Приют Гулливеров

Игорь Саврасов

Приют Гулливеров

Посвящается дочери Иришеньке

Кто хочет быть мудрым,

тот должен быть безумным.

Апостол Павел

Глава 1

– Итак, господин Машиах… Вы утверждаете, что приехали сюда, чтобы навестить свою больную двоюродную бабушку, находящуюся в нашей лечебнице… Хм… И что вы десять дней назад получили письмо. Да, да… Не вы… Вы были в отъезде… Путешествуете… Славно… Это славно… А письмо доставлено в Цюрихский университет, на кафедру психологии, где вы работали… Ранее… Хм… И ваш товарищ и коллега нашёл вас в Трансильвании и позвонил вам в отель… Сообщил о письме… Хм… Любопытно… – довольно глумливый, недоверчивый, даже отчасти полицейский тон главврача имел вполне определённое, весьма разительное несоответствие со всем его обликом, располагавшим к себе гостя… И в первую очередь с глазами. Карие, с каким-то желтоватым оттенком, выпуклые глаза доктора были очень выразительны, умны и с хитринкой. Он явно не был сильно удивлён приезду «внука» и плохо это скрывал.

– Именно так, герр фон Доппельт… Именно… – взгляд гостя был таков, что и он не сильно тяготился этим «допросом», а скорее принимал, и с удовольствием принимал некую игру, смысл и правила которой ещё не были ясны обоим. – И я поспешил сюда, к вам, в ваши очаровательные горы, в сказочные Альпы… Ммм… К бабушке… Двоюродной… Однако… И… Ммм.

– Да, да – рассеянно проговорил главврач, – Сказки, сказочные… – и он, что-то ещё невнятно пробурчав, только одними своим очень маленькими, полными губами, спрятанными в аккуратной бородке, громко констатировал – Но это всё явное недоразумение… Хм… Вы утверждаете, что бабушка – «хитринки» в глазах сверкнули – Легочница… Тяжелая форма туберкулёза…

– Нне совсем… Ммм… Скорее рак лёгких… А может и…

– Даа… ветра у нас бывают шальные… А бывает зима и «неслышной»… Ворожит что-то… «Себе на уме» … Хм… – бородка вместе с усами, напоминающая формой гимнастическую гирю, чёрную, потёртую сединой времени, издала ещё ряд звуков. В этой «гире» рот служил своего рода проушиной для кисти руки, и когда губы прикрывывали ряд сомкнутых зубов, звук бывал глухим, невнятным, совершенно неопределённым и… отчуждённым от гортани… – тем не менее, это не меняет сути… вопроса: почему вы здесь? – «зубы-пальцы» поиграли «гирей» – Наш санаторий вообще иного профиля… Совсем иного… Он – взгляд «жёлтых колючек» – клиника, приют для душевнобольных! И только них!

– Дааа? Дур… – «ка» чуть не сорвалось у психолога – Извините…

– Вам, доктору психоанализа, следует быть осмотрительнее в выражениях… Хоть коллеги и могут допускать иные вольности, но… – кисти рук Стефана Иеронима фон Доппельта напряглись и покраснели. Они были похожи на руки землепашца – короткие, сильные пальцы с обкусанными, но в меру, ногтями.

«Да, мы, врачи, порой пренебрежительны… Невеликодушны… Нетактичны в словах: «психушка», «сумасшедший дом», «жёлтый дом», «богадельня», «дурка»… Нехорошо… «Дом скорби», «Приют» – подумал смущенный гость.

– О, нет! «Дом скорби» совершенно не отражает лечебного… и… э… душевно-устроительного профиля нашего…ммм… санатория… для людей с расстроенной психикой… Хм… в сравнении! В сравнении с той, что у людей внизу, в долинах… Да! – главврач вновь с интересом уткнулся в документы господина Машиаха. Он уже раз пять их просмотрел. Было странное ощущение, что он ищет нечто, записанное между строк… симпатическими чернилами. Особенно он «протёр до дыр» глазами профессорский диплом гостя… Мысли его о «скорби» он тоже, казалось, прочёл там же… – герр Стефан Иероним вскинул на собеседника тяжелый, скорбный взгляд… – Да, я считаю, что «домом скорби», истинной юдолью земной печали справедливо полагать всю нашу Землю, весь этот окружающий нас мир… «Вечной скорби»…

– «Вечно скорбная, вечно одинокая человеческая жизнь» – процитировал профессор на латыни.

