Мотыльки улетают к звёздам. 1:Волк на цепи

– Тебе плохо? – спросила девочка, осмелев и подойдя ближе.

– Да отцепись! Иди отсюда! – почти выкрикнул Тим, повернулся к ней спиной и занялся своими царапинами.

Девчонка продолжала болтать, словно не услышала его.

– Мой папа говорит, что если плохо, то надо выпить водичку, – сказала она, садясь на корточки перед парнем. – Давай мы купим тебе водичку? Тебе станет хорошо. Папе обычно хорошеет от нее, он лежит на полу, вздыхает и плюет радугой.

Тим начал невольно вслушиваться и недобро усмехнулся. Детский мозг отфильтровал слово и выдал нечто более простое и понятное. Ее папаша, вероятно, имел ввиду другую жидкость, которую он выпивает в таких количествах, что может потом только лежать и извергать из себя содержимое желудка.

Отыскать воды как раз не помешало бы. Промыть руки и попить. Но, увы, всю воду после двух отключали до следующего утра.

Девочка ловко устроилась рядом и заговорила о своем пьющем отце. Она рассказывала отвратительные вещи: он кричал на нее и ее мать, пил, снова кричал, поднимал руку и опять пил. Местами казалось, что она понимала весь ужас своего положения. Да, типичная неблагополучная семья. Удивляла лишь неясная теплота в ее словах, свойственная наивным детям. Будто она пыталась оправдать нерадивого папашу. Спрашивается – за что? И зачем оправдывать такое чудовище?

На какой-то миг Тим испытал нечто вроде сопереживания, хотя отклик его был по большей части сознательный, а не чувственный. История напоминала его собственную. Сильнее всего человек обычно сострадает самому себе. Поэтому взглянуть глазами девочки не составило труда.

Вскоре рассказ, никак его не касающийся, надоел, и Тим заплутал глубоко в своей голове. Разговаривать он не любил и относился к тому типу людей, кто охотно общался только если нужно говорить о себе самом. Хотя и подобное было редкостью. Потому он обычно молчал, отделываясь односложными фразами.

– Почему ты молчишь? – вдруг спросила девочка.

– А? – вышел из транса Тим и посчитал, что лучше отвечать на ее вопросы: так она скорее отвяжется. – Я, это самое… Слушаю тебя.

– Не слушаешь, – обиженно пискнула малышка, надув губки.

И ведь не поспоришь.

– Как тебя зовут? – поинтересовалась она, дернув его за рукав.

– Тим.

– А меня зовут Рика. Давай будем дружить! – ее тоненький голосок прозвучал с непосредственной детской радостью.

Иногда слова, которые не приходилось слышать многие годы, воспринимаются как сказанные на неизвестном языке.

– Будем дружить? – не понял Тим.

– Здорово, что ты не против! – огорошила его девочка с лучезарной улыбкой, замеченной им краем глаза. – Но мне пора домой, а то папочка будет кричать. Выходи погулять завтра.

С этими словами она убежала прочь. Только теперь Тим поднял глаза и посмотрел вслед мелькнувшей за углом ярко-розовой курточке. Спустя пару секунд девочка уже исчезла из его мыслей, будто бы ее и не было. Он поднялся с асфальта, пнул смятый бумажный стаканчик и поплелся на улицу опостылевшего ему города.

«Я буду сильным».

Серые высотки домов уныло склонялись над его головой. Они равнодушно и молчаливо взирали на улицы черными и безжизненными глазами окон. Провода тянулись от крыши к крыше, сплетались серой паутиной. В сухом городском воздухе витал запах асфальта и пыли. Тим медленно брел по дороге, не поднимая глаз. И чудилось ему, будто бы мир этот совсем пустой. Нет в нем больше никого, кроме него одного – уличного бродяги. Звуки его шагов разлетались по сторонам, эхом отражались от стекол, звучали из темных закоулков, нарушая звенящую тишину. Мимо него неслись почти прозрачные и безликие призраки – люди.

Его задел плечом какой-то прохожий, не обратив на него внимания. Бродяга поджал губы и, недовольно глянув вслед незнакомому человеку, поплелся вдоль стены дома, стараясь не приближаться к людям. Лишь иногда он поднимал голову, чтобы не натолкнуться на кого-нибудь. Так он и поступил в этот момент.

И вдруг неосторожно встретился с кем-то прямым взглядом.

