Проклятие книжного бога. Город Ирий

А в небе птица полетела против ветра. Одна. И никто этого не заметил.

Вечер шёл на спад, но жара не спадала. Воздух был тяжёлым, как простуженное дыхание.

Они сидели на веранде – М, Рада, Кей, Ди. Бабушка Лина напевала, укрывшись в плетёном кресле, в её руках – нитки, спутанные в странный узор.

Кто-то лепил фигурки из теста, кто-то чинил ветхую корзину, кто-то просто смотрел вдаль, где деревья медленно шевелились на закате. Всё было будто бы мирным – но слишком одинаковым, как картинка, застывшая слишком надолго.

Рада тихо сказала:

– Кажется, нас выбрали.

М подняла глаза от чашки с компотом. В груди сжалось.

– Кто выбрал?.. – спросила она. – Зачем?

Рада не сразу ответила. Только улыбнулась, глядя на ускользающее солнце.

– Сельчане, конечно. Как всегда. Ты же помнишь. Мы участвуем.

– В чём участвуем? – тихо, будто не дыша, спросила М.

– В Великом Возвращении, – сказала Рада.

Слова звучали обыденно. Но от них пахнуло сыростью и чем-то чужим.

–… праздник? – М нервно сглотнула.

Рада посмотрела на неё – пристально, с лёгкой жалостью.

– Ты странная сегодня. Мы его всегда отмечаем. Всегда выбирают шестерых. Это… естественно.

Ди добавила с ленивой усмешкой:

– Пироги, танцы, праздник, как всегда. Чего ты так испугалась?

– Я… просто забыла, наверное.

Она не помнила. Не могла вспомнить. В ней всё сопротивлялось. Но никто даже не заметил этого. Никто, кроме неё самой.

Утро было тёплым, липким, будто растёкшимся воском.

Солнце висело в небе неправдоподобно ровно, без бликов и теней, как нарисованное. Воздух пах травой, дымом – и чем-то ещё. Чем-то липким и сладким, как засахаренное гниение.

М проснулась рано, слишком рано. Не от звуков – их почти не было. А будто бы кто-то толкнул её изнутри.

Села на кровати. Накинула халат.

Спустилась вниз. Всё – будто бы в полусне.

На столе стояла миска с ягодами. Тёмно-синие, почти чёрные. Мягкие, как будто начинали бродить. Она даже не вспомнила, как начала есть. Только позже заметила, что пальцы – в синих разводах, и губы саднят.

Ягоды были… странными.

Но вкус – как у чего-то знакомого из детства.

Или из сна.

Рядом лежала записка.

Старая бумага, исчерченная тонким каллиграфическим почерком:

"Милая, я ушла к дубу – готовить праздник.

Ты помнишь, что сегодня твоя очередь. Сиди дома, не шатайся.

Друзья скоро подойдут. Репетируйте, как мы учили. Я зайду за вами, когда будет время.

Будь умницей. Бабушка Оля."

М перечитала её дважды.

"Твоя очередь."

Где-то глубоко в груди зашевелилось тревожное – как насекомое, пойманное в ткань.

Но пальцы уже убрали записку. Всё казалось нормальным.

Обычным.

День начинался.

И вроде бы всё шло, как должно.

А вроде бы – что-то было не так.

Но пока она не могла понять, что именно.

М сидела у окна, и её пальцы бессознательно теребили подол платья – слишком чистого, слишком белого. Когда в дом один за другим начали входить её друзья – Кей, Ками, Рада, Ди и Раф – что-то внутри замерло. Их лица были серьёзны, и в их движениях не было ни капли случайности.

– Сегодня нам нужно готовиться, – сказала Кей, переступая через порог с корзиной веток, покрытых мелкими, глянцевыми, ядовито-красными ягодами.

Они начали расчищать пол. Быстро, слаженно. Движения – точные, будто отрепетированные. Из веток выложили пиктограмму с шестью углами – равностороннюю звезду, вписанную в круг. В каждый из углов встал один из них.

М – последней. Промедление не обсуждалось. Она просто почувствовала, как ноги сами понесли её на «её» место – между Ди и Кей.

На полу, в вокруг знака, лежали фигурки, сделанные из порванного полотна – сшитые нитками, но с изломанными чертами лиц. Их головы были набиты чем-то рыхлым, похожим на мох. У некоторых были пришиты глаза – бусины, смотрящие в разные стороны.

