Никколо Макиавелли. Гений эпохи. Книга 3. Закат

Андрей Хилев

Никколо Макиавелли. Гений эпохи. Книга 3. Закат

КНИГА 3 – ЗАКАТ

Гуляя по современной Флоренции я не спеша подошел к зданию с башней под именем– Барджелло. Башня получила название от слова «Bargello»– «охранник, начальник стражи». Так именовались охранники при дворе каролингских правителей. Глядя на этот музей сегодня, мимо него спешат куда-то туристы или местные жители немногие догадываются или знают, что это здание само по себе целая история Флоренции.

Его строительство здания началось в 1255 году, затем его перестроили по образцам башни Босколи, и когда здание было построено, в 1256 году – оно имело два этажа. Третий этаж, сложенный из меньших блоков, добавлен после пожара 1323 года. Но мы не будем сейчас говорить об архитектуре.

Дворец Барджелло вначале именовался «Дворцом народа» (Рalazzo del Popolo). Затем здание стало и казармой, и тюрьмой и эту функцию она выполняла в описываемый нами период жизни Макиавелли.

Глава 18. Заговор

«История пишется победителями, но ее подлинная суть скрывается в судьбах проигравших» Н. Макиавелли.

Флоренция, январь 1513 года, в неприметной таверне «Горшок», расположенной в узком переулке недалеко от Понте Веккьо, за угловым столом склонились несколько молодых людей. Их шепот терялся в общем гуле, но слова, которыми они обменивались, могли стоить им жизни.

«Мы не можем больше терпеть тиранию Медичи», – Пьетро Паоло Босколи, двадцатисемилетний аристократ с горящими глазами, ударил кулаком по столу, заставив вздрогнуть винные кубки. «Наша республика умирает под их игом».

«Тише», – прошипел Агостино Каппони, его ближайший друг и единомышленник, бросая тревожный взгляд на соседние столы. «Здесь у стен есть уши».

Но было уже поздно. За соседним столом человек в потертом плаще сделал глоток вина, не отрывая глаз от потрепанной книги. Этот невзрачный посетитель запоминал каждое слово горячих заговорщиков. Микеле дель Бене, верный шпион семейства Медичи, терпеливо собирал информацию, которая вскоре запустит механизм беспощадных репрессий.

Франческо Гвиччардини, выдающийся историк и современник тех событий, впоследствии напишет в своей «Истории Флоренции»: «Заговор был скорее порождением ностальгии, чем реальной политической силой. Босколи и Каппони вели разговоры о свободе в таверне «Горшок», не подозревая, что за соседним столом сидят шпионы Медичи. Их неосторожность граничила с наивностью, столь несвойственной флорентийской политической традиции».

Заговорщики мечтали о возрождении республиканского строя, который был нарушен возвращением семейства Медичи после восемнадцатилетнего изгнания. В 1512 году, когда испанские войска разграбили Прато и угрожали самой Флоренции, правительство республики пало, и к власти вернулись Медичи во главе с кардиналом Джованни и его братом Джулиано.

Лоренцо Строцци, аристократ, близкий к кругу Медичи, но сохранивший теплые отношения с республиканцами, позже вспоминал: «Босколи часто говорил, что лучше умереть, сражаясь за свободу, чем жить в рабстве. Но его страсть к древним идеалам не сопровождалась практическим пониманием реальной политики. У заговорщиков не было ни армии, ни поддержки народа, ни даже четкого плана действий».

Заговорщики собирались в разных местах Флоренции – в домах друг друга, в садах Орти Оричеллари, где собирался литературный кружок, увлеченный республиканскими идеалами, и, конечно, в таверне «Горшок». Их группа постепенно расширялась, включая молодых аристократов, интеллектуалов и даже нескольких ремесленников. Среди них был и Никколо дель Тосетто, дальний родственник Макиавелли, что впоследствии сыграет роковую роль в судьбе великого мыслителя.

В середине января планы заговорщиков начали обретать более конкретные формы.

«Нам нужно действовать в праздник Святого Иоанна, когда Медичи будут присутствовать на церемонии в соборе», – предложил Босколи, разворачивая на столе карту Флоренции во время одной из тайных встреч в доме Капони. «Мы нанесем удар одновременно по Джулиано и кардиналу Джованни».

