Ольга. Хазарская западня

Анна Влади

Ольга. Хазарская западня

1. Заговорщики

Киев

Невесомые, будто греческая паволока, сумерки опускались на Киев. Шумная суета душного и пыльного дня сменялась волнующими звуками неспешно наступающей летней ночи. Затихало торжище; разговоры возниц и скрип телег, перемещавших товар с торговых рядов на склады, тонули в долетавших с вечерних гуляний девичьих визгах, смехе и песнях, в хмельном гомоне оживших постоялых дворов. С заливных лугов Оболони ветер нёс сладковатый запах свежескошенного сена. Прохладой веяло от Днепра. Кое-где в домах на Подоле сквозь занавеси на маленьких волоковых окошках пробивался тусклый свет лучин, в теремах на Киевских горах за косящатыми оконцами горели свечи и масляные лампы.

Светилось в этот час и распахнутое окно одной из опочивален богатого дома боярыни Оды на горе Хоревице. На постели в опочивальне возлежали двое: жена, совсем юная летами, и молодой мужчина. Рука женщины нежно обвивала возлюбленного, щека покоилась на его широкой груди. Исподволь, чуть запрокидывая лицо, жена посматривала на избранника, будто желала о чём-то спросить или поговорить. Мужчина этого не замечал. Его взгляд был непроницаем, отрешён; лицо почти неподвижно – лишь слегка трепетали ноздри, втягивая запахи, доносимые колышущим занавеси ветром. По привычке, свойственной людям, живущим походной жизнью, он нюхал ночь и чутко вслушивался в темноту. Его иссечённое шрамами, налитое мощными мышцами тело, укрытое в этот миг лишь объятиями подруги, равным образом свидетельствовало о том, что мужчина был закалённым в бранях воином.

Устав ожидать внимания, жена решилась заговорить сама и приподняла голову.

– Может, задержишься на денёк, ладо мой? – жалостливо протянула она.

Стряхнув задумчивость, мужчина посмотрел на подругу. Смоленская княжна назвала его так, как обычно величают супруга – уже и не сомневалась, видно, что он может быть для неё кем-то иным.

– Я бы и рад, да вражины не ждут, душа моя, – улыбнулся Свенельд, стараясь смягчить и жёсткое лицо, и голос, и коснулся волнистых волос Любомиры. Они были на ощупь мягки и нежны, как руно ягнёнка, и в свете свечного пламени отливали медью. Он с удовольствием принялся водить по ним ладонью.

– Как же я соскучусь! Будь осмотрителен, молю. Я ума лишусь, коли с тобой что-то приключится, – горячо прошептала она. – Хотя я и так уж, видно, его лишилась… Такое творю… Благословения отчего не имея… Но едва помыслю, что пришлось бы обнимать нынче другого…

– Зачем мыслишь о том, чему не бывать?

– А затем, чтобы себя похвалить. – Любомира лукаво прищурилась. – Ехала бы уж, верно, в Новгород, коли не решилась бы с княгиней слово молвить… Да будет милостива к ней Макошь! – с жаром воскликнула она. Ладонь, поглаживающая рыжие волосы, замерла. – Наше везенье, что княгиня столь добра. И люба князю Киевскому и потому ни в чём отказа не ведает.

– Ты вроде себя похвалить собиралась, а сама княгиню славишь…

– Не славлю, а дивлюсь… Молвили, будто князь шибко лют к княгине был. Но я не верю. Любящий муж не может быть так суров, как про князя болтали.

– Всё-то ты знаешь…

– А помнишь, на второй день свадьбы княжича с касожкой1 князь Игорь к нам подошёл? То-то уж он нам умилялся. Говорил: вот добрая чета, прямо как мы с княгинюшкой. А я, мол, кудесником себя ощущаю, устраивая ваш брак, – переливчато засмеялась Любомира.

– Пьян был князь, едва на ногах стоял, – произнёс Свенельд глухим голосом.

