Мотыльки улетают к звёздам. 1:Волк на цепи

…Не проснется солнце, не прогонит тени,

И не станет утра, и не станет дня.

Только сизый сумрак, стужа да метели –

Вот и все, что будет ожидать меня…

Иногда он часами смотрел в окно, не подходя к нему, сидя спиной к противоположной стене. В один из дней разбушевалась гроза. Тим глядел на темно-серые тучи из своего угла. Он не слышал ни грома, ни ветра. Он не замечал молний. Смотрел, но не видел. Ум его бесплодно рыскал по пустоте, следовал за фантомами и отблесками мысли и упирался в никуда.

Лишний раз его никто не беспокоил. Иногда заходил Шон узнать, как новичок себя чувствует, и развеять одиночество, хотя его об этом не просили. Веселые беседы только раздражали. В компании острее ощущалось леденящее одиночество. А вчера заглянул тот милый добродушный человек, имени которого Тим не запомнил. В этот раз он вместо Шона принес еду и сменные бинты, предложил свою помощь. Но псионик отказался, недовольно пробурчав, что сам справится с перевязкой и дальнейшие действия своего визитера игнорировал.

Первые пару дней он злился, что нога никак не заживала. Тим надеялся сбежать подальше, как заживет. Но вскоре состояние сменилось, и в душе разверзлась абсолютная пустота. Сбежит? А бежать-то куда? К «Волкам» в лапы? Или на одинокую улицу? С одной стороны, выживание было ему понятным, а жить среди людей он не умел. С другой же стороны, улица его доконала.

Тим слышал, как тот человек и Шон о чем-то говорили в коридоре, а затем прозвучал узнаваемый голос Роя. Кажется, он сказал: «Оставьте его в покое».

Тим не знал, чего теперь ожидать. А потом вовсе перестал ожидать. И чувствовать что-либо – тоже. Из тощего тела будто выдернули душу. Он больше не реагировал на людей, которые так или иначе открывали дверь в его комнату. Если ему случалось лежать или сидеть лицом к двери, он видел любопытные физиономии в солнцезащитных очках.

Из всех, пожалуй, только Алекс, Мэл и Сора не интересовались Тимом. Остальные то и дело посещали его и обеспокоенно о чем-то переговаривались, думая, что он не слышит. Тим на это лишь иронично хмыкал: и впрямь уникальный шанс ощутить себя зверушкой в зоопарке. Рук зашел к нему в первый день с ножницами. «Извини, но твои волосы придется срезать», – сказал он псионику и обкорнал его шевелюру, сделав длину чуть выше подбородка, а голову вымазал какой-то вонючей гадостью, затем обработал расчесанную шею. Тим не препятствовал, молча дожидаясь окончания процедуры, мыслями летая так далеко, что его не потревожил бы даже ядерный взрыв.

Весь день, как и предыдущие три, он лежал и смотрел в стену. Общался с демонами в своей голове. Одиночество морозило душу.

За окном то светлело, то темнело. Но его это не волновало. Время для него остановилось.

Казалось, нет ничего, что могло бы вновь зажечь в нем веру в жизнь. Виделся один единственный выход – в окно. Хотелось исчезнуть, перестать быть, видеть, слышать, ощущать. Миг – душа свободна от оков тела. И нет никакой тяготящей реальности.

Тим, держась за стенку и хромая, двинулся к окну. В этот миг открылась дверь и заглянул Шон, с любопытством повернув голову от кровати в сторону обитателя комнаты. Снова кудрявый болтун нарушал личное пространство без предупреждения. Невыносимо раздражали как он сам, так и шум, который он неизбежно с собой приносил. Неужели и правда настолько сложно оставить его в покое?

– Ты куда? – спросил Шон, недоуменно глядя на Тима, занесшего на подоконник ногу.

Новичок презрительно глянул в его сторону. Вот чего он приперся?

– В окно.

