Анталион. Месть

– Когда ты, будучи ещё новобранцем, вот так уверенно заявила мне, что собралась в спецотряд, я испугался.

Армин на миг делает паузу, прикусив нижнюю губу:

– Потому что был уверен, что именно эту цель ты преследуешь.

– Так ты всё знал ещё тогда?!

Я подаюсь вперёд, ударяясь об стол, и кофе в бокале расплескивается.

– Да, и думал, что ты именно за этим туда идёшь. А когда тебя взяли в отряд «Бета», у меня не осталось сомнений на этот счёт.

Армин пожимает плечами, и втягивает шею так глубоко в плечи, словно боится чего-то.

Я закрываю лицо руками, думая о том, какая же я дура, что не замечала всего того, что было явным для других.

– И как давно ты знал обо всём? – отняв от лица руки, спрашиваю я.

– Всегда. Я ушёл работать в академию именно для этого.

– Что?

– Да, я давно горел идеей изменить мир, – Армин слегка улыбается, – я был таким глупым и даже наивным, что сейчас мне безумно стыдно за это.

– Представляешь, – он широко улыбнулся, – я тогда правда думал, что могу что-то изменить к лучшему! Вступил в сообщество таких же вот идиотов, ещё в медицинском колледже. После меня позвал в академию майор, который тогда работал в обучающем корпусе, и я ушёл работать туда. Я сомневался в правильности сделанного выбора, но тогда думал, что свернуть с этого пути уже нет возможности.

Я беру бокал с кофе, что ещё не успел остыть. Я кручу его в руках, не пробуя сам напиток, и рассматриваю коричневые подтёки на белой поверхности бокала.

– Мэри не любила меня именно поэтому. Говорила, что, таким как я, не место в госпитале.

Армин указательным пальцем дотронулся до брови, и тут же убрал руку, словно обжегся.

Это объясняло, почему мама была так груба с ним, и постоянно цеплялась к его ответам.

– Как-то она сказала, что мне нельзя доверять человеческую жизнь, и что она совершает большую ошибку, разрешая мне, присматривать за тобой.

– Она была несправедлива к тебе, – говорю я, вспоминая то, как она относилась к Армину.

Он невесело ухмыльнулся:

– Нет, Лив, во многом она была права. Я тогда витал в мыслях о революции, о том, что сделаю мир вокруг лучше, что мои идеи и мысли правильны. А была права Мэри – она помогала тем, кто в этом нуждался, здесь и сейчас, не мечтая о том, что когда-то всё наладится. Она лечила, оперировала, пыталась спасти каждую жизнь, пока я думал, что это я знаю как надо. Думал, что всё это не имеет смысла, что всё нужно изменить на корню, и вот тогда мы все заживём хорошо.

Армин запустил руки в отросшие волосы:

– Смотрел на всех свысока, считая своих коллег в госпитале недалёкими. Учёба тогда была чем-то вроде прикрытия, я не отдавал ей должного внимания и все силы тратил на это сообщество. Глаза я открыл на происходящее, только когда увидел в госпитале раненых гражданских, пострадавших от самодельной бомбы, которую смастерили подпольщики в соседней квартире.

Армин отводит глаза:

– А в академии понял, что из себя представляют некоторые военные. Узнал, что многие успешные задержания, это дело их рук. Спонсируют таких как я, когда я учился в колледже, анонимно, конечно же. А спустя время, какой-нибудь из спецотрядов, проводит успешное задержание, на радость столице.

– Теперь ты понимаешь, почему я не был рад, когда узнал, что ты хочешь попасть в спецотряд?

– Почему же ты тогда здесь, если всё не имеет смысла?

Я с вызовом смотрю на Армина, медленно отпивая горький кофе.

– Потому что продолжаю надеяться на лучшее, – Армин улыбается, – а ещё, Оливия, за тобой решил присмотреть, по старой памяти.

Он негромко смеётся, и его взгляд вновь приобретает тот же насмешливый вид, что и всегда.

Я лишь слегка улыбаюсь, отставляя бокал.

– Всё же, наши жизни как военных, сильно отличаются от жизни обычных людей.

Армин смотрел задумчиво в окно, и говорил тихо, словно сам с собой:

– Одно я точно знаю – такой пропасти между жизнями людей в одном государстве быть не должно.

