Приют Гулливеров

– Хм… Ну… Отчасти… Мне один писатель, пациент жаловался на память… Не могу, мол, слова отдельные…, простые вспоминать… А мудрёные – могу… Спрашиваю пример. Он и говорит: «гильотина», «ассоциация», «обречённость», «сокрушённость»… Ну, подобные… Голова защищается от себя – говорю!

– И вы?… Удачно,… продуктивно поработали с ним?

– Нет… Писатели – самые сложные пациенты! Вы сами говорите – логос! Это ведь и слово, и смысл, и образ. И, главное, структура! А чья? Бога – не человека! Вот и заковыка! Ну, скажите мне, куда я дену его самовозрастающий логос? Эту ловушку… Водкой не утопишь! Гессе лечится у Юнга… Гоголь хватает… кочергу…

– Вот, вот! – оживился фон Доппельт – Водкой – это плохо! Но есть, есть… ну, хоть транквилизаторы…, ну, галлюциногены…, и… – он вдруг смолк, испугавшись чего-то.

– Ну, ну… Вы ещё о гашише и опиуме… Нет, нет… Я советую творцам талантом защищаться, а не болеть им!

– Эттт как? – иронично спросил врач.

– Да сублимировать! Всё во всё… Повесить логос в воздух! И раскачивать, играя… Самоирония! Абсурд и сюр! Ведь – профессор резанул своим «третьим» глазом – Ведь всё не так! Всё не так! – он вынул изо рта тонкий, длинный мундштук и загубник своей трубочки, сжал в кулаке небольшие чубук и чашу и провёл рукой в воздухе что-то вроде змейки. – Пора бай-бай, доктор… По последней!

Доктор, заколдованный этой «змейкой» и этим «всё не так!», тоже как-то покачал, играя, своей короткой трубкой с массивной чашей и чубуком. Это движение-загогулина с заковыкой, наверное, должно было примирить логос с опиумом. Да… Скорее всего…

– Хороших снов, Моисей Бернардович. Глаза его были по-особенному желты.

Да, друзья мои! Нам, простым пациентам, порой кажется, что диагноз этих врачей-психотерапевтов такой неутешительный. Ай-яй-яй… Ой-ёй-ёй… может, всё-таки – водочки!? Ну и «травки»… Чуток… Дааа… Уж больно чуток наш психотерапевт! Чересчур… Отзеркаливает! Тонкая штучка! Почему зевота «заразна»? Что там всё-таки отзеркаливает… Если без врак… Может этакая «чёрная дыра», «Бермудский треугольник» воронкой увлекает позевать и других? Не в лёгких – в мозгу!

Давайте друзья, зевнём вместе с господином Машиахом и «зазеркалимся» в его сновидения. Тихо, крадучись…

Пустая комната… Два больших зеркала друг против друга… Возле одного зеркала сидит он… Руки правильно лежат на коленях… Колени прижаты друг к другу. Рот тоже сомкнут. В зрачках остекленевшая пустота. Дыхания нет. Возле другого, противоположного зеркала, сидят трое: фон Доппельт со связанными руками, какой-то пастор со скрещенными на груди руками и ещё важный господин, держащий в руках весы и термометр. Посередине, между зеркалами, на полу – огромные «песочные» (по форме) часы. Но они заполнены не песком, а крохотными голыми человечками, наподобие тех, что рисовал Босх. Человечки барахтаются, цепляются друг за друга, но падают в «узкие врата» часов-чистилища. А те, что уже упали, корчатся от боли. Точно жарят их уже… на пресловутой адовой сковороде…

– Вы жалуетесь, что не можете сейчас работать… Что у вас не депрессия, а период «накопления»… Так? – спросил психоаналитика важный господин.

– Простите, с кем имею честь?

– Я – уполномоченный по связям Обязанностей, Прав и Правд. Моя фамилия Болт. Герр Болт. Итак?

– Я, герр Болт, точно опустел… И всё вокруг… Поле… Шум ветра… Не на чем сосредоточиться, не о чём «Болт-ать»…

– Разве? А мне и доктор Доппельт, и пастор сообщили, что в вас ещё много порывистости… этого вашего «ветра»… И что яйца ваши ещё свежие.

– Хм… Яйца – да… Но…

– Вот весы. На чашах материальное и идеальное. Ваше… А вот термометр с вашей температурой счастья и справедливости… – заявил пастор.

