Ольга. Хазарская западня

Покорённым народам его дружина должна была показаться не простым воинством князя, а стаей самых настоящих оборотней. Древляне боялись Вещего, считая его чародеем и сыном Сварога, а уличи будут бояться его, Свенельда, потому что он станет для них волкодлаком, крадущим не только жизнь, но и посмертие. Подобная мысль пришла воеводе в голову после того, как ему удалось запугать и склонить на свою сторону Ворчуна. От него он узнал, что уличи относились к лютому зверю с не меньшим трепетом, чем велеты, и тоже вели свой род от волка.

Во время полюдья Свенельд приказал своим гридням накидывать поверх кольчуг волчьи шкуры и завывать по-звериному каждый раз, когда они приближались к местам стоянок дружины.

Его первое полюдье стало не обыкновенным походом за данью, а настоящим представлением. Свенельд заводил с князьями и старейшинами древлян, лендзян и уличей леденящие кровь речи и не скупился на угрозы. Рядясь в обличье волкодлака, он вдохновенно изображал жестокого оборотня. Данники боялись его, ненавидели, не раз пытались убить. Но на второе и третье полюдье восприняли приезд Свенельда к ним как должное, а в четвёртый – его едва ли не приветствовали. Тогда в землях уличей он почувствовал себя повелителем, князем. Во всех крупных поселениях у него имелись постоянные хоти для наложных утех, ожидавшие и с радостью встречавшие его – с жёнами воевода всегда был ласков и щедр; прикормленные соглядатаи, вроде Ворчуна, доносившие о людских настроениях, о недоброжелателях и недовольных; уважительные старейшины, успевшие разглядеть под личиной безжалостного нелюдя разумного мужа и выдающегося вождя. Большинство уличей больше не испытывало к нему ненависти, а некоторые даже обращались за советом, просили рассудить прения, защитить от степняков.

В тот, четвёртый, раз ему пришлось напомнить им, что он действует не сам по себе, а как воевода князя Киевского. Тогда же Свенельд распространил среди уличей слух о том, что он вскоре покинет Киевскую державу и следующей зимой к ним придёт другой соратник князя Игоря. При этом он, не стесняясь, намекал, что новый воевода с опаской относится к бесстрашным, непокорным уличам.

Вернувшись в Киев, Свенельд предупредил князя Киевского о зреющих мятежных настроениях данников. А между тем он сам их и посеял. Свенельд действительно задумал уехать из Киева и не мыслил возвращаться назад. Но облегчать урок своему преемнику он не собирался. Не хазары, не печенеги, не Вещий и не червонные князья, а он, Свенельд, оказался первым воеводой, сумевшим подчинить себе сей непокорный народ. Запросто делиться своими достижениями он не собирался.

Разумным было бы вообще никуда не уезжать из Киевской державы. Свенельд многого добился на службе у князя Игоря, оброс связями, знатно обогатился. Но серебро ему нужно было не для одного лишь обладания. С малых лет он носил в сердце желание мести человеку, повинному в смерти его отца и матери, знатному и могущественному хёвдингу-дану, приближённому самого датского конунга Кнуда. Против него следовало выходить во всеоружии, не оставляя убийце ни единой возможности выжить. При этом самому надо было избежать наказания. Мало было бы радости убить кровника25 и лишиться свободы и жизни. К тому же Свенельд хотел убить не только врага, но и всю его семью. Да и месть, отложенная на годы, добавила бы ему уважения.26 Вот потому столько лет Свенельд усердно взбирался на крутую гору жизненных достижений, у подножья которой большинство простых смертных теснились и толкались в борьбе за скромные блага жизни.