Пока Армин смотрел в окно, погрузившись в свои мысли, я рассматривала украдкой его профиль. Черты лица будто заострились, и предательски намекали на его возраст. Армин, что всегда выглядел гораздо моложе своих лет, сейчас выглядел как взрослый мужчина. Первая седина на висках, и морщинки вокруг уголков глаз, поразили меня. Только сейчас я осознала, что Армину через пару лет исполнится сорок.

От внезапного и громкого стука в дверь, мы оба вздрагиваем, и Армин испуганно смотрит на меня.

– Это за тобой, – тихо произносит он, – утром приходили, чтобы оповестить о совещании в главном штабе.

– Я поговорю, а ты пока переоденься. Забыл тебе одежду отдать, – он кивает на диван, на спинке которого, лежала стопка чёрных вещей.

Взяв одежду, я ухожу в спальню, а Армин подходит к входной двери. Провожая меня взглядом, он дожидался, когда за мной закроется дверь в спальню.

Надевая носки и брюки, слышу как за дверью, Армин спорит с тем, кто пришёл. Торопясь, я заталкиваю приготовленную для меня футболку в рюкзак, и решаю остаться в футболке, что одолжила из шкафа Армина.

– Неужели нельзя быстрее? – вдруг восклицает сержант у входа, заметив, что я только собираюсь обуваться.

Окинув взглядом серый мундир сержанта третьего ранга, я распрямляюсь, и выливаю на сержанта весь поток того гнева, что сдерживала эти дни:

– Вы – сержант и не смеете мне указывать! Ваше дело доложить о совещании, и ждать меня столько, сколько я сочту нужным! Вон, и ждите меня у входа в госпиталь, вам здесь не место!

Оцепеневший сержант, поджимает губы, явно борясь с тем, чтобы не ответить мне тем же, но всё же уходит. Когда его шаги удаляются по коридору, Армин тихо говорит:

– Лив, здесь всё те же правила, что и в академии, – он слегка улыбается, – надеюсь, ты не будешь разговаривать так со старшими по званию?

Я молча зашнуровываю пыльные ботинки, что не вязались с чистой одеждой.

– Почувствовал себя на мгновение интерном, – в интонации Армина, вновь появились игривые и насмешливые нотки.

– Только не говори, что я похожа на неё, – распрямляясь, говорю я, – даже если это так.

Армин слегка кивает, и его улыбка становится грустной, а на лице появляется выражение, что мне так и не удаётся понять.

– Лив, – он останавливает меня, когда я направляюсь к двери, – я очень рад, что ты жива.

Он замолкает и словно хочет сказать что-то ещё.

– Зайди вечером, я помогу снять швы и повязки, – произносит он.

Я улыбаюсь и киваю ему.

– Спасибо за всё, Армин. Особенно за кофе.

– Идём, я тебя провожу, – он прячет улыбку, забирая белый халат с крючка возле двери.

Мы спускаемся вниз, и, попрощавшись, я иду к сержанту, что прохаживался возле входа в ожидании меня. Подойдя к нему, я хмуро смотрю на его бесцветное лицо, что было почти одного цвета с его формой, и сержант вытягивается в струну, вытягивая свою длинную и худую шею ещё выше.

– Показывайте дорогу, сержант, – я холодно обращаюсь к нему, не давая ему заговорить.

Сержант поворачивается, и быстрым шагом идёт по дороге, к вытянутому, трехэтажному зданию вдалеке. Он не сбавляет шаг, и даже не оборачивается, а я не спешу его нагонять: рана над бедром заживала стремительно, и уже не беспокоила болью, но мне, на самом деле, не хотелось бежать вслед за сержантом.

Я осматриваюсь по сторонам, и замечаю, что по дороге впереди, и позади нас идут высшие чины: капитаны и майоры, иногда встречались лейтенанты. Мундиры пестрели своими яркими и чистыми цветами. Мне стало неловко из-за того, что я была в одной футболке, без своего чёрного мундира с жёстким воротником. Мой вид выбивался из всей этой картины, я выглядела хуже, чем впереди идущий сержант: он в форме, а я в футболке из шкафа Армина, в запачканных ботинках, и с рюкзаком на плече. Тут же ко мне приходит осознание, что на мне лишь одна футболка, а топ я так и не надела. От одной этой мысли мне становится плохо: я буквально задыхаюсь от охватившей меня паники. Я так не позволяла себе выглядеть даже дома!

Испуганно оглядываясь по сторонам, меня преследует мысль, что все обратили внимание на мой внешний вид.