Этот кто-то, правда, не смотрел конкретно на него, а куда-то поверх, вдаль. Однако нескольких мгновений, на которые Тим перехватил тот взгляд, оказалось достаточно, чтобы удивиться, поскольку такая встреча всегда заканчивалась плохо. Но не в этот раз.

Их было трое – это Тим заметил после мимолетной зрительной встречи. Они шли сквозь толпу и смеялись. И ему показалось, что они смеялись над ним – так он думал в любой подобной ситуации, до конца не понимая, откуда у него такая уверенность в этом.

По правде говоря, смеялись они не над ним и, вероятно, даже не заметили его. Но Тим уже не мог выкинуть их из головы. Он продолжил всматриваться им вслед. Компания двигалась быстро и сразу пропала из виду.

Пара мгновений. Они показались ему на глаза всего на пару мгновений.

Повеяло запахом табачного дыма, с которым сплелся чей-то дешевый одеколон. Только тогда Тим заметил, что на него натолкнулся лохматый прохожий, обронив сигарету, ругнулся на бездомного и пропал среди толпы. Но плевать на прохожего. Странное неведомое ощущение застигло Тима врасплох, и он не смог это игнорировать – будто треснул стеклянный купол. Ко всему прочему прибавилось ощущение, словно треснул он извне, от чьего-то пристального взгляда. Такое бывало иногда, но почему́ бывало – неясно.

Тим снова внимательно присмотрелся к беспорядочному потоку людей, но ничего больше не увидел. Краем глаза он заметил где-то между серо-черных фигур плечо яркого пиджака, и что-то металлическое блеснуло на этой ткани и безвозвратно исчезло в потоке прохожих. Чьи-то каштановые волосы на секунду появились среди множества голов. Мелькнул и исчез походный рюкзак. Показалось, что один из странных встречных что-то говорил по неведомой причине знакомым голосом. Несколько человек обернулись ему вслед. Завязалась короткая приветственная беседа. Взмах руки. Радостный возглас. Будто сама жизнь вышла прогуляться.

«У меня уже совсем поехала крыша? Или тут был кто-то похожий на меня? – подумал Тим, выскочив на середину улицы и ошарашенно мотая головой из стороны в сторону. – Не может же такого быть! Всегда же было… это!» – он не знал, как обозвать свою обычную реакцию, когда внезапно становится очень страшно или очень плохо.

Все оставалось как обычно. Монотонный людской поток с угрюмыми минами, запах горелой еды и шипение жарки из какого-то окна, черная кошка вопила у закрытой двери, возгласы, стук упавшей чашки. Мир полон звуков, но ничего сверхъестественного. А те, кто были и присутствием своим разбили стеклянный купол, уже пропали, оставив растерянного Тима стоять посреди дороги. Люди безучастно обходили его стороной.

«Это был человек? Это точно был человек! Человек, похожий на меня!»

А кого еще он мог бы так ярко ощутить? Настолько ярко, чтобы заметить звуки и краски этой улицы.

Тим ощущал абсолютно всех людей. Некоторых особенно сильно. Однако ж улавливать нечто подобное не доводилось. Было бы великой радостью отыскать в этом полчище призраков одного единственного, кто был бы похож на него; кто бы понял, с кем можно было бы поговорить. И не важно, какого пола и возраста будет этот человек. Но, увы, люди причиняли ему боль, и он стремился ослепнуть и оглохнуть по отношению к ним.

Часто Тим испытывал к людям то же чувство, какое испытывает брезгливый человек по отношению к слизням, облепившим его новые вычищенные ботинки. Проще говоря, в глубине души он терпеть их не мог и хотел, чтобы они существовали как можно дальше от него.

Люди были ему в основном безразличны, пока не приближались и не заговаривали, и он был убежден, что они создают в его жизни проблемы и непременно желают всяких гадостей как ему, так и друг другу. Мысль о добрых поступках ради незнакомых людей казалась ему смешной. И в то же время он не смеялся над добротой в свой адрес. Он относился к этому равнодушно, и получение всякого хорошего от других противоречий у него не вызывало.

А между тем люди относились к нему если не со спокойным принятием, то скорее с жалостью и узнаванием той участи, которая может грозить каждому. Они видели в нем бездомного и озлобленного замкнутого ребенка, а потому открыто или украдкой жалели. Впрочем, чувство совсем естественное: как еще относиться к человеку, уверенному, что совершенно весь мир настроен против него и оттого избегающего контакта с ним? Тим не осознавал, но чувствовал это отношение к себе, и потому сильнее презирал людей.