Покидая Киев, Свенельд не знал, приедет ли назад. Он хотел поселиться на земле своих предков. Но что-то в глубине души подсказывало, что возможность возвращения исключать нельзя. А вёльва, разглядевшая в нём дар прорицателя, велела чутко слушать свои ощущения. Свенельд слушал. Его неумолимо тянуло на Русь. И он вернулся. И узнал, что дружина под предводительством Ивора, сына Асмуда, едва унесла ноги из неспокойного края уличей, оставив прошедшей зимой князя Игоря без дани. Предвиденье это было или точный расчёт, непонятно. Но без сомнения, он не зря возмутил уличей и не зря привёл с собой датских наёмников.

В новое полюдье Свенельд шёл знакомым путём. Завершив объезд земель древлян и восточных лендзян в Виниче27 и отправив часть дружины с собранными данями в Киев, Свенельд вместе с княжичем Олегом спустился по Бугу в земли уличей. Уличи легко покорялись ему. Хотя теперь у его гридней не имелось с собой волчьих шкур. Впрочем, если бы они даже и имелись, он не стал бы рядиться. Ему не нужно было устрашать, его и так уважали и признавали его силу. Да и негоже было бы устраивать подобное на глазах у следовавшего с ним в полюдье княжича Олега. Присутствие сына Игоря одновременно тяготило и было полезным. Оно ограничивало Свенельда в свободе действий, но вместе с тем дружина княжича, пусть почти и не принимавшая участия в битвах, создавала видимость значительного войска.

Вот только когда киевская рать по притокам Буга и Тесменю вышла на Днепр, дружина княжича направилась на юг, вниз по течению. Свенельду же следовало идти на север, в сторону самых значительных и богатых поселений – Родня и Пересечена.

Свенельд рассчитывал, что князь Киевский поддержит его гриднями, ведь в дани доля Игоря была большей. На сей раз воевода ошибся. Игорь привычно стремился извлечь всемерные выгоды из своих предприятий, и, более того, как подозревал Свенельд, князь хотел поставить чересчур удачливого и оттого зарвавшегося – так, верно, думал о нём Игорь – воеводу на место.

Князь прислал гридней лишь для того, чтобы обезопасить следование касожской невесты Олега и греческих послов до Витичева. От Витичева на север начинались покорные Киеву, безопасные земли.

Тогда же Свенельду было приказано явиться в Киев, куда он и поспешил, опередив медленно идущий вверх по Днепру ладейный поезд касожской княжны. В ту пору он ещё не знал, для чего князь велел ему приехать, даже и предположить не мог, что речь пойдёт о женитьбе на смоленской княжне.

Подмога с войском пришла не так, как ожидал Свенельд. Игорь пообещал ему поддержку людьми и наместничество в Пересечене взамен женитьбы на смоленской княжне. Надо было соблазнить княжну и тем разрушить её помолвку с князем Новгородским. Дочь Володислава Смоленского была невестой выгодной: пригожей, молодой, знатной. Свенельд, конечно, подчинился князю Киевскому. Однако, согласившись на брак, он отступил от одного своего убеждения. Вопреки предельной расчетливости, жениться воевода хотел по любви. Он никогда не сомневался, что ему, прославленному воину, влиятельному и видному собой мужу, доселе без труда получавшему любую угодную ему женщину, будет просто жениться на той, которая придётся ему по сердцу.

В яви всё складывалось как-то иначе, чем он себе представлял.

Небесные пряхи смеялись над самоуверенным честолюбцем. Любовь оказалась не тем благом, которое можно было получить, взобравшись на гору жизненных достижений. Она пришла не по велению разума и не прекратилась усилием воли. И самым грустным оказалось то, что за любовью не следовало неизбежное обладание, как и наоборот.

Родень

В полуденный час на исходе лета в Родне, располагавшемся на каменистом кряже близ места слияния Роси с Днепром, было необыкновенно людно. Вокруг помоста, установленного в середине площади, толпились самые знатные жители поселения и окрестностей: главы ремесленных концов, торговцы, старейшины вервей, десятники сторожевой охраны. По краям теснился простой люд, наряженный как на праздник: мужики в белых рубахах, бабы в узорочье. Некоторые бойкие, деловитые парни взобрались на принесённые из корчмы Деляна столы и лавки, на прикаченные с бондарного двора бочки и на прочие подручные, а вернее, подножные предметы. Народу на площади набилось столько, что, казалось, и шагу ступить некуда. Возбуждённо шумело людское море. Почти не прерываясь, с раннего утра бил на звоннице вечевой колокол.

