Лишь в памяти своей приходим мы сюда. Хроники ХХ-го века. Книга вторая. Родительское гнездо

3

Вначале рудник Майозек имел славу богатого золотом. Рассказывали, что до нашего приезда здесь была найдена золотоносная жила и несколько старателей за один месяц намыли столько золота, что смогли за зарплату купить себе по автомашине «Победа». Но ресурс этой золотоносной жилы оказался довольно слабым и его надолго не хватило.

В дальнейшем, пытаясь найти золото, шахтопроходчики старательской артели пробивали в нескольких местах вертикальные («дудка») и наклонные («уклонка») шурфы (шахты). Но на богатую золотоносную жилу никак не могли попасть. А нет золота – нет заработка.

Работа шахтопроходчика старательской артели из-за отсутствия электроэнергии практически не была механизирована. Строительство шахт велось в основном ручными инструментами – кирка-кайло, лом, лопата. Вырабатываемый грунт (вскрыша, порода, золотоносный песок) из шахты вручную поднимался наверх в деревянных бадьях при помощи колодезного ворота и отвозился гужевым транспортом (лошадьми, волами) на деревянных двухколесных тележках – «колымажках». Простейшими индивидуальными средствами по охране здоровья и технике безопасности шахтеры практически не были обеспечены – не было даже простых респираторов.

Шахтопроходчиком отец проработал два года. При прохождении очередной медицинской комиссии у него определили профессиональное шахтерское заболевание силикоз – закупорку легких кремниевой пылью. Ему дали вторую группу инвалидности и запретили работу в шахте.

Нашу жизнь на руднике Майозек я уже помню довольно отчетливо. Очень хорошо помню, как приезжал на побывку старший брат Михаил. На подводной лодке, где он проходил службу, произошла авария. Он был в команде, которая ее ликвидировала, продолжительное время находился в ледяной воде и получил двустороннее воспаление легких. Заболевание было довольно серьезное, потому что в госпитале он пробыл несколько месяцев. После госпиталя ему дали отпуск, и он приехал к нам. Почему к нам – к отцу, а не на Украину к своей родной матери, я не знаю. Вероятно, для этого были свои причины.

Приехал Михаил в 1950 году, где-то или весной или осенью, потому что он был в черной матросской форме и в бушлате. На голове была бескозырка с ленточками. Морская форма произвела на меня очень яркое впечатление – она была завораживающе красивая. Михаил очень тщательно следил за своим внешним видом. Особенно мне запомнилось, как он начищал особой пастой форменные пуговицы и бляху ремня, в которую можно было смотреться, как в зеркало. То ли у нас в доме не было утюга, то ли для того, чтобы лишний раз не пользоваться допотопным чугунным утюгом, свои брюки-клеш он на ночь клал на доски под матрас, на котором спал, чтобы они держали форму.

Но потом, после окончания 4-летней службы в морф-лоте, он ни к нам, ни к своей родной матери не возвратился, а уехал работать шахтером в город Шахты Ростовской области. Там он женился на донской казачке по имени Раиса. Родом она была из станицы Орловской, девичью фамилию ее не знаю. В 1954 году у них родился сын. Назвали они его, как и меня, Александром.

4

19 февраля 1951 года, в день рождения отца, родился мой младший брат Алексей. Отцу в этот год исполнялось сорок пять, и мать преподнесла ему своего рода подарок на день рождения.

После того, как отца по болезни отстранили от работы в шахте, он стал работать заведующим хозяйством старательской артели. В связи с тем, что артель была маленькая и у нее не было своего хозяйственного двора, весь гужевой транспорт артели – рабочий скот (четыре лошади и несколько волов), а также и весь прицепной инвентарь (телеги) были размещены на подворье нашего дома, а мать оформили на должность конюха.

Среди всей этой живности, оказавшейся на нашем дворе, мои старшие брат с сестрой Алла и Толя особенно выделяли жеребца Рыжко. Молодой высокий красавец гнедой масти с белым пятном через весь лоб. Конь был очень хитрым. Алла рассказывала: «Бывало, еду я на нем верхом – гоню скот на водопой к плотине. А там пасутся казахские кобылицы. Как только он их увидит, то сразу становится на колени – всем своим видом показывает, что будет сейчас кататься на спине. Как бы дает мне понять, чтобы я с него слезла. Я, ничего не поделаешь, вынуждена с него слезть. Он, сразу же после того, как я оказываюсь на земле, начинает кататься и делает вид, что может задеть меня копытами, то есть заставляет меня выпустить из рук поводья уздечки. Как только я выпущу поводья из рук, он тут же соскакивает на ноги и галопом к этим кобылицам. Потом, чтобы поймать, приходится по 2–3 часа бегать за ним по всей округе».