– И вовсе не был он пьян, когда рёк: «Какой славной невестушке мы тебя сосватали, воевода», – не унималась Любомира, желая, видно, немного подразнить Свенельда. – А княгиня добавила: «Ваш черёд ближайший. Совет да любовь…»

– Ну, довольно о них, душа моя. – Свенельд рывком перевернул её на спину и закрыл рот Любомиры поцелуем: ему надоело слушать болтовню про князя и княгиню, до невозможности бесившую его.

Разумеется, он помнил, как Игорь и Ольга подошли к ним на свадебном пиру княжича Олега2. Всего-то три дня с тех пор минуло… Князь Киевский соловьём разливался, княгиня стояла, потупив очи. А после слов про славную невестушку Игорь склонился к нему, сжал ладонями плечи и шепнул, что коли она, то бишь невестушка, понесёт – ещё славней будет. Любомира, конечно, того не услышала, а вот Ольга услышала или угадала, о чём речь. Метнула искоса взгляд на супруга – тот расцвёл улыбкой в сторону жены, и она в ответ сдержанно улыбнулась и сказала про совет да любовь.

Злость горячила Свенельда подобно молодому женскому телу под его руками. Он терзал Любомиру ласками, стараясь прогнать досадные мысли, но лишь сильней распалялся. Тогда, во время пира, ему почудилось, что князь неуёмно глумится над ним, мстя за поцелуй княгини, вытребованный для него дружиной после победы над касогом. А Ольга с готовностью подыгрывала супругу. Заговорщики, чтоб их…

Вдруг он охолонул, подумав, что ведёт себя напористо и даже грубо со своей юной невестой, чересчур рьяно переводя в любострастие раздражение, кипевшее внутри. Ему показалось, что Любомира затрепетала от его натиска, напугалась: всё-таки она ещё так неопытна и непривычна к отношениям подобного рода – это была лишь их вторая встреча, продолжившаяся телесной близостью. Он отстранился и посмотрел ей в лицо.

Ощутив заминку, Любомира распахнула очи. Взгляд её был странно неподвижен, будто устремлён внутрь себя. Она крепче сцепила руки на его шее, притянула к себе, вздохнула и нетерпеливо подалась к нему.

«А она отзывчива на ласку, – отвлечённо подумал Свенельд. – Славная невестушка… С какой стороны ни глянь. Прав был князь…» – усмехнулся он про себя и вернулся к прерванному занятию…

Спустя некоторое время, когда Любомира льнула к его боку, постепенно проваливаясь в блаженную дрёму, Свенельд предупредил её:

– Завтра поутру будить не стану. Ты почивай. Без проводов обойдёмся.

– Нет уж, ты буди! Хочу проводить! – встрепенулась княжна и подняла голову.

– Сердце не печаль, да и времени нет на долгие прощанья. До рассвета уйти до́лжно, пока челядь спит. А ты начнёшь меня отвлекать…

– Не начну я тебя отвлекать. Ни на шажочек не подступлюсь…

– Тебе и подступаться не надобно, рядом будешь – знать, станешь отвлекать.

– Ночь едва на убыль пошла… А ты про утро… – смущённо улыбнулась невеста.

– Кто-то там про любящего мужа рассуждал… – поддразнил Свенельд. – Вот так оный себя и ведёт. Свыкайся.

– Свыклась уже… – счастливо выдохнула Любомира. – Равно провожу. Спать не буду нынче… – пробормотала она, склонила голову, скользнула узкой кистью в его ладонь и, вопреки своему намерению, тут же закрыла глаза.