«А что потом?» – спросил Джованни Фолски, один из младших членов заговора, студент университета с репутацией блестящего оратора. «Как мы удержим власть?»

Босколи улыбнулся с самоуверенностью молодости: «Народ Флоренции помнит вкус свободы. Как только тираны падут, горожане поднимутся и поддержат нас. Мы созовем Большой совет и восстановим республику».

Антонио Бруччоли, молодой интеллектуал, впоследствии ставший известным издателем и переводчиком Библии, присутствовал на этих собраниях и годы спустя описал их в своих «Диалогах»: «Они говорили о Бруте как о своем идеале, восхищались его решимостью убить Цезаря ради спасения республики. На стене в доме Босколи висел кинжал под портретом Брута с надписью «За свободу». Они были готовы пожертвовать жизнью, но не понимали, что времена изменились, и Флоренция уже не была Римом».

В это самое время, всего в нескольких кварталах от заговорщиков, в своем скромном доме на виа Гвиччардини, Никколо Макиавелли проводил вечера в совершенно ином занятии. Отстраненный от государственной службы после падения республики, бывший второй канцлер и секретарь Совета Десяти погрузился в изучение древних авторов и размышления о политике. Его жена, Мариетта Корсини, часто заставала его за работой до глубокой ночи.

«Никколо, ты снова не спишь», – говорила она, входя в его кабинет с подсвечником в руке. «Дети беспокоятся о тебе».

Макиавелли поднимал глаза от рукописи, и в тусклом свете свечи было видно его изможденное лицо с глубокими тенями под глазами. «Это мой единственный способ бороться с унынием, дорогая Мариетта. Когда я пишу, я забываю о нашей бедности и о том, что меня лишили дела всей моей жизни».

Джованни Риччо, сосед Макиавелли и старый друг семьи, позже рассказывал: «В те месяцы Никколо казался тенью самого себя. Четырнадцать лет он служил республике, руководил дипломатическими миссиями, командовал милицией, а теперь был вынужден просить в долг у друзей, чтобы прокормить своих шестерых детей. Но даже в такой ситуации его ум оставался острым, а интерес к политике – неугасимым».

В начале февраля произошло событие, которое драматически изменило ход заговора и судьбу многих людей, включая Макиавелли. Во время очередной встречи в доме Каппони Босколи случайно выронил лист бумаги с именами потенциальных сторонников заговора. Этот список, написанный его рукой, включал имена многих видных граждан Флоренции, в том числе и имя Никколо Макиавелли.

Каппони заметил пропажу только на следующее утро. «Ты ищешь это?» – его мать, Лизабетта, протянула ему лист бумаги. «Я нашла его под столом после твоей вчерашней встречи с друзьями».

Побледневший Каппони выхватил список. «Ты… читала его?»

«Нет, – ответила Лизабетта, внимательно глядя на сына. – Но, Агостино, я молю тебя быть осторожным. Времена опасные».

«Не беспокойся, мама», – Каппони поцеловал ее в лоб, пряча список в карман камзола.

Но было поздно. Тем же вечером, когда Агостино отправился на встречу с Босколи, слуга дома Каппони тайно передал информацию о подозрительных собраниях своего хозяина Паоло Вентури, преданному стороннику Медичи. Час спустя Вентури уже стоял перед Джулиано Медичи в их величественном палаццо.

«Мой господин, – прошептал Вентури, склонившись в поклоне, – я располагаю информацией о заговоре против вашей семьи».

Джулиано, младший брат кардинала Джованни, выпрямился в кресле, его лицо оставалось невозмутимым, но глаза сузились. «Продолжай».

«В доме Каппони собираются молодые люди, они говорят о свержении вашей власти и восстановлении республики. Среди них Босколи, сын Пьеро Босколи, и сам Агостино Каппони».

«У тебя есть доказательства?» – спросил Джулиано, постукивая пальцами по подлокотнику кресла.

«Слуга Каппони видел список имен. Среди них много известных граждан Флоренции, приверженцев республиканских идей».