Толя вообще при каждом удобном случае старался проскакать верхом на Рыжке и непременно галопом. Однажды он на всем ходу залетел в сарай, врубился лбом в верхний косяк ворот сарая и слетел с коня. Удар был такой силы, что мальчишка потерял сознание. Но и это происшествие не заставило его отказаться от катания на коне. Алла рассказывала мне, что, по меньшей мере, он раза четыре слетал с этого коня.

Отметился скандальным происшествием и я. В шестом классе, в котором учился мой старший брат Толя, стали преподавать физику. И вот, после очередного урока физики, на котором ученикам объяснили процесс горения, Толя решил показать своему четырехлетнему младшему брату «мастер-класс» – как надо тушить огонь. Главное, пояснял он мне, чтобы огонь потух, надо для него закрыть доступ кислорода, то есть воздуха. Он взял довольно солидный клок сена, поджег его, а тушить огонь стал, накрывая его своей старой телогрейкой. Получилось. Огонь под телогрейкой сразу погас.

Решил и я провести подобный эксперимент. У нас во дворе стояла с ломаным колесом старательская «колымажка», и в ней лежало немного сена. Вероятно, ее использовали в качестве передвижной кормушки для скота. Я взял свою старую курточку (как сейчас помню – она была бархатная и с капюшоном), с печки коробок спичек, подошел к «колымажке» и поджег лежащее в ней сено. Стал пытаться курточкой накрыть огонь, но от моих неловких движений огонь стал разгораться быстрее и через несколько мгновений уже бушевал во всей «колымажке». Я обжегся, и меня охватил такой страх за содеянное преступление и причитающееся мне за это неминуемое наказание, что через несколько минут я уже оказался на другой стороне плотины – в основном поселении старательской слободки.

На берегу стирала белье знакомая жительница слободки по фамилии Линева. В округе все ее звали просто Линевиха. Я сделал вид, что спокоен и просто купаюсь. Но женщину не проведешь.

– Саша, а ты, что здесь делаешь? – спрашивает она меня.

– Плаваю.

– А что за дым у вас на дворе?

– Не знаю. Наверное, печка топится.

Тут вижу – несутся ко мне мои старшие брат с сестрой. Нужно сказать правду. Подзатыльников от них я не получил. Меня даже не ругали. Как потом они объяснили родителям – страшно перепугались, что я мог утонуть. Испуг их был очень даже обоснованным – русло речки ближе к плотине было довольно глубоким. Были случаи, когда там тонули даже взрослые люди.

«Колымажка» сгорела дотла. Меня, конечно, наказали – поставили в угол, да еще и лицом к стене. Но самое неприятное для меня было в другом. В то время, когда я отбывал наказание, пролетал низко над поселком самолет-кукурузник. Алла с Толей выбежали смотреть на пролетавший самолет, а я остался стоять в углу. Обидно было до слез. Ведь увидеть в то время «вживую» самолет была большая редкость.

Сегодня, с позиций памяти малолетнего ребенка, довольно трудно дать в полной мере объективное описание жизни нашей семьи на руднике Майозек. Конечно же, при написании этой главы, я в основном руководствовался воспоминаниями моей старшей сестры Аллы, которая в это время уже была подростком и училась в школе. Хотя, все-таки, и в моей детской памяти сохранились кое-какие яркие впечатления, о которых мне хочется рассказать.

Благодаря своей сестре, я многое узнал о себе и даже попытался описать некоторые курьезные моменты своего малолетнего детства.

По рассказам Аллы, у меня очень рано, уже в двухлетнем возрасте, стал проявляться интерес к книжкам. Особенно мне нравился учебник истории за шестой класс. Конечно же, в нем меня больше интересовали картинки, и особенно фотографии выдающихся личностей. Причем при виде каждой такой фотографии я не только называл того, кто был на ней изображен, но и давал свое собственное толкование этой личности. Например, Тарас Шевченко с его казацкими усами вызывал у меня ощущение, что он «грызет косточку». Про Лазо с поднятым кулаком говорил «я вам дам». А показывая на фотографию Кирова, говорил: «Киов смееся».

