Голоса улетевших журавлей

Поднимавшаяся из-за верхушек пирамидальных тополей золотисто-бледная чуточку ущерблённая луна предвещала тёплую и тихую украинскую ночь, какие в июле бывают ежегодно. Они радуют и предвещают благополучие хлеборобам, если жизнь их никем не омрачена, и вызывают в задумчивость, мучительную боль души у тех, кого силой заставили покинуть родные места и оказаться в изгнании на чужбине.

О! Как тяжело покидать Родину, когда был предан ей и жил для неё, забывая личное благополучие.

Чистка и избавление от неугодных коснулась и этого маленького села, лежавшего в стороне от добивавшихся роскоши и сверхсытости. Из тридцати одного человека трудоспособных мужчин, считая два человека подростков, двадцать семь были арестованы и увезены в город. По единодушному мнению колхозников, их арестовывали только за то, что они обо всём говорили так, как понимали происходящее вокруг. Не молчали, не прятались за спины других, поступали, как считали для общего дела лучше и полезнее.

– Добрый вечер! – нарушил тишину голос председателя артели. Все ответили, как принято в народе, как обязывала человеческая совесть – с признательностью и уважением, да и побаивались его.

– Мы к тебе, Евдокия, – обратился председатель. – Пришли агитировать дать согласие поработать дояркой.

Стулья отставили от стола и поставили у самых ветвей вишен. Пригласили сесть гостей. Фитиль у фонаря «летучая мышь» выкрутили больше, чтобы стало светлее.

Против гостей сел глава семьи. Дуся для себя поставила стул в стороне. После разговоров за обеденным столом она стала возбуждённой и настороженной. Мысли её больше были обращены к Севастополю, чем к предложению дать согласие работать на ферме.

– Дуся, чего же молчишь? – упрекнул отец дочь.

– А что я могу сказать, если завтра иду покупать билет?

Спустя минуту она набралась смелости и ответила коротко и ясно:

– Товарищ председатель, уезжаю.

– Вот видишь, – обратился председатель к заведующей молочной фермой. – Эта молодица несознательная. Если и захочет что-либо сделать, то насчитает за свой труд в три раза больше.

Председателю казалось, что он знаток людей и вправе полагать, что люди, окружающие его, шкурники и несознательные. К ним он и причислил Евдокию Химич.

Председатель был среднего роста, упитан. Разговорная речь – русская с примесью украинских слов. Нецензурная брань, которую он пускал десятки раз на день по адресу всех, нередко стариков и несовершеннолетних, была на чистом русском языке.

До рекомендации его райкомом партии стать председателем артели он понятия не имел о сельском хозяйстве. Поля и луга видел только из окна автомобиля. Метод работы у него был прост – заставить работать. Мало дня – кричал и заставлял работать ночью.

Он был до крайности вспыльчив. Спустя короткое время остывал, подходил к обиженному, извинялся, выглядел кротким, а по плаксивому выражению лица – беззащитным. В оправдание обычно говорил: «Ты меня извини, ведь надо же. Если бы не нужно было делать, я бы не заставлял». Объяснялся он долго и надоедливо, пока не выводил оскорблённого из себя.

Трагедия этого человека заключалась в его непонимании, что знания и умения человек обязан приобрести раньше, чем дать согласие и взяться организовывать на коллективный труд колхозников. Он ошибочно считал, что успех артельных дел зависит только от желания людей трудиться, а от него, как от организатора, нисколько.

Евдокия Химич, медленно осмыслив брошенные председателем упрёки, решила деликатно его поправить, поясняя:

– Я пошла работать на уборку ячменя без вашей просьбы. В меру своих сил и умений проработала двадцать дней. Я не преследовала цели зарабатывать у вас. Я решила помочь, как это делают добрые люди, и приходят на помощь в трудную минуту.

– А я думал, ты решила подзаработать, – прервал председатель.

– Если бы я решила зарабатывать, то не у вас. У вас люди не могут заработать.

– Почему? – не сдержался председатель.

– Вы не умеете организовывать колхозников на успешный труд.

Трудно было определить, краснел ли руководитель от только что сказанных слов, стекло закоптилось в фонаре. Но по тому, как он ёрзал на стуле, можно было понять, что сказанное попало в цель, и против чего он возразить не мог.