Иные видели в нем даже не человека, а одичавшего зверька, а он и не догадывался, что во многом подходил под это описание, потому как всегда был одет в лохмотья, всклочен и чумаз. Вдобавок озлоблен, и в сердце его черной дырой зияла ненависть – слепая и высокомерная. Он ненавидел людей и мнил себя выше их всех. Ненавидел жизнь, потому что в ней есть люди.

Он бродил по городу, старался не сталкиваться лишний раз с прохожими, и не было никакой цели ни в этих прогулках, ни в жизни вообще. Черно-белые дни его, наполненные самыми неприятными впечатлениями, приносили одни лишь страдания, связанные с невозможностью найти в этом мире свое место, и с жизнью в постоянном страхе среди мусора, грязи, пыли и крыс.

Уличный скиталец, взошедший на выстроенную им башню одиночества.

Он вскоре вновь оглох к звукам и ослеп к краскам. Купол вернулся на свое место. Таинственные незнакомцы тоже не задержались в его голове. Их таких наверняка будет много.

Смеркалось. С улиц постепенно пропадали голоса и шаги людей. Теперь только тьма царствовала в городе. А ночью приходил не по-летнему холодный ветер, загоняя в дома последних гуляк и выманивая накуренный и пьяный сброд. Они собирались кучками и падали в объятия искусственных грез и забытья.

В животе неприятно заурчало, и Тим вспомнил, что не ел уже дня два, как и практически не спал – боялся. Спящий человек всегда беззащитен. Маленький бродяга уже третий год был уверен, что дни его сочтены. Он бы и сгинул, если бы не вмешательство «добрых призраков». Состояния страха смерти и безразличия время от времени менялись местами, нестерпимо мучая бедолагу. То он умереть боялся, то хотел этого. Если какой добросердечный прохожий из глубокой жалости не даст ему еды или денег, считай, открыты врата на тропу верной смерти.

Только сбежав из дома, Тим не представлял, как ему теперь жить. Домой не вернуться, на улице каждый поворот сулит гибель. Страх терзал без того измученную душу, ноги подкашивались, руки дрожали, а в голове выла сирена. Первые дни бродяжничества припомнились смутно. Попытка устроиться в ночлежке кончилась неудачей: местные проявляли к нему свои жестокие интересы. Тим вернулся на улицы, прятался на складах и за мусорными баками, в кустах, в пустых квартирах и безутешно рыдал сутками – от ужаса, от голода, от бессилия. Ночью боялся сомкнуть глаз, вскакивал от любого шороха, задыхаясь в панике и воображая всякие кошмары – это истощало его, он терял сознание, а придя в себя, разражался плачем или сидел в углу, опустошенный и потерянный. Ему подбрасывали еду. Порой удавалось украсть. От вопросов он в панике бежал прочь, пока не падал без сил. Время беспощадно тянулось дальше. Тим научился адаптироваться. Он больше не плакал, научился спать, сумел находить еду и согреваться в холода. Но каждый раз, идя по улице, он то и дело вдруг оборачивался и всматривался в окрестность, и, даже не найдя ничего опасного для себя, поскорее уходил, окутанный болезненной тревогой, ставшей его постоянным спутником. Уходил и забивался в свой угол, да поглубже, чтобы быть спиной к стене.

В приют для сирот попадать не желал. В городе такой дом был один, да и тот однажды подожгли. Если бы не какой-то самоотверженный смельчак, вынесший из огня детей, все там и погибли бы. И хотя условия после пожара внезапно стали лучше, Тим боялся туда идти. Считал, его прогонят или сдадут старшему брату. Никто и не станет проверять родственников на адекватность. Главное – они есть. Некоторые добросердечные люди пускали его погреться к себе в зимнюю пору, предлагали остаться насовсем. Им нравился тихий, худенький и слегка застенчивый мальчик. А он все равно ждал подвоха и уходил, выбирая существование на городских улицах и одиночество, чем быть использованным незнакомыми людьми. Что же до денег, то их надо было заслужить в этом мире. И в самые тяжелые моменты Тим пел на людной улице, пряча взгляд, сам боясь своего же голоса, но тем не давая природному дару угаснуть. Ему бросали немного денег. Бывало, и еду подкидывали.