– Капитан?

Сержант обеспокоенно смотрел на меня, ища встречи взглядом, пока мой взор рассеянно гулял по спинам проходящих военных.

– Капитан, как вы себя чувствуете? С вами всё в порядке?

Я с трудом фокусируюсь на лице сержанта, и на том, о чём он меня спрашивает.

– Рана немного беспокоит, – тихо выговариваю я, свою неумелую ложь.

«Я же буду в таком виде сидеть среди всех!»

– Простите, капитан, я не думал, что вы так себя плохо чувствуете, – сержант на глазах бледнел, – нам, наверное, придётся вернуться.

Он осматривался по сторонам, словно искал помощи.

– Нет, – я неуверенно возражаю, – пойдёмте вперёд.

«Может, получится достать из рюкзака рубашку?»

Но вспомнив, как поспешно я затолкала туда одежду, моя надежда рушится.

Сержант изредка посматривал на меня через плечо, но уже не шёл так быстро. Чем ближе мы подходили, тем больше поражало меня своей красотой и масштабом, обветшалое здание. Огромные колонны, от первого и до третьего этажа, с облупившейся краской, поддерживали просторную галерею на втором этаже, что тянулась во всю длину здания. Резные карнизы, местами были повреждены, обнажая непокрытую белой краской древесину. Массивные тяжёлые двери, были распахнуты настежь, впуская внутрь разномастную толпу.

Сержант уверенно лавирует среди толпы, что замедляла свой ход, стоило только переступить порог этого дома. Многие останавливались прямо на нашем пути, желая поговорить с тем, кто попадался им на встречу, чем создавали неудобство.

В вытянутом коридоре, полностью отделанным деревом, царил полумрак. Высокие, рассохшиеся рамы, с облупившейся краской, не пропускали достаточно света, из-за зарослей плодовых деревьев. Сад представлял собой густые заросли, где яблоневые и грушевые деревья, тесно соседствовали с другими деревьями и кустарниками. Раскинув свои кривые ветви, они переплетались друг с другом и путались, не давая солнечному свету проникнуть в помещение. Воздух казался тяжёлым, сырым, пропитанный запахом плесени, и душным, из-за такого скопления людей. Меня то и дело, кто-то толкал, и я прижимала лямку рюкзака к себе всё сильнее, боясь, что у меня его вырвут, в очередной раз, задев меня.

Сержант поднимается по широкой лестнице, в правом крыле дома. Ему буквально приходится проталкиваться через плотный поток людской массы, и как я не старалась, не отстать от него, я всё же теряю его в разношерстной толпе. Пробиваясь наверх, в надежде отыскать сержанта на верхней площадке, с опозданием понимаю, что не посмотрела на его имя, нашитое на сером мундире.

Кто-то, спускаясь, в очередной раз, толкнув меня, кричит, что рядовым здесь не место, и слышится смех. С трудом пробравшись на площадку второго этажа, замечаю, что вокруг только капитаны со всех округов и некоторые майоры. Несмотря на то, что наше присутствие означало, что мы больше не подчинялись столице, все выглядели официально: мундиры были застёгнуты на все пуговицы, а начищенные ботинки были заметны, даже в тусклом освещении небольшого коридора.

Бледный сержант, зажатый со всех сторон офицерскими чинами, испытывал животный ужас. Под неприязненными взглядами, он словно стал меньше ростом.

– Я могу идти, капитан? – запинаясь, спрашивает он.

Кивнув ему, замечаю, как он старается не задеть никого вокруг себя.

В высокие окна можно было разглядеть сад, что тянулся на мили на юг, выходя за пределы «нитей» купола.

Дверь в стене напротив открывается, и кто-то говорит оттуда, что можно заходить. Толпа подхватывает меня и заносит внутрь просторного зала.

В центре стоял длинный овальный стол, из натурального тёмного дерева, над которым, слабо освещая помещение, висела люстра, украшенная бесчисленным множеством хрустальных бусин, с которых свисала паутина. Все окна были плотно задёрнуты шторами, что не допускали даже намёка на солнечный свет снаружи.

– Принцесса, – вдруг раздалось возле моего уха, – а я-то боялась, что больше тебя не увижу.

Мэд шла за мной следом, и, услышав её голос, и уже порядком надоевшее прозвище, я закатываю глаза.

– Мы за тебя переживали, вообще-то.