– О! Да-да – обрадовался чему-то, видимо, согласию их мыслей хозяин «приюта». И добавил, тоже на латыни – «S’apienti sat»! «Умному достаточно!» Тит Плавт… Ни в практическом, пусть и сильном уме, ни «в глубоком знаньи жизни нет… Я проклял знаний ложный свет!»

– Фауст?

– О, да! Люблю… Впрочем, мир этот… ммм, якобы реальный, люди видят всяк по-своему… Если содрать кожу обывательщины, нашего главного врага…

– Да? А я что-то, за время путешествий, пришел к мысли… Э… Допустил тезис, что «простая» жизнь и чище и полезней… И счастливей… Как простая пища…

– Хм… Да… Морковка! Думаю о ней! Ха! Скоро подадут ужин. Да, интэрррэсненько –доктор фон Доппельт жёлтыми кошачьими глазами «просвечивал» профессора, герра Моисея Бернардовича Машиаха.

Они сидели в кабинете главврача. Сумерки накрывали и весь старинный замок, в котором располагался санаторий и весь темноватый, строгий и дорогой интерьер кабинета. Ни света, ни свечей хозяин не зажигал.

«Что, ждёт призраков? И почему еда подается не в столовую, а в кабинет… Очччень мило…» – подумал Машиах.

– Очень просто… Я люблю завтракать и ужинать в кабинете… И люблю не спешить зажигать огонь… Впрочем… В утренние и вечерние сумерки я зажигаю свечи… Да и электричество мы экономим… А вот скажите-ка мне – хитринки бесятами бегали в зрачках – Почему вы, блестяще защитив степень доктора психоанализа, отказались ехать на стажировку в Штаты? Вы могли бы там за пару лет получить степень магистра искусств и доктора философии… Это модно и престижно у тамошних психологов… Во всяком случае после этого вы непременно стали бы членом Американской психологической ассоциации… И даже международной… Америкосы… они ведь как спруты…

«Сам ты… Однако?! Этого нет в моих документах! Может по публикациям… Как говаривал мой дед: «Злой загадкой кота не серди!»… Но… Этот Доппельт вполне милый человек… Ну, «темнила», игрок чуть… Все мы… Пока изображу недоумение…».

– Я, герр Стефан Доппельт, не люблю правил… Хоженых, истоптанных путей… Мне скучно… Я ищу Вкуса и Свежести… И неразгаданного! Вам ли объяснять, что мозг любит неправильное! Странное, загадочное. Я – кот, который гуляет сам по себе… Но не по раскалённой крыше… Ха… Нет… Может это дает знать о себе моя смешанная кровь… Может – серые, холодные, глубоко посаженные глаза Моисея Бернардовича приоткрылись больше обычного – А может это та фрустрация… Та настигшая меня два года назад неспособность к снятию напряжения… Конфликт внутренний скорее… Вот и ношусь, как чопорная девица, со своими собственными неврозами… По этому неправильному, но любопытному миру… Что-то я…

«Фу! Совсем уж неприличная откровенность для первого знакомства… Ах!.. А может просто… Как беседа в ночном экспрессе… Ещё и с врачом-психотерапевтом… коллегой».

Нет, дружочек профессор! Непросто… Что-то есть за всем этим… За странностями этими… Что-то ловишь ты… Что-то или кто-то ловит тебя… И не твоё двухлетнее бродяжничество… Не желание просто выговориться… И не потребность в «другом» … Этто что-то при-го-то-вленное для тебя… Особое «блюдо»! От «шеф-повара наверху»… И этого главврача… Который смотрел на тебя сейчас так изучающе, с таким интересом… Так энтомолог рассматривает редкую бабочку, что ему повезло поймать! Эти твои глаза?

