Система философии. Том 1. Логика чистого познания

Небезынтересен, однако, способ, каким Аристотель формулирует этот принцип: «Все истинное должно само с собой совпадать во всех отношениях». Однако совпадение притупляет тождество. Требуется не просто совпадение, у которого нельзя разглядеть, где бы ему следовало иметь границы, но мышление как мышление истинного требует безусловного тождества. И здесь, возможно, высокомерие софистического образования восстает против притязаний мышления. А сенсуалистическая разновидность софистики может обвинить мысль в неизбежной бесплодности. Тем не менее, тождество того, чье бытие обосновано в мышлении, должно утверждаться и требоваться с безусловной буквальностью.

Мы можем воспользоваться здесь буквой, которая служит символом определенности, а не только определимости. А есть А.

Как непрерывность отделяет суждение от ощущения, так тождество отделяет суждение от представления. Изменения, которым может подвергаться представление, не затрагивают суждения. Ценности, возникающие из суждения, неизменны; они не подвержены и не затронуты изменчивостью представления. Говорят, что это тождество означает не что иное, как тавтологию. Слово, которым обозначается это обвинение, выдает умалчивание принципа. Конечно, тождество означает тавтологию, а именно тем, что через то же самое (tauto) мышление становится логосом. И так объясняется, что именно тождество, и даже исключительно тождество, было стабилизировано как закон мышления. Оно делает суждение суждением. Оно отличает его вид и его ценность от рода и судьбы представления.

Поэтому к тождеству в платоновской идее присоединяется единство. Идея может быть только одной, к какой бы проблеме она ни относилась. Это отношение к проблеме обозначается частицей tis, которая добавляется к единству (mia tis). Как часто бы она ни мыслилась, это касается процесса сознания, в котором это мышление должно происходить: ее ценность, ее содержание от этого не затрагиваются. А есть А и остается А, как бы часто оно ни мыслилось. Как бы часто оно ни мыслилось, оно скорее представляется; мыслится оно только как одно тождество. Его повторения – психические процессы; его логическое содержание пребывает в тождестве. От него нельзя ничего отнять и ничего к нему добавить. Оно не может быть усилено и не может быть ослаблено. Бледность мысли не наносит ему ущерба, ибо это, скорее, цвет представления и воспоминания.

Суждение тождества – это старое суждение утверждения. Может показаться, будто бесплодность тождества превзойдена тривиальной неэффективностью утверждения. Конечно, если понимать утверждение как говорение «да» в смысле собственной несамостоятельности и бездеятельности. Утверждение, напротив, означает утверждение (affirmatio). Это не epitheton ornans [украшающий, но избыточный эпитет], это не меньше, чем главное в суждении. Ценность и судьба суждения поставлены на карту в этом утверждении.

Когда же мог возникнуть термин affirmatio? У Аристотеля утверждение квалифицируется через локальную частицу kata как высказывание. В греческой терминологии не думают о закреплении. Возможно, эта тенденция термина объясняется юридическим словоупотреблением, в котором требовалось создать и сделать надежной экономико-правовую гарантию. Так возникло affirmare jurejurando [утверждать клятвой]. При этом высказывание в суде должно было быть подтверждено. Претор спрашивал, и контрагент должен был сказать «да» и тем самым подтвердить. Таким образом, и здесь вопрос образовывал исход суждения. Возможно, Ajo есть изначальный термин утверждения, подобно тому как греческое «да» (vai) означает ответ на вопрос.

У греков вообще в науке и политике платоновская черта диалектики лежит в крови. У римлян же эта диалектика превратилась в дигесты [свод законов VI в.] права. Так, возможно, закрепление стало у них внутренней языковой формой утверждения. В библейском языке «да» имеет моральную ценность утверждения и заверения. И так со стороны утверждения также было приписано значение закрепления. И так утверждение и тождество связаны в одном и том же интересе. Речь идет о надежности мышления, надежности суждения. Суждение утверждения не имеет иной задачи, кроме закрепления А.

