Никколо Макиавелли. Гений эпохи. Книга 3. Закат

Его допрашивали, пытали, унижали. Но каждый допрос становился для него уроком. Он наблюдал за следователями – как они манипулируют, как создают нарративы, как превращают человека в инструмент.

«Политика – это не этика, – записал он в своих тюремных заметках. «Политика – это наука выживания».

Именно в тюрьме родились первые наброски «Государя». На клочках бумаги, которые ухитрялись передавать его друзья, Макиавелли начал формулировать свои прорывные идеи.

Он анализировал каждый момент допроса как политический урок. Как следователь меняет интонацию. Как создает моральное и психологическое давление. Как дознаватель превращает человека в марионетку.

Он оценивал тогда пытки, которым его подвергли по обвинению в заговоре против Медичи, не как просто физическое насилие – это было жестокое посвящение в политическую реальность. Оттуда он во многом понял то, что ранее было ему не совсем явным:

«Есть только иллюзия морали – за государством и государственными деятелями за их красивыми декларациями всегда стоят цинично – кровавые расчеты».

«Все государственные механизмы имеют скрытые механизмы – «механизмы манипуляции».: Он за время понял, как создаются и работают эти механизмы, он знал, как читать между строк дипломатические документы, и видеть скрытые мотивы и пружины.

«Есть у государей, если они есть такое – «психология власти»: Каждая встреча с правителями власти становилась для него диссекцией человеческих амбиций.

Его «Государь» народится из этого горького коктейля эмоций – боли политического изгнанника и глубокого понимания главный тезис:

«Правитель должен уметь действовать вне традиционных моральных норм ради блага государства. Лучше быть грозным, чем любимым»,- писал он, понимая хрупкость политических альянсов.

Его дневниковые записи того периода пронизаны горечью и одновременно азартом интеллектуального вызова. «Я потерял всё, – писал он, – но знание политики и понимание человеческой природы остались при мне».

«Слабые подчиняются обстоятельствам. Сильные – создают их» – его любимая формула.

Сам Макиавелли никогда публично не рассказывал подробностей о своих страданиях. Лишь в частных беседах с ближайшими друзьями он иногда приоткрывал завесу. Бальдассаре Кастильоне, встретивший его в Риме несколько лет спустя, записал в своём дневнике: «Никколо говорил о пытках с удивительным отстранением, словно речь шла о ком-то другом. «В определённый момент, – сказал он, – боль становится такой сильной, что ты как будто выходишь из собственного тела и наблюдаешь за происходящим со стороны. И тогда ты понимаешь, что душа сильнее плоти».

Аресты и пытки республиканцев имели далеко идущие последствия для Флоренции. Общественный климат изменился. Антонио Брунелли, купец и мемуарист, отмечал: «Люди стали бояться говорить о политике даже в кругу семьи. Доносы превратились в обычное дело. Каждый подозревал соседа».

Глава 19. Опала

«Фортуна никогда не дарит нам только бедствия, она всегда оставляет какую-нибудь дверь открытой».

Н. Макиавелли

Февральский вечер 1513 года навсегда запечатлелся в теле Никколо Макиавелли. Пытки, которым его подвергли в казематах Барджелло по подозрению в заговоре против новой власти Медичи, оставили не только видимые следы на его коже, но и глубокие раны в душе. К моменту прибытия в Сант'Андреа его физическое состояние вызывало серьезные опасения у близких.

Джованни Кавальканти, врач и друг семьи, посетивший Макиавелли спустя неделю после его возвращения в имение, оставил тревожное свидетельство: «Я нашел мессера Никколо сильно истощенным. Кости выпирали сквозь кожу, которая местами была покрыта синяками и ожогами от веревок. Он часто задыхался, не мог долго говорить без передышки. Его руки дрожали так сильно, что он с трудом держал чашку. Я опасался, что его сердце, ослабленное пытками и тюремным заключением, может не выдержать».