– Э-э? – Кудряш поставил руки на пояс. – Может, не стоит?

– Тебе-то что? – буркнул Тим. – Захочу и выброшусь.

– Выбросишься? С первого этажа? – Над темным стеклышком очков изогнулась широкая бровь. – Только если ты намеревался сбежать с больной ногой. Но мы тебя догоним и притащим обратно – так и знай! Дружище, ну, серьезно! Нечего тебе на этой улице делать. Тебя ж там съедят.

Тим глянул в окно, вспомнив, что комната его располагалась на первом этаже. Расстояние от подоконника до земли было метра два или даже меньше. У самой стены грустно торчали ветки полинявшего куста.

Раздраженно засопев, Тим заковылял обратно на кровать, чувствуя себя унизительно.

Шон задумчиво почесал затылок.

– Ты, это, не убивай себя, а? Там не интересно. Выходи-ка уже к нам. Давай! Толку в том, что ты тут замуровался? Мы там это… в настолки собираемся играть, – почти попросил он и быстро ретировался.

«Забраться повыше», – засело в голове.

Может, стоит подняться на крышу? Но ведь его заметят. Нормально ходить он все еще не мог, и неровные шаги обязательно услышат.

«Ночью пойду», – решил Тим.

Вторую половину дня он медитировал над принесенными ему вареными овощами. Подобной еды ему не приходилось пробовать довольно долгое время, и последние два с половиной года Тим жил в основном на хлебе и воде и реже, если повезет, на объедках с помойки. А тут – овощи. И пахло от них приятно. Но кусок в горло не лез, несмотря на соблазнительный запах.

Тим коснулся рукой уха. Ему показалось, что на пару секунд он потерял слух. Голову словно сдавило изнутри. Навязчивые мысли вращались бурным водоворотом. Утонуть в его воронке – проще простого.

Глупый дар. Глупые люди. Глупый мир. В нем все осточертело.

В ночном небе уже давно исчезли облака, вспыхнули белые точки звезд.

Пора.

Высунув голову в коридор, Тим убедился, что никого нет.

Дело было за малым: найти лестницу наверх, подняться как можно выше, упасть головой вниз. И все. Прощай, тесная клетка под названием «тело». Он уже все решил. Уже все спланировал. Осталось воплотить задуманное, и перед ним откроется долгожданная свобода от всего земного.

Тим осторожно заковылял вдоль стены, часто озираясь в поисках признаков слежки. Он потаенно надеялся, что его заметят и остановят. Надеялся глубоко, отрицая эту надежду сознательно. Но всюду была тишина, гулкая пустота, в которой таяли шаги.

Лестница уводила наверх, из узкого окошка в стене пролета по ступеням лился холодный свет безоблачной ночи. Пожалуй, еще более жуткое испытание, чем дойти до лестницы, – это взобраться по ней. Ему мешала не столько раненая нога, сколько слабость после нескольких страшных дней на улице и отсутствия аппетита. Глубоко вдохнув, Тим собрался с силами и начал подниматься, совершенно не обратив внимания на чью-то фигуру, притаившуюся в углу и мелькнувшую в тени, стоило ему миновать лестничный пролет.

Перед выходом на крышу он с досадой думал, что сейчас случайно встретит рассвет. Но опасения не оправдались. Бледный лик луны молчаливо серебрился в темно-синем небе в обрамлении белых сияющих точек, будто кто-то небрежно махнул кистью, разбрызгав краску по чернильно-синему холсту.

Тим дотащился до края крыши и посмотрел вниз. Там – неровный асфальт, исполосованный трещинами, что-то вроде клумб с кустами. С крыши было видно город. Рельеф Трущоб удивительным образом напоминал волну. Крыши домов спускались вниз, а потом поднимались наверх и тянулись к высоким стенам золотисто сияющего центрального Мегаполиса почти на самом горизонте – гребень этой волны. Солнечный город вонзился в небеса клыками домов и напоминал группу пирамид, сияющих переливами желтого и голубого цветов.