Эти глаза были особенными. Они были настолько далеко разведены относительно друг друга, смещены, удалены от носа, словно они брезговали этим большим приплюснутым носом. Такая «самостоятельность» каждого глаза должна была бы обеспечить владельцу этакий «двойной взгляд» на любую вещь, предмет, суждение. Две точки зрения. А, может, и наоборот: создать наилучший стереоэффект однозначности. А может и ещё нечто… Нечто такое! Ну, например, оставить место на переносице, хм…, над переносицей…, хм… просто на лбу для «третьего глаза»… Мало ли… Раз уж человек неправильное любит… Мозг его любит… Почему бы не удружить своему родному мозгу. Однако, ради справедливости и в защиту «правильности» других черт лица человека, следует отметить, что эта особенность лица Моисея Машиаха не была привлекательной для людей. Наоборот! С детства он слышал: «Инопланетянин», «Фантомас», иной…, иноходец… Так черта лица порождает и комплексы, и манеры и… «чертей» в душе… И Судьбу… Да, да! И, например, мужчина выбирает профессию гинеколога, или патологоанатома, или психоаналитика… А, главное, чертята и черты дарят Дар, своё, особенное видение этой реальности! И особую прозорливость! Хоть во влагалище, хоть в иную полость тела, хоть в любую полость души и духа… Замечательно!

– Замечательно! Не смущайтесь, право! – доктор Стефан Иероним как-то двусмысленно потерся задницей о кресло и выпалил вновь на латыни. Видно, уважал этот «мёртвый язык» титанов – «противоположность правильного высказывания – ложное высказывание. Но противоположность глубокой истины может быть другая глубокая истина».

В это время ландеха (этакая толстая баба в веснушках, с ярко голубыми глазами и в накрахмаленном переднике и кокошнике), которую хозяин называл Федерикой, вежливо и с книксеном (довольно смешным для такой роскошной задницы) поставила на стол вино и закуски.

– «К тому, кто не проводит реформы своего сознания, постучит и Реформация, и Инквизиция» – весьма своевременно и остроумно заключил тостом мысль герр Машиах, а поскольку он процитировал тоже на латинском, то тем самым была дополнительно декларирована и даже обозначена…, и даже установлена особая приятность в общении двух образованных докторов. – Прозит!

– Прозит! За знакомство!

Обедали сначала преимущественно молча, давая себе удобную возможность неспешно и вежливо, «по касательной» рассмотреть друг друга. Кроме того, у гостя был удобный случай рассмотреть кабинет главврача. А кабинеты, и вообще дома и квартиры, мы знаем, о многом в характере хозяев могут рассказать… Поведать, хоть шепнуть, хоть намекнуть… О, да! Хотя бы вот эта «странность»: на двух противоположных стенах висели огромные, в два человеческих роста по высоте, зеркала! В дорогих старинных рамах. И не «висели», а опирались на полу на подставки виде когтистых лап некого зверя. Разумеется, может эти зеркала остались от прежних хозяев замка. Может… Может высокие потолки этого замка хорошо компоновались, гармонировали с огромными зеркалами… Может… Может традицию эту не хотелось и не следовало нарушать… Может… А только чувствовать человеку такое зеркальное отображение бесконечного, себя в этом отражении, ежедневно, ежечасно… Не каждому дано! Это заставляет «тянуться ростом», «держать головку и спину прямее… Достойнее!» Тонкая вещь! Вдоль третьей стены, во всю её длину и высоту располагался книжный шкаф. Массив красного дерева (а может дуба?) цвета махагон хранил в себе, казалось, вехи времени, многовековой человеческой, дерзостной мысли, силы духа… Но, несомненно, эти тысячи томов хранили и изъязвлённые отчаянием в попытках достичь истины раны смятенного ума, напоминали эхо, склеп сих сокрушенных попыток… Да, друзья, такие шкафы и такие зеркала заставляют тебя просить о снисхождении… А, случается, и они молят о снисхождении у иного гордеца, возомнившего себя титаном, полубогом с палицей и факелом в руках. Но чаще всё проще: «…может в этой книге найду ответ…», «может эта книжка развлечёт меня», «…может это займёт моё предсонное время…». Люди занимательнее книг? Жизнь, дело твоё, твой опыт и твой поиск занимательнее книг? Да разные – и книги, и люди! Вот этот старинный фолиант ценнее десяти… О, стоп! Не суди! Хозяева замка (и это ценность безотносительная) бережно собирали эту Библиотеку почти семьсот лет, хранили эти долгие-долгие годы… И даже читали! А как ждёт книга внимание человека! «Подойди ко мне! Возьми меня в руки! Прочти меня!» – просили книги. Но… Но зачастую, поняв, что таковых желающих почти и нет, гордо засыпали в своей высокой задумчивости. Переплёты (дорогие, коричневые, чёрные, гранатовые, пурпурные, сафьяновые, все более кожаные) прятались в себя, почти не отражая скудного света.