В первые месяцы изгнания Макиавелли редко покидал свою комнату. Физическая боль усугублялась душевными страданиями – осознанием краха карьеры, разрушением надежд и унизительным положением изгнанника. Его дочь Примавера в своих воспоминаниях, записанных много лет спустя, рассказывала: «Отец часто просыпался ночью с криком. Мама говорила, что ему снятся пытки. По утрам он долго сидел неподвижно, глядя в одну точку, словно не мог понять, где находится. Нам, детям, запрещали шуметь в эти часы. Только к весне он начал постепенно возвращаться к нам».

Мартовский ветер трепал полы его плаща, когда Никколо Макиавелли покидал стены Флоренции. Дорога в Сант'Андреа, петляющая среди покрытых дымкой тосканских холмов, казалась ему не просто путешествием из одной географической точки в другую – это был переход между мирами. Позади оставались шумные залы совещаний, дипломатические приемы, стремительный ритм политической жизни. Впереди – неизвестность изгнания.

«Он был бледен и измождён пытками, но в его глазах я видел ту же решимость и проницательность, что и прежде», – писал в своем дневнике Франческо Веттори, близкий друг Макиавелли, провожавший его в тот день.

Скромное имение в Сант'Андреа, наследие предков Макиавелли, представляло собой двухэтажный каменный дом с черепичной крышей, окруженный небольшим садом, виноградником и оливковыми рощами. По документам того времени, на первом этаже располагалась просторная кухня с большим очагом и общая комната для приема гостей, а второй этаж занимали спальни. Этот дом, простой и непритязательный, стал для Макиавелли и убежищем, и тюрьмой, и – парадоксальным образом – местом рождения его величайших произведений.

Первые недели после освобождения из заключения были для Макиавелли временем восстановления и привыкания к новой реальности. Тело, измученное пытками, медленно исцелялось, но душевные раны затягивались медленнее. «Никколо почти не выходил из комнаты. Часами сидел у окна, глядя на холмы Тосканы. Иногда что-то писал или читал древних авторов. С домашними говорил мало, словно разучился вести обычные разговоры», – свидетельствовал друг семьи Бартоломео Бусини в письме к Варки.

В эти трудные дни рядом с Макиавелли была его верная супруга Мариетта Корсини. Женщина удивительной силы духа, она взяла на себя заботу не только о пятерых детях, но и о душевном состоянии мужа. По воспоминаниям современников, Мариетта обладала редким талантом создавать атмосферу покоя и стабильности даже в самых неблагоприятных обстоятельствах. Она берегла уединение мужа, когда он нуждался в тишине для размышлений, и в то же время умела вовремя вернуть его к реальности, когда меланхолия грозила поглотить его разум.

Восстановление здоровья Макиавелли было медленным и трудным процессом. Решающую роль в нем сыграло несколько факторов: забота семьи, помощь друзей, целебный воздух тосканских холмов и – что, возможно, важнее всего – возвращение к интеллектуальному труду, давшее смысл его новой жизни.

Мариетта Корсини, жена Макиавелли, по свидетельствам современников, проявила себя как заботливая и внимательная сиделка. Камилла Ручеллаи, ее подруга, писала в письме сестре: «Мадонна Мариетта не отходит от постели мужа. Она сама готовит для него отвары из целебных трав, растирает его искалеченные руки оливковым маслом с лавандой, читает ему вслух, когда он не может уснуть от боли. При этом она находит силы и для детей, и для ведения хозяйства. Воистину, Господь дает силы тем, кто в них нуждается».

Важную роль в восстановлении здоровья Макиавелли сыграл местный врач Антонио Бенивьени, регулярно навещавший изгнанника. Он применял как традиционные методы лечения, основанные на учении Галена и Гиппократа, так и народные рецепты, собранные за долгие годы практики в тосканской провинции. Сам Бенивьени оставил такое свидетельство: «Мессер Никколо переносит свои болезни с удивительным стоицизмом. Когда я прихожу, чтобы осмотреть его, он обычно шутит о своих недугах и говорит, что тело слишком быстро стареет, чтобы успевать за мыслями».