Поставив ногу на парапет, Тим пустым взглядом смотрел вниз. Он видел землю как сквозь стеклянную призму, что добавило ощущение нереальности происходящего. Асфальт почти гостеприимно и магнетически чернел у основания стены. Всего лишь один шаг. Пара секунд свободного падения – и он все узнает, все поймет.

Снова засвербило глубоко внутри. Это напомнило о себе запрятанное вглубь желание быть обнаруженным. Но всюду стояла безлюдная тишь. Тим в нерешительности обвел взглядом рощу. Она равнодушно молчала, погруженная в сон.

Он приготовился шагнуть.

– Великие умы погибают в полночь. Потому-то ты здесь ровно в двенадцать? Ну, допустим, ты спрыгнешь. А если выживешь? Дальше-то что? – прозвучало из-за спины.

Тим испуганно охнул и обернулся, чуть не потеряв равновесие.

– А?

Рой стоял шагах в пяти от него и курил с таким будничным видом, будто каждый день ловит на крыше самоубийц. Смотрел он пристально и притом без какой-то ярко выраженной эмоции. Захотелось отвернуться. И Тим решил по привычке рассматривать ботинки.

«Да что ему надо?» – озлобленно подумал он, но ощутил при этом легкое, едва различимое облегчение. Хмурясь, он обхватил себя руками сохранил молчание.

– А если выживешь? Останешься инвалидом на всю жизнь. Здорово, да? Ничего не сможешь делать сам. А то и слух со зрением потеряешь, – вожак выпустил в небо клуб дыма. – Если и умрешь, то мир потеряет одну душу. Навсегда. Ну? Нравится такая перспектива? Хочешь, чтобы твоя душа сгорела, а?

Тим с ответом растерялся, не поняв, о каком сгорании шла речь. А перспектив он тем более не видел. Но сознание зацепилось за слова. То есть как это – душа сгорит? Этого хватило, чтобы заставить его проявить спасительный интерес, а с ним сквозь завесу бессмысленности стрелой прорвался страх.

Ноги обмякли, и Тим едва успел шагнуть назад от края, прежде чем некстати затрясшиеся колени подогнулись. По телу пробежала дрожь, горло защекотало, веки обожгло. Тим закрыл лицо рукой, сдерживая слезы, и издал звук, напоминающий писк котенка. Что-то с силой кольнуло его в самую душу, до ужаса, до безмолвного крика.

Рой подошел к нему и остановился рядом. Он молчал. Оставалось только догадываться, о чем было его молчание. Тим склонялся к мысли, что внезапный собеседник явно не пожалеть его пришел. Чувства утверждали, что мысль эта верная. Чего обычно можно ожидать в таких случаях? Насмешек? Осуждения? Угрозы?

Тишина держалась около минуты.

– Смерть – не выход, Тим, – серьезным голосом сказал Рой. – Так ты просто сгоришь, а оно разве надо? Когда душа жаждет света, можно обмануться и принять за свет пламя. Пламя сожжет. Самоубийство, наркотики, алкоголь – все это пламя. Мы к свету тянемся, а не к огню.

В ответ Тим лишь еще раз шмыгнул носом. Разговаривать не было желания, но что-то подсказывало, что отвертеться не выйдет.

– Ты тут зачем? – произнес он, не скрывая неприязни.

– Всем иногда нужен разговор по душам. А тебе ведь нужно, я прав? Вот и пришел поговорить без всяких официальностей. Я принял тебя в свою команду, значит, я за тебя в ответе. Плохой я командир отряда, раз мои бойцы прыгают с крыши.

«”… с этого дня я за тебя в ответе”», – Тим мелко мотнул головой, отгоняя эхо какого-то воспоминания и сдерживая желание ударить себя по макушке.