Сморённая любовными утехами, она уснула быстро. Когда дыхание Любомиры стало ровным и глубоким, Свенельд приподнялся на локте и оглядел её. Она спала так самозабвенно и доверчиво, как свойственно спать детям. Он осторожно разжал ладонь и отвёл её руку, бесшумно поднялся с ложа, подобрал с пола и надел порты и рубаху. Нащупал сапоги, натянул их прямо на голые ноги. Остальные свои вещи и перевязь с оружием взял в охапку: снаружи довершит одевание. Склонившись к столику в изголовье ложа, чтобы потушить свечи, Свенельд бросил взгляд на раскинувшуюся на постели княжну. Её рыжие волосы разметались по подушке, ночная сорочица задралась выше колен, открыв пышные белые ноги. Плечи и ключицы у Любомиры были узки, а вот нижняя часть тела – тяжела, ноги – полноваты, хотя благодаря ровным икрам и небольшим ступням выглядели они довольно привлекательно.

Однако Свенельд замешкался не ради того, чтобы услаждать взор разглядыванием Любомиры. Он замер, поражённый мыслью о том, что здесь, в доме Оды, когда-то жила другая дева, ожидавшая свадьбы. Может, даже спала в этой самой опочивальне, точно так же раскинувшись на ложе под покрывалом распущенных волос, гладких, как шёлк, и светлых, будто лён… И ноги у неё были точёные: с тонкими лодыжками, длинными, стройными голенями, округлыми, высокими икрами. Он сумел их разглядеть и во время путешествия из Новгорода в Киев, и потом, на ведьминой поляне… Вот если б ей быть на месте Любомиры… Эта мысль ножом резанула по сердцу. Ему уже никогда не узнать её такой – наивной и трепетной, не ведавшей мужней любви. Неопытная дева, которую когда-то язык не поворачивался назвать княгиней, неуклонно превращалась в волчицу…

Он с трудом отогнал морок, задул свечи и вышел, спустился по лестнице. Пожилая челядинка в сенях осветила его масляной плошкой. Он кивнул ей, она что-то пробурчала в ответ и пошаркала прочь.

Одна только наивная Любомира думала, что о его посещениях в этом тереме ведает единственно её смоленская другиня и верная чернавка и больше никто. На деле – знала вся челядь Оды, да и сама боярыня была прекрасно осведомлена о том, что происходило под крышей её дома. Все они помалкивали и делали вид, что ничего не замечают. Дружно исполняли князев наказ. Будь он неладен… А он-то сам чем лучше других? За обольщение смоленской княжны сторговался с князем на воинскую подмогу для своей брани с уличами… И ведь ранее он посчитал бы сделку вполне честной: каждый получал то, чего хочет, – в разумных пределах, само собой. А вот теперь терзается непонятными чувствами.

Свенельд повязал пояс с оружием, покинул двор Оды и направился к собственному дому. Рядом с воеводой незаметно, будто соткавшись из темноты, возник человек.

– Сиби вернулся? – спросил Свенельд, не взглянув на спутника.

– Да, ярл. Давно. Прогулялся в княжьем саду с сестрой княгини и вернулся… Куда уж ему до тебя… – хмыкнул Фролаф.

Это, разумеется, был он. Оружник Свенельда по обыкновению сопровождал господина в его тайных предприятиях.

– Придём домой – буди его, – бросил Свенельд. – И остальных… Возвращаемся к войску. Хватит прохлаждаться…

– Прямо сейчас? Ночь на дворе… И тебе бы самому поспать перед долгой дорогой…

– Покуда соберёмся – рассветёт. А поспим – в сёдлах…

Ночь перевалила за половину. Киев почти полностью погрузился в темноту. На Киевских горах огни мелькали только во дворе Свенельда – дружина воеводы готовилась к утреннему выступлению в земли уличей. А Подол был тёмен и тих – лишь собачье тявканье и поскуливание изредка нарушало безмолвие нижнего города.