У каждой палки, а в данном случае у денег, есть два конца, один из которых – еда и чистая вода, а другой – то, что вылезало по ночам в поисках заветных бумажек или монет.

И о втором конце Тим старался не думать. От малейшей мысли его бросало в дрожь, а внутри все болезненно сжималось, как от удара в живот.

Предстояло разыскать какой-нибудь ларек, купить там хлеба и воды. Отдельная проблема – вода. Бандитская власть пару лет назад заграбастала себе водопроводную систему и начала активно наживаться на жажде. «Хотите больше – платите больше!» – сказал их лидер. Все правильно. Хочешь контролировать людей, сделай так, чтобы они думали только о своих проблемах.

С тех самых пор город похож на часы.

Тик-так.

Толпа стекалась к точке раздачи жизненно важной влаги.

К двенадцати часам – очередь у колонок и фонтанов. Из реки ведь не попьешь – вода сильно загрязнена. Выпил, подхватил отравление, а то и древнюю болезнь, и дорога тебе в могилу.

Тик-так.

К двум часам кто успел, тот с полной баклашкой. Кто нет – попытает удачу завтра. Ничего, время еще будет – говорили они. Но ведь это наглая ложь. Слабые не выживают. На слабых всем плевать. Не приспособился – твои проблемы. Твое время истекает. Ты ничего не можешь против этого неумолимого порядка.

Тик-так.

Город привязан к графику воды. Он под контролем. «Волки» отлаживали его работу под себя. Чтобы как точный механизм. Чтобы все четко. Чтобы собачки были дрессированные.

Тик-так.

Твои часы показали бездну. В этой бездне ты умрешь от голода и жажды, если не научишься вертеться в колее порядка.

И никуда тебе не деться. Ни щелочки, чтобы выбраться за границы. От рождения и навсегда ты в объятиях города: попал в его сети, запутался в проводах, а со всех сторон тебя сжимали облезлые серые стены и сдавливали с каждым годом, оставляя все меньше места для вдоха. Мегаполис вкрадчиво рассказывал страшилки на ночь, кормил ядом, дышал миазмами и медленно сводил с ума.

Приходилось выживать. Приходилось блюсти порядок. Тим чувствовал ритм города, легко адаптировался к нему, но всеми фибрами души его презирал. Терпеть не мог это место, звучавшее для него гулом осиного гнезда.

«Волки» предлагали вступать в их ряды, гарантировали безопасность и возможность наживы. Наживались и сами за счет окружающих, не способных постоять за себя. Народ боялся оказаться в нищете, но боялся и «Волков». Все знали, как поступали там с теми, кто не справлялся с работой. Умирать – последнее, что хотелось людям. Но они шли. Становились «Волками». Чинили беспредел. Воровали воду у жителей города, становились верными собачками на поводке у бандитов. Название этой банды если и было когда-то их олицетворением, то сейчас напоминало саркастическую карикатуру. «Не волки они, а самые настоящие гиены», «Опозорили, поганцы, название свое», «Вот раньше, когда только пришли к власти, они свое название заслуживали, а сейчас…» – такие фразы, сказанные полушепотом, можно было выхватить из разговоров прохожих.

Лавчонки с водой принадлежали тоже «Волкам», либо это были редкие отдельные маленькие ларьки, владельцы которых успели отхватить побольше – они славились наглостью и жадностью, и цены у них выше, чем на волчьих точках. Там-то и приходилось раскошеливаться Тиму, потому что «Волков» он избегал. У него не было дома, воспользоваться собственным краном он не мог. До фонтана добежать порой не успевал. Там скапливалась толпа, принося с собой крики, драки и давку. И те, кому удавалось набрать больше, торговали потом этой же водой в своих лавках.

Вскоре Тим наткнулся на ларек. Продавец сунул ему черствый батон и бутылку воды, забрав почти все деньги. Недовольно фыркнув, бродяга спрятал последнюю бумажку в карман и пошел прочь.

В редких окошках поблескивал свет. Бездомные и бедняки развели огонь или зажгли свечи – поразительно, сколько обездоленных появилось за последние пять лет. Тоскливое сияние лампочек бросало тусклые пятна на асфальт под окнами домов.