– Волхвы, волхвы едут! – закричали наблюдатели с возвышений.  – И воевода Белолют с дружиной!

Люди потеснились, в толпу вклинилось шествие: впереди на белом жеребце, более похожий на воина, нежели на волхва, ехал верховный жрец святилища, Еловит; за ним следовала телега с навесом, запряжённая парой белых же быков – повозка жрецов. Завершал шествие десяток конных гридней во главе со Свенельдом, которого роденцы, вторя Еловиту, прозывали Белолютом.

У помоста шествие остановилось. Почтенные старцы выбрались из повозки, Еловит и Свенельд спешились, взошли на высокую степень28. Люди Свенельда рассредоточились, оцепили помост, оттеснив от него народ. Они зорко всматривались в толпу, выискивая лиходеев. Правда29 запрещала приносить на вече оружие. Если и случались на подобных сборищах разногласия, которые невозможно было разрешить словами, противные во мнениях стороны бились на кулаках. Однако всегда находились те, кто поддавался искушению преступить закон. И здесь среди толпы весьма вероятно присутствовали соглядатаи пересеченского князя Вестислава.

– Здравы будьте, жители Родня! – разнёсся над площадью густой, звучный голос Еловита. Толпа зашумела ответными приветствиями. – Собрались мы ныне на вече, чтобы союзно решить: быть нам с Киевом или с Пересеченом. Решенье непростое. Выберем одного – знать, враждовать нам с другим. Думать надобно крепко. Заслушаем всех, кому есть, что ныне сказать по сему поводу, но прежде всех слово держать воеводе Свенельду.

– Люди добрые! Представляться вам нет нужды. Все вы меня давно знаете. Было время – я воевал с вами, склонял под длань князя Киевского. И удача была со мной. Но никогда я не таил зла против народа уличей и против прочих народов, живущих в здешних землях. Когда можно было – я всегда мир ладить силился. Но Пересечен – отрезанный ломоть. Ему гибнуть от моей руки иль от какой другой – то дело решённое. Пусть не сейчас, но со временем – тому бывать. Многие из вас давно поняли, сколь весомые выгоды можно извлечь из союза с Киевом. Каждую весну ладьи князя Игоря идут в Царьград и каждую осень обратно. И переправа через Днепр может быть единственно вашей. Кому ещё быть первым в окрестных землях, как не граду, осенённому благодатью самого Рода?

– Мы долго жили под рукой князя Вестислава. Но четыре из пяти минувших лет платили дань Игорю Киевскому, – добавил Еловит. – А по чьей вине мы склонились под Киев? Помните, люди добрые? Вестислав уступил в брани Игорю Киевскому, а вернее всего – воеводе Свенельду. И после того мы жили в мире и покое, покуда Вестислав не начал баламутить людей.

– Будто Белолют нас не баламутил! – выкрикнули из толпы. – С панталыку нас не сбивал…

– Перята-торговец верно говорит, – поддержал роденский старейшина Замята, стоявший рядом с помостом на перевёрнутой вверх днищем лодке. – Две весны тому ты, воевода, баил, что покидаешь земли руси. А заместо тебя другой киевский воевода за данью к нам придёт на будущую зиму. Шибко податливый да боязливый… Я своими ушами о том слыхал на сходе старейшин. Не ты ль его собрал, воевода? А?

– Разве ж я тебе, Замята, велел гнать киевского воеводу взашей из роденских земель? – вкрадчиво спросил Свенельд. – Браниться с ним? Обижать? Разве так?

– Для чего тогда намекал о слабости киевского человека?