Эта способность Макиавелли сохранять чувство юмора даже в самых тяжелых обстоятельствах отмечается многими его современниками. Филиппо Строцци, навестивший его весной 1513 года, писал: «Несмотря на явные физические страдания, мессер Никколо не перестает удивлять меня своими остротами. Когда я посетовал на то, что вынужден был ждать час у его постели, пока он справится с приступом лихорадки, он ответил: «Друг мой, запомните: политики приходят и уходят, а болезни остаются с нами навсегда. Поэтому дайте мне время поговорить с более постоянными спутниками».

По мере улучшения физического состояния Макиавелли начал включать в свою повседневную жизнь больше физической активности, что, по мнению современных медиков, было весьма прогрессивным подходом для той эпохи. Он совершал регулярные прогулки по окрестностям, работал в своей оливковой роще, занимался садом. Эти занятия не только укрепляли его ослабленное тело, но и давали пищу для размышлений.

Его друг Баттиста делла Палла, гостивший в Сант'Андреа летом 1514 года, оставил такое свидетельство: «Мессер Никколо теперь встает на рассвете и совершает долгие прогулки по холмам. Он говорит, что движение облегчает боль в суставах и проясняет мысли. Иногда он берет с собой книгу и, дойдя до какого-нибудь живописного места, сидит часами, читая и делая заметки. Вернувшись, он выглядит посвежевшим, словно сбросил с плеч груз прожитых лет».

Однако здоровье Макиавелли оставалось хрупким. В своих письмах к друзьям он иногда упоминает о периодических недомоганиях – головных болях, проблемах с желудком, лихорадках. Так, в письме к Франческо Веттори от 3 августа 1514 года он пишет: «Последние две недели я страдал от лихорадки, которая не давала мне ни писать, ни читать. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, моя рука дрожит, а в глазах время от времени темнеет. Врач говорит, что это последствия пыток, которые могут преследовать меня до конца жизни».

В периоды обострения болезней рядом с Макиавелли неизменно была его семья. Особенно трогательна забота его старшего сына Бернардо, который к началу изгнания отца был уже подростком. По свидетельству соседа семьи, Антонио Ринуччини, «юный Бернардо проявлял удивительную зрелость для своего возраста. Когда отец болел, он часами сидел у его постели, читая ему вслух или просто держа за руку. Он ходил за три мили в соседнюю деревню за особыми травами, которые рекомендовал врач. Однажды, когда у мессера Никколо был особенно сильный приступ лихорадки, Бернардо не спал три ночи подряд, меняя компрессы на его лбу».

Дочери Макиавелли также вносили свой вклад в заботу об отце. Примавера и Бартоломея собирали в окрестных лугах лекарственные травы, которые Мариетта использовала для приготовления целебных отваров. Младшая дочь, Баччина, по воспоминаниям брата, «часто забиралась к отцу на постель, когда ему было особенно плохо, и рассказывала ему смешные истории о деревенской жизни. Мессер Никколо говорил, что ее болтовня лечит лучше всяких микстур».

Друзья Макиавелли, несмотря на опасность ассоциироваться с опальным политиком, продолжали поддерживать его. Франческо Веттори регулярно присылал из Рима книги, которые помогали Макиавелли отвлечься от физических страданий. Франческо Гвиччардини, занимавший высокий пост при папском дворе, тайно передавал ему деньги для оплаты услуг врачей и покупки лекарств.

Особенно важной была поддержка флорентийских интеллектуалов, собиравшихся в садах Орти Оричеллари. Эта группа молодых аристократов и мыслителей, интересовавшихся политической теорией и литературой, начала регулярно приглашать Макиавелли на свои встречи, как только ему было разрешено иногда посещать Флоренцию. Филиппо Нерли, один из участников этих собраний, писал: «Когда мессер Никколо приезжал к нам, несмотря на болезненный вид и седину, появившуюся после пыток, его ум был острее и яснее, чем у любого из нас. Его взгляд на историю и политику был настолько оригинальным, что заставлял нас часами обсуждать каждое его слово. Думаю, эти встречи давали ему не меньше сил, чем все лекарства».