Присев на большой каменный блок, Тим открыл бутылку, вылил немного воды в горсть и протер царапины на руках. Потом сделал пару глотков. Взгляд сам по себе упал на кучу засохшей земли с торчащими из нее корнями. Она высыпалась из выемки сбоку блока. Видимо, когда-то это была уличная цветочница. Лишенные жидкости, растения погибли.

Тим забрел на главную площадь города. Было безлюдно, царила тишина, и только редкие голоса с других улиц или краев площади время от времени нарушали ее.

Бродяга сидел напротив большого здания, напоминавшего скорее обугленный скелет, чем строение. Бывшее правительственное здание. Пять лет назад его взорвали, от чего пострадали и ближайшие дома. В лучах белой луны это черное сооружение выглядело более жутко, нежели при свете солнца. «Жизнь – пустая трата времени» – кривые буквы, написанные кем-то из горожан на углу. Трущобы говорили с людьми записями на стенах. Фразы, слова, рисунки, выполненные баллончиком или маркерами, – след чьей-то беспокойной души. Тим любил их читать и рассматривать. Как-то раз он долго смотрел на изображение стаи волков, бегущих куда-то. Вожак этой стаи был черен и держал в зубах красный флаг, переходящий в пламя. Рядом была написана одна из городских легенд, но буквы местами стерлись. И рисунок, и текст под ним – славная память о прошлом города.

Город. Двуликий. Закрытый от внешнего мира и забытый, с помятой и ржавой табличкой у ворот во внешней стене: «Мегаполис-3». Когда-то он был этим Мегаполисом-3, а теперь вряд ли станет им снова…

Будущего нет. Прошлого тоже нет. Ни у Тима. Ни у города.

Днем по улицам Трущоб бродили люди, занимались какими-то своими делами, проезжали на велосипедах или самокатах. Автомобили держала только элита, имея средства на топливо. Когда-то позволить себе покупку бензина могли и средние прослойки, но после какой-то аварии запасы сильно истощились и с тех пор не пополнялись. С тех пор звук мотора давал прохожим понять, что едет кто-то из власть имущих.

Люди работали, получали деньги, покупали еду, рождались и умирали. Так и создавалась видимость обыкновенной размеренной жизни. Ночью окраины погружались в безмолвие. Изредка они вздыхали ветром в закоулках, и звучал он предсмертными вздохами. Случалось, тишину нарушали и прочие звуки. Тим предпочитал их не слушать. Он забывался в дыхании ветра, в тихом шарканье подошвы о шершавый асфальт.

Город походил на громадное бетонное кладбище, где из могил своих выползали ожившие мертвецы. Некоторые приносили наркотики и совместными усилиями искажали реальность, уничтожая свой разум.

Что привело людей к такой жизни? История последних лет покрыта тайнами. Как-то так вышло, что одни попали в Солнечный город, а вторые – в Трущобы – серый ад из разрушенных домов и самодельных бараков. Это представлялось как резкое деление на бедных и богатых, и теория выглядела логично. Тим часто размышлял об этом, блуждая по переулкам, изрисованным граффити, по улицам, паркам и рощицам. Размышлял и о том, что разделение это создало условия для произвола власти. Трущобами правил кто хотел и как хотел.

Пять лет назад все было иначе – спокойно и тихо. Целый год, после того, как сбросили с городского «престола» тирана, садиста и ханжу, царило воодушевление. Все отрасли жизни стремительно пошли на лад, люди вдохнули полной грудью. И вдруг – взрыв. Переворот. Бывший лидер «Волков» в считанные часы свел счеты с жизнью после уничтожения всех его людей. Кажется, выбросился из окна высотки или с какой-то башни. Это если верить рассказам, коих ходило много.

На слуху помимо «Волков» вертелись какие-то «Вольные». Постоянно из-за каждого угла доносилось: «Вольные» то, «Вольные» это. Никто их самих, правда, не видел, но все верили, что они придут и помогут, как помогли сестре двоюродного брата отца мужа племянницы и еще доброй сотне-другой человек. Поговаривали, что они помогали с провизией старикам и детям, либо крайне редко, но совершали налеты на склады и раздавали воду жителям того дома, в котором находился склад. Сбивали поставки наркотиков и уничтожали точки сбыта. Иногда даже и деньгами помогали, что вовсе немыслимо. Звучало слишком уж мистически. Каждый раз, когда слухи доходили-таки до Тима, он иронично усмехался. Выглядело это как выдумка: люди от безысходности сочинили супергероев и верили в них, как в бога.