Свет… Он был зыбок, неявен, и, как и весь кабинет хранил какую-то сомнамбулическую блаженную печаль. Печальны были огромные напольные часы работы 14-го века, с глухим, тугим боем. Они стояли у четвёртой стены, рядом с большим письменным столом, покрыты зелёным сукном. Зелёными были и настольная лампа, и абажур под потолком, все в золотисто-жёлтом металле. Как и два подсвечника на столе, изображавших полуобнажённых дев, держащих одной рукой сосуды на головах (в сосуд и вставлялась толстая свеча). Как и массивный письменный прибор в виде трёх обезьяньих фигур, закрывающих лапами глаза, уши и рот. Эту устойчивую композицию часто трактуют наивным «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу». Что ж – обычное непонимание замысла художника, ну и домысел, и пересуд. А на деле обезьянки символизируют собою идею недеяния зла и отрешённости от неистинного. Идея буддистов и суфиев: «Если я не вижу зла, не слышу о зле и ничего не говорю о нём, то я защищён от него» … М-дааа, то-то эти старики в чалмах всё сидят, дремлют прямо на земле, лишь изредка разжимая губы и приоткрывая веки… Этими подсвечниками и этим прибором можно было нанести серьёзные повреждения (настолько они были тяжёлые) вон той скале, чернеющей внизу за окном. Мягкая, коричневая кожа кресел, дивана… Угловой камин, выложенный «ступенью» и облицованный изразцами, такими, что ни один орнамент на любом изразце в точности не копировал другого. Рисунок похож, но… есть отличительные детали. Мастер-художник тоже вложил в эту отличительность некий особый смысл… А может «штампов», повторов не любил. Тёмно-синие, с фиолетовым подбоем шторы. Они не имели такого уж серьёзного практического употребления: солнечный яркий свет был редок тут, в горах, а заглянуть в окно на этой высоте могли разве что птицы. В другом углу круглый стол и два мягких полукресла. Их выдвигали к камину для трапез. Ещё в одном углу, рядом с пышным, мягким, основательным креслом, стояла изящная резная этажерка, на которой располагались электропроигрыватель и стопка пластинок с классической музыкой. Да, да, вот так: старинные книги-раритеты и современная «неживая» музыка. А что «живее»: эти книги или эти пластинки? Хм… Нет, по содержанию всё – классика, то есть «вечно живое»… А по форме? «Носители информации» – и всё. Будь-то хоть наскальная живопись или папирусы, дощечки-камушки… И, наконец, в последнем, четвёртом углу на постаменте покоилась скульптура – головной мозг человека… С извилинами, с раскрашенными частями… Да, в углу, да, наказан! И поделом! Зачем слабому, двуногому, греховному существу такое мощное великолепие? Это Творение зачем Творец подарил человеку? Чтобы понимал человек, что его место – в углу! Его, а не его мозга… Или… Или всё же мозга-искусителя? Дурачок-то праведней, и блаженней, и благочестней… Он добрее и честнее, милый дурачок! И какая поразительная интуиция порой, и какое чувствование. Тайного! Сложить пару чисел не может, двух слов ни написать, ни связать в речи – а взгляд гениального безумца!

Фон Доппельт сбросил свой белый халат и он, единственный здесь, небрежно лежащий на диване, боролся с серой сумеречностью кабинета… «И придут в белых одеждах… И по ним узнаете их…».