– Мария Петровна, – тоном обиженного обратился председатель к заведующей фермой, рассчитывая на её поддержку. – Это где и когда я не умел организовывать колхозников на труд?

Сидевшая рядом начальница предусмотрительно промолчала.

– Сейчас вы пришли ко мне потому, что некому работать, правильно? – спрашивала, убеждаясь, гостья из Севастополя.

– Да, конечно, очень много людей убегает в город.

Евдокия продолжала:

– А вы знаете, людей у вас как раз и не мало. Из тридцати человек трудоспособных мужчин одиннадцать – баклуши бьют. Да-да, не удивляйтесь, я сейчас докажу!

– Это кого же ты в бездельники записала? Никак меня?

– Пожарник целое лето прячется от солнца, чтобы не растопить жир.

Председатель не сдержался, сильно волнуясь, прервал Евдокию:

– Положено, дорогая. Циркуляром предусмотрено. Загорится хлебушко – я под суд не желаю идти.

– Хорошо, положено. Но он же может вести наблюдение за полем и одновременно что-то делать на том же поле?

Председатель с минуту помолчал, потом точно взорвался, сказав:

– Он должен всё время вести наблюдение за полем.

– В том-то и дело, что он должен. Точно вы не видели, как он с восхода до заката солнца отлеживался под возом в тени!

Председатель надолго замолчал.

– А Мария Петровна, которая сидит рядом с вами, тоже не желает и за холодную воду браться на ферме, боится остудить пальчики. Ведь может же она не десять, а четыре-пять коров выдоить? Может! Но она не хочет. Чем она занимается? Подгоняет тех, кто доит, а сама пишет бумажки, без которых можно обойтись.

– А у меня не получается, не умею, – поторопилась оправдаться заведующая фермой.

– Деревенская женщина не умеет выдоить корову? Не позорьте колхозниц! Впрочем, если действительно не можете и не хотите научиться, передайте своё место тому, кто умеет.

Все в задумчивости замолчали. Председатель тоже с одобрением выслушал последний монолог. Гостья продолжала:

– А в правлении? Подсчитайте, сколько молодых мужиков сидит без полезного дела: ваш заместитель, бухгалтер, счетовод, делопроизводитель, заведующий хозяйством, заведующий клубом – тем клубом, которого в колхозе от рождения не было. Три сторожа – не старики, а молодые люди – вы их вооружили во время уборки не вилами и граблями, а ручками и карандашами. Зачем? Чтобы всю тяжёлую работу взвалить на несчастных женщин? Ничего не скажешь – мудрое руководство! Как только не стыдно мужчинам! Семейственность, товарищ председатель, сами пьёте сообща. Друг друга защищаете, не щадя живота своего. Вы – актив, актив – вас. И хотите, чтобы колхоз преуспевал.

– А ты вот, давай, становись на моё место, узнаешь, как с этим народом работать!

– За что арестованы лучшие работники колхоза? – Евдокия назвала фамилии арестованных.

– Пусть не болтают, чего не следует, – недовольно выпалил председатель с озлоблением в голосе.

Несколько секунд спустя, осмысливая свою несдержанность, он, вероятно, готов был высечь себя за сказанное. Наклонил голову в окутанную темнотою землю двора, поросшего спорышом, и как с водою во рту молчал.

– Вот видите, снова вы виновны. Вы грешите совестью. Скажите прямо – пусть меня не критикуют. Не правда ли?

Председатель, наконец, понял, что был слишком прям, начал оправдываться:

– Честно говоря, я не знаю, за что арестовали, – оправдание было рассчитано на доверчивых. Он всем так отвечал, думал, что люди не поймут и не узнают.

Мать Дуси почувствовала, что разговор зашёл слишком далеко. Опасаясь крамолы, начала приглашать к постели. Иван незаметно для присутствующих тихонько ушёл на Родаково. Гости тоже встали, не говоря ни слова, торопливо направились в сторону правления колхоза.

ГАЛИНА ВЕСЕНИНА

Бывшая студентка МГУ, подруга Петрова и Химича, уже мать четырёхлетнего Олега, была уволена с Лимнологической станции в Листвянке. Отстранение от любимого дела, лишение средств для жизни точно инфаркт ударили женщину со слабым здоровьем. Галя теряла всё, за что потеряла юность и здоровье.

После долгих поисков работы Весенина с трудом устроилась на Иркутский комбинат пищевых концентратов микробиологом.

