Проклятие книжного бога. Город Ирий

Агенты пытались удержать её, но их слова скользили мимо, как капли дождя на стекле. Она была уже почти потеряна.

– Усиливаем воздействие, – скомандовал старший агент, доставая из ремня устройство с пульсирующими электродами.

На М наложили ободок с встроенными генераторами – не для сдерживания тела, а для контроля сознания. Электрические импульсы били в её виски – резкие, пронизывающие, болезненные, словно иглы, впивающиеся в мозг. С каждой дозой боль казалась невозможной, но она словно пробуждала мозг, разгоняя тьму.

М закричала, её тело изогнулось в судорогах, глаза вытаращились и закатились, но голоса начали стихать, отступая на границу сознания.

Второй агент начал тихо шептать заклинания, выученные у языческих мудрецов, в древнем забытом языке, смешивая технологии и магию. Их голоса сливались с холодным эхом туннеля, создавая невыносимое напряжение, которое, казалось, ломало тьму на части.

– Держись, новобранец! – кричал агент, пытаясь связаться с её разумом. – Ты не одна! Мы здесь!

Её тело продолжало биться в агонии, но глаза медленно возвращали прежний блеск. Слёзы текли по щекам – смешанные с водой и солью, она попыталась схватить воздух, словно вынырнув из ледяного плена.

Наконец, на горизонте туннеля замаячил тусклый свет – выход. Лодка вышла из подводного лабиринта и причалила к скрытому причалу в глубине. Воздух был густым, пропитанным запахом хвои и гниющей земли.

– Мы добрались… – тихо сказал агент, поддерживая М.

Но в глазах девочки всё ещё плясали тени – холодные и голодные.

Лодка шумно причалила к белокаменному пирсу, который словно вырос из самой скалы – массивный, холодный, без единого признака жизни вокруг, кроме слабого мерцания фонаря, качающегося на ветру. Ветер пронёсся между каменными глыбами, издавая свист, похожий на зловещий шёпот. У пирса стоял высокий страж в чёрном мундире – лицо скрыто под капюшоном.

– Гой еси – его голос прозвучал низко и монотонно, словно эхо из бездны.

М почувствовала, как сознание начало расплываться. Голоса в её голове стихли, словно их кто-то приглушил, и вдруг – глубокий вдох, полный свежего воздуха, который будто вселил в неё новую жизнь. Её тело впервые за долгое время расслабилось, и она ощутила, как уставшие лёгкие наполняются силой.

Агенты, стоявшие рядом, обменялись короткими кивками и приветствиями. Один из них, высокий и худощавый с проницательным взглядом, тихо сказал:

– Она новобранец.

Без лишних слов группа направилась к массивным воротам, вырезанным из того же белого камня, что и пирс. Ворота были покрыты древними заклинаниями – руны переливались слабым голубоватым светом, словно живые, дышащие сущности, готовые ожить в любой момент.

Когда ворота медленно, с глубоким скрипом, раздвинулись в стороны, перед глазами М открылся нечто невероятное.

Перед ней раскинулся Ирий – город, вылепленный из самой земли и ночи. Длинные, словно осколки ископаемых, глинобитные постройки каскадом взбирались вверх, этаж за этажом, являя собой чудо древней архитектуры. Дома, как раны на древнем теле вулкана, покрыты сетью трещин, но все еще держатся под тяжестью времени, а вырезанные на них узоры шепчут истории, забытые богами. Лабиринт узких улиц и глиняных переулков, словно капилляры, опутывал Ирий, скрывая его истинную сущность от случайных глаз.

Над городом, подобно огромной ране, зиял кратер дремлющего вулкана – единственный источник света в этой каменной утробе. Луна, подобно серебряному осколку, застрявшему в зубчатой ране кратера, залила Ирий своим призрачным светом. Она, словно лезвие ножа, прорезала черное небо, омывая Ирий призрачным, серебристым светом. Свет и тьма сплелись в танце теней, превращая улицы в лабиринт, где каждый угол таил свои секреты.

В эту ночь Ирий дышал тихо, как зверь, погруженный в тяжелый сон. Но в каждой глиняной стене, в каждой трещине теплилась жизнь. Робкие огоньки в окнах, словно заблудшие светлячки, выдавали присутствие жителей. Закутанные в военные плащи из вулканической шерсти, словно тени, скользили они по улицам, лица скрыты капюшонами, а в глазах, словно в глубине шахты, – отражение пламени, что вечно горит в сердце вулкана. Каждый камень, каждая тень, каждый вздох в Ирие пропитаны историей, тревогой и памятью.