– Для твоей же пользы. С податливым человеком проще сторговать себе выгод. Хитрее действовать надобно было, а не за мечи и топоры хвататься.

– Хитёр ты, воевода. О том нам вестимо, – возмутился Замята. – Гладко баешь, не подкопаться.

– Верно Замята речёт! Волкодлаком ты рядился. Народ пужал. Да токмо сдаётся – то болтовня.

– Люди правду говорят, воевода. Никто ни разу не видал, чтоб ты обернулся зверем, – раздался из-за спины Свенельда голос жреца по имени Любр. – Лукавил ты, голову нам морочил ранее, и кто поручится, что дальше не будешь?

Толпа зашумела, соглашаясь со словами жреца.

– Лицедей ты лютый, а не волкодлак, Белолют!

– Бывал ты, Любр, и приметлив, – ответил Свенельд, не повернув головы. – Всё верно сказал. И я, люди добрые, не стану более лукавить. Чтоб вам покойно было, признаюсь. И покаюсь. Никакой я не волкодлак! Я человек!

Людское море заволновалось, зашумело шибче, покатило волны пересудов.

– Человек? Не волкодлак?

– Не волкадлак, баит. Человек, мол…

– Да как же так?

– А вот так… Брехал, вещает…

– А нынче не брешет?

– Кто ж его знает…

И явственно слышались в многократно повторённых вопросах и ответах оттенки разочарования. Порой нечто наиболее вероятное оказывается наименее желанным для человеческой души. В очередной раз Свенельд убедился, что люди не хотят скучной правды, они жаждут чудес.

– Стало быть, нет в тебе вещих умений?

– На кой нам тогда таков князь сдался?

– Так вам волкодлак всё-таки надобен? – рассмеялся воевода. – Любо пужаться? Ну, есть у меня умения… Коли желаете, покажу, повеселю вас… Пусть мне глаза завяжут, а моего коня станут мордой к помосту держать. Буду его глазами глядеть и всех священных мужей угадаю. Любо?

– Любо, воевода! Любо! Давай, удиви нас!

– Вы согласны, высокочтимые жрецы? – Свенельд обернулся к священным старцам. Утвердительные кивки были ему ответом.

– И меня заодно угадай, воевода, – выкрикнул Перята и поднялся на помост.

Быстро была найдена тряпица. Принёс её Замята. Жрецы и Перята поочерёдно приложили свёрнутую в несколько раз ткань к своим лицам, проверяя, плотно ли повязка закрывает зрение. Все одобрительно кивнули – подтверждая, мол, подвоха нет, всё по правде. После этого Свенельду завязали глаза. Священные мужи поднялись с лавки и, перемешавшись, выстроились посередь помоста. Вместе с Перятой-торговцем их было шестеро. Народ на площади замер. Фролаф подвёл коня. И тут вдруг, подтянувшись на руках, на край помоста присел невесть откуда взявшийся молодец. Был он одет в нарядную вышитую рубаху, подпоясанную поясом, и свободные порты, обмотанные на лодыжках онучами. На ногах – кожаные поршни. Парень как парень.

– Это кто ещё? Чегой-то он? Чего удумал? – зашумели в толпе.

Гридни Свенельда ринулись к нему, но парень поднял руки, показывая, что никакого оружия при нём нет.

– Ярл! – крикнул Фролаф на северном языке. – На помосте – чужак! Задержать его?

– Не трогайте! – ответил Свенельд по-славянски.

Гридни отошли от незнакомца. Парень ловко вскочил на ноги и бесшумно приблизился к ряду жрецов. Склонил голову перед Еловитом и, подойдя к Любру, жестами предложил ему уступить место.

– Да! Да! – загудела толпа. Затея усложнить воеводе задачу пришлась зрителям по душе.

Фролаф встревоженно глядел на Свенельда. Воевода стоял неподвижно, никак не отвечая на творившиеся вокруг непонятности. Любр вышел из ряда, шутник зянял его место. Парень приложил палец к губам, призывая людей к молчанию.