Действительно, интеллектуальное общение и возможность делиться своими идеями играли огромную роль в восстановлении не только душевного, но и физического здоровья Макиавелли. Когда в 1515 году он начал работу над «Государем», его физическое состояние заметно улучшилось. Лодовико Аламанни, навестивший его в тот период, отмечал: «Я был удивлен переменой в мессере Никколо. Хотя его тело все еще носило следы перенесенных страданий, в его глазах появился тот блеск, который был известен всем знающим его людям».

Материальное положение семьи было катастрофическим. Во время ареста стражники конфисковали все сбережения Макиавелли, а новое правительство отказалось выплачивать жалование за последние месяцы службы. Донато Джаннотти, известный флорентийский историк, писал: «Макиавелли всегда жил на жалование, не имея других источников дохода. Теперь он оказался без средств к существованию, с женой и пятью детьми на руках».

Небольшой доход приносили оливковые рощи, но его едва хватало на самое необходимое. В письме к племяннику Джованни Верначчи от 25 августа 1515 года Макиавелли признавался: «Мне пришлось продать два серебряных кубка, унаследованных от отца, чтобы заплатить долги. Надеюсь, что урожай оливок в этом году будет хорошим, иначе не знаю, как мы переживем зиму».

Несмотря на стесненные обстоятельства, Макиавелли удалось сохранить свою небольшую, но ценную библиотеку – собрание античных авторов, итальянских поэтов и исторических хроник. Филиппо Нерли, навестивший Макиавелли в 1517 году, отмечал: «Даже в своей бедности мессер Никколо не продал ни одной книги, хотя некоторые из них имели значительную ценность».

Постепенно Макиавелли выработал для себя особый распорядок дня, в котором нашлось место и для физического труда, и для интеллектуальных занятий. В своем знаменитом письме к Франческо Веттори от 10 декабря 1513 года он подробно описывает свой день:

«Я встаю с рассветом и иду в свою рощу, которую приказал вырубить. Там я остаюсь два часа, просматривая работу, проделанную накануне, и провожу время с дровосеками, у которых всегда случается какая-нибудь ссора либо между собой, либо с соседями… Когда я покидаю лес, я направляюсь к источнику, а оттуда к месту, где я расставил силки для дроздов. Я беру книгу с собой – Данте, или Петрарку, или кого-нибудь из младших поэтов, вроде Тибулла, Овидия и им подобных. Я читаю описания их любовных страстей и переживаний, вспоминаю собственные и некоторое время наслаждаюсь этими мыслями».

Это свидетельство – уникальный документ, позволяющий нам заглянуть в повседневную жизнь великого мыслителя. Утренние часы Макиавелли посвящал практическим заботам, лично следя за работами в своих владениях. Бывший секретарь республики теперь решал споры между крестьянами, вникал в сельские проблемы, занимался хозяйством. Франческо Гвиччардини, посетивший Макиавелли в 1514 году, оставил такое свидетельство: «Я застал его разбирающим спор между двумя крестьянами о границе их участков. Он делал это с таким же вниманием и серьезностью, с какими прежде обсуждал договор между Флоренцией и Францией».

Днем Макиавелли часто отправлялся на постоялый двор, расположенный на большой дороге. Он продолжает в письме к Веттори: «Там я беседую с проезжающими, расспрашиваю о новостях их стран, узнаю разные вещи и замечаю разнообразие вкусов и различие в человеческих фантазиях. Так проходит время до обеда».

Эта деталь чрезвычайно важна для понимания личности Макиавелли – даже в изгнании, отрезанный от политической жизни, он продолжал жадно интересоваться происходящим в мире. Постоялый двор становился для него окном во внешний мир, источником новостей и наблюдений. Именно эти беседы с проезжающими купцами, солдатами, дипломатами питали его размышления о политике, власти и человеческой природе.

После скромного обеда наступало время для общения с местными жителями: «Я возвращаюсь в харчевню, где обычно нахожу хозяина, мясника, мельника и двух обжигальщиков извести. С этой компанией я запускаю себя на весь день игрой в крикка и триктрак. Из-за этого случается тысяча споров и бесконечные оскорбления друг друга, и чаще всего мы спорим из-за гроша, но нас слышно даже в Сан-Кашано».