Капитан дельт огибает меня, и чувствую тот же запах, что исходил когда-то от Клиффорда. Мэдисон осматривает меня с головы до ног, и улыбается:

– Футболка тебе идёт больше, чем мундир, – она смеётся, но резко останавливается, – идём, для нашего округа выделили лучшие места за этим уродливым столом.

Она расталкивала мешкавших капитанов других округов, и огрызалась в ответ, на малейшее замечание в свой адрес.

Майоры, которых было внутри немного, рассаживались возле стены. Рядом с ними, вторя цветам мундиров, суетились лейтенанты, что-то бесконечно внося в свои планшеты.

«А Виктор тоже будет здесь?» – пробежав взглядом по мундирам майоров, думаю я.

Мэд садится в центре, и выдвигает мне стул. Похлопав по сидушке стула, она хищно улыбается мне.

– Зачем ты таскаешь с собой этот рюкзак? – она провожает взглядом чёрный мешок, что я бросила себе под ноги.

– Я только что из госпиталя.

Кратко бросив ей в ответ, я бегло рассматриваю рассаживающихся напротив нас, капитанов.

Не обращая внимания на Прэй, что продолжала пялиться на меня, я осматриваю помещение, будто не замечаю её взгляда.

– Явился, – зашипела Мэд, резко откинувшись на спинку стула.

Переведя взгляд на дверной проём, моё дыхание сбивается. В проходе показался Виктор, чей массивный рост заполнял собой всё пространство. Вик бросил взгляд через плечо и слегка улыбнулся кому-то. Переведя взгляд за его спину, замечаю за его широкими плечами девушку. Виктор разжимает пальцы и отпускает её руку, улыбнувшись ей ещё раз, уходит к ряду кресел, к другим майорам. Я опускаю глаза ниже перед собой, не желая это видеть.

– А этот мудак кому-то нравится! – Мэд откинулась на спинку стула, скрестив руки на животе.

– Ему незаслуженно везёт, – Мэдисон сверлила взглядом Виктора, – как же я его ненавижу. Высокомерный выскочка на коротком поводке у начальства!

Пока Мэд сыпала оскорблениями в адрес нашего майора, и не замечала меня, я рассматривала потёртые доски пола.

Я чувствовала физическую боль, словно от удара, который пропустила. Всё это время, я питала иллюзорную надежду на то, что мне удастся поговорить с Виктором. Объясниться перед ним, помириться, вновь обнять его. А сейчас надежда рассыпалась в прах. Как я могла надеяться на то, что он будет жаждать поговорить со мной? Почему я вообще решила, что нравлюсь ему?

– А вот и твой принц, принцесса.

Мэд сидела, всё так же скрестив руки, и смотрела в дверной проём. Но сейчас на её лице появилась ухмылка.

Подняв удивлённо глаза, вижу Ричи, что здоровался со всеми, не успевая отвечать на вопросы и реплики, которыми его засыпали другие капитаны. Он пожимал руки парням из других округов, улыбался девушкам капитанам, и даже обнимался с кем-то из них.

– Один придурок популярнее другого, – хмыкнув, прошипела Мэд.

Я отодвигаюсь назад, стараясь спрятаться в полумраке, чтобы на меня не падал свет от люстры. Я уже не понимала, зачем я здесь, и что я здесь делаю. Мне ужасно хотелось встать и выйти из этой залы, но я даже не знала, куда я могла бы уйти.

«Может уйти прямо сейчас к Армину?»

Хоть он и оставался единственным человеком, на многие мили вокруг, которому я могла бы довериться, я не могла обременять его своим присутствием. Он давно мне не нянька, сейчас он лучший хирург восьмого округа, в звании майора.

Пока я обдумывала план побега, возле меня зашумел отодвигаемый стул.

– Привет, – голос Ричи был радостным и звучал так буднично, словно мы были по-прежнему в академии.

– Как ты себя чувствуешь? Лука сказал, что тебя оставили в госпитале на ночь, из-за ранения, и утром…

– Со мной всё в порядке, – прерываю его я, – а как ты себя чувствуешь?

– Всё хорошо. Не понимаю…

– А я-то думала воскресать крайне болезненно, – грубо обрываю его я.

Мэдисон начинает хохотать, приковывая к нам взгляды.

Ричи лишь хмыкает и потирает шею, больше не решаясь заговорить со мной.

В помещение заходят майоры других округов, в окружении лейтенантов. Шумя и хохоча, они вели себя так, словно собрались в общей комнате, в неформальной обстановке.