Серость, тьма, сумеречность… И Свет! Тьма ведь не признак и не следствие только отсутствия света. И серость не только цвет чего-либо. Это свойство «вещи в себе»… Или… «себя в вещи»… Ты, например, идёшь солнечным днём в белом франтоватом таком костюмчике… А на душе мгла, ил, в котором застыла чёрная жаба… Почему? Да мало ли причин? Франт, фарт, ферт, фантом, фартум, – и фсё фигней! Ф никуда! Финиш! Финал! Фот такие фокусы нам ф подарок! Фига ф кар…, ф жо… Ф фантике! Фрики, фэйки – фот фам!

– Ферно… Ферно… Ф этом что-то есть… Нельзя фокусироваться на «все сто»! Оставить форточку по-фигизма! Ха – лукаво и многозначительно, сверля жёлтым огнём глаза герра Машиаха «фрондил», демонстрируя, фыпячивая глухую «ф» фон Доппельт, глаффрач приюта для душефно… Больных? Других? Блажных? – «Если сознательную жизнь определяет какая-то крайне односторонняя тенденция, то через некоторое время в психике возникает равная по напряжению контрпозиция»… Ваш любимый Юнг… Даа… Долги, которые не оплачены, Принципы, которые не защищены, Судьбы, что не состоялись…

– Хм… Увлекательная Игра… Жизнь тасует карты… И подсовывает… Дааа… Мой двоюродный дед говаривал: «Зарекалась ворона говно клевать»… А откуда вы… опять… про Юнга? Что «любимый»? – Моисей Бернардович чувствовал, что пропускает мячи в этой неразгаданной Игре… Неправильных правил…

– Да так… Что-то из памяти, из периодики по психологии… Слежу! – он вновь сверкнул «жёлтым». И пауза. Такого рода пауза свидетельствовала, что говорящий либо старается поглубже порыться в памяти, либо поглубже зарыть то, чего желает скрыть от собеседника… – Мои инсайты ещё способны дёргать верёвочки, цепляться – Ещё хороший приёмчик – перевести разговор – Э… э… Ваш этот двоюродный дедушка…э… – муж той самой двоюродной бабушки…?

– Натурально! Как есть! Цепкий вы мой…

– Да! Вот – вспомнил! – Хозяин словно обрадовался находке – Тезисы конференции… Журнал… Ваши любопытные ссылки на Карла Густава Юнга… Ха, даже… э… Некая дискуссия с ним… М-да…

– М-да… Было… Две встречи… Две дискуссии… Но на диссертацию мою он дал превосходный отзыв!

– А суть спора? Запамятовал…

– Вера и Знания… Судьба и Совесть… – печально молвил гость.

– Ууу… Чего проще! – начал было иронично главврач, но тут даже привстал – Вот! Вспомнил! О подавлении… О человеке, загнанном в угол… Да, да… И я ведь… Я тоже – он отпил два глотка, неровно поставив бокал обратно на стол – Я тоже ведь, представьте, имел счастье краткой, минутной беседы с нашим гением – в слове «гений» был яд, сарказм, и та больная язва, что долго пытается безуспешно, вернее «немо» оппонировать большому авторитету.

– Он думает, что если разложить по «кроваткам» архетипы людей с… отклонениями, хоть моих пациентов, то это путь к лечению… к изучению всех нюансов…, любой боли…, её причины… Ха-ха! Ошибаетесь, герр Юнг! Эх… Он ведь… Я ведь… Я написал статью о моих блаженных, о блаженстве… Ему дали на отзыв… Отрицательный! Ооо! Он ничего не понял! Не вчитался! Ооо, а я так ждал его поддержки! Так… А он «проскочил» мимо идеи… Своей же! Его! Главной!

– Не понял… Какой идеи Юнга? Именно какой?

– «Я не то, что со мной случилось! Я то, кем я хочу стать!»

– Да, очень сильно! Мудро!

