заградотряды и не Северяне применили их впервые во время Гражданской войны Севера и Юга в США 1861-1865 гг., как говорили знатоки, а применил их (по крайней мере, в новое время) полковник Маевский в 1813 году и не из людоедских побуждений, а средством уберечь свой полк от гибельной паники из-за того, что в русской армии не нашлось никого, лучше Барклая, который, увы! не умел вызывать храбрости в бою, любовию к нему солдат.

Барклай начал применять свои умения, не забывая… откладывать (по старой привычке?) генеральное сражение – и получил всё, о чём мог только мечтать. С капитуляцией Парижа «поздравлен фельдмаршалом», воспоследовали графский и княжеский титулы, высшие русские и европейские ордена; даже горожане Лондона прислали шпагу с бриллиантами.

Между тем, всё это продолжительное время, Александр прикладывал усилия, постоянно занимаясь «купированием посттравматического синдрома» своего фельдмаршала… Представлял на смотрах, в Париже заманивал на балы, взял с собой в Англию, как показательного героя. Говоря словами Пушкина: « … Я мелким бесом извивался, Развеселить тебя старался, Возил и к ведьмам и к духам, И что же? всё по пустякам…». Везде Барклай был сумрачен, избегал, покидал и всячески всего уклонялся. Казалось, что-то удерживало память его в прошедших событиях…В конце-концов, приписки в письмах обычно делаются от души, за пределами расчётливой логики:

– «Июля 19-ro дня на марше При дер. Холм 1812 rоду

Р. S. Я с нетерпением ожидаю времени тoгo, в котором честь иметь буду видеться лично с Вашим сиятельством и согласить с Вами общие наши действия. Я не мoгy Вашему сиятельству изъяснить, сколь мне больно, что между нами могло существовать несогласие. Прошу Вас все забыть и рука в руку действовать на общую пользу Отечества»117.

Из Англии он назначен главнокомандующим 1-й армией к нынешнему наместнику в Польше – бывшему скандальному своему подчинённому, великому князю Константину. Что они могли сказать друг другу и кого припомнить? Александр I, отделавшись окончательно к 1816-му году от Наполеона, изъявил желание проехаться по России и захватил Барклая с собой. Но вид окрестмосковских незатянувшихся ещё пожарищ создавал в поездке неловкость. Не раз Барклай просит об отставке. Наконец, в 1818 году, получив дозволение отойти от дел, отпуск и большое денежное воспомоществование, Барклай-де-Толли 56-ти лет умер в Пруссии по дороге на чешские лечебные воды....

Как вариант сюжета: Булгакову для примера нравственного спора не было нужды удаляться к Иешуа и Пилату. В совсем недавних событиях сравнились между собой двое достойных полководцев: один, прикрывшийся народом, покровительствованный царём; другой, народ прикрывавший, царём отстранённый – Барклай и Багратион.

Удивительно, что никто не вдумывается в последние слова, уносимого с поля боя, Багратиона своему оппоненту. Обратите же внимание, что он, разумеется, обратился не к Кутузову, потому что на поле боя не время отвлекать стратега от его сосредоточенного ожидания в исполнении задуманного. Но метафизика генерального сражения перевела, наконец-то, Барклая в Багратионовы подчинённые…: первая фраза: «Передайте Барклаю, что теперь он решает судьбу боя. До сих пор все идет хорошо. Да сохранит его Бог!..». Но здесь надо читать со второй: «Несмотря на заведомую невозможность позиции, мною он удержана. Теперь сделай ты, как умеешь… и пусть Бог рассудит!».

Академик Тарле привёл, к сожалению, без ссылки на источник, фразу, которая по своей безымянности теперь может сойти за божий глас: «Душа как будто отлетела от всего левого фланга после гибели этого человека». «Наместник бога на земле» в пределах действующей армии, фельдмаршал Кутузов, подтверждает: «Сей несчастный случай весьма расстроил удачное действие левого нашего крыла, доселе имевшего поверхность над неприятелем…».

Может быть, кому-то (особенно, историкам) и это чувство покажется снова недостаточным для решения спора «о двух командующих», и довольно бесплодного, поскольку историоманы рядятся абстрактно, не входя в существо дела, ведь состоящее же из конкретных обстоятельств.