Муж её, Олег Весенин был арестован на пятый день после расстрела маршала Советского Союза Тухачевского.

О судьбе мужа Галя ничего не знала: куда она не обращалась, вразумительного ответа никто ей не давал.

В разговоре с директором Лимнологической станции она поняла, что он причастен к аресту её мужа. Он выражал откровенную удовлетворённость арестом и кандидата наук Весенина и ещё одного ведущего научного сотрудника станции, выступавшего с критикой директора станции.

Малограмотный директор освободился от неугодных и добился «единства» коллектива. После сотрудники слушались его безропотно, всё делали, как говорил и требовал он, к сожалению, не на пользу делу, а во вред ему.

Весениной новая работа не нравилась, но трудиться она была приучена с детства. Быстро осваивалась на новом месте, привыкая, заставляла себя со всем мириться.

В один из воскресных дней она решила пересмотреть переписку с друзьями. Среди писем нашла и письмо от Катюши. Бывшая подруга писала о себе редко. Ложная и тупая зависть не позволили Катюше сохранить прежнюю дружбу, как вечность длинную и как настоящее счастье дорогую. Галя долго думала, и после долгих колебаний решила написать. Письмо её было коротким: «Дорогая Катюша! Я читаю твоё последнее письмо. Радуюсь, вспоминая приятные дни нашей дружбы. О! Как они были хороши, приятны и радостны. А сейчас я не перестаю удивляться – ты всё ещё мне завидуешь? Завидуешь моему мужу, которого ты дважды видела и, вероятно, которого ты больше не увидишь. Что ты скажешь теперь? Я осталась одна с Олежкой. С работы уволили. За угол плачу тридцать рублей в месяц». Вместо подписи написала: «Твоя подруга».

В понедельник в обеденный перерыв Весенину вызвали в отдел кадров. Там уже сидел начальник спецчасти комбината, он и обратился к Весениной с вопросом:

– Вы жена арестованного за вредительство Весенина?

– Да, мой муж арестован, за что – не знаю.

– Вам нельзя работать на занимаемой должности, – безапелляционно утверждал начспецчасти.

– Почему? – запутавшись в мыслях, спросила Галина Петровна, но быстро поймав себя на ненужном вопросе, стала сожалеть, понимая, что в той обстановке добиваться действительности… Куда легче надеть петлю на шею, а затянуть её любой энкеведовец согласится. И она, понизив голос, торопливо переспросила:

– Пожалуйста, где можно?

Были предложены две должности. Галя согласилась стать сестрой-хозяйкой.

В заключение диалога начальник спецчасти предложил к утру следующего дня представить автобиографию в двух экземплярах.

Весенина выполнила указание. Утром она сдала автобиографию, а в полдень её снова вызвали уже в спецчасть, где сказали:

– Мы разобрались в вашем деле. Вам не следовало поступать на работу в наш комбинат. Вам лучше поступить и работать на стройке, можно на деревоотделочный комбинат. Если не желаете увольняться, вас переведут на работу отправки белья в прачечную, между рейсами будете убирать канцелярию.

– Я согласна. Не умирать же мне в 28 лет. У меня ребёнок, – овладев собой, спросила. – За что я преследуюсь? На своей работе я потеряла здоровье. Вы поступаете бесчеловечно.

– Я тоже не хочу, чтобы меня обвинили в ротозействе, а чего хорошего – и в покровительстве вашего брата, – недовольно разъяснял начспецчасти, предупреждая. – О причине перехода на другую работу с посторонними не распространяться, – угрожая, требовал блюститель законности, и не поднимая глаз на обиженного и оскорблённого человека, произнёс. – Свободны!

Детство Гали было безрадостным и трудным. Девятилетней девочкой она потеряла родителей. Двенадцатилетней – заболела туберкулёзом. Растущий организм переборол недуг. Но два года назад, изучая жизнь глубоководной фауны Байкала, понадобилась проба воды с планктоном с больших глубин и мест, удалённых от берегов. Галя с помощниками отправилась на мотоботе в открытое озеро. На обратном пути возник шторм. Мотобот перекинулся. Весенину и товарищей с ней только через два часа подобрали спасатели.