– Священные мужи готовы, воевода Свенельд, – провозгласил Замята. – Позволь подвести тебя к ним?

– Справлюсь сам, – глухо ответил воевода и направился к ряду жрецов.

Ступал Свенельд спокойно, но явно не так уверенно, как он ходил с открытыми глазами, и даже споткнулся раз, вызвав в толпе удивлённый и взволнованный ропот. Он подошёл к жрецам, замер напротив первого, ничего не сказал, сделал шаг ко второму. Не проронив ни слова, он недолго постоял напротив каждого. Незнакомец, заменивший Любра, был предпоследним. Когда Свенельд миновал его, парень скорчил забавную рожицу: вытаращил глаза, почесал темя, взлохматив волосы.

Завершив проход вдоль ряда мужей, Свенельд вернулся на место. Некоторое время он стоял недвижим, молчал, словно над чем-то раздумывал.

– Называй давай! Не тяни! – раздался выкрик из толпы.

– Я не тяну, а безмолвствия жду! – ответил воевода.

Вечевые сходники зашикали на болтавших и шумевших, и на площади воцарилась мёртвая тишина.

– Еловит, – произнёс Свенельд, шагнув к первому человеку из ряда, и толпа одобрительно загудела: воевода назвал имя жреца верно. Свенельд чуть развернулся и вскинул ладонь.

– Роденцы, вы молчите, покуда воевода всех не поименует, – счёл нужным пояснить Замята.

– Ждажир, Перята, Колун, – назвал Свенельд ещё троих, передвигаясь вдоль ряда от одного к другому.

Пятым стоял незнакомец. Свенельд замер напротив него, подумал, ничего не сказал и сделал шаг в сторону, к последнему жрецу. Парень нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Одной рукой он упёрся в бок, другой сделал широкий плясовой жест. Вёл он себя по-скоморошьи, дурачился, словно всё происходившее донельзя веселило его. Люди в толпе посмеивались над чудаком.

– Дивлян, – сказал Свенельд и толпа опять зашумела, но воевода вновь вскинул руку, призывая к молчанию: – Ещё один.

Он сделал шаг к незнакомцу. И вдруг жрецы, стоявшие рядом, отшатнулись; люди, наблюдавшие зрелище у торца помоста, испуганно ахнули. Кто-то крикнул «Берегись!». Фролаф взвился на помост. Еловит метнулся к Свенельду. Поймав солнечный луч, сверкнуло лезвие ножа в руках незнакомца. Направлено оно было в шею Свенельда. Но спасать воеводу не пришлось. Молниеносно Свенельд перехватил руку, занёсшую нож, и сжал запястье злодея. Второй рукой сдёрнул повязку и вцепился железными пальцами в шею нападавшего. Еловит за его спиной грохнулся на помост. Его толкнул Фролаф. Повалив волхва, оружник Свенельда и сам упал на дощатый пол. Свенельд вывернул нападавшему руку и отшатнулся в сторону. Всё это произошло в считанные мгновенья до того, как брошенный из толпы нож просвистел над ними и впился в бедро злодея. Кто-то явно метил попасть в Свенельда и промазал, потому что воевода вовремя увернулся. Прикрывшись израненным злодеем как щитом, Свенельд огляделся. Его люди уже прорывались ко второму нападавшему сквозь гомонящую толпу. А шутник-покуситель бился в его руках, но не для того, чтобы вырваться, а от сотрясавшей его предсмертной дрожи.

– Ножи в отраве! Берегись! – крикнул Свенельд.

– Всё подстроено! – прохрипел лиходей. – Подстроено! Сговор со жрецами!

Больше он сказать ничего не сумел: изо рта его хлынула кровь. Свенельд оттолкнул от себя тело, и оно тяжко упало на помост. Фролаф склонился над покусителем, вглядываясь в шевеление его губ и прислушиваясь: не скажет ли ещё чего невольно перед смертью?