– Плохо… Вес и тепло не в норме! Для психоаналитика, Поэта и Философа – плохо! – рассудил фон Доппельт.

– Вы что! Вы в самом деле боитесь смерти? – спросил важный Болт.

– Да не особенно… в цепи воплощений… есть надежда увидеть мир без… винтиков, болтиков и дураков. Только блаженные пасту́шки и пастушки́ пасут тучных уполномоченных на сочных лугах.

– Вы дерзки! Вы забыли, что много баб с пустыми вёдрами ещё встретятся вам на вашем пути – заметил пастор.

– Танцующих? – всё дерзил и стебался профессор.

– Он ещё фиолетовые нашивки на наших жёлтых плащах не уважает! Самое святое! – зло высказался главврач.

– Но мы приходим в этот мир не за этим! – Машиах попробовал схитрить и повернуть разговор на философскую стезю. – Только неправильное привносит в этот неясный мир загадочную, притягательную блажь!

– Вы! Вы!… Вы… мелете что-то нелепое! Вы великий путанник… Или притворяетесь?! Почему в ваших объяснительных так много многоточий? – Болт не на шутку был рассержен.

– Нелепое не мелют… Его лепят… Между точками… И лучшее совершенствование – без усилий… Как податливая вода плавно заполняет все… Воздух… Лао учил преобразовать свой лик к внешнему миру без (внешних)… усилий… За пределами слов, смыслов, идей и теорий открывается бездна «не-правильного», иного, того другого (совсем!), что ломает любую только что «приготовленную», «подсоленную», «взвешенную» и «тёплую» истину! Самые выразительные, яркие, мудрые слова – невысказанные! Самое сильное воздействие – бездейственность! Самая прочное то, что происходит, гибко, плавно,… в глубокой, тихой воде… А воздух…

– Хватит! Хватит нести бред! – бесновался уполномоченный. – За Пустоту ратуете! Тихий омут! Где черти!… Дааа… Распустились тут… И вы, доктор Доппельт! Пришлю к вам с проверкой Весовую комиссию! Ох, пришлю… И старшему Взвешивателю всё доложу…

– Но декартова комиссия нам разрешила выходить за пределы допустимости осей абсцисс и ординат… А профессор Машиах очень ценный… высокий… На ось аппликат мы не… – блеял главврач фон Доппельт…

– Там нежить! Там гул небытия! И Пустота Чёрных дыр! – возмущался пастор.

– Но ему разрешено… – совсем униженно, вдруг поменявший позицию, почти взмолился Стефан Иероним. – Я ведь тоже не понимаю слов псалтыря… О моем кумире, – о Блаженстве духа! О самом Святом. Ну что это, пастор: «Блажен, кто возьмёт и разобьёт младенцев твоих о камень» – глаза в страхе и тоске – разве разорители и опустошители имеют право употреблять слово «блаженство»… Они жестоки!

– Это бунт! Вы задаёте вопросы! Ему! И тому, что Он сокрыл от людей!.. Ишь – параллельны миры! Ишь…шь…шь… – шипел пастор – Наша «тройка» пока не может вынести… решение… Отвечайте анкету! И вы, герр Доппельт… Тоже… Только короткие ответы… Тема: «Логос»! Божий Логос! Его Слово! Итак:

– Что для вас Цель? – начал «допрос» Болт.

– Игра – ответил Машиах.

– Блаженство – ответил Доппельт.

– Что иерархия? – спросил пастор.

– Анархия – неохотно, не стараясь задуматься, ответил Машиах.

– Равновесие – ответ словно был у Доппельта.

– Что парадигмы? – спросил Болт.

– Ну… сочетаемость… Или, ха, несочетаемость слов, порядка слов, смыслов, вообще порядка… Например, таких вот «троек» – это Машиах…,

– Ровнодушие – быстро сказал главврач.

– Серьёзней! Что есть метафизика? – спросил пастор.

– Ирония, созерцание Великой Пустоты… – Сказал нехотя профессор.

– Хм… Музыка… Медитация… Орган, дудук, тибетские чаши, бубен, пан-флейта…

– Хватит! Достаточно чепухи… – раздраженно махнул рукой пастор.

– Дааа… Даже речь бывает нелепа… Несуразна… Что есть рОвнодушие? Ра…? Буква А? – усмехнулся Болт.