Самая странная из кукол – огромная, спутанная, вырезанная, словно в спешке, – лежала в самом центре пиктограммы. Она не была похожа на человека – одна, большая кукла. Сложенная из скрученных веток, перевитых волосами и чем-то, что напоминало старую кожу. Лицо куклы было вырезано ножом на древесной коре. Оно – не принадлежало ни одному человеку. Оно было… обобщённым. Чужим.

Ками достала мешочек – из него, как пепел, посыпался искрящийся порошок, который она щепотками бросала в каждый угол фигуры. Он ложился по линиям, словно знал, куда нужно лечь.

Рада начала петь. Голос – низкий, напевный, язык – чужой. Он вибрировал в стенах, и, казалось, от него дрожит пол.

Ди – молча – передала Ками палку, обмотанную кожей. Похожую на жезл, ритуальную дубинку или… древнюю кость. Ками приняла её с таким видом, будто знала: сейчас – её очередь. Потом – Раф. Потом – Рада. Потом – Кей. И, наконец, палка оказалась в руках М.

Она не знала, зачем это делает. Но рука не дрожала.

Фигурки на полу смотрели в потолок. Из одной – вылез жук. Он заполз в ухо куклы из веток и исчез.

– Это… обязательно? – прошептала она, почти не веря, что голос ещё принадлежит ей.

Раф кивнул. Его очки блеснули.

– Да. Это часть праздника.

М почувствовала, как сердце пропустило удар. Затем ещё один. Всё вокруг становилось… слишком правильным. Слишком привычным.

А ведь она – не знала этих ритуалов.

Не должна была знать.

Но тело помнило, как стоять. Как передавать палку. Как не спрашивать.

Что-то не сходилось.

Но никто больше не говорил.

Словно все они – были не просто друзьями.

А деталями одного, общего тела.

И ритуал – был дыханием этого тела.

А кукла в центре начинала медленно тлеть. Её лицо не имело симметрии: глаза – две сколупленные косточки, одна из которых с трещиной; рот – кусок старой ржавчины, прижатый к тряпичной маске. Из тела торчали сучья, из одного “плеча” – коса из человеческих волос.

Эта кукла… не смотрела. Она наблюдала. И всем нутром М чувствовала – именно она главная. Именно к ней стекалась энергия ритуала, именно её молча признавали остальные.

Палка обернулась по кругу, ритуал завершился. Последние крупицы порошка засыпали пентаграмму. Все шестеро стояли молча.

И тут…

– Ох, как славно вышло, – раздался хрипловатый голос от входа. – Прямо как по писаному.

М вздрогнула. На пороге стояла бабушка Оля. Маленькая, в выцветшем платке и с морщинами, глубокими, как борозды на деревенской земле. Она улыбалась. Но в её глазах что-то было… слишком. Слишком живое. Слишком тёмное.

– Репетицию провели – молодцы. Всё чистенько, аккуратно, прямо душа радуется. – Она прошлась вдоль пентаграммы, заглядывая в глаза каждому. – С веточками не переборщили, Ди?

Ди качнула головой.

Бабушка подошла ближе к кукле в центре. Осторожно коснулась сучка, торчащего из "груди", как нож.

– Ах ты, наша родимая… – пробормотала она и поцеловала куклу в лоб. Губы её оставили след на древесной коже.

М почувствовала, как холод прокатился вдоль позвоночника.

Кей прикусила губу, будто сдерживая волнение.

Раф отвёл взгляд.

– Ну вот, – сказала бабушка, взяла эту уродливую куклу и выпрямляясь. – Всё готово. Пора на поляну. Остальные уже собираются у дуба.

М не пошевелилась. Ни один мускул.

Но ноги сами знали: за бабушкой – нужно идти.

– Давайте-давайте, мои хорошие, – ободряюще сказала она, – вы у нас теперь главные. Вам честь большая выпала.

Честь.

Слово врезалось в череп, как гвоздь.

М обернулась на искажённую куклу.

И ей на мгновение показалось – она шевельнулась.

Немного. Чуть-чуть.

Но достаточно, чтобы внутри вспыхнул тихий, заглушенный ужас.