Второй злоумышленник был схвачен быстро. Но он до того, видно, успел полоснуть себя лезвием отравленного ножа и, когда люди воеводы подтащили его к помосту, уже извивался в судорогах и не мог говорить.

Часть сходников ринулась прочь от помоста, однако все выходы с площади оказались перекрыты гриднями дружины Свенельда, занявшими улицы в то время, когда воевода держал речь.

– Остановитесь, чада! – нёсся над площадью зычный голос Еловита. – Остановитесь! Передавите же друг друга!

– Роденцы, угомонитесь! Угрозы нет! – взывал к собравшимся Свенельд.

– Охолонись, дурачьё! – орали гридни, сдерживая щитами натиск горожан. – Не выпустим!

Некоторое время сходники пытались прорваться сквозь заслоны, но сладить с гриднями, ежедневно упражнявшимися в умении держать «стену щитов», было непросто. Сопротивление плавно перетекло в словесные перепалки:

– Воевода, ты, знать, положить нас всех нынче удумал! – выкрикнул Замята. Во время заварухи с нападением староста спрыгнул с помоста, но, подвернув лодыжку, уйти далеко не сумел и прятался под лодкой.

– На кой ляд мне с вами речи тогда было разводить?

– Пошто зверей своих согнал в том разе?

– Потому как ожидал от пересеченцев пакостей. Оборонить и себя, и вас желал. Угомонитесь уж. Угрозы боле нет.

– А коли убивцы в толпе?

– Убийцы не по вашу душу пришли! Чего трусите! Я на обозрении стою, а ум от страха вы растеряли. Друг друга затоптать готовы.

– Тебя нож не имёт, мы видали! – звонко крикнула баба.

– У нас таких уменьев нет! – поддержал её стоящий рядом мужик.

– Роденцы, давайте вы сейчас помолчите немного. – Свенельд поднял обе руки, призывая внять ему. – А я кое-что скажу убийцам.

Сходники притихли, устремив взоры к воеводе. В залитом с одной стороны кровью кафтане, с растрёпанной после схватки гривой волос и при всём при том с невозмутимым лицом он выглядел впечатляюще. Свенельд действительно не боялся. И это поражало народ на площади.

– Тати! Коли вы меж добрых людей затесались и зрите, знайте: вам не уйти! Даже если и убьёте меня, тут же сами бесславно рядом с подельниками поляжете. Пока моя дружина блюдёт площадь, нет никому хода отсель! Но коли вече завершим как положено, проверять никого не станем. Всех выпустим. Обещаю!

– А коли исход тебя не устроит? Ну как супротив тебя в посадниках голосовать станем? – не унимался Замята, устыдившийся, видно, собственной трусости и пытавшийся теперешней дерзостью её возместить. – Тоже не выпустишь?

– Выпущу. Слово даю… – серьёзно сказал Свенельд и тут же с усмешкой добавил: – Но столов пиршественных не накрою. Думайте, роденцы, решайте…

И вновь зашумело людское море. И каждый норовил поделиться мыслями и наблюдениями.

– А вы слыхали, что тать-то рёк? Мол, подстроено всё действо?

– Убивец и сам тоже подстроен, выходит?

– Народ! Да воевода с закрытыми глазами татя за руку поймал! Вы чего, не видали разве?

– Да видали… Как не видать…

– Всё же он не людского роду-племени…

– Верно, опять брехал теперича, что не волкодлак…

– Волкодлак – не волкодлак, главное, чтоб нас не ущерблял… – вставил словцо Перята-торговец.

– Баил, о наших прибытках печься станет…

– Честной народ, а какой ещё нам посадник нужен? На кого лучшего потягаем? О ком речь ведём? – вмешался Еловит.

– Воевода – муж разумный и сильный. Пусть же он правит и Роднем и всеми окрестными землями, – поддержал его Ждажир.

– Пущай тогда Белолют нашим князем будет, а не Игорь Киевский!