– Так я и лечу…! На этом основан мой метод! А он сам не понимает до конца глубины… и широты своего тезиса! Ну вот скажите, почему расшатывается психика? И почему уже больной, истрёпанный, жалкий человек не величает себя… ну, старшим сантехником… Или даже Иудой… А величает Наполеоном! То есть титаном, победителем! Чтобы все его боялись и уважали! Больной хочет «задавить» свою «малость»! «Я не то! Нечто! Нечто…» Но что дальше-то? Все врачи «лечат Наполеона, давят его в больном»! Неверно! Следует обратить это во Благо, в Блаженство! Я нашел Ключ! Да! У меня есть Ключи к этой кладовой подсознания! И бессознательного тоже! Есть Методика, Методология, ну пусть не к «излечению» боль… Зачем благостному человеку эти ваши излечения, эта ваша идиотская «нормальность»? Этот жалкий порядок, правила… За-че-м? Мои пациенты благостны, у них Свет и Мир в душе! Это Новые Люди! – Очевидно было, что фон Доппельт «сел на своего конька». Но ему было так же очевидно (пока горько – очевидно!) что его не понимают! Нет!

Дорогой Стефан Иероним! Ничего… «Пока не понимают»… Пока «горько»… Серьёзная пилюля сладкой не бывает! А ты, парень, та-а-кую «пилюлю» изобрёл… Пожить надобно долго, подумать-пострадать, вжиться в… «методологию» твою, принять… Разрешить себе неправильное… Хоть чуть «сбрендить»… М-дааа… Не каждый «нормальный» решиться… Да и подал ты свою эту сверхоригинальную идею как-то второпях… Ты подержи профессора подольше у себя, познакомь… В новый вкус войти надобно неспешно! Таков неправильный порядок вещей вообще! Во всём! От века!

– Эттто очень, оч-ч-чень… – задумчиво-вяло «поддержал» искателя Блаженства герр Моисей – Весьма…

Какой способ предпочтительней для усвоения людьми (человечеством!) Нового? Совершенно Иного? Гомеопатическая тактика? Или «три-триггер», пинок под зад, укол в сердце? А лучше всего Игра! Вовлеки в Игру! Увлеки, вызови аппетит, а уж потом по кусочку, по глоточку…

– Впрочем… Что это я… Рано… Рано! Распетушился сельский врач перед профессором…

– Нет, уважаемый Стефан Иероним! Мозг любит и тайны, и неправильное, и… ха, «безмозглое»! Ему вкусно! И Юнг отлично это понимал! Вот он повторил за кем-то из древних: «Я не верю, я знаю»… О, он не хочет даже своё тысячу раз передуманное, пережитое, упрощать, укладывать в «прокрустов о ложе», в любую догму, в любое учение, или толкование о нём! Он… мы всю жизнь и мучаемся этим «знаю»! Ловушки и там, и сям…

– «Случайный визит в дом умалишённых показывает, что вера ничего не доказывает» – улыбнулся гость, добавив «перчику».

– И вслед Генриху Гейне: «…Блаженства можно достичь и иным путём» – хозяин тоже начертал замысловатую улыбочку. – Создатель может и знает всё о Замысле своём, а вот управить всё как-то ладом не… торопится… или не…хочет…, или не… может уж…

– Во всяком случае, на нас самих надеяться ему было бы глупо – герр Машиах смутился этим словом «глупо» по отношению к Нему и поправил – … Э… опрометчиво – потом вдруг вскинул на доктора недоумённо-раздражительно-разочарованные глаза – э… Надеюсь, доктор, что…э… наркотики… опиум, морфий вы не… практикуете здесь… для достижения вашего этого «иного Блаженства».? – и вновь смутился своим вопросом…

– О! Ха-ха! Нет…, но порой я бы… и сам…Да где взять-то? Вы можете поспособствовать?… Шучу…

– Нет… В иных случаях такое «воспоможение»…, э…, воспомоществование допустимо… По терапевтическим, да и гуманным соображениям…

– Да?… Вы находите…? Этто… разное «управить» сможет… Нет, не выход это… Я более на помощь Другого… уповаю… Вы понимаете…

– Конечно… «Другой» – враг, друг, психоаналитик… Или – Откровение Господне, Ангельское… Ангелы мои всемилостивейшие, наставьте, вразумите, направьте… Уберегите от ложного, сатанинск… Впрочем – гость вдруг испытал некий азарт. – Фауст и Мефистофель! Мастер и Воланд!… Хм… Друг? Демоническое, дьявольское и в кураж особенный низвергает, и… греховное познание – тоже познание…Ха!