Рано у меня появился интерес не только к наукам, но и к противоположному полу тоже. Наверное, начинали играть гормоны – мне ведь уже было около трех лет.

Напротив нашего дома, правда, только на другом берегу нашей узенькой речки, жила семья. У них была дочь лет двадцати. Помнится, что звали ее Валентиной. Она тоже, как и мои родители, работала в старательской артели. Валентина была девицей очень смазливой, и уж очень мне нравилась. Да и с ее стороны ко мне, как мне тогда казалось, не было равнодушия. Речка зимой была скована льдом, ходить к этим соседям было близко и неопасно, и я старался побывать у них всегда, когда моя зазноба была дома. Она принимала меня с любовью, поила сладким чаем и угощала конфетами, иногда даже шоколадными.

С каждой нашей встречей она мне нравилась все больше и больше, и, наконец, я отважился наши отношения ввести в другое русло, то есть жениться на ней. Но как это сделать, я не знал.

Для начала я решил эти свои планы обсудить со своими родителями. Отца не было дома, но оттягивать не хотелось, и я решился переговорить с матерью.

– Мама, я жениться хочу.

У матери глаза стали круглыми, но смеяться она не стала, хотя на некоторое время и отвернула лицо в сторону.

– Ну и кто же твоя избранница, сынок?

Я назвал имя своей зазнобы.

– Выбор, я бы сказала, неплохой, – задумчиво сказала мать. – Только понимаешь, сынок, жену ведь кормить и одевать надо. А деньги на это ты где возьмешь?

«Я ведь об этом как-то не подумал» – мелькнуло у меня в голове, но надо было искать выход из положения:

– А я, как папа, буду наряды закрывать, вот и деньги появятся, – успокоил я мать.

Я несколько раз видел, как отец для рабочих подсобного хозяйства закрывал наряды, и когда я его спросил, для чего он это делает, то в ответ услышал: «Для того, чтобы рабочие получали зарплату». Этот его ответ накрепко засел в моей голове.

– Хорошо. Но ты только пока не женись. Приедет отец, тогда мы еще с ним посоветуемся, – со всей серьезностью, как я тогда понял, сказала мне мать.

Несмотря на то, что этот разговор с матерью мне никакой конкретики не принес, оптимизм в том, что я на правильном пути, у меня появился. И я решил ускорить события.

В ближайший приход к Валентине я сделал ей официальное предложение. Разговор состоялся на улице – она большой деревянной лопатой чистила дорожку от снега к их дому.

От моих слов она несколько оторопела, а потом стала хохотать. Такое ее несерьезное отношение к моему предложению мне очень не понравилось.

– Ладно, жених ты мой ненаглядный, не обижайся, – видя, как я от обиды немного надулся, сказала она мне. – Хочешь, я тебя по улице на лопате покатаю?

– Хочу. – Настроение от предстоящего катания у меня стало подниматься.

Лопата была широкая, и сидеть мне на ней было удобно. Валентина бегом протащила меня на ней до конца улицы и обратно, а потом, с хохотом, приподняла лопату и забросила меня на сугроб.

Такого откровенно коварного оскорбления мужского достоинства с ее стороны, несмотря на мои чувства к ней, я стерпеть уже не смог. Обида душила меня, хотелось даже зареветь, но из гордости я делать этого не стал. Потихоньку сполз с сугроба и, не сказав ей ни слова, пошел домой.

– Саша, ты куда? Ты, что обиделся? Я ведь пошутила. Прости меня, пожалуйста. Я не хотела тебя обидеть, – слышалось мне вслед. Но меня остановить уже было нельзя.

Войдя в дом, я увидел, что отец и мать сидели за столом и о чем-то разговаривали. Алла и Толя были в школе. Я молча разделся и сразу полез на печку.

– Хочу сказать тебе, Максим, что наш младший сын собрался жениться, – негромко, но достаточно, чтобы я услышал, сказала мать отцу.