Эти игры с ремесленниками и торговцами раскрывают еще одну грань личности Макиавелли – его демократизм, способность находить общий язык с людьми разного социального положения. Образованный гуманист, знаток классической литературы, политический мыслитель – он с увлечением играл в карты с простыми людьми, спорил с ними, погружался в атмосферу народной жизни.

Но самыми важными в дне Макиавелли были вечерние часы, которые он посвящал чтению и писательству. В том же письме он описывает этот особый ритуал:

«Когда наступает вечер, я возвращаюсь домой и вхожу в свой кабинет. У порога я снимаю грязную, повседневную одежду, полную грязи и мрака, и облачаюсь в платье, достойное царского или папского двора. Переодевшись подобающим образом, я вступаю в античные дворы древних мужей, где, приветствуемый с любовью, вкушаю ту пищу, которая одна мне подходит и ради которой я рожден. Там я без стеснения беседую с ними и спрашиваю их о причинах их деяний, а они по своей человечности отвечают мне. И на четыре часа я не испытываю никакой скуки, забываю все мои огорчения, не боюсь бедности, не пугаюсь смерти. Я весь перехожу к ним».

Эти строки позволяют нам увидеть, как период изгнания превратился для Макиавелли из времени страданий в эпоху интенсивного интеллектуального труда и творчества. Символический акт смены одежды перед чтением классиков и собственными сочинениями говорит о глубоком уважении Макиавелли к интеллектуальному труду, о его способности преодолевать внешние обстоятельства силой духа и мысли.

Именно в скромном кабинете сельского дома в Сант'Андреа создавались главные произведения Макиавелли. Пьетро Арединьо, посетивший его в 1516 году, оставил такое свидетельство: «Его кабинет – самая скромная комната в доме. Маленькое окно, выходящее в сад, простой деревянный стол, заваленный бумагами, несколько потрепанных томов на полке – вот и всё убранство. Но когда мессер Никколо заговорил о своих сочинениях, его лицо преобразилось. «Здесь, – сказал он, указывая на стопку исписанных листов, – я создаю новую науку о государстве».

Жизнь Макиавелли в изгнании не ограничивалась стенами имения. Он часто совершал пешие прогулки в соседние деревни и даже во Флоренцию, когда ему было позволено посещать город по особым случаям. Его друг Лоренцо Строцци вспоминал: «Когда мессер Никколо шел пешком из своего имения во Флоренцию, он был так погружен в свои мысли, что не замечал ни усталости, ни дождя. Иногда он останавливался посреди дороги, доставал из кармана листок бумаги и записывал внезапно пришедшую мысль или формулировку».

С течением времени дом Макиавелли в Сант'Андреа стал местом паломничества для друзей и молодых интеллектуалов Флоренции. Несмотря на опалу, репутация Макиавелли как блестящего ума и увлекательного собеседника привлекала к нему многих. Молодой историк Якопо Нарди, посетивший Макиавелли в 1519 году, писал: «В его скромном доме собирается более интересное общество, чем во многих флорентийских дворцах. Слушать его рассуждения о древней и современной истории – все равно что учиться у самого Тацита или Ливия».

Семейная жизнь Макиавелли в период изгнания была полна и радостей, и забот. С одной стороны, он наконец-то мог проводить больше времени с женой и детьми, наблюдать, как растут его дети. Его дочь Бартоломея, которой в момент изгнания отца было девять лет, впоследствии вспоминала: «Отец часто брал меня с собой на прогулки по холмам. Он рассказывал мне истории о великих людях прошлого и объяснял, что такое добродетель. Иногда мы собирали полевые цветы, и он учил меня их названиям на латыни».

С другой стороны, постоянная нехватка средств заставляла Макиавелли беспокоиться о будущем своих детей. В письме к другу Лодовико Аламанни он писал: «Мои мальчики растут, и скоро придет время давать им образование, а я не знаю, как смогу оплатить учителей. Эта мысль не дает мне покоя даже ночью».