Ночь – время покоя и отдохновения. Для бодрствующих же по собственной воле в тёмную пору суток, ночь может стать временем безрассудств и искушений. Ночь укрывает темнотой тела и лица людей и сбрасывает покровы с душ…

За столом в доме главы иудейской общины Козар3, Авраама, сидели гости. К этому часу почтенные иудеи завершили вечерю. Блюда были убраны, на столе остался лишь кувшин с мёдом и кружки. Гости пригубляли питьё, тихо обсуждали насущные дела и с тревогой поглядывали на хозяина, гадая – для чего он собрал их ныне. Оплывали свечи, разрисовывая стены странными узорами. Но окна дома не светились, волоки были задвинуты. Если какому-нибудь запоздалому гуляке случилось вдруг блуждать по улицам Козар, он не должен был задуматься – почему не спят в доме Авраама.

Обведя своих духовных чад взглядом усталых, отягчённых отёчными мешками глаз, старейшина наконец приступил к главному.

– Я позвал вас, братья мои, чтобы обсудить печальные новости. Иегуда, брат мой, поведай то, что тебе стало известно о замыслах Киевской державы.

Присутствующие тотчас обратили взоры к сухощавому иудею с ухоженной окладистой бородой. Дорогой бухарский шелк его кафтана переливался в свечном пламени, а глаза Иегуды блестели. Какие бы новости не собирался сообщить единоверцам богатейший лихоимец4 Козар – а именно таково было занятие Иегуды – опечаленным он не выглядел, и почтенные иудеи приободрились.

– Князь Игорь готовит поход на Тмутаракань. Так называет русь Самкерц. Он велел советникам говорить, что собирает рать для помощи свату, касожскому князю. Но на деле князь замыслил захватить Самкерц и отдать его под руку грекам. Для того он женил наследника на дочери вождя сапасхов5 и болгарской княжны.

– Но зачем ему воевать с каганом Иосифом?! Разве не жили хазары с князем Игорем в мире и дружбе последние полтора десятка лет, разве не прирастала ежегодно серебром торговля Киева с Гурганскими странами? – удивлённо воскликнул Манар, купец, недавно вернувшийся с торга из Северских земель. – А ведь путь к басурманам лежит через Хазарские земли. Рассорившись с хазарами, князь Киевский закроет себе дорогу на восток!

– Срок соглашения с Царьградом о безмытном торге на исходе, – пояснил Авраам. – Торговый ряд6 с греками Киевскому князю дороже басурманского серебра. Сей ряд, положенный каганом Халегом7, утвердил главенство Киева над Червонной Русью.

– Князь Игорь затеял взять под свою руку все торговые пути, собрать вокруг себя все славянские земли, – добавил Иегуда веско. – Его женитьба на княжне из Плескова и завоевание Новгорода принесли ему покорность словен и плесковских кривичей. Севера8, живущая вдоль левого берега Днепра и близ устья Десны, склонилась под руку Киева ещё при кагане Халеге. Единоутробные братья Игоря правят в Любече и Чернигове. Древляне пытались выбраться из своей подневольности Киеву, да лишь глубже в ней увязли. Ныне воевода Свенельд покоряет уличей, а Игорь, говорят, обещал ему за это дочь князя Смоленского. А свою дочь обручил со смоленским княжичем.

– Разве не свою братаницу9, внучку князя Тудора Плеснеского и Вещего Халега, собирался киевский каган отдать в Смоленск? – вновь удивился неосведомлённый о последних киевских новостях Манар.

– Уже нет. Передумал. Побоялся, видно, роднить наследницу русских князей с сыном князя Володислава. Слишком большая сила – Смоленск, чтобы уступить её Червонной Руси.

– И Володислав Смоленский не возражает?

– Ему некуда деваться. С севера и юга он зажат землями, подвластными Новгороду и Киеву, а путь на восток преграждает Чернигов. С трёх сторон света блюдут земли вокруг Смоленской волости близкие родичи князя Киевского и сам Игорь. Породнившись с Червонной Русью, Володислав укрепился бы её силой против Киева. Но князь Игорь лишил его этой возможности…

– Некогда Володимир из Стольно10 звался каганом Руси, а перед тем его отец и дед. Теперь же Игорь Киевский – ровно каган. Червонная Русь ослабила себя распрями и позволила Киеву возвыситься. Ранее это было нам, киевским иудеям, на руку… Но теперь мы и сами в опасности… – с печалью сказал Авраам.