– У-у. Ясно, – безразлично буркнул он. – Как ты узнал, что я тут?

– Мэл тебя увидел. Рассказывай. Что тебя привело на крышу? Будем разбираться и решать проблему менее радикально, – спросил лидер «Вольных» и бросил окурок.

Сперва Тим задумался, можно ли вообще доверить свою душу этому человеку. Он быстро глянул на него искоса вверх. Рой рассматривал свою зажигалку с умиротворенным выражением лица.

– Надоело, – недовольно отозвался Тим, поняв, что разговора не избежать. – Все время ничего не понимаю. Эти способности еще… Тоже мне… дар. Зачем он, если от него одни неприятности? Зачем вообще это все? Не понимаю!

– Хм, – Рой взглянул на него с необъяснимым и непонятным Тиму добродушием. – Ну, смотри. Все в нашей жизни нам дается для счастья. Как бы ни говорили обратное идеологи пессимизма, а я убежден, что все истинно для того, чтобы научиться быть на этой земле счастливыми, находить счастье в согласии с другими людьми. Хотя порой приходится ради этого пройти через страдания. Если мы не умеем пользоваться инструментом, то он может причинить боль. Скажем, есть у тебя… ну, молоток. Ты или забьешь им гвоздь, чтобы картину повесить, или будешь бить им себя по голове, страдать, мучиться, да еще и сам молоток, инструмент то бишь, непременно тебе виноват, а не ты, сам себя истязающий. Любым инструментом можно научиться пользоваться. К твоему инструменту у нас есть руководство по использованию. Мы его тебе дадим, как только отыщем в наших библиотечных закромах.

– А я не понимаю, зачем быть в согласии с людьми, если от них столько проблем. Зачем я вообще есть? Почему?

– Так выясни это. С крыши-то чего сигать сразу?

– А если нечего выяснять? – фыркнул Тим, скрестив руки на груди. – Столько всего случилось, что я уже не уверен, что смысл вообще есть. Мне кажется, если я не пойму это все сейчас, я вообще никогда ничего не пойму, потому что нечего понимать. Не понимаю, зачем мне жить, если я и так не могу жить и… и все вот это вот, – мысль его окончательно запуталась.

– С той же уверенностью можно сказать, что если ночью нет солнца, значит, его нет вообще. Но в небе светит луна, а она отражает солнце и является доказательством его существования. Стоит ли тогда утверждать, что солнца нет? Известно, что вопрос – начало мышления. Как насчет того, чтобы задать себе несколько вопросов? Ты хочешь узнать смысл, но, отрицая его существование, сам себе мешаешь его найти. Спроси себя сам. Почему некоторые люди считают, что смысл в жизни есть? Взгляни на них. Они действительно видят смысл в жизни. Они как луна, отражающая солнце. Стало быть, солнце существует. И ты его увидишь, если будешь глядеть в небо и ждать рассвета. Только тогда ты осознаешь солнце, когда действительно захочешь его заметить. Люди даны тебе, чтобы показать космос. Чтобы вместе с ними ты получал свет солнца, который они отражают, и умел его отражать тем, кому темно.

Тим недовольно поежился и хмуро взглянул вверх. Он все еще не понимал метафор, а смысл их был ему отвратителен. И чем светлее был этот смысл, тем отвратительнее он был для затуманенного тьмой разума. Тим бы с радостью ответил, что другие люди просто слепые идиоты, раз видят в жизни какой-то смысл, но счел разумным хранить недовольное молчание.