«А Армин говорил, что здесь те же порядки, что и в академии» – думаю я, мельком осматривая офицеров.

Взглянув случайно на Виктора, мне становится больно, и сердце забилось сильнее, заставляя меня часто и глубоко дышать.

Дверь, в самом конце вытянутой залы, распахнулась, и внутрь вошла группа людей. Во главе группы, размеренным шагом шёл молодой мужчина во всем белом. Позади него, сбиваясь с шага, оступаясь и наступая друг другу на пятки, шли подполковники в разных по цвету мундирах. По левую руку от мужчины шёл подполковник Холл. Меня удивляет его присутствие здесь, но когда я перевожу взгляд на мужчину в центре, удивление возрастает.

Мужчина в белом занимает стул во главе стола, и попадает под тусклый свет люстры. Его моложавое лицо, при свете уже не казалось таковым. Несмотря на идеальные тёмные волосы, без седины, которые лежали на его плечах, и кожу ровного цвета, было видно, что его возраст перевалил за сорок. Морщины поперёк лба, особенно выделялись на идеальном лице. Светлые глаза словно выцвели и были неприятно выпучены. Алфорд Ант – гениальный архитектор столицы, добившийся славы ещё в совсем юном возрасте.

Когда-то, будучи ещё подростком, он спроектировал здание, способное получать энергию от природных ресурсов. Его дома, поначалу не выше двух-трех этажей, заполоняли горные склоны, устойчиво держа оборону перед природными катаклизмами, от которых страдала столица, до того, как её стал защищать «Купол». А после его слава вышла за пределы столицы. Когда его самый амбициозный проект – монорельсовая дорога, высотой в почти четыреста футов – была реализована, то на него свалилась по-настоящему огромная популярность.

Алфорд успешно совмещал свою деятельность с «активной гражданской позицией», как он сам любил говорить. Он проектировал, воплощал в жизнь самые невероятные идеи, и успевал выступать на телевидении, рассуждая о жизни в нашем государстве. Небоскрёбы-сады, целые города в одном здании, личные апартаменты президента в горах, а после его послужной список резко прервался – он пропал не только с экранов телевизоров, но и из учебников истории.

Ант был популярен не меньше, чем самые известные певцы и актёры Анталиона. С ним жаждали познакомиться, приглашали на передачи, снимали про него документальные фильмы, а после забыли, будто его и не было.

В зале воцаряется тишина, и гениальный архитектор, оперевшись ладонями об столешницу, начал говорить тихо и медленно, будто его только подняли с постели:

– Рад всех поприветствовать сегодня здесь, – приподняв подбородок, он снисходительно осмотрел присутствующих, – я счастлив, видеть, что все мы вновь здесь и идём к единой цели.

Попросив майоров некоторых округов доложить об обстановке, он внимательно их выслушивает, медленно покачивая головой, словно учитель, принимающий экзамен.

На востоке повстанцы доставляли проблем не только военным шестнадцатого округа, но и собственному, пятнадцатому, округу. Военные и повстанцы продолжали конфликтовать, хоть сам округ перестал подчиняться приказам столицы.

Подполковники двадцатого и двадцать первого округов, фанатично комментировали доклады всех майоров, будто сами выезжали за пределы лагеря.

Наконец, споры стали утихать. Алфорд поднимает ладонь, и все замолкают.

– Я вижу, что вам всем не безразлична судьба нашего государства, – Ант, оперевшись локтями на столешницу, слегка повёл ладонями, небрежно указав на присутствующих.

– В столь нелегкое время, мне особенно радостно от того, как вы все активно принимаете участие в том, чтобы восторжествовала справедливость.

Он приподнял подбородок и, раскинув руки на столе, продолжал:

– Наше государство погрязло в войнах, но не во внешних, как любят говорить на телевидении, а во внутренних войнах, о которых не говорят вслух, а лишь шепотом, прикрывая руки.

Подполковники и некоторые майоры слегка кивали в подтверждение его слов.

– На этих землях, наши предшественники безуспешно пытались создать великое государство. Они ступили на путь войн, прикрываясь миром, и не вынесли уроков из истории нашего государства. Строя на руинах новое, они вновь совершали старые ошибки. Развязывали гражданские войны, и ссылались на угрозы извне, когда сами являлись этой угрозой. Совершенно забыв об обещаниях данных своему народу.