– Из ваших слов, уважаемые братья, следует, что князь Игорь нынче такая сила, что никто ему не указ, даже червонные князья. Отчего же он так стремится угодить кесарю Романусу, ущербив прочих торговых сорядников? – спросил иудей по имени Синай.

– Так ведь греки не взимают с руси платы, содержат и кормят купцов на подворье в Кустантине11, – ответил Манар, которому случалось ходить на торг к грекам. – А каган Иосиф12 за всё берёт мыто: и за проход пролива у Самкерца, и за переволоки между реками, и за торг в Итиле.

– Не только поэтому. Торговое соглашение с греками скрепляет земли князя Киевского. Слишком большой кусок земель откусил он, но пока не разжевал. Недолго и подавиться, – усмехнулся Иегуда.

– Червонная Русь благоговела перед Халегом Вещим и звала его каганом, оттого что он сумел склонить перед собой греков, – добавил Авраам. – Ему удалось немыслимое – то, чего не смог совершить сам Володимир Стольный. Коли Игорь продлит выгодное соглашение, он сравняется по властному достоинству с каганом Халегом.

– Почти сравняется, – уточнил Иегуда. – Язычники числили Халега потомком Сварога… Князь Игорь не может похвастаться подобным родством.

– Пустое. – Авраам махнул рукой. – Если князь получит желаемое от греков, ему ничего не будет стоить объявить себя родичем богов. Разве вам не ведомо, что удачливость вождей – для язычников суть их избранности.

– Что же нам делать, отец? – Синай с надеждой посмотрел на Авраама.

– Мы должны предупредить наших братьев – отправить человека в Итиль. Он сообщит кагану Иосифу о том, что нужно подготовить Самкерц к приходу русов.

– Отправить человека без ведома князя будет сложно, парнас13. А если и удастся, люди Игоря могут перехватить гонца в любой миг, – с тревогой сказал Иегуда. – К тому же не беспокоит ли тебя, Авраам, что, прознав о приготовлениях кагана Иосифа, Игорь обвинит нас, киевских иудеев, в измене? Сумеет ли каган удержать военные приготовления в тайне? А если нет? Тогда сурожские союзники Игоря очень скоро донесут ему о них. Самкерц-то, может, и устоит, но Козары будут стёрты в пыль дружиной князя.

На некоторое время воцарилось напряжённое молчание – почтенные иудеи притихли, представив последствия княжеского гнева. Разорённые дома, пожары, детский плач, рыданья поруганных жён, убитые мужи – их привычная жизнь превратиться в пепелище…

– А есть ли нам до всего этого дело, братья?! – воскликнул молчавший до сих пор иудей, звавшийся славянским именем Гостята, озвучив витавшие в воздухе мысли прочих. – Ведь мы уже давно живём в Киеве. Кагану Иосифу – не дети мы, а торговые сорядники. Как и князю Игорю. Но Иосиф далёк от нас, а Игорь – рядом.

– Видно, оттого, что твоя мать и бабка были из полян, ты и ведёшь подобные речи. И оттого же они простительны тебе, – резко сказал Авраам. – Ты забыл, однако, что зовёшься не Гостятой Кияновичем, а Гостятой бен рабби Кием бар Коеном. А что значит – бар Коен? О чём говорит это прозвание, данное твоему отцу? Напомнить о том, сын мой? – Авраам устремил огненный взгляд на Гостяту, и тот, смешавшись, опустил глаза.