– Так что зря ты говоришь, что нечего понимать, – спокойно продолжил собеседник. – Тебе всего шестнадцать, у тебя впереди вся жизнь. Здесь и сейчас – это, конечно, здорово, но очень и очень многие целую жизнь тратят на то, чтобы что-то понять. Времена проходят, сменяются поколения, летят тысячелетия, а люди так до сих пор ничего и не поняли, представляешь? Трагедия этого мира! Более того, мне кажется, если наступит такой день, когда люди неожиданно все на свете узнают и поймут, то это будет конец света… в каком-то смысле. Конец времени во всех смыслах. И тут у нас два пути. Либо мы едины, либо мы уничтожены. И то, до этого люди должны познать секретные знания. Так они станут тем самым мегаразумом, имеющим общую психику и общее сознание на весь свой вид. И дальше уже как получится. Или счастливый финал в вечности, в Свете, или торжество человеческой гордыни – во Тьме. В худшем случае, если гордыне человеческой не станет предела, люди не упустят возможность посоревноваться в могуществе с Творцом. Только вот выше Творца никто быть не может. Поэтому такое вряд ли произойдет, потому что скорее погаснет Солнце, чем люди до такого дойдут. А уж до этого момента еще целых пять миллиардов лет. Так что, друг мой, – Рой легко похлопал собеседника по плечу, дружески улыбаясь, – успеешь еще и понять, и разобраться. Только выспись сначала. Стремление понять – прекрасное стремление. Мало хотеть. Ничто не раскрывается просто так. Хочешь понять – совершай поступки, иди навстречу людям. Важно действовать. Человека определяют по следу, оставленному им. Ты – это твои поступки. А какие будут поступки, какой будет след, если ты перестанешь быть? Да и к тому же, душа, избегающая тела и земли, ничего не постигнет.

Тим несколько раз озадаченно моргнул, не разобрав почти половины.

– А я не понимаю, зачем постигать что-то там, если мне даже не объяснили, что? – Тим раздраженно взмахнул руками и обхватил колени. – Лучше бы объяснили сначала, а потом я уже решу, надо ли что-то постигать.

В ответ Рой вдруг слегка улыбнулся.

– Так не бывает. Когда человек рождается, никто не дает ему точного рецепта счастливой жизни. Человек ищет его, проживая жизнь и только опираясь на догадки окружающих. Сначала он познает себя, потом близких, потом дальних, и через них открывает новые горизонты жизненного пути. Все это неизбежно происходит среди людей на протяжении жизни. Что тебе постигать? Постигай человека. Человеческую душу. В себе и окружающих. Раскрой в них звезды, дай им свет и веди к Творцу.

– Творцу? Ты что, веришь… в Творца? – поинтересовался он, иронично хмыкнув.

– Я не отрицаю существование Творца, как… хм… состояния непознанного и тем притягательного. Это состояние Света, доброе и ясное, абсолютный покой. В высший разум не верю. Верю только в душу и Творцом зову абсолютный свет в конце ее пути.

– Ясно, – почти насмешливо выдохнул Тим.

Кажется, Рой еще что-то говорил, но он не слышал, да и не хотел слушать этот откровенный, по его мнению, бред, улетев мыслями так далеко, что забыл, где он и с кем.

– …и почувствовать других людей. Куда лучше, чем с Творцом соревноваться, – донесся до него конец фразы будто бы из-за стекла.

Псионик нахмурился и поглядел на Роя взглядом, каким смотрит глубоко возмущенный человек.

– Что? И зачем соревноваться с Творцом, если он – состояние? – медленно проговорил он, отчаянно соображая, к чему это сказано. – Я ничего не понял.

– Да ты и не слушал, – Рой сказал эти слова спокойно, констатируя факт, и Тим вздрогнул и опустил голову. – Я о том, что нередко нежелание понять окружающих идет от горделивого презрения к ним. Бывают люди горделивые, считающие себя лучше, выше и умнее других, да хоть какие – заблудившиеся во тьме – там, где отсутствует свет, и там, где отправная точка на пути к нему. Что их остановит поставить себя на место Творца – состояния света – не достигнув его, а лишь возомнив себя? Ведь когда ты не чувствуешь света, тебе кажется, что нет и Творца. Значит, можно возвести себя на его место. Обычно за такое мнение человек расплачивается всякими депрессивными ощущениями и, как следствие, неспособностью жить среди людей полноценной жизнью. Словом, куда идти – решать тебе. Ты либо достигнешь света, либо нет. Но я не берусь рассуждать об этом дальше. Знаю маловато и могу быть неточным в выражениях. Но атмосфера сегодня, видимо, располагающая на такие рассуждения.