Это немалое достижение, немалая задача. Закон мышления тождества гласит: А есть А. Но что означает эта формула? Какие выражения она использует? Тождество означает неизменность. А всегда и вечно то же самое одно А. Но как может, как могло бы научное мышление обойтись без множественности А? Не должно ли оно, скорее, чтобы удостоверить множественность процессов сознания мышления, породить множественность, а значит, и множественность А? В самой формуле предложения нельзя было избежать того, чтобы А появлялось дважды. И все же оно должно оставаться одним и тем же тождественным А.

Но именно это и должно выполнить суждение: перед лицом той иной, необходимой множественности оно, тем не менее, укрепляет тождество. Чувственная видимость противостоит этому. Опыт сознания противится этому. Тем энергичнее, тем целеустремленнее суждение должно защищать эту предпосылку чистого мышления. Утверждение через тождество обеспечивает не только А его ценность, но безусловно и само суждение. Без обеспечения тождества суждение не есть суждение. Таким образом, тождество означает аффирмацию суждения.

Эта особенность работы суждения утверждения стирается, когда утверждение понимают как связь. Но эта ошибка поддерживается другими, столь же фундаментальными ошибками. Прежде всего сбивает с толку предположение, что субъект и предикат суть элементы суждения. Эта ошибка основана на смешении суждения с грамматическим предложением. Ее естественное следствие – взгляд, что суждение состоит в связи S и P.

Но и смешение суждения с представлением благоприятствует этой ошибке. Ведь представление само есть основной элемент психологии, на который переносится вся игра процессов сознания. И связь, опять же в различных вариациях и степенях, составляет игру психологических процессов. Но как логика не должна совпадать ни с грамматикой, ни с психологией, так и утверждение не должно растворяться в связи. Этим было бы достигнуто ни много ни мало как то, что вместе с аффирмацией была бы уничтожена тождественность ценность понятия и превращена в ассоциативное представление.

Опровержение этой глубоко укорененной ошибки можно осуществить одним ударом. Разве связь вообще не есть задача суждения? Правда, мы воздержались от синтеза, который тоже хочет быть лишь более точным термином для связи, при определении суждения по его родовому характеру. Но проблему связи мы не смогли избежать. Мы хотим сначала сами элементы из их происхождения привести к чистому порождению, чтобы в познании конституировать объект. Но и объект, и познание суть проблемы связи. И так проблема связи латентна в общем определении суждения. Если, таким образом, связь обозначает общую задачу суждения по его родовому характеру, то она не может стать особой задачей одного вида суждения, уже потому, что в таком случае эта задача лежит на всех видах суждения без исключения. Но не возникает ли тогда у них опасность, что все они должны выполнять одно и то же?

Здесь лежит корень ошибки. Отсюда, следовательно, можно и искоренить заблуждение. Связь – это лишь выражение, лишь имя для проблемы. И сколько бы ни подставляли самых разных и самых искусных имен для проблемы, все равно оставались бы в психологии. Логика заменяет все эти имена видами суждения. Виды, все виды должны решить ту проблему связи, которая, в отличие от психологии, свойственна логике. Слово объединение с самого начала должно обозначать это отличие от связи.

Логика действительно была бы совершенно излишней, если бы утверждение само по себе означало лишь связь. Однако мы помним, что, среди прочего, должна существовать причинность и что вокруг нее ведутся споры. Разве причинность не является связью? И разве ей не принадлежат преимущественно полномочия связи? Не случайно те, кто растворяет причинность в ассоциации, тем самым аннулируют ценность научного мышления, ценность чистого познания. Так история скептицизма учит нас, что отрицание особого права связи в причинности неизбежно ведет к отрицанию логики.

Таким образом, видно, что связь, безусловно, является всеобъемлющей проблемой и, вероятно, остается таковой повсюду; мы это увидим. Но именно потому, что это так, необходимо принять точные и строгие меры предосторожности, чтобы связь везде могла быть правильной и добросовестной. Конечно, в науке речь идет о связи A и B. И эту связь действительно нельзя препятствовать, обходить или игнорировать. Первый шаг к этой подготовке – обеспечение A.