– Я не забыл, отец… Родовое имя Коен носят потомки первосвященников, ведущих род от Аарона, старшего брата самого Моисея… Прости мне моё малодушие – не о себе я думал, но о детях… Гнев князя будет ужасен…

– Гнев князя будет ужасен, братья, это правда. И я хоть и стар, но не безумен, – устало вздохнул Авраам. – Но вы мыслите узко и глядите близко. Мы закроем глаза и заткнём уши, пребудем в мире и благости. Но кто поручится, что, завоевав Самкерц и утвердившись на берегах меотийских, Игорь остановится? Не возжелает приблизиться к Гурганскому морю14? Кто поручится за то, что русы не двинутся следом на Саркел? А после? На столицу каганата… Вот что я вам скажу, братья. Нет иудеев в Итиле, нет иудеев в Киеве, нет иудеев в Праге, Регенсбурге, Кордове, Кустантине. Но есть иудеи – единый народ. Избранный богом. Мы всегда помнили о том. Потому, рассеявшись по всему свету, не потеряли себя, не сломились…

– Мы должны действовать чужими руками… – пробормотал Иегуда.

– Но чьими? Кому ещё выгодно ослабить Игоря? На сей раз Червонная Русь будет заодно с Киевом. Князь Тудор Плеснеский желает торговых выгод от греков не меньше Игоря.

– Я буду молить Господа нашего о вразумлении, как молил Моисей. Господь да услышит нас, и мы отыщем решение этой каверзе…

Князь Смоленский Володислав самолично приехал в Киев. Встречать его ладьи на причалы Почайны князь отправил Асмуда и Предславу. Велел принять смоленского правителя с почётом и лаской, проводить в терем Оды для отдыха и общения с дочерью, преподнести от его имени дары. День спустя князь и княгиня Киевские ждали Володислава в Князевом Приказе, куда он и явился в назначенное время вместе со своими людьми и Асмудом.

Первый же беглый взгляд на смоленского князя обнаруживал его удивительное сходство с дочерью. Володислав выглядел более грубым, пожи́лым, но вполне узнаваемым изводом15 юной княжны Любомиры в мужском обличье. Буйные, проволочно-жёсткие рыжие кудри обрамляли лицо Володислава. Того же цвета, что и волосы, была густая борода и кустистые брови, из-под которых светло-голубые водянистые глаза смотрели настороженно, даже злобно, будто у пойманного, но не укрощённого зверя.

Являя норов, соответствующий его огненным волосам, невысокий, коренастый Володислав двигался стремительно и резко. По пути в Киев смоленский князь останавливался на отдых в Любече и несколько дней гостил у Кареня. Человек, посланный сводным братом Игоря, предупредил князя Киевского о том, что Володислав был не на шутку разъярен из-за расторгнутого сговора дочери с Игорем Новгородским. Появившись в тереме князя Киевского, Володислав не пытался этого скрывать. Его поклон князю и княгине напомнил скорее небрежный кивок. На Ольге его взгляд задержался, Володислав рассмотрел её с ног до головы, отмечая пригожесть княгини и одновременно раздумывая, зачем это вообще жена Игоря присутствует на его разговоре с Киевским князем.

Поприветствовав Володислава, Игорь проводил его в Пировальню – так именовался чертог терема князя Киевского, отведённый для празднеств и увеселений – усадил за стол на почётное место, в кресло с подлокотниками и спинкой. Сам князь Киевский вместе с Ольгой, Асмудом и Ивором разместились за столом напротив Володислава.

Застолье, призванное умиротворить гнев смоленского правителя, впечатляло изобилием. Покрытый узорчатой скатертью стол был уставлен яствами в драгоценной посуде. Пышными боками манили свежеиспечённые, украшенные вылепленными из теста фигурками птиц пироги с разными начинками – из рыбы, из птичьего мяса с зеленью; сладкие – с яблоками и брусникой. Обложенная капустными листьями и дольками душистого жёлтого овоща, привезённого от греков, исходила слезой солёная белуга, нежно розовели на серебряных блюдах окорока, источали пряный дух копченья. Между блюдами с кушаньями возвышались серебряные кувшины с благородным ромейским вином и разнообразными медами.