Ещё один вопрос, например, почему Кутузов не дал сражения у Царева-Займища на позиции выбранной Барклаем и отошёл к Москве? Но ведь ответ прост и он состоит не только в качестве самой позиции. У Барклая никакой армии уже не было!! Той армии, которая может выдержать удар превосходного противника и решить свою задачу. Барклай умел пользоваться армией, но не умел создавать её – полководец-исполнитель, не более…

Маевский сообщает, что Кутузов крепко выражается «в своём донесении царю, прибавляя ещё другое и более сильное, что армия Барклая превратилась в мародёров, и что он половину её употребляет, чтобы караулить другую»118

Он добросовестный свидетель Кутузову: «Всемилостивейший .государь!… По прибытии моем в город Гжатск нашел я войска отступающими от Вязьмы и многие полки от частых сражений весьма в числе людей истощившимися, ибо токмо вчерашний день один прошел без военных действий.…Не могу я также скрыть от вас, всемилостивейший государь, что число мародеров весьма умножилось, так что вчера полковник и адъютант его императорского высочества Шульгин собрал их до 2000 человек; но противу сего зла приняты уже строжайшие меры»119.

Он принимает эти меры сразу в день приезда, обращаясь за помощью в секретном письме к начальнику Московского ополчения Маркову:

– «Милостивый государь мой граф Ираклий Иванович! Армии нашел я между Гжатска и Царево-Займища. Мародерство, вкравшееся в армии, усилилось так, что, думая о сохранении сколько можно спокойствия в столице и окрестностях, я нахожу нужным обратиться и к вашему сиятельству с тем, чтобы вы находящимся ныне в Можайске, Верее и других местах войскам ополчения вашего дали повеления ваши, что естли бы мародеры от армий показались где-либо в окрестностях Москвы, то, перелавливая их, собирать при полках ваших и, по собрании некоторого их числа, мне доносить. По мере изготовления войск ополчения Московского направляйте их впредь … всех к Можайску и через каждые два дня о числе собранных и готовых войск доставляйте мне сведения…»120.

Тут же отдаётся приказ по армии:

– «Сегодня пойманы в самое короткое время разбродившихся до 2000 нижних чинов. Сие сделано не старанием начальников, но помощию воинской полиции. Таковое непомерное число отлучившихся от своих команд солдат во избежание службы доказывает необыкновенное ослабление надзора господ полковых начальников. Привычка к мародерству сею слабостию начальства, возымев действие свое на мораль солдата, обратилась ему почти в обыкновение, которого искоренить предлежать должны самые строгие меры. Главное дежурство 1-й армии отошлет пойманных сего дня бродяг при списках в полки, которых на первой раз предписываю оным наказать строжайшим образом. За сим имею я надеяться, что господа полковые начальники для пользы службы и собственной чести возьмут меры и старания к прекращению сего вкравшегося уже в большой степени вреда. В будущее же время таковые пойманные по жеребью будут казнены смертию»121.

Доверенный посланник при армии, кн. Петр Волконский, прямо соотносившийся с Александром. докладывал: «…Армия недовольна до того, что и солдат ропщет, армия не питает никакого доверия к начальнику, который ею командует… Генерал Барклай и князь Багратион очень плохо уживаются, последний справедливо (!-прим.авт.) недоволен. Грабеж производится с величайшей наглостью…»

Итак, Барклай не удержал духа своей 1-й армии, видимо, не имея к тому способности.... Но потребовалось ли Кутузову для восстановления порядка прибегать к расстрелам, как это пытался делать Барклай? В том и штука, что правильные начальники умеют внушить правило не доводя до расстреляния. И Кутузов, и Багратион следовали заветам Суворова, который обращался к достоинству человека:

– «В стояниях и на походах мародеров не терпеть и наказывать оных жестоко, тотчас на месте. Домов, заборов и огородов отнюдь не ломать; везде есть разноименные дрова. Где случается фуражировать, чинить то при войсках, правилом, с крайним порядком. Есть ли тут благоразумие, где лишать себя самого впредь текущих последствиев, довольной субсистенции и кровли? Наблюдать то и в неприязнейшей земле; делать и во оной жалобе всякого обывателя тотчас должное удовольствие. Не меньше оружия поражать противника человеколюбием».

Насколько истинный авторитет воздействует, не прибегая к жестокости, Толстой показывает на примере «сверхштатного» фуражирования, казалось бы, оставленного без последствий. Но мы-то знаем, что все меры были приняты, но их вразумительность позволила не прибегать к крайностям:

«– Дежурный генерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес. Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.

– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пускай косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.»122.