Была поздняя осень, температура воды в Байкале колебалась около нуля градусов. Все заболели гриппом, а Галя – вторично туберкулёзом. Два курорта, десятки литров рыбьего и барсучьего жира заизвестковали начавшийся распад лёгочной ткани. До ареста мужа она чувствовала себя неплохо, но теперь… арест мужа, лишение любимого дела, недоедание снова сказались на здоровье. Она снова стала кашлять, по ночам потеть, десятки раз просыпаться. Уже второй месяц температура держалась 37,2 О С.

Катюша, получив от Галины письмо, поняла: подруга попала в беду. Догадываясь, что причиной были не семейные ссоры, а поголовные аресты, ведь коллектив, где она работала, тоже не избежал потерь своих сотрудников, решила не медлить, и в тот же день ответила на письмо телеграммой: «Дорогая, любимая, догадываюсь. Брось всё. Возьми Олега. Приезжай немедленно. Екатерина».

Галя была бескрайне рада: хоть один человек нашёлся, и в тяжёлую минуту подал руку сочувствия. В тот же день Галя тоже ответила телеграммой: «Любимая Катюша. Благодарю любезную щедрость. Несколько дней буду работать. Заработаю проезд. Тотчас приеду. Галина».

Получив телеграмму от Галины, Катюша рассердилась – почему подруга, с которой она делила всё, не призналась, что не имеет денег. Она долго размышляла, и в тот же день телеграфировала триста рублей.

ЕКАТЕРИНА БЕРЁЗКИНА

Екатерина Исидоровна Берёзкина работала на Океанографической станции в заливе Петра Первого, на той же должности, на которую её послал Московский государственный университет. В 1936 году станция расширилась и преобразовалась в Научно-исследовательский институт.

В том году научный сотрудник Берёзкина занималась изучением миграции промысловых лососевых рыб в акватории прибрежных вод залива Петра Великого. Её муж Владимир Берёзкин проработал в том же учреждении один год. Его призвали на Тихоокеанский флот для прохождения службы, где он проявил незаурядные способности в морском деле и был послан на годичные курсы. После их успешного окончания он получил специальность минёра-артиллериста и звание лейтенанта. К тому времени он уже два года плавал на военных кораблях и получил первое повышение по службе. Стал старшим помощником командира минного заградителя.

Берёзкины жили в доме военнослужащих в двухкомнатной квартире и растили четырёхлетнюю дочь Светлану. Семья жила в согласии, материальном достатке и в своё удовольствие.

Галина Весенина взяла расчёт, и на комбинате сказала:

– Поеду на Украину к матери, – однако, вспомнив, что совсем недавно она писала, что родителей потеряла в детстве и их не помнит, прикусила язык и решила больше ни с кем не распространяться о себе.

– Уезжаю на запад, – говорила она хозяйке. Чтобы придать правдоподобность своим утверждениям, она ушла к поезду «Владивосток – Москва». Посадку же совершила на поезд «Москва – Владивосток», спустя четыре часа после прихода на станцию.

Катя встретила подругу с радостью. Мужу о приезде подруги не говорила – решила поставить его перед случившимся фактом.

Владимир Берёзкин учился с Галей на одном курсе пять лет. Он пытался ухаживать за Галей, симпатизировал ей больше, чем Кате, ставшей женой. Но причиной, что они не поженились, была Галя. Владимир часто вспоминал, как Галина однажды ответила:

– Володя, я жду рыцаря. Как же ты? К сожалению, могу только пожелать счастья, остальное – без меня.

В первый же день дети подруг подружились. Детская поликлиника была рядом. На второй день были сданы анализы. На третий – получено решение посещать Олегу садик. На четвёртый – Светлана взяла Олега за руку и повела в свою группу, где девочке всё нравилось, куда она каждое утро бежала с радостью.

Всё было рядом, кругом была удача. А уважение и заботы о ней Галю пугали: ведь она уже привыкла к окрику.

Подруги договорились никому о горе не говорить, решили отмалчиваться.

– Володя тоже не будет знать, – заверяла подруга Екатерину. – Ну, а если и узнает, то ничего страшного. Он добрый, и поймёт тебя правильно.

– В этих семи домах живут только командиры, – хозяйка показала на пятиэтажные многоквартирные дома. – Добрая половина их арестована.

– А Володьку не могут арестовать? – тревожным голосом спросила гостья.

– Думаю, нет. Офицером он служит два года. Вероятно, не успел ещё на себя наговорить всякой напраслины. В университете, как помнишь, мы болтали много и лихо, всех вождей чертовали, но за нами не было такой слежки, как за командирами.