Другой вопрос – откуда вообще берется B, B, которое как раз не есть A? – мы пока оставим в стороне. Этот вопрос касается другого шага. Здесь речь идет только об обеспечении самого A, таким образом, чтобы, сколько бы раз оно ни появлялось, сколько бы раз ни принималось, а значит, и связывалось с первым A (если можно так выразиться), оно всегда оставалось одним и тем же A. Таким образом, здесь речь идет не о связи, а скорее об изоляции. И утверждение означает, следовательно, не только закрепление, но одновременно и удержание. A не должно улетучиваться, хотя и именно потому, что с другими элементами предстоит заключать соглашения и делать их возможными.

Уже у АРИСТОТЕЛЯ связь является точкой зрения для утверждения. ТРЕНДЕЛЕНБУРГ переводит катафасис (κατάφασις) как: «Утверждение есть высказывание одной вещи по отношению к другой». Должен ли этот смысл приближения к другому заключаться в kata (κατά)? Он, несомненно, в некоторой степени связан с мнением АРИСТОТЕЛЯ, который допускает утверждение единства, по крайней мере во вторую очередь, как связь (синтезис, σύνθεσις). И в высшей степени характерно, что АРИСТОТЕЛЬ формулирует утверждение в форме: S есть P. Более того, вследствие этого тот вид суждения, который образует место для этой схемы S и P, как мы увидим позже, не был им выделен. Однако это проблематичное суждение окажется важной основой для собственно способов связи. У АРИСТОТЕЛЯ, впрочем, в его смешении логики с грамматикой, есть достаточный повод для нивелировки утвердительного суждения. Однако мы понимаем утверждение не в направлении «к другому», а как удержание при A и в A, в чем мы и нуждаемся.

Интересный нюанс в этом понимании утверждения, сохранившемся со времен АРИСТОТЕЛЯ, представляет характеристика неоплатоника АПУЛЕЯ, который называет утвердительные суждения дедикативными (посвящающими) и обосновывает это следующим образом:

«Quae dedicant aliquid de quopiam, ut virtus bonum est, dedicat enim virtuti inesse bonitatem»

(«Некоторые суждения дедикативны, они утверждают что-то о чем-то, например: „Добродетель есть благо“, ибо посвящают добродетели присущность блага»).

Пожалование, конечно, тоже является связью, но право пожалования переносится в A как inesse (пребывание в чем-то). Таким образом, здесь проявляется хотя бы проблеск понимания, что в утверждении речь идет не о связи вообще. Но лучшая дедикация – это собственное обеспечение. Речь идет не о приумножении, даже не через самые обоснованные пожалования, а скорее о защите и сохранении тождества.

Среди видов связи есть один – сравнение. Оно ближе всего к тождеству и потому стало для него наиболее опасным. Как утверждение, будучи связью, лишается своей особенности – и как проблема, и как решение, – так и тождество уничтожается, когда его нивелируют до равенства. Оба заблуждения связаны между собой. Можно подумать, что ошибка во взгляде на связь маскируется новой ошибкой о равенстве. Как будто то, что должно быть связано, не является чем-то чуждым, а чем-то равным. Однако равенство есть математическое понятие. Один этот научный факт должен решить вопрос. Логика должна обосновать основные понятия математики как чистые познания; поэтому она не может принять такое понятие, обремененное всеми его трудностями, и сделать его своей собственной основой.

ПЛАТОН, правда, делает равенство идеей. Но он противопоставляет эту идею дереву и камням, при восприятии которых равенство может быть названо идеей. Однако математическое равенство имеет дело не только с деревьями и камнями и не только с символами, непосредственно относящимися к таким вещам. В подобных вещах может идти речь о сравнениях. И где на кону стоит сравнение, там равенство – достаточная мера. Но мы увидим, что в математике речь идет отнюдь не только и вовсе не фундаментально о сравнениях. И мы уже знаем, что в суждении речь идет о порождении. Сравнение повсюду ускользало бы от происхождения. А тот элемент, который обнаружен в своем происхождении, имеет иную опору, чем та, которую он отдал бы на откуп сравнению.