Ночь завладела городом. Тим поднялся и прошелся по площади, свернув за угол в проход между бывшим зданием правительства и невысоким трехэтажным, некогда полностью застекленным. Обнаружив сбоку калитку, он вошел на территорию и неспешно прогулялся по ней, под конец замерев у главного входа. Его внимание привлекли едва заметные буквы, написанные когда-то очень давно и с годами почти стершиеся. Это оказались стихи, но прочесть их не представлялось возможным. Тим коснулся рукой серой облицовки и провел по ней пальцами, двигаясь по следу стертых временем строк и стараясь распознать хоть что-то среди вкраплений краски. Ему удалось расшифровать несколько слов: «гнетом», «душой», «свободою», «сердца для», «живы». Наконец, дойдя уже до угла, он нашел две чудом сохранившиеся строчки:

«Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья».2

Тим лишь усмехнулся и прикрыл глаза.

«Ну-ну. Товарищ ждет с нетерпением», – и с этой мыслью он понуро покинул двор здания.

Легкий порыв холодного и совсем не летнего ветра пронес над битым асфальтом пару пакетов и фантиков. Тим поежился от пронизывающего холода и ускорил шаг. Через полтора часа он уже достиг окраины. Отсюда до его пристанища совсем ничего: вдоль по улице, поворот налево, поворот направо. У него оставалась половина батона хлеба и полбутылки воды. Взяв еду под мышку, бездомный огляделся по сторонам и, не заметив ничего подозрительного, свернул налево.

Тима встретил мрачный проулок. Впереди темнела невысокая кирпичная перегородка, которую можно было перепрыгнуть, забравшись на стоящие под ней ящики. Отсюда до самодельного убежища была всего пара шагов.

Тревога оцарапала спину. Тим глянул по сторонам в поисках источника опасности. Позади будто поднялось цунами, готовое захлестнуть беззащитного перед ней человека…

– Вот ты где! Далеко собрался? – раздалось из-за спины.

Тим вздрогнул и выронил еду, а сердце моментально убежало в пятки.

Только не они. Только не сегодня!

– Держи его!

Тима прижали к стене раньше, чем он успел что-либо предпринять: только рефлекторно попытался разжать сильные пальцы, сдавливающие его горло, как силки. Бесполезно. Средний брат – болван с мускулатурой – держал мертвой хваткой, от которой горле возник удушающий ком. А вместе с тем и животный страх смерти.

– Гони все деньги, живо, – отчеканил скрипучий голос.

Как Фим и Джим умудрялись найти своего младшего брата в любой точке города – еще одна неразрешимая загадка.

Из последних сил Тим согнул ногу в колене и слабо, будто боясь повредить, толкнул ею стоявшего перед ним человека. Старший брат злобно чертыхнулся. Последовал болезненный удар по лицу.

– Ты, тупица, жив еще, потому что мне так хочется! Сечешь? Пинаться будешь? Я тебе ноги переломаю, понял? Чтоб ты ползал. Эй, Джи, покажи ему, что бывает, когда не слушаешь старших.

Пальцы на шее сжались сильнее, превратив вдох в сдавленный хрип. Потом его словно вытерли о стену и отбросили в сторону. В спину врезался жесткий асфальт, сбивая и так ослабевшее дыхание. От ужаса возможной смерти веки раскрылись сами собой. Руками он схватил свой шарф, пытаясь оттянуть его от шеи, спасаясь не столько от шарфа, сколько от удушья.

Тим увидел влажные глаза своего старшего брата. От радужки почти ничего не осталось, только две черные дыры зрачков в голубоватом обрамлении на фоне красноватых белков.

Тело наполнилось чувством ненависти, колючего желания, жажды. Гадкое, уничтожающее желание, словно зуд, пронизывала естество старшего брата. Крик вырвался сам по себе. Тим обхватил голову руками, повернулся на бок и зажмурился. Как и всегда, единственный выход – отдать деньги. Иначе Фим его попросту убьет и заберет желаемое с трупа.

– Гони, что есть, говорю! – требовательно завопил старший брат и еще раз ударил жертву по лицу быстрым движением.

Под одежду пролезли чьи-то холодные руки, затем направились по карманам. Вероятно, к поиску денег подключился Джим. Средний брат вскоре отыскал спрятанную в джинсах бумажку. Не успел несчастный расслабиться, как удар в живот заставил его согнуться от сильной тупой боли.