Джулиано медленно кивнул. «Ты хорошо послужил нам, Вентури. Ты будешь щедро вознагражден». Затем он повернулся к стоявшему рядом секретарю: «Немедленно созвать Отто ди Гвардия (Совет Восьми по охране правопорядка). Мы нанесем удар до того, как они успеют что-либо предпринять».

В своих «Воспоминаниях» Лука Ландуччи, аптекарь и хронист Флоренции, записал: «18 февраля 1513 года город был потрясен масштабными арестами. Говорили о раскрытом заговоре против Медичи, и многие достойные люди были схвачены и брошены в тюрьмы Барджелло. Среди них был и мессер Никколо Макиавелли, бывший секретарь республики».

В ночь с 18 на 19 февраля начались аресты. Первыми схватили Босколи и Каппони. Их взяли прямо во время встречи в доме последнего. Стражники окружили здание и ворвались внутрь, когда заговорщики обсуждали детали планируемого покушения.

«Именем Синьории, вы арестованы за измену!» – крикнул капитан стражи, врываясь в комнату с обнаженным мечом.

Босколи попытался достать кинжал, но был сбит с ног ударом алебарды. Каппони не сопротивлялся и был закован в цепи.

«За что нас арестовывают?» – спросил он, сохраняя достоинство даже в такой ситуации.

«За заговор против семьи Медичи и законной власти Флоренции», – ответил капитан, показывая ордер с печатью Отто ди Гвардия.

Пьетро Биббиена, нотариус, присутствовавший при аресте для составления официального протокола, позже свидетельствовал: «Когда стражники обыскали дом, они нашли кинжалы, спрятанные под половицами, и письма, в которых обсуждались планы убийства братьев Медичи. В спальне Каппони обнаружили портрет Брута с надписью «Освободитель».

В течение следующих двух дней были арестованы почти все, чьи имена фигурировали в злополучном списке, а также многие другие, подозреваемые в симпатиях к республиканским идеям. Флоренция погрузилась в атмосферу страха и доносов.

Свидетельство сэра Джона Бомонта, английского посла при дворе Медичи, дополняет картину: «Аресты проводились с исключительной жестокостью. Стражники врывались в дома посреди ночи, вытаскивали людей из постелей на глазах у рыдающих жен и детей. Медичи страшились не столько самого заговора, сколько идей республиканизма, которые могли распространиться среди горожан».

Как они выследили заговорщиков? План Медичи был детально проработан и безжалостен в своей эффективности. Главным их оружием стала обширная сеть информаторов, проникшая во все слои флорентийского общества. Микеле дель Бене, шпион в таверне «Горшок», был лишь одним из многих. Среди информаторов были слуги в домах подозреваемых, торговцы, получавшие деньги за сведения, и даже несколько священников, нарушавших тайну исповеди.

Джованни да Прато, судья, впоследствии участвовавший в процессе над заговорщиками, писал в своем дневнике: «Информаторы Медичи работали так эффективно, что знали о заговоре больше, чем сами заговорщики. Они позволили Босколи и другим продолжать свои собрания, собирая все больше имен и сведений, чтобы затем одним ударом обезглавить всю оппозицию».

Решающим фактором стало предательство изнутри. Человек, известный в документах следствия только как «Аноним из Прато», член группы заговорщиков, регулярно передавал информацию о планах и участниках капитану гвардии Медичи. Его личность так и осталась тайной, но некоторые историки полагают, что это мог быть Бартоломео Рондинелли, молодой аристократ, присутствовавший на многих собраниях Босколи, но странным образом избежавший ареста.

Никколо Валори, один из арестованных, но позже освобожденных по недостатку улик, спустя годы утверждал: «Среди нас был иуда, продавший нас за тридцать флоринов серебром. Он сидел с нами за одним столом, пил из одного кувшина, а потом шептал наши имена на ухо палачам Медичи».

17 февраля 1513 года в руки властей попал неопровержимый документ – тот самый список имен, выпавший у Босколи и якобы найденный на улице «случайным прохожим», который тут же доставил его в палаццо Медичи. Список включал около двадцати имен, среди которых были Босколи, Каппони, Фолски, а также Никколо Макиавелли.