В один из рабочих дней лейтенант Берёзкин взял увольнение. Всей семьёй поехали устраивать Галину Петровну в институт.

Время было не приёмное, но директор их принял. Все трое оказались в большом красивом кабинете. Директор сидел за своим столом и знакомился с документами Галины Петровны.

– Товарищ Весенина, – обратился директор.

Галя встала. Лицо её на глазах бледнело и становилось мертвецки безжизненным. Директор заметил сильное волнение молодой женщины. Вышел из-за стола, налил полстакана воды, подавая Весениной, сказал:

– Благодарите мою мать, что она родила меня храбрым, – сказал он и сделал продолжительную паузу, естественно, задумываясь об ответственности. Затем посмотрел каждому из гостей в глаза, и смело сказал. – Что ж, я вас возьму. Но и тут, и в повседневной жизни будьте предельно осторожны.

Все молчали. Берёзкин, слушая директора, долго не понимал его, но вскоре стал догадываться, что могло произойти с Галей, о чём женщины сохранили от него правду. Директор института пояснял:

– Я вас принимаю на работу, рискую своим благополучием. Я это делаю сознательно, потому что знаю и понимаю, как тяжело вам. Только тот, кому приходилось находиться в вашем положении, знает, что значит, когда не доверяют, когда тебя боятся, – говорил он медленно, но спокойно и великодушно.

Гости молчали. Директор, раз за разом перекладывая с места на место документы Галины Петровны, продолжал, обращая добродушный взгляд на Весенину:

– Я знал вашего мужа. Человеком он был знающим и жаждавшим знать больше. Знаю вашего директора Лимнологической станции – карьериста, тупицу и перестраховщика. И поэтому не удивляюсь, что вас уволили. А на новом месте заставили работать уборщицей. Буду надеяться, что в нашем институте вы проявите себя так же, как и на прежней работе. Работайте честно и назад не оглядывайтесь.

Галя, превозмогая оцепенения, не сдержала слёз. Несвязанными словами стала благодарить великодушного человека. Была готова стать на колени и кланяться в ноги. Медленно обретая силы, виновато спросила:

– Скажите, пожалуйста, вы не знаете, что с ним, с мужем?

– Конечно, не знаю. Одно знаю, что он не виновен. Поверьте в мои убеждения.

Он был действительно уверен и от того говорил так, как говорят все честные и добросовестные люди, отвечающие и за свои поступки, и за свои слова.

– Что может быть с ним сейчас? Думаю, знают немногие. Ну а мы вряд ли будем иметь возможность что-либо и когда-либо узнать. Такова наша жизнь. – Он энергично встал и сделал несколько шагов к окну, посмотрел куда-то вдаль и быстро возвратился на своё место, сделал запись на заявлении, собрал все бумаги и подал их Галине Петровне. – Идите в отдел кадров. А вы, молодой человек, задержитесь.

Лейтенант Берёзкин вытянулся перед столом директора института.

– Здесь только что произошёл разговор – вы его помните. Он был вызван сложившейся обстановкой и условиями необычными. Забудем этот разговор, хорошо?

– Товарищ директор, я всё понимаю. За добродетель, которую вы совершили, будем всю жизнь вам благодарны, – ответил лейтенант.

– Это хорошо. Делаю всё, что могу. Вы, кажется, работали у нас?

– Так точно! В вашу бытность почти год.

– Не обижайте уже обиженного негодяями человека.

– Ну что вы! Конечно же, согреем.

– Великодушие – благородно. Ужасна жестокость, – подчёркивал директор, не отводя испытующих глаз от командира.

– Если нужна будет ей жилплощадь, пусть приходит. – Он встал, слегка наклонился вперёд, тихо добавил. – Благодарю вас, что вы так хорошо понимаете меня, как понимаю я вас.

Лейтенант поблагодарил директора, с достоинством повернулся кругом, вышел.

Благородству директора не следует завидовать. Стать ему таким помогло не только великодушие среды, воспитавшей его, но и жизнь преподала урок. После убийства Кирова, он попадал в лапы ГПУ, и чудом невиновный человек выпутался из таких же страшных тенет, какими спутывались тысячи органами НКВД.