М задумалась. Ирий – идеальное укрытие. Её глаза, привыкшие к вечной тьме подвала, не готовы к яркому солнечному свету. Здесь она могла спрятаться от зловещего дневного сияния, от яркости, которая разрывала ее душу на части. В этом мрачном убежище, среди древних стен и холодного лунного сияния, ей предстояло понять, что значит жить с проклятием – и, возможно, найти способ его укротить.

Ветер вновь зашептал в ушах – не её шёпот, а древние голоса Ирия, предвестники тайн и испытаний, которые уже поджидали её за каждым глиняным углом, в каждом закоулке этого города из ночи и пепла.

Легкий ветерок коснулся кожи М, словно дыхание самого города, когда она переступила порог древних ворот. И в тот же момент её внутренний шёпот – эти навязчивые голоса и тревожные мысли, что всё это время преследовали её – начали затихать, как будто растворяясь в густом воздухе города. Казалось, что вместе с мутной водой туннеля и мраком, что её окружал, этот шум внутри неё испарился. Наступила непривычная тишина, и вместо страха пришло странное облегчение. Шёпот… тот самый, постоянный, беспокойный, пульсирующий изнутри… – исчез.

Они пересекли мост, где вода внизу казалась чёрной, как нефть, и миновали каменные арки, заросшие мхом и увитые корнями, в которых угадывались странные формы – словно древесные жилы тоже знали об этой организации. Густой воздух плотной пеленой окутывал кожу, одежду, даже мысли. Казалось, с каждым шагом исчезало всё, что было раньше: дом, детство, мама… огонь. Оставалась только она.

Два агента остановились у массивных дубовых дверей, вырезанных так тонко и плотно, что казалось – сами узоры дышат. Лунный свет выхватывал из них древние символы: переплетения глаз, когтей, спиралей и капель. Эти формы будто наблюдали.

– Здесь мы с тобой расстаёмся, – сказал один из них. Его голос звучал мягче, чем прежде, но в нём по-прежнему была сталь. – Дальше ты сама. В общежитии тебя ждут другие новобранцы. Там всё начнётся по-настоящему.

Второй посмотрел прямо в глаза. Его зрачки были почти чёрными, как сама ночь.

– Не бойся. Тебя не оставят одну. Но многое тебе придётся понять сама.

М едва заметно кивнула, чувствуя, как в груди нарастает странное ощущение – будто стоит на краю чего-то древнего, огромного. Непонятного. Смесь страха, тревоги… и пульсирующего любопытства. Что-то звало её внутрь.

Двери открылись почти беззвучно, и холод изнутри обдал кожу, как напоминание – здесь всё иначе.

Внутри было прохладно. Воздух стоял неподвижно, как будто здание держало дыхание. Длинный, узкий коридор уходил в темноту, его стены были облицованы гладким чёрным камнем, в который вплавлены светильники – не электрические, а будто живые, переливающиеся янтарным светом. Он отбрасывал по стенам мягкие, колышущиеся тени, будто огонь внутри ламп дышал.

По обе стороны коридора висели старые гобелены – выцветшие, потрёпанные временем. На них сцены, от которых бросало в дрожь: фигуры, заключённые в цепи, странные символы, расплывшиеся лица. Некоторые из них будто двигались краем глаза – но стоило приглядеться, как всё замирало.

Пол под ногами – гладкий, отполированный до зеркального блеска. Она шла, слыша собственные шаги как удары сердца. Пульс в висках. Мягкий гул в ушах.

В конце коридора – массивная стойка, сделанная из полированного дерева, чёрного как ночь. За ней – девушка. Очень бледная, с прямыми белыми волосами, убранными в безупречный пучок. Её взгляд был холодным, изучающим, внимательным. Глаза не отражали света – как лёд.

Она не улыбнулась. Только чуть склонила голову.

– Добро пожаловать, – сказала она. Голос был ровным, безэмоциональным, почти механическим. – Мы ждали тебя.

– Сдайте кольцо, – холодно произнесла девушка на ресепшене, даже не поднимая взгляда.

М медленно подняла руку. Металл кольца будто стал тяжелее, словно сопротивлялся – не хотел отпускать. Оно всегда было с ней. Память. Связь. Боль. Голос отца, уже забытый, шептал где-то на грани восприятия. Но М ничего не сказала. Лишь сняла его – движение далось с трудом, будто сдирала кожу, – и положила в открытую ладонь ресепшенистки.