Для Джулиано Медичи это было идеальным поводом для решительных действий. «Молодые люди из хороших семей, но без последователей, – презрительно отзывался он о заговорщиках, – однако их идеи опасны, как чума. Мы должны вырвать эту заразу с корнем».

Микеланджело Буонарроти, великий скульптор и художник, имевший связи с республиканцами, узнав об арестах, спешно покинул город. В своих письмах он позже вспоминал: «Воздух Флоренции стал отравленным от подозрений. Никто не мог быть уверен, что его имя не прозвучит на допросе под пытками. Я бежал, потому что знал: в такие времена ни талант, ни заслуги не могут защитить от гнева властителей».

Среди арестованных оказались люди, не имевшие прямого отношения к заговору, но давно вызывавшие недоверие Медичи. Джулиано де' Медичи воспользовался ситуацией, чтобы нанести удар по всем потенциальным противникам режима.

Филиппо Нерли, хронист и дипломат, писал: «Список подозреваемых расширялся с каждым днем. Достаточно было слова информатора или давней личной вражды, чтобы человек оказался в застенках Барджелло. Медичи использовали заговор как предлог для масштабной чистки политических противников».

Современник событий, Якопо Нарди писал: «Медичи использовали раскрытие заговора как предлог для расправы со всеми, кого считали своими противниками. Макиавелли попал в их список не столько за реальную угрозу, сколько за символическое значение его фигуры. Он олицетворял республиканский дух».

Февральское утро 1513 года выдалось на редкость холодным для Флоренции. Первые лучи солнца еще не успели коснуться крыш домов, когда к скромному жилищу Никколо Макиавелли на виа Гвиччардини подошли четверо стражников в форме городской милиции. Их тяжелые шаги эхом отдавались в узком переулке, предвещая беду.

Они громко постучали в дверь, разбудив всю семью. Мариетта Корсини, жена Макиавелли, открыла дверь и в ужасе застыла перед вооруженными людьми.

«Мы пришли за Никколо Макиавелли по приказу Синьории», – объявил старший стражник, протягивая ордер на арест с печатью Отто ди Гвардия.

Самого Николло Макиавелли тогда дома не было. Тогда Комиссия Восьми по охране государства издала указ, предписывающий всякому кто знал о местонахождении Макиавелли, сообщить о его местонахождении в течение часа. В случае неисполнения – угроза ссылки или конфискации имущества.

Никколо Макиавелли узнав о розыске сам пошел через весь город к Барджелло – мрачному средневековому зданию, служившему тюрьмой и штаб-квартирой Отто ди Гвардия. По пути он видел, как другие повозки с арестованными направляются туда же. Флоренция просыпалась под звон церковных колоколов, не подозревая, что этот день станет одним из самых черных в ее истории.

Палаццо дель Барджелло встретил арестованных своими толстыми стенами и узкими окнами, похожими на бойницы. Во внутреннем дворе Макиавелли увидел Босколи и Каппони, уже закованных в цепи. Их лица были в синяках – первые следы допросов.

«Никколо! И тебя схватили?» – воскликнул Босколи, увидев Макиавелли. «Но ты же не…»

Стражник ударил его по лицу, прерывая фразу. «Молчать! Заговорщикам запрещено разговаривать!»

Всех арестованных вели по очереди в канцелярию тюрьмы, где нотариус записывал их имена и предъявляемые обвинения. Когда очередь дошла до Макиавелли, он услышал, как писарь монотонно читает: «Никколо ди Бернардо Макиавелли, бывший секретарь Второй канцелярии и Совета Десяти, обвиняется в участии в заговоре против семейства Медичи и законной власти Флоренции».

«Это ошибка, – спокойно произнес Макиавелли. – Я не участвовал ни в каком заговоре».

Нотариус поднял на него усталые глаза. «Все так говорят, мессер Никколо. Впрочем, у вас будет возможность доказать свою невиновность… если выдержите допрос».

После регистрации Макиавелли отвели в камеру в нижнем ярусе Барджелло – тесное помещение с каменными стенами, покрытыми плесенью, и крошечным окном под потолком, через которое едва проникал свет. В углу стояло ведро для нечистот, распространявшее зловоние. Вместо кровати – охапка гнилой соломы.