– Ну что тут особенного. Вероятно, время подошло, – ответил ей отец и тут же обратился ко мне: – Ну, сынок, рассказывай. Кто невеста? Где и на что жить собирается молодая семья?

– Я уже расхотел жениться, а жить буду только с вами, – в моем ответе сквозила непоколебимая решительность.

– Ну и ладно, – заметив это, поставил отец точку на этом разговоре.

Так неудачно закончилась моя первая попытка создать семью.

Жизнь на отшибе (на приличном расстоянии от основного поселка) для детей, которые не знали детских садов, в смысле общения с внешним миром всегда имеет определенные границы. Не избежал этого и я. В основной круг общения, помимо членов моей семьи (отец, мать, сестра и брат), входили ближайшие соседи, которых на наших выселках было очень немного, и их дети. Поэтому я в то время и соседей рассматривал практически как близких родственников. О двух таких соседских семьях хочется рассказать.

5

Напротив нашего дома в такой же землянке жила татарская семья Латыповых. Сам Латыпов был мужиком высокого роста и физически очень крепким. Работал он кладовщиком на руднике. Его жена, невысокая, с миниатюрной фигурой, не работала – у них было трое маленьких детей. Звали их, как сейчас помню, Роза, Эдисон и Ильяс. Эта семейная пара была моложе моих родителей и поэтому дети у них были примерно моего возраста – самой старшей, Розе, было лет шесть или семь, самому младшему, Ильясу, – два или три года. Мы, ребятня, постоянно с утра до вечера общались между собой.

Семья Латыповых, как свойственно большинству татар, была очень коммуникабельна и почтительна по отношению к соседям. Часто они собирались за одним столом с моими родителями. Сам Латыпов был довольно веселым человеком и в застольных компаниях часто играл на гармошке, в основном татарские наигрыши. Вероятно, он был не слишком квалифицированным гармонистом, поэтому его музыкальные наигрыши звучали однотипно. Наша мама, смеясь, называла эти наигрыши «сир корова, сир корова».

Трагедия в этой семье произошла 14 января 1951 года, как раз на старый Новый год. Мне в то время шел пятый год. Мама была беременна Алексеем и ходила на последних месяцах. Отца не было дома – он был в командировке по делам старательской артели.

В этот день с утра стояла относительно теплая, но пасмурная и ветреная погода. Шел слабый снег и дула поземка. Часов в одиннадцать утра, мама, выглянув в окно, сказала:

«Смотри, и куда же это Латыповы потопали?» Вниз к плотине, в сторону основного поселка, двигались две фигуры – впереди крупная мужская, чуть позади маленькая женская, одетые не по зиме легко. Как впоследствии выяснилось, они пошли в гости к своим землякам – чувашской семье Востриковых, которые жили в основном поселке.

Где-то в районе обеда ветер немного стих, и мои старшие сестра с братом Алла и Толик сгоняли своих коров и подхозный скот к плотине на водопой. Но часам к четырем дня пошел сильный снег и усилился ветер – началась настоящая вьюга. За окном практически ничего не было видно. Мама, с тревогой глядя в окно, говорит: «Смотри какой разыгрался буранище. А как же Латыповы? Вернулись они домой или не вернулись?»

Пурга стихла только под утро. На рассвете мать разбудил слабый стук в окно. Когда она открыла дверь – на пороге стояла маленькая Роза.

– Тетя Маруся, пусть Алла придет к нам и растопит печку, а то мы замерзли.

– А где родители ваши? Они что, не вернулись?

– Нет.

Мать разбудила Аллу, и они вдвоем пошли в дом к Латыповым. Хотя буран почти закончился, но еще мела сильная поземка, и, что самое страшное, стоял мороз градусов за тридцать. Принесли дров, затопили печку. Мать приготовила ребятишкам завтрак. Беды пока не чувствовалось. Надеялись, что Латыповы не рискнули идти домой в буран и остались ночевать у Востриковых.

Пришел сосед Павел Коробко. В отсутствие отца он ухаживал за подхозным скотом. В обед сгоняли скот на водопой. Латыповых все не было. Сходили в поселок к Востриковым и узнали, что Латыповы ушли от них вечером. О случившемся тут же сообщили начальству на рудник. Был срочно организован их поиск.