Речь Алфорда, поначалу тихая и размеренная, теперь принимала эмоциональную окраску и офицеры, затаив дыхание, ловили каждое его слово.

Сделав паузу, он обвёл взглядом рядом сидящих, и продолжил:

– Анталион, появился как белый символ надежды и мира. Как стремление к прекращению кровопролитий и насилия, как торжество справедливости для всех. Но в итоге Анталион превратился в символ тирании и социального неравенства.

Со всех сторон послышались голоса, поддерживающие страстную речь Алфорда. Чем ближе к Алфорду находились офицеры, тем усиленней они кивали головами. А я лишь подумала о том, как же эта речь абстрактна и пуста. Все эти слова были красивы, и производили нужно впечатление на присутствующих. Интонация и голос архитектора заставляли чувствовать себя причастным, вызывали волнение и сопереживание, но Алфорд не говорил о том, как будет выглядеть политика нового государства. Он ни слова не сказал о том, каким он видит будущее нашей страны, и как он будет исправлять «социальное неравенство», которое въелось в наше государство, словно ржавчина. Он не заговаривал о том, какими будут отношения с другими государствами, и что будет с округами, которые прежде были независимыми странами и по сей день сопротивлялись столице. О том, что с нашим государством будет после восстания, не обсуждалось за этим столом. Может быть, он посветил в свои планы подполковников, но почему у остальных не было к нему вопросов?

– Думаю сейчас, как никогда, важно уделить особое внимание для подготовки, – Алфорд огляделся по сторонам, – подполковники, теперь ваша очередь.

Он повёл ладонью, небрежно, по тем, кто сидел за столом. Все его движения были легкими и плавными, а голос мягким. Речь архитектора сильно разнилась с тем, что было привычно слышать моим ушам. Но произношение других меня поражало куда больше. Мы все были будто из разных государств.

Подполковники лишь обращались к своим майорам, что присутствовали в зале, и после все слушали только их. Все планы по подготовке и тренировкам озвучивали майоры, а капитаны лишь энергично и бессловесно кивали головами.

Когда начинает говорить Виктор, я откидываюсь на спинку стула, и, не решаясь поднять взгляд на него, попеременно смотрю то на Мэд, то на Ричи.

Мэдисон, как и я, сидела, откинувшись на стул, забросив правую ногу на левое колено, и исподлобья смотрела на нашего майора. Ричи, слегка склонив голову, безэмоционально смотрел на Виктора. Он выглядел равнодушным к тому, что тот говорит.

Ричи был единственным лейтенантом за столом, и я только обратила внимание на это.

Когда собрание заканчивается, Алфорд учтиво прощается со всеми присутствующими в зале, «в надежде на новую встречу, в скором времени».

Вся его речь пестрела неопределенными оборотами, без точных дат и времени.

– Пойдём.

Ричи склонился надо мной, стараясь говорить громче, чтобы заглушить шум голосов и двигающихся стульев.

Мэд не отставала от нас, идя следом. Но вдруг, почему-то, толпа отступила, и затихла. К моей спине, будто что-то прикоснулось, и справа от меня возник подполковник Холл.

– Прошу, идёмте, капитан.

Он учтиво указал правой ладонью вперёд, и, лишь слегка касаясь кончиками пальцев моей спины, он уводил меня от толпы, ускоряя шаг.

– Я думаю, нам многое нужно обсудить, – он хитро улыбался и смотрел только вперёд.

Когда мы выходим из зала, то подполковник ведёт меня вглубь коридора, пока остальные спускаются вниз.

– Наслышан о ваших злоключениях, капитан, – подполковник уводил меня куда-то всё дальше, – очень сожалею о том, что вам пришлось покинуть госпиталь раньше времени.

Холл ухмылялся, даже не стараясь скрыть этого.

– Но признаться, все думали, что из вас никого уже нет в живых. Когда только пришли слухи о взорванном броневике, мы все уже не надеялись, что кто-то уцелел.

Подполковник останавливается возле массивных дверей, и толкает одну из створок. Дверь поддавалась с трудом, но подполковник всё же открыл её, впустив свежий воздух с улицы. Он вновь жестом пропускает меня вперёд, и проходит следом за мной, плотно затворив дверь за нами. Галерея во внутренней части здания была небольшой, в отличие от фасада. Здесь часто бывали: в некоторых местах стояли скамьи и небольшие столики. Но Холл избегал мебели и прошёл вперёд, к облезлым перилам.