И здесь связь между непрерывностью и тождеством затемняется. И потому основное право тождества упраздняется в произволе сравнений. Формула, которая вошла в употребление для закона тождества: A = A, – выдает ложное представление о тождестве. Нет права провозглашать тождество законом мышления, если формулировать его как равенство. Тогда оно могло бы означать самое большее закон математики, но уж никак не ее основной закон.

БОЛЬЦАНО тоже связывает тождество со сравнением, но своей формулировкой скорее устраняет эту связь:

«Я понимаю под тождественностью (Identitas) понятие, возникающее из сравнения вещи (исключительно) с самой собой. Тождественности я противопоставляю противоречивым образом различие. Различие же я вновь делю на два противоречивых вида: равенство и неравенство. Следовательно, равенство предполагает различие».

Видно, что равенство здесь становится видом под родом различия. Тождество же возникает из сравнения, которое не является таковым, а именно из сравнения вещи исключительно с самой собой.

Важно то, что учитывается исключительно сам элемент. Никакой другой, тем более различный элемент не должен быть под вопросом, не должен быть в поле зрения. Существует только элемент, порожденный из происхождения. И именно этот элемент нужно обеспечить. Это обеспечение – требование предосторожности, как раз потому, что должны добавляться, должны порождаться другие и различные элементы, и потому, что, конечно, должны удостоверяться связи между A и тем B. Мы увидим, что ради этих связей наступит случай, когда от равенства придется отказаться: тем настоятельнее и неотчуждаемее станет право тождества.

Таким образом, с точки зрения математики, которая позже прояснится, мы видим, как проявляется связь между тождеством и непрерывностью. Непрерывность гарантирует связь элемента с его происхождением. Тождество же – устойчивость элемента в себе самом, несмотря на различие, несмотря на множественность его проявлений в представлениях сознания. Поэтому тождество также не следует мыслить как вид отношения, как оно появляется у де МОРГАНА. Оно является основой и предпосылкой для всякого отношения, но особенно для тех, которые способна устанавливать математика. Однако эти математические отношения предполагают непрерывность. И так предпосылка тождества связана с предпосылкой непрерывности.

Если бы, следовательно, элемент не мог быть порожден из своего происхождения, не был бы обоснован в непрерывности, тогда, конечно, не было бы разницы между тождеством и равенством. Тогда и утверждение не могло бы означать ничего более глубокого и своеобразного, чем связь. Тогда в математическом естествознании речь шла бы абсолютно и в конечном счете только о вещах ощущения, но не о предметах, которые могли бы быть порождены в единстве познания. И так мы распознаем в значении утверждения как тождества весь внутренний контекст проблемы чистого познания. Содержание суждения, порождаемое непрерывностью в суждении происхождения, – вот что нужно обеспечить через утверждение. Это обеспечение дает тождество. Ибо никакое сравнение не может дать такого обеспечения. А для связи именно обеспечение является требуемым условием. Утверждение не может быть связью так же, как равенство не может быть тождеством.

Третье суждение: Суждение противоречия

Суждение имеет свое предметное происхождение в суждении истока. Однако исток нуждался в опосредующем понятии ничто. Может показаться, будто тем самым заранее предвосхищается суждение отрицания – которое мы намерены оценить как суждение противоречия. Это сомнение разрешается с двух сторон. Во-первых, ничто не следует смешивать с не. Оно является лишь опосредующим понятием, промежуточной мыслью, но ни в коем случае не самостоятельным, завершенным содержанием. Лишь языковая форма, благодаря одинаковому или схожему звучанию слов, порождает заблуждение. Этот случай, таким образом, представляет собой поучительный пример коллизии между языком и логикой. Однако подлинное опровержение этого сомнения может быть дано только теперь, при изложении содержания и ценности рассматриваемого вида суждения.