Латыпову нашли практически сразу недалеко от нашего дома. Она замерзла, сидя на корточках и укутавшись в легкое пальтецо. По следам на снегу (поземка в них выметала снег), можно было предположить, что они очень долго кружили и не могли найти свой дом. Когда жена устала, Латыпов на время оставил ее и пошел искать дорогу. Наткнувшись на забор нашего дома (видно было по следам), он пошел обратно за ней. Но буран был настолько густой, что Латыпов прошел мимо того места, где оставил жену, и пошел в сторону угольной шахты. Замерзшего Латыпова нашли в тридцати километрах от поселка только через неделю.

Похороны я помню хорошо. Было очень много народу. Приехали мать Латыпова и младшая сестра Латыповой, кажется, из Акмолинска. Осиротевших детей они забрали с собой.

6

Чуть дальше от плотины напротив нашего дома жила бездетная семья Коробко. По приезде на рудник они некоторое время – пока не построили свой домик – жили у нас на квартире. Павел Коробко был родом из казачьей семьи то ли из Щучинской, то ли из Котуркульской станицы. Уже в то время он был в солидном возрасте – ему было лет пятьдесят. Поэтому мы, соседская ребятня, между собой называли его дедом. Его жена Евдокия, мы ее называли тетя Дуня, была лет на пятнадцать моложе его. Я был в то время самым маленьким по возрасту, поэтому эта бездетная семья очень тепло принимала меня в своем доме, да и мне очень нравилось бывать у них. Для меня у них всегда находился гостинец – кусочек сахара, конфета, пряник, какая-нибудь сладкая выпечка. Особенно мне нравилось пить у них молоко или чай из кружек, мастерски сделанных дедом Павлом из консервных банок американской тушенки.

В облике Павла Коробко было что-то благородное, как отец говорил – офицерское. Всех окружающих он поражал своей военной выправкой и какой-то неестественной аккуратностью в ношении одежды. В то послевоенное время большинство людей не могли похвастать большим выбором в одежде. Я его постоянно видел в одном и том же одеянии – суконная или сатиновая военная гимнастерка, брюки-галифе и яловые сапоги. Но данный комплект одежды всегда был чист, отглажен, подшит свежий белый подворотничок и до яркости начищены сапоги. Он много занимался физическим трудом, как ему в то время удавалось так аккуратно выглядеть, одному богу было известно. Тем более, что в то время не было электрических утюгов, были проблемы с мылом, даже с нитками и иголками. Как, рассказывала потом моя сестра Алла, Коробко старшим ребятам всегда говорил, что к носке одежды надо относиться очень бережно. Если надел чистую рубаху, штаны или платье, то надо носить так, чтобы за все время носки на них не было не единого пятнышка.

Тетя Дуня была не только хорошей и приветливой женщиной. Она была знахаркой – специалистом по лечению людей народными средствами. Будучи из семьи потомственных костоправов, очень успешно вправляла вывихи, ликвидировала всевозможные защемления костно-мышечного аппарата. Часто к ним в дом со всей округи приезжали, с надеждой на излечение, страдающие такими недугами люди.

Впоследствии семья Павла и Евдокии Коробко переехала в Щучинский район, в село Дмитриевку, и часто бывала у нас дома. В 1967 году двухлетний сын моего старшего брата Анатолия Игорь, бегая во дворе дома, где они в то время жили, упал и сильно ударил плечо. Плечо опухло, ребенок постоянно плакал от боли. Поездки в больницу к врачам положительного результата не дали. Диагноз был один – боль от сильного ушиба, которая, как врачи говорили, пройдет по мере заживления. Но боль не проходила и опухоль не спадала. Когда через два или три дня узнал об этом мой отец – дед ребенка, он тут же заставил Анатолия найти транспорт и повез больного ребенка в Дмитриевку к тете Дуне Коробко. Та сразу определила у ребенка вывих плеча и, в свою очередь, отчитала моего отца за то, что с большим опозданием привез к ней травмированного мальчика. Тут же была натоплена деревенская баня, ребенка хорошо прогрели, и баба Дуня в течение нескольких секунд вправила плечо на место. В тот же день здоровый и веселый мальчик носился у нас по дому.

В моей памяти о нашей жизни на руднике Майозек запечатлены еще несколько событий, связанных с болезнями, которые произошли со мной одна за другой. В первую очередь запомнилось то, как меня лечили.