– И тоже Управление! Согласен… – фон Доппельт обтёр слегка вспотевшую лысину – Хм… Друг… «Дружба» – это когда безумные идеи приходят в две головы одновременно!

–? – удивлённо, не поняв вектора мысли смотрел на «гирьку бородки» главврача, задумывавшийся профессор – Две одинаково безумные? – Сам не зная зачем уточнил он.

Огонь свечей был пуглив и зыбок. Но вот он разгорался ровным дыханием света. Это чередование, как и всё в этом кабинете, в этом замке, во всей инфернальности темнеющих к ночи Альп внушало трепет заворожи. И всё время казалось (и это не пугало или отталкивало), а тоже завораживало, будто за дверью кабинета кто-то (что-то тоже трепещущее) есть. Непрерывные скрипы, гул, глуховатые отзвуки неведомого эха, не давали возможности оставить мысль или впечатление о том, что в замке сейчас что-то происходит. И уверения фон Доппельта в том, что в основной части замка живут (и то – в достаточном отдалении, за немотой толстых старинных стен), кроме него, только три человека из персонала, слабо и лишь на краткий срок гасили тот саспенс, то знакомое, особенно впечатлительным детям, тревожное ожидание, беспокойство, «замирание»… Помните? Сухость во рту, бешеное биение сердца от «милых» сказок о «Мальчике с пальчике» или сюжетцем о «чёрном, чёрном доме в чёрном, чёрном лесу»… Правда – «нежнятина»?!

– Это здешние ветра… Ха… Кха… Кхх… говорливые, с хрипотцой,… Кашляющие иногда… Ветра тоже простывают… Лёгкие у ветров бывают слабенькие – в эту секунду свечи особенно задрожали и огонь двух из них даже погас…

– В кабинете ведь нет «ветра»… Что ж тогда…?

Стефан Иероним чуть беспокойно взглянул на погасшие свечи и, вновь не ответив на вопрос (странная, неприятнейшая манера!), продолжил

– А вот лающий «ветер»… Ха-ха! Это наши псы-охранники «брешут» на зайца или птицу – он уже смеялся с прищуром глаз – Дааа… Все рядом… И друзья, и Ангелы, и бесы – и стал крайне тревожен.

Эта перемена настроений главврача, эта манера, не ответив сразу, не закончив темы, возвратиться к ней позже… И как-то даже своевременно. Он продолжил…

– Свечи… Кто задул? А? – пауза – Без беса ничего не свершается! Всё по «записанному» Тёмному Пути и движется! Но среди ведь звёзд! Среди Света!

– Ангелы мои лучезарные! Не попустите… не допустите… – Моисей Бернардович проговорил это невзначай… «Мысли вслух»…

– Что вы, батенька, «заклинаете-то»… Молитесь? Хм… А что не к более высоким «чинам»? Архангелам, архистратигам Небесных воинств… Или уж к серафимам-херувимам…

– Нет… Так… Бывает… В порядке… «метафор» и «аллегории»… Ваш… «Дом в лесу» тоже ведь наполнен ветрами… Э… «метафор и аллегории»… Вы заметили, что мы говорим с вами… как старые знакомцы, люди, уставшие замечать пустое и приземлённое… И хочется человеческой и образности, и смыслов… Да, иногда хочется ещё и смыслов… Хотя… с годами, более образности… Калейдоскопа этих, пусть и чуть случайно чередующихся, пусть неправильных метафор и аллегорий… Причудливости в мифопоэтических связях… Хочется не только в литературном стиле уйти в постмодернизм… В жизни! В своей… От целей – к Игре, от Иерархии – к Анархии, от законченности – к процессу, от парадигм – к синтагмам, от метафизики – к Иронии, от суеты, слов о «великом» и лжи… К Великой Пустоте!