А потом всё снова стало нормальным.

И они пошли.

Вшестером.

К дубу.

На праздник.

Они вышли из дома – вшестером, как и всегда.

Все было неестественно светлым. Воздух густой – как медленно стекающая смола. Птицы не пели. Лишь гул – постоянный, дрожащий, будто земля внизу содержала сердце, которое вот-вот проснётся.

Трава казалась слишком зелёной. Небо – слишком чистым.

Будто всё вокруг – декорации, которые кто-то тщательно отмыл от грязи и крови.

Дорога вела к полю. Вдалеке уже выстроились люди – по двое, плечом к плечу. Они подняли руки вверх, как будто ждали жертв или молились восходящему солнцу, закрываясь от него, как от пламени.

Они не двигались.

Не дышали.

Только смотрели.

Впереди, в одиночестве, шла бабушка Оля. Пока что – ещё та, знакомая. Только на лице не было ни намёка на привычную ласковость.

Она несла куклу над головой.

Как реликвию.

Как святыню.

Как будто внутри неё – нечто большее, чем тряпки и проволока.

Кукла покачивалась в такт её шагам. Из разорванного бока уже тогда начинало сочиться что-то тёмное, оставляя капли на земле.

Никто не обращал внимания.

Все улыбались.

Когда шестеро прошли мимо первых пар, им накидывали венки – тяжёлые, мокрые, пахнущие травой, потом… и чем-то тухлым.

Кей смеялась – по-настоящему. Глаза сияли, как у ребёнка.

Рада с благоговением прижимала к груди вырезанную из дерева фигурку – оберег, как сказала женщина в толпе.

Ди поправила волосы, на которые ей повесили гриву из шерсти.

Раф поймал принял от толпы мертвую бабочку и засунул её в карман.

На запястья всем шестеро повязали браслеты из волос, пропитанных чем-то липким.

На ноги – белые повязки, в которые вплетены иглы.

Кто-то из селян прошептал:

– Это, чтоб не сбежали, мои хорошие. Это чтоб остались.

М – не сопротивлялась.

Но внутри…

Внутри всё сжималось.

Её глаза не успевали за телом.

Она не помнила, как оказалась среди них. Не понимала, почему они идут – именно туда.

Тело двигалось само.

Ноги ступали точно, размеренно.

Словно кто-то вложил в неё память движений, чужую и древнюю.

– Мы почти пришли, – прошептала Кей. – Смотри, они нас ждут.

Поле открывалось, как пасть.

По центру – огромная выжженная фигура на земле. Гигантских размеров.

Шестиконечная.

Пиктограмма, закопчённая, словно пережившая пожар.

От неё поднимался пар, как от свежей крови.

Вдоль линий пиктограммы стояли на палках чучела животных. Некоторые – уже истлели.

Некоторые – дышали. Некоторые – умирали.

Толпа за спиной остановилась.

Как будто не смели войти в круг.

Бабушка Оля дошла до центра.

Опустила куклу – аккуратно, будто живого младенца.

Она сделала шаг назад и впервые за всё время – улыбнулась.

Её губы были белыми.

Слишком белыми.

Словно меловая пыль.

М почувствовала, как все пятеро – встали по местам.

Каждый – в точку.

Как на репетиции.

Она… знала, где её место.

Она не должна знать.

Но знала.

И тело шло само.

Словно по команде, воздух сжался.

Песня – тихая, хриплая – поднялась с губ Рады.

Другие подхватили, и вскоре вокруг зазвучал старинный заговор, знакомый, но чужой.

Голос плыл по воздуху, наполняя пространство густой тьмой и тревогой.

Каждое слово отзывалось эхом в глубине души – словно древний зов, который невозможно игнорировать.

М закрыла глаза.

В её голове разрывались цепи воспоминаний – и одновременно всё стиралось, расплывалось.

Она пыталась понять, что – правда, а что – игра.

Она пыталась поверить в своё счастье, которое было здесь, с ними, с друзьями.

Но холод под кожей говорил обратное – что что-то гниёт, что что-то давно умерло.

Когда песня достигла кульминации, за дубом появился силуэт.

Это была не бабушка Оля, которую она знала.

Это была тень – облечённая в чёрное.