На сей раз Тим и вовсе не понял ни слова. Свет, тьма… либо это чушь какая-то, либо вещи, которые слишком сложны для его ума. Кроме того, он не мог взять в толк, зачем ему описывают черты человеческого характера.

– Ну и что, что люди гордые? Разве это плохо? – спросил он просто ради того, чтобы спросить.

И вдруг Рой поступил необычно, даже необъяснимо. Он понизил голос и заговорил тихо, едва слышно – настолько, что Тим вынужден был приложить усилия, чтобы вслушаться в его слова.

– Не путай гордыню и гордость. Гордость можно испытать за другого. Гордыня – только о себе. Да, бывают люди, страдающие от гордыни. Это сгусток тьмы, черное пятно на солнце, если хочешь. Есть депрессия – тоже состояние, когда человек живет в самом себе. То, о чем мы говорим, – качество души. Ты знаешь, что духовно мы все равны перед Творцом? Ладно, если не нравится слово «Творец», то назовем это… ну, не знаю, мирозданием, вселенной или Светом. А вот в земном мире царит настоящий беспредел. Черное пятно, как бельмо на глазу, иногда мешает увидеть истину. Ослепший душой ни себя, ни других верной тропой не выведет. Мы учимся видеть, живя среди других и открывая для себя других. И вся наша команда стремится этому научиться. Научиться думать не только о себе. Вот, к чему я веду. Иными словами, научиться жить среди людей можно лишь не ставя себя выше них.

Тим без особых оснований решил, что речь идет о нем лично, поджал губы, испытав бунтарские чувства против услышанного, пускай все еще не мог вникнуть в суть сказанного, и от этого казался себе умственно неполноценным, что лишь усиливало его неприязнь к человеку, заставившему его так о себе думать. Внутри неприятно кольнуло. Желание крикнуть «Да кто ты такой?!» возникло само по себе. Но Тим побоялся. Ему не нравился этот разговор. Еще меньше ему нравился собеседник, которого он не мог не слушать вопреки своим желаниям.

– Хочешь сказать, что никто из вас не думает о себе? – съязвил псионик.

– Люди не могут не думать о себе. Но не путай понятия. Можно думать только о себе, а можно думать о себе и других. Наша задача, – продолжал Рой, – помогать людям города. Мы пытаемся делать для них что-то хорошее. Помочь тем, кто в тяжелой ситуации. Защитить тех, кому нужна защита. Мы учимся видеть их беду во всех смыслах. Даем немного света в этот непроглядный мрак. Хотелось бы делать больше. Однажды мы сделаем больше. Вытащим этот город в свой срок. Так будет лучше и для нас, и для города. Мы все – части одного города.

Тим попытался подковырнуть новым вопросом:

– Зачем вы все это делаете? Не проще ли жить, как хочется, и больше не думать о городе? Для чего это вот все? Смысл?

– Все для того, чтобы мир после нас остался лучше, чем при нашей жизни, – Рой продолжал говорить тихо, заставляя Тима напрячь все внимание, чтобы ловить в ночной тишине каждое его слово. – И чтобы городу было, куда идти. Чтобы было куда идти молодому поколению вроде тебя и тех, кто только появился на свет. Мы не бежим трусливо с поля боя, даже если все кажется безнадежным. Да, пускай наше положение считают безнадежным. Мы все равно будем искать возможность выбраться со дна.

У Тима побежали мурашки, а в глубине души вдруг зародилось тихое благоговение. Это ему не понравилось, захотелось сопротивляться, дабы восстановить себя в своих глазах.