– Конечно… Так… Не всем дано понять! Не вам! Ровнодушие – это ровные души! Это прохлада в Храме воздуха в душный, жаркий полдень! Это маятник, раскачивающийся мерно, в покойной Пустоте сознания! На нити Блаженства!

– Мы! Мы все хотим на маятник Блаженства! – Маленькие человечки в песочных часах принялись раскачивать их. Они пыхтели, суетились вразнобой, толкали друг друга. Эта демократическая сутолока только мешала ровнодушию, и, наоборот, человечки из верхней чаши чаще падали вниз.

– Вот видите! Это глас народа! Всему есть мера! Мерка числителя, его вес и температура знаменателя – наставлял с видом победителя пастор.

– Ах, да, ах, да… – соглашался маловерный во всём герр Доппельт. – Не хватает нам ещё точек разрыва второго рода в эпилептических приступах.

– Вот! И сингулярности воздержания! То есть несуществования ни первой, ни второй производной от функции сластолюбия…, и без точек перегиба! С жутким экстремумом, перегибом вожделения, распутства, блуда,… бл…,бл… – булькал уже согласными несогласный уполномоченный.

– Да они заговорщики! Члены тайных конспирологических групп, адепты теории заговора, теории элит! Ассоциации «лёгких путей»! Агентства «Узких Врат», Пещеры «Открытых дверей»! – напирал на рычащую «р» пастор.

– Нет! Нет! Увольте! Извольте ли видеть, что мы стремимся к такому абсурду и сюру, если смыслов – нечетное число, а высказывание логоса состоит из чётного числа слов! Обратная теорема неверна! –главврач с особой напыщенностью выпятил багровые губы и выпучил жёлтые глаза.

– Да… И особую глубину мы прозреваем в четности числа «ноль»! Не «нуль»! Это недопустимо – вольнодумствовал профессор Машиах.

– Безобразие! Именно «нуль» изыскан! Благонадёжен! Не сметь думать! Тут вам не математика!

– Но есть ведь специальное разрешение… – шёпотом на ухо Болту, подняв брови и указательный палец к самому верху начал говорить главные догмы герр Стефан Иероним. – Кротость! Нищета духа! Волкам в овечьей шкуре разрешено с 8 до 9 утра задумываться над знаком бесконечности! И над «критикой чистого разума» тоже! А перед сном, помолившись, полистать «лист Мёбиуса», и до подъёма…э…э…

– У вас от «подъёма» до… «подъёба» – один шаг! Мы – «интеллигенты в штатском» должны быть на-чеку!

– Как? Как?.. На ЧК? В ЧК? – притворился нерасслышавшим «неинтеллигент»-агент конспирации Машиах – У нас в Красном уголке портреты «Шо»: Шопена и Шопенгауэра! А в Синем – Заратустра и Нищше… Вот в Белом… Может Маркса? Или Марка… Ну, Аврелия?

– Можно… – вдруг примирился уполномоченный. – А мочатся ваши пациенты по расписанию…?

– О! – да! Но порой – раз-и-писают… – горько отметил главврач.

– Объясните им ещё раз закон Паскаля! Об равнодавлении,…э…ровнодавлении… вашем… Ну, что равное давление во все точки мочевого пузыря! Это как-то снизит… общую экзистенциальную сингулярность в туалетах… – задумчиво-соглашательски повёл себя и Болт. Который герр… Можно и херр… – Ничего… Ничего… Откачаем! В Белый уголок… А Календари? – Вдруг спохватился начальник. – В Розовом углу? Где Розовый Кролик?

– Всё по-положенности – врут! – заверил главврач.

– Кефир?

– В соответствии с третьим законом Ньютона! Одинаково давит и на либидо, и на мортидо! – отрапортовал доктор.

– Вот это радует! – все захлопали в ладоши…

Громче всех те… В песочных часах…

… А Стефан Иероним спал как обычно – отвратительно… Он перед сном побывал в своей «кладовочке»… Он не мог без этой привычки… И что же он там делал? Медитировал? Ровнодушничал? Ему снилось:

– Зачем мы лезем на этот чердак? – шепотом спросил Машиах. – Это тот дом? Тот? Где провёл детство Юнг? И его чердак?

– Надо! Мы проникаем в голову Карла Густава! В его «чердак»! Ха-ха – пыхтел фон Доппельт.