Советники Володислава пожирали стол глазами и сглатывали слюну, вдыхая соблазнительные запахи яств, но вкусить их не смели, потому что сам князь Смоленский к пище не притрагивался. Угощаться Володислав не спешил, зато к упрёкам приступил без промедления.

– Стремясь упрочить нашу дружбу и скрепить союз Киева и Смоленска, я отдал тебе мою любимую дочь. Доверил тебе усладу моего сердца. И что получил взамен? Вместо князя ты уготовил мне в зятья простого воеводу? – вопросил Володислав, глядя на Игоря исподлобья.

– Я ли не радел за нашу дружбу и союз? – отозвался Игорь, изобразив удивление. – Но как я могу отдать сестричу16 в жёны деву, что своей назвалась другому мужу?

– А как вы со своим десницей допустили в дом моей дочери другого мужа? – огрызнулся Володислав.

– Когда охота пуще неволи – как запретишь? – развёл руками Игорь. – Свенельда в прошлом годе ты сам принимал. Тогда, видно, и зародилась кручина в её сердце. Что ж мне, в поруб сажать её следовало?

– Может, и следовало, – угрюмо пробурчал Володислав, подумав про свой вчерашний разговор с Любомирой. Прикрикнув на дочь, он спросил у неё, успела ли она отдаться варяжскому наёмнику, и Любомира ответила, что да, стала женой Свенельду по взаимной любви и согласию. Не сдержавшись, Володислав влепил дочери пощёчину. Выбора у него более не было. Но явить недовольство князю Киевскому он имел полное право.

– Скрепим мы союз Киева и Смоленска, поженив твоего сына и мою дочь17, – примирительно сказал Игорь.

– Как мне Улеба теперь тебе доверить? Вдруг возьмёт да тоже присушится к челядинке пригожей да поведёт её на капище? Али Ефандра твоя? Воскручинится к какому молодцу? Среда тут у тебя в Киеве уж больно к любовям располагающая стала, – ёрничал Володислав.

– Не имею ничего против челядинок. Пусть тешится, коли пора придёт и охота. На капище без моего ведома равно не попадёт. А за своей дочерью смотреть стану строго. Обручить мы их и сейчас можем. Но какой смысл? В ладушки играть в ложнице? Через пару лет поженим. Дочь подрастёт – и поженим. Слово даю княжеское. В моё отсутствие княгиня за дочкой смотреть станет.

– Молода твоя княгиня шибко для материнского пригляда. Сама давно ли в кувадки18 играла? – Володислав перевёл взгляд на Ольгу.

– Молода – не значит глупа, князь Володислав, – холодно ответила Ольга, опередив Игоря. – Понимаю не хуже вашего, как важен союз Смоленска и Киева. А Новгород и так связан с Киевом через сестрича князя. Зачем твою дочь неволить нежеланным браком? Для каких корыстей? – она посмотрела на Володислава с недовольством, ей казалось, что Игорь уж слишком сдержан с этим рыжим невежей.

– Мудро не по годам речёшь, княгиня Киевская. Прямо заслушаешься, – с неприязнью в голосе заметил Володислав, ничуть не смутившись. – Но разве отказалась ты сама женой князя назваться?

– Я иного пути себе не желала, – отрезала Ольга.

– Не серчай, друже. Всё единой семьёй станем, – вкрадчиво молвил Игорь.

– И что же, по-твоему, сие значит – семья, кроме заверений в любви и дружбе? – не унимался Володислав.

– Торговые выгоды. Вот что я тебе предлагаю. Ряды с ромеями хочу обновить. Обветшали они с Олеговых-то времен. Мыто норовят собрать с нас лукавые греки в Царьграде, сам знаешь. Коли дело у меня сладится, не забуду в торговом ряде тебя помянуть. Будешь своих купцов в Царьград на торг снаряжать, десятину от общего числа. Что скажешь?

– Что сказать? – Володислав скривил губы и задумчиво погладил рыжую бороду. – Другой разговор. То мне любо, князь.