Сомнение может принять и иную форму. Для обнаружения истока нам требовалось ничто, по крайней мере как средство. Это было не абсолютное ничто, а лишь относительное, направленное на определенный путь обнаружения. Это было нечто-исток. Скорее, это был обход ничто, который совершался в этом изначальном корреляте к нечто. Мы знаем, насколько плодотворен этот прием; и нам еще предстоит познать глубины его плодотворности для математического естествознания. Тем не менее, несмотря на все это, данный исток накладывает на суждение и его содержание подозрение в возникновении из ничтожного и не-сущего.

Суждение тождества уже ослабило и поколебало это подозрение; утверждение есть гарантия сохранения суждения, порожденного истоком. Но известно, в каком свете – как бедное и бесплодное по содержанию – закон тождества часто представал на протяжении столетий. Необходимым и крайне важным дополнением является появление другого вида суждения – утверждения, которое устраняет упрек в адрес законной ценности суждения. Подлинное не должно противостоять мнимому ничто. Тогда сомнение будет распознано в его формалистической внешности и, наконец, устранено.

Различие между не и ничто важно и ориентирующе. Ничто имеет форму существительного; ибо, хотя оно и есть не-вещь, оно все же является операционным понятием. Не, напротив, относится лишь к деятельности самого суждения. По неточному словоупотреблению, из-за смешения me и on, оно также связывается с существительным. Об истоке-ничто мы знаем, как оно должно соотноситься с сущим и его фундаментальными видами; и, как уже сказано, нам еще предстоит глубже это познать. Не же направлено против самой деятельности суждения и борется с ней. Не то чтобы суждение тем самым вообще лишалось своей ценности и самостоятельности. Это было бы грубой ошибкой. Отрицание – это не, как полагали, суждение о суждении, а скорее, если угодно, суждение перед суждением.

Но и это уточнение может ввести в заблуждение. Отрицание не состоит из двух суждений. Оно имеет достаточную ценность в одном суждении, которое распознает и выдвигает противоречие. Мнение, будто суждение тем самым не состоялось, основано на нелогичном предрассудке, рассматривающем суждение исключительно в диалоге S и P и потому не допускающем суждения, если требуется разделение. Однако S и P нам еще даже не представлены. И потому при отрицании их разделение также не должно приниматься во внимание.

Речь идет лишь о самом A: осталось ли оно в соответствии с тождеством A или же подделки его содержания должны быть устранены иными защитными средствами, нежели те, что заложены в законе тождества, чтобы сохранить ценность его содержания. Не случайно отрицательная формулировка изначально сопровождала положительный закон тождества и всегда оставалась рядом. Отнюдь не только точность формулировки сделала закон противоречия законом мысли. Это, скорее, самостоятельная, незаменимая функция отрицания как противоречия, на которой основано достоинство этого закона мысли.

Мы узнали утверждение как Dedicatio: более значимым является слово Abdicatio [отречение]. И мы, вероятно, не ошибаемся, предполагая, что последнее могло привести к первому. Важнейшее право суждения – это право отречения от ложного суждения и его уничтожения. В этой аннуляции, вернее, аннигиляции, возникает подлинное, истинное ничто. Как суждение подтверждается тождеством, так оно отменяется отказом от тождества, уничтожается в своем содержании. Между A и не-тождественным A для мышления нет примирения. Оно должно быть уничтожено как ничто, вернее, как не, так что суждение становится осуществимым в своем содержании только в этом направлении. Жизненный вопрос суждения заключается в том, что оно способно установить в себе эту инстанцию – инстанцию уничтожения.

Не, которое провозглашает эта инстанция, имеет совершенно иную природу, чем то ничто, которое является источником нечто; это деятельность суждения; это само суждение, которое отнимает у содержания, претендующего на то, чтобы стать содержанием, это право и эту ценность. Мнимое non-A отнюдь не является уже содержанием; оно лишь претендует на это. Отрицание же отрекает ему в этой ценности. Не существует non-A, и не может существовать non-A, которое, в отличие от ничто истока, имело бы завершенное содержание. Все сомнения в том, что non-A может принимать значения, способные оправдать его содержание, должны пока, должны в принципе умолкнуть. Ибо тождество при этом ставится под вопрос. И никакие соображения и предосторожности не могут быть высказаны, пока оно не будет надежно и окончательно вне сомнения.