Та приняла кольцо, как хирург принимает инструмент перед операцией: точно, безэмоционально, почти без звука. Поднесла к вмонтированному в стол считывателю – тонкая стеклянная пластина, гладкая и тёплая на вид. Раздался короткий звон – пронзительный, будто лезвие коснулось струны.

Из динамика, встроенного в стену, раздался механический, глуховатый голос:

– Идентификатор активирован. Класс доступа: Δ. Добро пожаловать в ряды.

Свет на ресепшене замерцал зелёным. Тени на стенах на мгновение пришли в движение – или это показалось?

Девушка на стойке подняла глаза. Теперь в её взгляде появилось что-то большее, чем равнодушие – лёгкое, едва уловимое уважение.

Она достала из выдвижного ящика ключ – матовый металл, на нём выгравирован номер: B-17.

– Вот ключ от твоей комнаты, – коротко сказала она. – Всё остальное – твоя ответственность. Завтра первый день.

Её голос вдруг стал строже:

– Но думать придётся самой. Здесь ошибки не прощают. Ты готова?

М кивнула. Не потому что была уверена – а потому что выбора и правда больше не существовало. Пальцы сжали ключ так сильно, что он впился в кожу. Её сердце билось часто, но в этом ритме уже не было только страха. Там было… ожидание. Смешанное с отчаянием и искрой того, что когда-то звали волей к жизни.

В этот момент двое агентов, стоявшие за её спиной, словно по сигналу развернулись. Один задержал на ней взгляд. Что-то похожее на сожаление мелькнуло в его глазах – но исчезло в ту же секунду.

Они кивнули друг другу. Один раз.

И ушли, не сказав ни слова.

М осталась одна. Стойка ресепшена, тёмный коридор, скользящий по стенам свет – всё будто придавило её к полу. Но она стояла. И не отступала.

Где-то вглубине здания послышался щелчок, словно поворачивался замок, открывая ещё одну дверь. Впереди была неизвестность. Но теперь… она была её.

Комната оказалась непривычно простой. Даже чересчур.

Грубые глиняные стены были неровными, кое-где просвечивались следы древней штукатурки, потрескавшейся, как старая кожа. В углах – тёмные пятна плесени, похожие на древние символы, будто оставленные чьим-то забытым страхом. Потолок поддерживали тяжёлые деревянные балки, потемневшие от времени и влаги, над которыми, казалось, могло прятаться нечто, что не любит свет.

В центре стояла узкая кровать с железным каркасом – чёрным, облупленным, с едва слышным поскрипыванием при каждом шаге. На ней – тонкий матрас, словно жёсткий лист, не обещающий покоя. Подушка была слишком плоской, будто вынуждая лежать настороже. Ни покрывала, ни излишеств. Всё – только необходимое. Только то, что не даст забыться.

На полу – тусклые доски, кое-где прогнувшиеся. В углу стоял маленький шкаф, дверца которого скрипела, будто шептала что-то на незнакомом языке, когда её открывали. У стены – стол с гравировками, потемневшими от времени, и чернильница без пера. Пустой. Как предупреждение.

М поблагодарила девушку, вяло кивнув в ответ на ее безэмоциональное «успехов», и проводила ее взглядом до закрывающейся двери. Замок щёлкнул.

Тишина.

Она заперла дверь. Медленно. Почувствовала, как стены сжались. Этот мрак не просто окружал – он вползал внутрь.

Подойдя к окну, она распахнула бумажные створки.

Они слегка зашуршали – сухо, как пергамент. Снаружи – ничего.

Только густая вулканическая дымка, вязкая и тёплая, как дыхание чудовища. Где-то сверху, через жерло, пробивался лунный свет – мутный, изогнутый, как будто сама луна смотрела на неё сквозь воду. Ни домов, ни улиц. Только мрак и пар, в котором пульсировала жизнь города, скрытого под землёй.

М легла на жесткую кровать, чувствуя, как холод железного каркаса медленно пробирается сквозь тонкий матрас. Она закрыла глаза, не надеясь уснуть, скорее – чтобы не видеть, чтобы не признавать, что пуста.

Когда я жила в подвале,

Тень была моим единственным другом. Единственным голосом.

Она приходила, даже если я не звала.

Она знала мои страхи, гнев, стыд. Она говорила за меня, когда я не могла.