Её маска – череп человеческий, выкрашенный в угольно-чёрный цвет, с золотыми прорезями вместо глаз.

Крылья, сделанные из тонких костей людей?, собранных в причудливый узор, медленно расправились.

Она вошла в круг и остановилась возле куклы, которая вдруг вздохнула – медленно, как живое существо.

Из её рта, вплоть до швов на теле, сочилась вязкая чёрная жидкость, пахнущая гнилью и металлом.

Деревянные пальцы куклы шевелились, словно прося о помощи.

Оля подняла длинный нож с рунами, и звук металла о землю пронзил тишину, как крик.

Она повернулась к участникам, её голос звучал одновременно мягко и безжалостно:

– Теперь всё начнётся.

Нож начал переходить из рук в руки.

Каждый касался лезвия, пропуская его дальше.

Потихоньку, словно с ритуальным почтением.

Пока нож не дошёл до М.

Она посмотрела на Кей, стоящую рядом – такая же светлая, такая же родная.

М почувствовала, как кожа покрывается холодным мурашками, дыхание стало прерывистым.

Она смотрела на лица друзей – они выглядели сосредоточенными, почти безэмоциональными, словно соединёнными с чем-то невидимым.

Кей посмотрела на руку М и тихо сказала:

– Позволь ему войти. Позволь силе пройти через меня.

Клинок – тяжёлый. Он пульсирует в ладони М, будто живой. Как чужое сердце.

Круг замкнут. Все стоят на своих местах.

Свет солнца ещё держится за край леса, но воздух уже стал другим. Сгущённым.

Словно само небо задерживает дыхание.

Венок из цветов на голове Кей чуть сполз набок.

Она улыбается. Но взгляд… слишком прямой.

Слишком спокойный.

М на секунду отводит взгляд – и видит, как кукла в центре пентаграммы меняется.

Её тело дышит.

Она растёт, вытягивается.

Руки – уже не ветки, а что-то среднее между костями и мякотью.

Голова – мешок, внутри которого что-то ворочается, пытается выбраться.

Из швов – кровь.

Настоящая. Тёплая. С запахом сырого железа.

– Всё в порядке, – говорит Рада, словно успокаивая ребёнка. – Ты же знаешь, что делать.

М знает.

Она помнит.

Но этого не было на репетиции.

На репетиции они пели. Они смеялись. Удар был игрушечный.

А теперь – нож острый. И в её руках – решение.

– М, – говорит Кей. Мягко. Почти шёпотом. – Сделай это. Пожалуйста. Это для всех нас.

Все смотрят на неё.

Все ждут.

Она видит своих друзей – как будто снаружи.

Кей, с которой она делила ночи и хлеб.

Раф, который всегда шутил неуместно.

Ди, сдержанная, наблюдательная.

Рада, радостная, будто всё это – сказка.

Ками, сильная, суровая.

И себя – внутри круга, одна против ритуала.

Её рука дрожит.

"Это неправильно. Это не то. Я не могу. Я не должна."

Но каждый в круге говорит глазами:

«Ты должна. Это твоя роль.»

Кукла снова дёргается.

Из пасти – всхлип, похожий на детский крик.

Воздух наполняется звуком, как будто древняя печаль просыпается под землёй.

– Быстрее, – шепчет бабушка Оля. – Жертва должна быть принесена, пока солнце ещё дышит.

М делает шаг.

Кей – не отступает.

Она ждёт.

Она принимает.

М поднимает нож.

Смотрит в глаза Кей.

И шепчет, одними губами:

– Прости.

И вдруг, в последний миг – опускает нож не на Кей. А на себя.

Кровь – горячая, вязкая – заливает вышиванку.

Голос Оли обрывается.

Песня замирает.

Кукла – визжит. В небе – треск.

М падает на колени.

И перед тем как глаза затягивает тьма,

она слышит тихий голос системы:

– Задание пройдено. Верность: подтверждена. Индивидуальность: сохранена.

– Пробуждение активировано.

М открывает глаза в другом месте.

Но внутри неё – разбито что-то важное.

Потому что даже если всё было ложью – друзья были настоящими.

Свет голубого интерфейса в её глазах пульсировал, словно сердце, и в его глубинах мелькали образы – лица, места, моменты, забытые и скрытые.

М закрыла глаза и позволила мыслям плыть.