Защита тождества от угрозы non-A – вот смысл отрицания. Противоречие имеет право отказа, отречения. Психологическим заблуждением является отрицание самостоятельности суждения отрицания, будто «нет» появляется после и словно post festum [постфактум]. Но это не только психологическое заблуждение; это одновременно и логическое опустошение, подвергающее научное мышление любого рода тягчайшим опасностям, причем не только тонким, но и самым грубым, которые опрокидывают и разрушают все мышление. Тождество оставалось бы – за что его, конечно, часто и принимают – лишь признанием голого факта, что A, несмотря на угрожающие изменения, иногда способно утвердиться. Но оно не было бы принципиальным требованием, чтобы A, как продукт суждения, пребывало в тождестве, если бы противоречие не усиливало эту компетенцию.

Как бы насущно ни проявлялись соображения об изменениях в вещах, они не должны обладать правом возражения такого рода, чтобы этим поколебать или поставить под вопрос эту юрисдикцию, эту инстанцию суждения. Те иные соображения могут заявить о себе позже; тогда им и будет дано слово. Здесь же важно безоговорочно утвердить и признать неотчуждаемое право суждения на противоречие.

Обычно думают, что противоречие присуще содержанию суждения, заключено в нем, так что из-за этого червяка содержание болеет и должно погибнуть. Однако противоречие отнюдь не является таким моментом в содержании мысли; скорее, его следует понимать как деятельность суждения. Греческое слово для противоречия (antithesis) имеет явно глагольную форму; оно выражает саму деятельность, а не содержание суждения. Таким образом, противоречие – не только основа отрицания (antithesis); но оно обозначает необходимое право утверждать противоречие. Contradictio также имеет этот глагольный характер. А opponere имеет юридическое происхождение. Оно приобретает более живой оттенок через repugnare. И потому repugnatio [сопротивление] лучше, чем repugnantia. Напротив, refutatio риторики блекнет. Так opposition выступает как repugnation утверждения, чтобы защитить тождество. Тождество – это благо, это ценность. Противоречие – это защита, это право.

Как утверждение, будучи представлением и потому мыслимое как связь, так и отрицание, также как представление, мыслится как разделение и различение. Но и здесь родовой характер суждения смешивается с видом суждения. Как связь, так и различение можно мыслить как общее выражение логической проблемы. Разделение является неотъемлемой частью объединения. И, возможно, именно требуемое проникновение разделения и объединения можно наиболее четко увидеть в отрицании. Ведь элемент, о котором идет речь, еще не порожден. В отпоре разделение проявляется наиболее явно. И все же это объединение; ибо рассматриваемый элемент сопоставляется с A. И благодаря этому сопоставлению происходит отвержение. Но поскольку суждение как разделение уже есть различение, суждение отрицания должно означать нечто иное.

Причин этой путаницы можно привести множество. Психологический взгляд уже запутывает теорию Аристотеля, так что он наряду с отрицанием устанавливает лишение (steresis). Эта координация соответствует его корреляции dynamis наряду с entelecheia. Психологически, как мыслит Аристотель, эта ступень сначала соответствует состоянию недостачи. В A недостает элемента. Отсюда возникает мысль о недостатке, который превращается в лишение? Эту трансформацию производит закон тождества. Если в тождественном A отсутствует элемент, то это отсутствие, этот недостаток следует обозначить как лишение A. Тем не менее, в лишении утверждается надежность тождества. Но этим констатируется лишь факт относительно A. Однако на этом нельзя останавливаться; ибо теперь речь идет уже не об A, а о допустимости non-A. Поэтому лишение нельзя координировать с отрицанием.