Кутузову для наведения порядка достало заслуженного авторитета и оздоровляющего рекрутского пополнения «полков потерпевших в убыли людей». Мягкость мер достигается тем начальником, который вовремя предвидит опасность. Сам Кутузов на марше поступал так:

– «1811 г. августа 3. …Мне известно, что при проходе прежде по Молдавии и Валахии полков 9-й дивизии делались от них разные шалости и обиды обывателям. Сей их поступок обращает мое внимание и заставляет предостеречь вашего превосходительства, дабы при теперешнем проходе той дивизии к назначенному пункту не происходило отнюдь подобных шалостей и своевольств. В противном случае, ежели я услышу, что кто-либо и за сим будет делать жителям обиды и другие непозволительности, то с начальников, коим виновные будут принадлежать, взыщу по всей строгости законов»123

Факт остаётся фактом: в одинаковых условиях Багратион смог удержать свою 2-ю армию боеспособной, Барклай способностью владеть духом армии в любой обстановке не обладал, что Багратион заметил ещё при соединении под Смоленском. Почему так? «Я весьма любил князя Багратиона, он имел отличные свойства, а особливо необыкновенную доброту сердца»124 – доподлинно не только генерал Комаровский догадывался о свойствах характера своего командующего, но и нижние чины. Чему же удивляться, что Кутузов теперь смотрел на Барклая косо?

Совокупность полководческих свойств Барклая явно уступает Багратиону. Почему же высшее дворянство не находило в них особенной разницы? Потому, что их исторической помещичьей реакционности (уже) Багратион так и остался непонятен. Его «русскость» принимали за всё, что угодно: патриотизм, чудачество, ту же «глупость», только не за политику. А если бы поняли, то испугались бы. На их счастье, старый Кутузов мог ещё достичь того же, опираясь на то же самое самосознание, только в понятном им, ещё старом патриархально-бессознательном варианте.

Тако же трактовщикам оказываются непонятыми высказывания Багратиона о Кутузове, которые представляются резкостью или проявлением несдержанности.

Например, в письме Барклаю-де-Толли 14 сентября 1811 года по поводу турок, Багратион писал: «…Коль скоро они перейдут прогонять Кутузова, тем паче, что его высокопревосходительство имеет особенный талант драться неудачно и войска хорошие ставить в оборонительное положение, посему самому вселяет в них и робость». Историки комментируют эти слова по своему мнению: то действительной недостаточностью Кутузова перед бравым рубакой, то вздорностью самого критикана. Нисколько!

Для начала в тексте можно допустить расслабление отпущенных нервов того, кто прекрасно понимает цену своего риска. В письме невольный намёк на своё вечное дежурство в самоистребительном прикрытии…. Но он должен исполнять свою должность (почему?) настолько примерно, что неизбежно и назначаем на неё (зачем?). Сколько можно играть в эту Багратионову рулетку? Да и нет ли здесь более иронии к общему ходу дел, ведь тот же Кутузов сам невольник положения – вечно подставляемый ничтожным императором, полководец, в свою очередь вынужденный постоянно жертвовать прикрытием!

Во фразе Багратиона целая история ложной военной доктрины «конкретного» императора и поддержанной «определёнными» придворными партиями. Кутузов не имел никакой возможности из неё вырваться – война даже не от обороны, но всегда уже из проигрышной и проигранной кем-то допрежь позиции. Кстати, как раз турецкие дела дали повод, Кутузову, наконец, предоставленному самому себе, оправдаться, хотя бы перед собой.

Через несколько лет в июле 1812 года та же императорская доктрина заставит уже Багратиона, так же выводить отступающую 2-ю армию из белорусских болот перед превосходящими силами Даву. Наполеон восклицал: «Они у меня в руках!» и теперь уже Раевский, то предварял врага, то прикрывал главные силы, которым «для открытия пути отступлением, имея предписание: " учинить нападение, несмотря ни на число неприятеля, ни на твёрдость позиции, которую он занимать мог».

Когда об этом заговорили передовые офицеры? Наверно, и не прекращали:

– «Но стратегические виды решительно пожертвованы были каким-то мнимым тактическим выгодам, основанным на ложном мнении, что войску русскому столько же необходимо для битвы местоположение открытое, сколько французскому закрытое или изобилующее естественными препятствиями, и что, сверх того, войску нашему, от малого навыка его к стройным движениям в боях, выгоднее оборонительное, чем наступательное, действие; как будто за семь лет перед тем при Суворове оно знало не только сущность, а даже название сего рода действия! Как будто бы Альпы, с их ущельями, пропастями, потоками и заоблачными высями, принадлежат более равнинам, чем закрытым и изобилующим естественными препятствиями местностям! Но таково было рассуждение всех вообще военачальников того времени, и на сем-то рассуждении основана была мысль на открытом местоположении при Эйлау сразиться оборонительно»125.