И каждую ночь пыталась заглушить мою волю, вплести в мои мысли чужое, в ухо – ложь, в грудь – яд.

Но всё равно возвращалась.

Снова и снова.

Словно была… привязана к моей душе.

Может, и была.

Я не знала, зачем. Не знала, почему.

Но в том подвале, среди мокрых стен, среди плесени, шорохов и гнили…она была единственной, кто слушал.

Кто отвечал. Кто видел меня.

А теперь я одна. Я звала её.

Мысленно, сквозь боль. Сквозь страх. Шёпотом.

Звала, как когда-то в детстве звала мать,которая не приходила.

– Вернись, – шептала я.

– Скажи что-нибудь. Обозначься. Хоть как-то. Ударом в грудь, шепотом в черепе. Хоть чем-то.

Ничего. Ни голоса. Ни дрожи. Ни тени. Словно она ушла. Словно город её изгоняет. Что-то здесь не так.

Место, в котором стены дышат, но не слышат.

Где даже свет лунный кажется мёртвым, где тьма не живая – а стерильная.

Это место… без неё.

Я не знала, кто я – без Тени.

Без того, что шептало мне ночью.

Без той, что давала силу, и забирала человечность взамен.

Кто я теперь?

Просто тело? Просто оболочка, принятая в строй?

Чья? Зачем?

Я думала, что буду бояться, когда она появится.

Но оказалось, страшнее, когда она не приходит.

Я лежала,и тьма не пела. Не шептала.

Не царапалась с внутренней стороны черепа.

Не дышала рядом.

Просто тишина.

Холодная, правильная, глухая.

Я бы предпочла крик.

Но была только я.

Одна.

Впервые.

По-настоящему. Впервые.

И, странным образом, это пугало сильнее всего.

Я когда-то ненавидела её.

Тень.

Эту липкую, навязчивую сущность, что просачивалась в мысли, искажала голос, вызывала кошмары.

Она появлялась, когда мне было хуже всего.

Когда я не могла дышать от страха.

Когда я кричала в подвале, а в ответ – ни одного звука, кроме её.

– Ты слаба, – шептала она. – Но ты будешь сильной. Со мной.

Я боролась. Кричала в себе. Закрывалась.

Пыталась оттолкнуть. Выгнать. Уничтожить.

Я мечтала, чтобы она исчезла.

И вот. Она исчезла.

А я…

Не чувствую облегчения.

Сначала я думала – это свобода.

Мир без неё – будто снять с плеч мешок с камнями.

Мир, где мысли – мои.

Решения – мои.

Тишина – настоящая.

Но тишина быстро становится оглушающей.

Ты начинаешь вслушиваться.

Ты ждёшь, когда она напомнит о себе.

Когда просочится трещиной в реальности.

Когда на стене появится её силуэт.

Когда она хмыкнет, как обычно, прежде чем сказать:

– Слабая. Но ты моя.

Но…ничего.

Я закрываю глаза и зову.

Не вслух.

Шёпотом внутри, как раньше.

– Где ты? Вернись.

– Скажи, что я не одна.

– Что это всё – не иллюзия.

И тут приходит осознание: Я скучаю. По тому, кого считала врагом. По голосу, от которого хотела избавиться. По злобе, которая всё равно была рядом, когда все остальные уходили.

Она была со мной,когда никто не был.

Когда отец смотрел мимо.

Когда мать молчала.

Когда я кричала в пустоту.

Когда я горела —она шептала: – Вставай.

– Горение – это только начало.

– Мы станем пеплом, а потом поднимемся.

Тень не спасала меня.

Но и не предавала.

Я не понимаю, кто я – без неё.

Собственная тишина – чужая.

Свобода – как пустой зал без эха.

Мне казалось, я боролась за себя.

Но, может быть, всё это время я жила через неё?

Может, я – это мы?

Она не помнила, как встала. Просто пошла. М едва касалась пола босыми ступнями, будто боялась разбудить здание, в котором всё, казалось, спало. Кроме неё.

Ванная располагалась на самом конце этажа. Одна на всех. В эту ночь – только её.

Дверь скрипнула от слабого нажатия, медленно отворяясь внутрь. Пахло железом, затхлой водой и чем-то почти стерильным – как в старых лечебницах. Она вошла, не включая свет, нащупала выключатель – и щёлк. Лампа, висящая на длинном проводе, дрогнула и ожила. Тусклый, колеблющийся свет нарезал помещение ломанными тенями.