«Добро пожаловать в ваши новые покои, … секретарь», – ухмыльнулся тюремщик, захлопывая тяжелую дверь.

Джованни Берарди, политический деятель, оказавшийся в соседней камере, потом вспоминал: «Когда все стихло, я услышал, как новый узник в камере рядом со мной тихо напевает строки из «Божественной комедии» Данте. Это был Макиавелли, и он цитировал отрывок о круге предателей. Ирония судьбы – человек, обвиняемый в предательстве, находил утешение в стихах о вечных муках предателей».

Первые часы после ареста стали для Макиавелли настоящим кошмаром. Его доставили в мрачное здание тюрьмы Барджелло, бывший дворец подесты, где располагалась городская стража. Здесь, в сырых и холодных камерах, содержались узники, ожидавшие суда или казни.

Луиджи Пассерини, смотритель тюрьмы, оставил записи о заключенных этого периода. «Макиавелли прибыл в состоянии крайнего смятения, – писал он. – На вопрос о заговоре он отвечал решительным отрицанием. «Я не имею к этому никакого отношения», – повторял он».

Допросы начались в тот же день. Макиавелли предстал перед Маркантонио Колонна, военным комендантом Флоренции, назначенным Медичи. По свидетельству секретаря суда Пьеро Ардингелли: «Колонна был холоден и методичен. Он зачитал показания Боскали и Каппони, уже сознавшихся под пытками, показала список, где упоминалась фамилия Макиавелли».

Макиавелли отрицал любую причастность к заговору, что было правдой. Он действительно не участвовал в планах Боскали и Каппони. Более того, в письмах к Веттори он неоднократно высказывал скептическое отношение к возможности республиканского переворота: «Флоренция устала от потрясений. Люди желают спокойствия, даже если цена ему – свобода».

Однако судей интересовала не истина, а признания, способные оправдать репрессии. Когда стало ясно, что Макиавелли не намерен признавать вину, было принято решение применить пытки. Практика пыток в системе правосудия того времени была обычным явлением, санкционированным как светскими, так и церковными властями.

На рассвете третьего дня заключения Макиавелли был доставлен в пыточную камеру. Методы палача Отто ди Гвардия были печально известны своей жестокостью. Главным инструментом дознания была страппадо – пытка, при которой руки заключенного связывались за спиной, а затем его поднимали на веревке, привязанной к запястьям, резко опуская в последний момент, что вызывало вывихи и разрывы мышц.

Макиавелли привели в пыточную камеру рано утром. Комната была освещена факелами, в центре – деревянная конструкция с блоками и веревками для страппадо. У стены стоял стол, за которым сидели трое судей в черных мантиях и секретарь, готовый записывать показания.

«Никколо Макиавелли, – начал главный судья, – вы обвиняетесь в участии в заговоре против семейства Медичи и законной власти Флоренции. Что вы можете сказать в свое оправдание?»

«Я не знал о заговоре и не участвовал в нем», – твердо ответил Макиавелли.

«Ваше имя найдено в списке заговорщиков, составленном Пьетро Паоло Босколи. Как вы это объясните?»

«Я не могу объяснить того, чего не знаю. Босколи мог включить мое имя по собственным причинам, но я никогда не давал согласия на участие в каких-либо противозаконных действиях».

Судья кивнул палачу. «Приготовьте его».

Палач и два помощника схватили Макиавелли, сорвали с него рубашку и связали руки за спиной. Затем привязали веревку к запястьям и пропустили ее через блок на потолке.

«Последний шанс сознаться добровольно», – сказал судья.

«Мне не в чем сознаваться», – ответил Макиавелли, глядя ему прямо в глаза.

«Поднимите его».

Палачи потянули за веревку, и Макиавелли почувствовал, как его руки выкручиваются из суставов. Боль пронзила всё тело, но он сжал зубы, не издав ни звука.

«Выше!» – приказал судья.

Его подняли почти до потолка, плечевые суставы трещали от напряжения. Боль стала невыносимой.

«Сознавайтесь! Кто еще был в заговоре? Какие планы вы строили?»

«Я.… не знаю… ни о каком… заговоре», – выдавил Макиавелли сквозь стиснутые зубы.