Когда я заболел ангиной, отца не было дома. Ближайшая детская больница находилась в сорока километрах от нашего дома – в поселке Токаревка и мать меня лечила, как могла, домашними средствами. Заставляла полоскать горло содой, поила горячими сливками с протертыми яблоками (кстати, очень вкусно). Но ничего не помогало. Температура устойчиво стояла под сорок градусов. Такое состояние длилось почти неделю. Я не мог не только есть и пить, уже было больно просто дышать.

Приехал из командировки отец. Подошел он ко мне, а я лежал с высокой температурой, и так ласково говорит:

– Ну что ты у меня, сынок, разболелся, встань, подойди к окну, я посмотрю твое горло.

Я встал, подошел с отцом к окну, встал перед ним и открыл рот.

– Что-то я плохо вижу. Давай-ка, открой рот еще шире.

Ничего не подозревая, я насколько мог, раскрыл рот. И тут у меня во рту мгновенно оказались два его пальца, которые как огнем прошлись по моему воспаленному горлу. Естественно, я заревел от боли. Но отец со мной не миндальничал и строго приказал прополоскать рот водой с содой.

Буквально минут через пять мне стало легче дышать, а через полчаса температура тела возвратилась в нормальное состояние. Как потом я понял, отец доступным ему методом провел надо мной хирургическую операцию – раздавил на горле гнойный налет.

Через месяц после того, как отец вылечил меня от ангины, я тяжело заболел корью. Помню, как меня, еще очень ослабленного от болезни, вывели на улицу. Стояла ранняя весна, снег уже весь стаял, но было еще холодно, так что меня одели очень тепло и усадили на завалинку. Родители и старшие мои брат с сестрой копались в огороде. Вдруг отец резко схватил вилы и быстро побежал вглубь двора. Оказалось, что на наш двор каким-то образом забрел барсук, чем подписал себе смертный приговор. Отец заколол его вилами. Барсук был очень крупным, как хорошая собака.

Глава III

Щучинск

1952–1960

1

Хотя отец и перестал работать в шахте, но состояние его здоровья не улучшалось, а, наоборот, появилась тенденция к ухудшению. Врачи ему говорили, что люди, страдающие легочными заболеваниями, более комфортно себя чувствуют в лесной, с преобладанием сосны, зоне. Ближайшей такой зоной являлся Щучинский район Кокчетавской области, на территории которого находился знаменитый курорт Боровое. Рядом с Щучинским районом располагалась территория Макинского района Акмолинской области, где находилось родное село отца Ерголка.

Весной 1952 года наши родители приняли решение о переезде в город Щучинск. Интересно то, что железнодорожная станция города Щучинска имела название Курорт-Боровое. Сам же курорт Боровое находился на расстоянии двадцати километров от города Щучинска.

В то время, из наших близких родственников, в Щучинске жила с семьей младшая сестра матери Анна. Кроме того, в Щучинск уже переехало из Ерголки довольно много деревенских друзей отца. Некоторые из них даже доводились отцу какими-то дальними родственниками. Так что, как считали мои родители, остановиться на первое время было у кого.

В короткие сроки были проданы дом, скот, инвентарь. Сборы были недолгие, так как вещей было очень мало. Выезд состоялся сразу же, как только старшие дети – Алла и Толя – закончили школу.

Сначала мы выехали на станцию Токаревка автомашиной. В Токаревке, пока отец получал и загружал вещами железнодорожный контейнер, на некоторое время (один или два дня) остановились у знакомых. За это короткое время я успел сдружиться с местными ребятами, и мы бегали и играли в районе железнодорожной станции. Там я оказался свидетелем одного случая, который на всю жизнь врезался в мою память. Бегая по округе станции, мы увидели, как к железнодорожному тупику, где паровозы сбрасывали шлак, со всех сторон бежали люди, в основном женщины. Мы, малышня, тоже побежали в ту сторону. Я потихоньку пробрался сквозь толпу и увидел на куче шлака мертвого маленького ребенка, обернутого картами из школьного альбома. Как потом мне сказала мать, это был новорожденный. Взрослые нас быстро прогнали. Как он там оказался, я не успел узнать, потому что на следующий день рано утром мы уже были в общем вагоне поезда, который повез нас до станции Курорт-Боровое на новое место жительства в город Щучинск.