Спустя восемнадцать месяцев Галину Весенину найдёт во Владивостоке извещение из лагеря «Покрышкин» Магаданской области, где будет коротко указано: «Весенин Олег Васильевич рождения 1905 года был осуждён по статье 58 п. 7 «За вредительство» Уголовного кодекса РСФСР к пятнадцати годам исправительно-трудовых лагерей. Отбывая наказание в лагере «Покрышкин», 2 ноября 1938 года умер. Диагноз: нетипичная пневмония».

ЖИЗНЬ ТЮРЕМЩИКОВ

Наступил август 1937 года. В камере № 17 появились шесть человек новеньких. Выпустили на волю бывшего политрука тылов Полищука. Переведены в общие камеры осуждённые Шевцов, Крижжановский, Пидопрыгора и Недюжий. Недюжему дали три года высылки в отдалённые районы страны с правом работать на спецобъектах. Он оказался таким же несчастным человеком, как и осуждённые на длительные сроки заключения.

В те временя высылка по постановлению тройки по существу заменяла пожизненное тюремное заключение. По окончании трёх лет комиссия, как правило, продлевала срок ещё на столько же, затем ещё, и так три года превращались в бесконечность, пока человек не умирал.

В те жестокие времена в тюрьмах был установлен строжайший режим. От заключённых тщательно скрывались тюремные и гражданские новости. Даже крохотные кусочки газет отбирались и уничтожались, только бы подследственные не читали и не знали, что делается в стране. Отбирались кусочки карандашей и писчей бумаги, чтобы никто никуда не писал. И всё же заключённые много знали, особенно хорошо была поставлена информация о тюремной жизни.

Как узнавали тайны? Дело в том, что ни основная, ни дополнительная тюрьмы, ни казематы органов НКВД при управлении не были рассчитаны на такую массу арестованных. Заключённые всюду и постоянно сталкивались. Бывало достаточно нескольких секунд, чтобы сказать нужное товарищу, хотя за это и слышалось: «Молчать!». А нередко и пинка в спину получать. К тому же, большинство тюремных служащих понимали, что арестованные не виновны. Проводилась кампания, какие в нашей стране были не редкостью. При отсутствии свидетелей надзиратели охотно помогали заключённым.

Химич вспоминает, как однажды у старшего надзирателя было свыше десятка кусков карандашей и кусочки писчей бумаги. И он их тайком раздавал. Вероятно, ему было страшно. К счастью, не всем присуща врождённая трусость. Подследственные знали, кого расстреляли вчера, и кто ждёт своей участи сегодня, и по какой статье лишается жизни.

Два дня назад во второй половине ночи были расстреляны отец и сын Бицы. До 1931 года они проживали в татарском кишлаке Булганак-Кронентал. В том же году осенью они были раскулачены. В чём были одеты, всем семейством ушли в Симферополь и поступили работать. В тот же день их хозяйство сгорело. Они ли его подожгли или поджёг кто-то другой – обвинили их. Почти год длилось следствие. Вина их не была доказана, и в конце 1932 года они были освобождены. В 1937 году их снова арестовали и обвинили в той же диверсии по тому же ранее прекращённому делу. В 1937 году доказательства уже не требовались, по показанию свидетелей их признали виновными, и суд приговорил к высшей мере социальной защиты и расстрелу.

Химич со всем смирился и ко всему тюремному привык. Единственное, что на его психику действовало болезненно и угнетающе – душераздирающие крики по ночам. Крики протестующих женщин на нижнем этаже южного крыла тюрьмы и тех, кого выволакивали из камеры смертников и вовремя не успевали забить кляп, несли, бросали в «Чёрный Ворон» и увозили в последний путь.

Однажды ранним утром по тюрьме разнеслась любопытная весть: из какого-то южного города Украины был доставлен в севастопольскую тюрьму матёрый преступник, по кличке «Удав».

За тридцать два года жизни и неоднократные заключения, он стал грозой в среде воров и преступников уголовного мира.

Первый раз он попал в тюрьму шестнадцатилетним за убийство своего товарища. После этого в соучастии с подобными себе он ещё убил двух человек уже при ограблении. За шестнадцать лет преступной деятельности – пять раз судим. В общей сложности получил 23 года строгача, но только семь лет отсидел, остальные годы ему прощали. Одни говорили, что умел показать себя перевоспитавшимся, другие, – что страх перед силою и ловкостью этого преступника внушали опасение тюремщикам, и они старались любыми путями избавиться от него.