Она подняла глаза на зеркало.

Сначала – просто мутное стекло, покрытое старыми пятнами. Похоже на сон. Или на остаток воспоминания.

Затем – она сама.

Образ, почти чужой.

Большие глаза, слишком живые. Кудрявые тёмные волосы, влажные от пота. Бледное лицо, вытянутое, почти болезненное. Под глазами – глубокие тени. Настоящие. Не её Тень, а тени усталости, голода, страха.

Она выглядела… маленькой. Хрупкой.

Словно её лепили из стекла, а потом забыли закончить. Семнадцать. Но выглядела на пятнадцать. Может, даже меньше.

Слишком тонкая шея, угловатые плечи, кости – будто прижаты к коже изнутри. Никакой мягкости, ни одной линии детства.

Она всматривалась в себя, и чем дольше смотрела – тем сильнее дрожала внутри. Губы дрогнули. Грудная клетка судорожно вздымалась. Где-то в изгибе скулы мелькнула мать. А в линии бровей – отец.

Почти неуловимо.

Как эхо их лиц, застывшее в её собственном.

И тогда боль обрушилась.

Не в теле – в чём-то глубже.

– Я осталась одна… – сорвалось с губ. Сначала шёпотом. Потом – почти беззвучно.

– Даже она ушла…

М шагнула ближе, уткнулась лбом в холодное стекло. Зеркало звенело её дыханием.

– Тень… – прошептала.

– Где ты?..

– Я тебя звала. Столько раз…

– Почему ты не придешь?

Она не понимала, когда Тень стала нужной.

Сначала – страх, потом борьба, ненависть…

Никого, кто бы смотрел из зеркала в ответ.

М схватилась за край раковины, ногти впились в фаянс.

– Я не хочу быть собой… – Голос сорвался.

– Я не знаю, кто я.

– Я не знаю, как быть без неё. Свет мерцал. Лампа дрожала. А в отражении – только она.

Та, от которой больше нельзя спрятаться.

Отражение расплывалось в слезах. Свет бился в капли, стекал по щекам, по подбородку – и терялся в тишине комнаты.

М не сдерживала рыданий. Не громких, не истеричных. Они были тихими. Сдавленными. Почти детскими.

Как у тех, кто давно разучился плакать вслух. Кто плакал тогда, в подвале, шепотом – чтобы не слышала Тень. А теперь плакал потому, что она не слышит.

Слёзы были солёными, как вода из тех старых труб, из которых она пила, когда не было ничего, кроме сырости и одиночества. И всё же… там кто-то был.

Сейчас – никого.

Она соскользнула вниз, опустилась на холодный кафель, подогнув ноги, обхватив себя за плечи. Как будто могла удержать себя – от распада. От исчезновения.

Так сидят дети в темноте, надеясь, что кто-то откроет дверь.

Но дверь не открылась.

Она осталась так – одна – на холодном полу ванной комнаты.

Мир замер. Никто не пришёл.

Ни за утешением, ни за ней, ни изнутри.

Тень не появилась.

М просидела долго.

Время здесь не имело привычной формы – оно текло вязко, будто через вату. Может, прошёл час. Может, два. Она почти задремала, уставившись в пустоту напротив. Не решаясь встать. Не потому что было тяжело.

А потому что в этой тяжести она вдруг почувствовала что-то… своё.

Живое. Настоящее. Странно родное.

Одиночество.

Она снова одна. Совсем.

И только тогда, в этой полной, нечеловеческой тишине, зародилась мысль – злая и нежная:

«Я хочу её вернуть.»

Глава 7. Новобранцы

Она больше не плакала. Слёзы высохли, оставив на лице солёные дорожки, будто шрамы. Тишина в ванной стала слишком громкой, и тело ныло от холода и истощения. М еле поднялась с пола. Ни одной мысли. Ни одного шепота. Только пустота и тусклый свет.

Она вернулась в комнату медленно, как сквозь вязкий сон. Дверь за ней захлопнулась глухо, как крышка старого сундука. Никто её не ждал. И никто не остановил.

Она просто легла на узкую железную кровать. Не накрывшись, не переодевшись, даже не разуваясь. Её тело словно растворилось в жёстком матрасе, в глиняных стенах, в затхлом воздухе этой чужой комнаты. Закрыла глаза – и провалилась в темноту.

И впервые за семь лет – ничего не приснилось.

Только абсолютная тьма.

Холодная. Безликая. Пустая.