«Опустите его!»

Палачи резко отпустили веревку, и Макиавелли рухнул вниз, остановившись в нескольких дюймах от пола. Боль была такой сильной, что он потерял сознание.

Этот изощренный метод пытки позволял причинять жертве невыносимую боль, не оставляя видимых следов. Многие не выдерживали и давали показания, требуемые судьями. Но Макиавелли проявил удивительную стойкость.

Джованни Нери, тюремщик Барджелло, позже вспоминал: «Когда его сняли с веревки и бросили в камеру, я думал, он умрет к утру. Но вместо стонов, я слышал, как он бормотал странные фразы, словно говорил с кем-то невидимым: 'Лучше внушать страх, чем любовь…, государь не должен бояться заслужить дурную славу за те пороки, без которых трудно спасти государство…'. Это было жутко. «

Донато Джаннотти, встретивший Макиавелли годы спустя, записал его слова об этом испытании: «Когда тело подвергается такой боли, разум обретает удивительную ясность. Я понимал, что каждое моё слово может стать приговором не только для меня, но и для других. И я молчал».

Четыре раз за день заключения Макиавелли (с его слов это было шесть раз) – его поднимали и опускали на веревке, но он продолжал отрицать связь с заговорщиками. В конце концов, Колонна приказал прекратить пытку, понимая, что дальнейшее насилие может привести к смерти заключенного, а это не входило в планы Медичи.

Физические страдания усугублялись психологическими. В соседних камерах содержались другие арестованные по делу о заговоре. Крики пытаемых разносились по коридорам Барджелло, создавая атмосферу ужаса. По воспоминаниям Джакомо Нарди, «даже самые стойкие теряли присутствие духа, слыша эти звуки».

Письмо Мариэтте, тюрьма, март 1513 года

«…Мариэтта, не тревожься из-за того, что пишут. Я не предал, не солгал, не унизился. Мне ломали тело, но не душу. Я ещё держусь – может, потому что в голове всё ещё твой голос, говорящий: «Ну не сглупи, Никколо! Я не знаю, выпустят ли меня. Но если да – клянусь, я никогда больше не доверю судьбу тем, кто ставит силу выше ума. Позаботься о детях. Если есть возможность – продай кур или вино, но купи чернил и бумаги. Я должен писать. Это всё, что у меня осталось».

Макиавелли в тюрьме – это как Вольтер в Бастилии или Сервантес в алжирском плену: страдающее тело, но кипящий мозг. Он был раздавлен, растерян – но не сломлен.

Но Макиавелли даже тут искал возможность, чтобы применить свой аналитический ум. Он видел, как происходит давление на человека и морально и физически, как говорят, что говорят, каким тоном говорят. Как их человека пытаются выбить все человеческое и заставить его сделать что-угодно, или признаться в чем угодно.

Условия содержания были ужасающими. Камера Макиавелли представляла собой тесное помещение с каменным полом, без окон и с минимальным доступом свежего воздуха. Единственным источником света была узкая щель под дверью. Пища состояла из черствого хлеба и воды, иногда с добавлением жидкой похлебки.

Физические страдания, перенесённые Макиавелли в тюрьме, были нешуточными. Доктор Альберто да Риказоли, осматривавший его после освобождения, оставил профессиональное заключение: «Вывих обоих плечевых суставов, множественные кровоподтеки на спине и груди, два сломанных ребра. Удивляюсь, как он вынес все это, не потеряв рассудка». Существует легенда, что во время пыток Макиавелли сочинял сонеты, чтобы отвлечься от боли. Один из них начинался строками: «У меня есть лишь то, что я знаю, и это знание теперь мое проклятие».

Пытки и заключение стали для Макиавелли своеобразной инициацией, открывшей ему глубины человеческой природы, обычно скрытые от глаз. Микеле Бруни, тюремный священник, часто беседовавший с заключенными, позже написал в своих воспоминаниях: «Макиавелли не терял присутствия духа даже в самые мрачные моменты. Он наблюдал за другими узниками, за тюремщиками, за судьями – и делал выводы. «Здесь я вижу человека в его истинном облике, без масок и притворства», – сказал он мне однажды».