– И Родень станет первым, а не Пересечен! И не Киев!

– Не справимся мы с Пересеченом без Киева…

– Дружить надобно с князем Киевским, дурни! Чтобы серебро из его мошны перемещалось в наши!

Долго волновалось людское море: шипело недоверием, бурлило недоумением, вспенивалось то руганью, то смехом. В исходе горячих прений вече утвердило Свенельда наместником Родня и пообещало воеводе полторы сотни мужей для осады и брани Пересечена. Кормление его дружины отчасти становилось заботой роденцев.

Тем же вечером Свенельд отправил гонца в Татинец с повелением собрать добровольцев в поселениях на Тесмени, о чём воевода уже имел предварительный уговор с тамошними старейшинами, и выступать всем войском в сторону Родня. Он решил не ждать подмоги от князя Игоря, а справляться собственными силами. Володислав Смоленский мог ведь и не согласится отдать Свенельду в жёны свою дочь, и тогда Киев подкрепления воеводе не пришлёт. Честно признаться, в глубине души Свенельд надеялся на это. Но небесные пряхи имели на него собственные виды.

День спустя, когда Свенельд угощал народ на площади мёдом и пирогами, устроив обещанный пир, с которым ему помог Ворчун и прочие роденцы, из Киева приехал утомлённый гонец. Гридень уже несколько дней разыскивал воеводу по ратным станам и заставам, чтобы сообщить ему важные вести. Володислав прибыл из Смоленска, заключил ряды с князем Киевским и благословил дочь на брак со Свенельдом. Князь Игорь повелевал Свенельду ехать в Киев на его же собственную свадьбу.

3. Союзники

Киев

Душистые красные цветы благоухали на весь Князев Приказ. Греки называли их родон. Они были похожи на крупный, многолепестковый шиповник-шипец и росли в саду при княжеском тереме. Срезать греческий шипец и поставить его в наполненный водой кувшин, придумала Руса. Она сказала, что греки так поступают нарочно, стремясь украсить садовыми цветами дома и храмы. Подобное, по её словам, она видела в одной из книг, которые были у неё в детстве30. Несомненно, это было красиво, но по Ольгиному разумению, её ключница просто хотела угодить пресвитеру, которого княгиня ныне принимала в тереме. Эта была третья встреча Ольги с христианским жрецом. Руса присутствовала и на первых двух, и на нынешней. Она молча сидела на лавке у стены и с благоговением внимала Григорию.

Сам пресвитер стоял перед княжеским престолом. Христианский жрец предпочитал вести разговоры, расхаживая по горнице из стороны в сторону. В сей миг Григорий остановился и замолчал, заметив, что княгиня отвлеклась.

Ольга отвела взор от цветов и посмотрела на мужчину напротив. Серьёзные тёмные глаза её собеседника следили за ней внимательно и даже слегка напряжённо. Под её взглядом его лицо, однако, тотчас смягчилось, уголок губ дрогнул в улыбке.

– Так что же тебя удивило в образе поведения Иисуса Христа, княгиня?

– Иисус ходил по воде и усмирял бурю. Обладая всемогуществом бога, он мог сдвинуть горы и осушить моря. Тем самым он убедил бы людей в том, что он новый бог, заставил бы верить в себя. Христос же вёл себя не как бог, а как умелый лекарь, ограничивая запас чудес исцелением болящих.

– Христос делал это не ради корысти и честолюбия, не от жажды признания в нём нового бога. Если ты, княгиня, читала внимательно, то должна была заметить, что Христос просил не называть его имени, не равнять его с богом. Он исцелял из любви, из сострадания, не брезгуя прикоснуться ни к прокажённым, ни к расслабленным. И разве ж это малое чудо – вылечить человеческое тело и душу? Ты прочитала про женщину, много лет истекавшую кровью? – Григорий посмотрел на Ольгу и, увидев её утвердительный кивок, продолжал: – Что ты думаешь об этом? В чём отличие сего исцеления от прочих?