А ведь раньше… раньше кошмары были её единственным способом чувствовать.

Сначала всегда приходило светлое.

Сквозь мутный полумрак её снов пробивалось солнце – мягкое, почти нереальное. Она стояла босиком на деревянном полу. В комнате пахло пылью, травами и чем-то давно забытым, будто из чужого детства. Там были чьи-то шаги позади. А потом – прикосновение. Осторожное. Не пугающее. Руки, что ложились на её плечи, и касание лба к затылку. Кто-то гладил её волосы. Кто-то был рядом. По-настоящему.

Её обнимали. И не за силу. Не за тайну. Не за что. Просто так.

Как будто она была достаточной.

Как будто она заслуживала.

М не могла видеть его лица. Оно каждый раз расплывалось, словно туман или вода заслоняли черты. Она не знала, был ли он мужчиной или женщиной, был ли он человеком вообще. Но чувствовала – отчётливо, до боли в сердце – любовь.

Такую, о какой она не смела даже мечтать наяву.

Тёплое дыхание у виска. Ладонь, что убирала её волосы за ухо. Шёпот, которого не было, но она знала, что он был.

Она не помнила слов – только ощущение, что эти слова значили всё.

М не знала, что это за чувство. Потому что наяву она никогда его не испытывала.

Мать была далека, словно жила в другом измерении – её ласка приходила редкими вспышками, как мерцание далёкой звезды. Иногда, когда М было особенно холодно и одиноко, мать вдруг тихо подходила, обнимала за плечи – и в эти мгновения казалось, что весь мир становится чуть теплее. Но чаще она словно растворялась, уходила в тишину, и М оставалась с этой холодной пустотой, которую не могла ни понять, ни принять. Её прикосновения были лёгкими, нерешительными, как будто боялась причинить боль, но причиняла именно своей отстранённостью.

Отец – он был другим. Он любил её по-своему, но это была любовь, окрашенная страхом и требовательностью. Помнит, как в детстве он брал её за руку и водил по склонам рядом с домом – тогда казалось, что весь мир принадлежит им двоим. Он смеялся, и его глаза на мгновение смягчались. Но потом наступала тишина, и его взгляд становился холодным, строгим. Он говорил, что лучше бы её не было, и эти слова врезались в душу, как холодный нож. Но даже в этом было что-то – он был рядом, он не уходил. Он мог быть добрым, мог подойти и гладить по голове, когда М была грустна, но доброта быстро сменялась суровостью и отчуждением.

Для М эта семья была всем, что у неё было – идеальной в своей несовершенности. Она не могла просить больше, не могла представить иного мира, где любовь – это что-то иное, чем то, что она знала. Даже когда внутри всё рвалось на части от одиночества и боли, в глубине души она цеплялась за эти редкие моменты тепла и принимала их как драгоценность.

Она не знала, как это – быть по-настоящему любимой. Никогда не испытывала того, что сейчас называют любовью – безусловной, тёплой, полной безопасности. Но семья – это был её маленький, хрупкий островок, где можно было дышать, где можно было быть собой, пусть и с трещинами и шрамами. И она дорожила этим больше всего на свете.

Когда отец начал пить и бить, в доме воцарилась новая, зловещая тишина – ту, что предшествует буре. Именно тогда М и мама научились читать друг друга без слов, будто между ними возник невидимый сигнал тревоги.

Если отец возвращался домой в плохом настроении, мама едва заметно сжимала пальцы М на руке или тихо касалась её плеча. Иногда это был едва слышный шёпот, иногда – едва заметный взгляд. Эти маленькие знаки были как спасительный код, предупреждающий: «Сейчас нужно прятаться». Они знали – если промедлят, случится непоправимое.

М часто пряталась под столом на кухне, под кроватью в своей комнате или в тесном шкафу, где едва помещалась, затаив дыхание и стараясь не издавать ни звука. Это были её маленькие убежища – тихие островки безопасности в море хаоса. С этого момента мама и М словно обрели невидимую связь – мама была не просто родительницей, она стала её щитом. И М это давало хоть какую-то надежду, хоть какую-то силу в этом разбитом мире.

Так же помнила, как однажды в семь лет впервые влюбилась – если это можно было так назвать. Мальчик старше, добрее, чем остальные. Он дал ей яблоко, когда она упала. И она неделями хранила огрызок, как сокровище. Но когда она попыталась заговорить с ним снова – он только посмотрел на неё с брезгливым испугом.