– Никто не оценит, – пробурчал он.

– Почему же? – Рой беззлобно и даже снисходительно усмехнулся и щелкнул зажигалкой. – Говоришь, хотя не знаешь. И говоришь, потому что сам не оценил. Хотя это знак – нам следует делать больше.

Тим едва сдержался, чтобы не фыркнуть, и глянул на него исподлобья. Разговор раздражал своей неясной траекторией. Раздражал и тем, что в нем не возникало сопротивления со стороны, и это обезоруживало стремительнее, чем если б оно было. Любая попытка начать спор, уличить, опровергнуть кончалась полным крахом. Вместо ожидаемой агрессии собеседник отвечал спокойствием с примесью принятия, и Тим не мог понять, нравится ему это или нет. И пока он боролся с собой, Рой с каким-то совсем безмятежным видом рассматривал огонек зажигалки.

«Город они спасают, – недовольно думал Тим, поглядев на вожака исподлобья. – Детский сад. Никого они за пять лет не спасли».

– Ты без энтузиазма говоришь о главной вашей задаче, – заметил он.

– Так не в задаче дело. Не совсем в ней. Город под властью «Волков». Каждый месяц к их банде прибегает все больше людей. Сложная история. Люди не хотят почему-то бороться с ними и решают стать их частью, потому что идти больше некуда. И начинают обдирать своих бывших товарищей за волчьи привилегии, – он замолчал вдруг, поднеся к губам сигарету, но внезапно замер и с невыразимой тоской взглянул на город. – Люди хотят свободу, но не знают, где ее искать. Они идут в ловушку, даже не подозревая о ней.

– Хочешь сказать, что город в вас не нуждается? – Тим спрашивал это очень осторожно, ожидая в ответ чего угодно.

– «Волки» в нас не нуждаются, а город стал их территорией. Мы действуем при первой возможности что-то изменить, хоть их мало – возможностей этих. Отзываемся на нужды людей. Пытаемся пока что потеснить «Волков» мирно. Иногда только приходится отбирать у них воду. Вряд ли это все надолго, – его голос вмиг превратился в тихий звериный рык и тут же снова стал спокойным, – Нас зажимают в угол. И как зажмут – нам ничего больше не останется. Мы живем под прицелом, Тим. Это не шутка. Будто на цепь посадили, и мы сидим в ожидании расстрела.

И неуловимые нотки в голосе будто обещали: однажды он с цепи сорвется и бросится на дуло охотничьего ружья.

– Все ради… будущего? Не понимаю. Я думал всегда, что город выбрал свое будущее – его отсутствие.

– Вряд ли город это выбрал. С чего ты вдруг такой приговор вынес? – серьезно спросил Рой, и Тим был вынужден снова опустить глаза. – Потому что людей посадили на цепь? Да, сидя на цепи, вряд ли получится так просто рвануть за изгородь. Но это не означает, что у людей нет такого желания. Есть оно. Люди не могут жить без будущего. Единственная причина жить – это будущее. И не какое-нибудь, а наполненное светом. Каждый хочет знать, куда он идет. Люди ищут светлое будущее. Иногда ошибаются. Будущее требует работы. Постоянной, неустанной, с полной самоотдачей. И пока здесь есть те, кто не смирился с ситуацией в городе, мы будем защищать город до конца. Мы сотворим это будущее своими руками. Наш час еще придет. И надеюсь, будет не поздно.

– А если в городе останется всего лишь человек десять-пятнадцать, которые не стали «Волками»? Не проще ли в таком случае принять общий порядок или попытаться уйти?

– Мы будем защищать этих десять-пятнадцать. Даже если останется один – будем. Я ни перед кем прогибаться не стану. Тем более – перед Вольфгангом. Пусть лучше он меня пристрелит, чем я приму этот… порядок, если его можно так назвать.