Жена Макиавелли, Мариетта, оказалась настоящей героиней в эти трудные годы. Она не только вела хозяйство с минимальными средствами, но и создавала в доме атмосферу тепла и стабильности. Бернардо Ручеллаи, навестивший семью в 1518 году, отмечал: «Мадонна Мариетта управляет домом с удивительным умением. Стол их скромен, но еда вкусна и подана с изяществом. Дети опрятно одеты и хорошо воспитаны. Видя их семейное согласие, трудно поверить, что эти люди переживают столь тяжелые времена».

Отношения Макиавелли с женой были сложными, но глубокими. В письмах к друзьям он иногда подшучивал над ее простотой и практичностью, но в те же письма просачивалась искренняя привязанность и уважение. Так, в письме к Франческо Гвиччардини он писал: «Моя Мариетта снова упрекает меня за то, что я трачу время на писание книг вместо того, чтобы найти способ заработать денег. Она права, конечно, но что делать, если мои мысли не хотят превращаться в флорины?»

Интересно, что, несмотря на все тяготы, отношения между супругами в период изгнания стали более близкими. Если раньше Макиавелли проводил большую часть времени на государственной службе, часто отлучаясь в дипломатические миссии, то теперь он постоянно находился дома. Это давало возможность для более глубокого взаимопонимания между мужем и женой.

День в Сант'Андреа начинался рано. Первые лучи тосканского солнца едва пробивались сквозь оливковые рощи, когда во дворе семейного поместья Макиавелли уже раздавались детские голоса. Для человека, привыкшего к размеренной работе в канцелярии, эти звуки поначалу казались инородными, нарушающими привычный ритм размышлений. Но постепенно они становились неотъемлемой частью новой жизни опального секретаря.

«Я никогда не видел такой перемены в человеке, – записал в своем дневнике Лоренцо Строцци, навестивший Макиавелли в первый год его изгнания. – Тот, кто еще недавно был поглощен государственными делами настолько, что едва помнил имена собственных детей, теперь с увлечением учит старшую дочь латинским стихам и терпеливо объясняет сыновьям, как правильно держать шпагу».

Действительно, вынужденное отстранение от государственных дел открыло для Макиавелли новую главу в жизни – возможность непосредственного участия в воспитании собственных детей. Если раньше, будучи погруженным в политические интриги и дипломатические миссии, он мог уделять семье лишь ограниченное время, то теперь у него появилась возможность наблюдать, как растут его дети, влиять на формирование их характеров и мировоззрения.

Удивительно, но именно в период вынужденного отстранения от политических дел Макиавелли проявил себя как прогрессивный родитель, особенно в вопросах женского образования. В эпоху, когда обучение девочек обычно ограничивалось домашними навыками и основами религии, он настаивал на том, чтобы его дочери получили серьезное интеллектуальное образование, что шло вразрез с традициями того времени.

«Мессер Никколо говорил мне, что образованная женщина украшает дом больше, чем любые драгоценности, – вспоминал Антонио Рончиони, музыкант, приглашенный давать уроки музыки Примавере. – Он считал, что его дочери должны уметь не только петь и танцевать, но и рассуждать о поэзии и истории. Однажды, когда я выразил удивление такими прогрессивными взглядами, он ответил: «Разум – это единственное богатство, которое невозможно отнять. Я хочу, чтобы мои дети были богаты именно так».

Сыновья Макиавелли – Бернардо, Лудовико, Пьеро и Гвидо – получали от отца более практическое воспитание. Он лично обучал их управлению имением, разбираться в сельскохозяйственных работах, а также навыкам фехтования и верховой езды, необходимым для молодых людей их положения. Особенно тесные отношения сложились у Макиавелли со старшим сыном Бернардо, которому в начале изгнания было около десяти лет.

«Мессер Никколо и его старший сын часто проводили целые дни, объезжая владения, – писал в своих воспоминаниях Франческо Гвиччардини, друг семьи и известный историк. – И хотя поместье было небольшим, Макиавелли обращался к мальчику с такой серьезностью, словно они управляли целым герцогством. Когда я спросил его об этом, он ответил: «Я не могу оставить своим детям богатство или влияние, но могу научить их мыслить масштабно, даже если речь идет о скромном наследстве».