Тропа Истины

– Пробы с Земли показывают улучшения, – сказала женщина. Ее голос звучал как шелест шелка по металлу. Длинные тонкие пальцы касались поверхности стола, и там оживали изображения – горы, леса, те самые места, где жил Ойхо, но увиденные словно с высоты птичьего полета. Аглая видела такие картины с вершины скалы, где была пещера Рамиса.

Мужчина покачал головой.

– Слишком медленно. Наш флот не продержится больше пяти циклов. Дети… – Он замолк, и в его глазах мелькнуло что-то, что Аглая не ожидала увидеть у этих существ. Боль.

Женщина сделала странное движение – подошла ближе и обняла его. Их тела слились в танце, медленном и печальном.

Потом они подошли к стене, и она… исчезла. Открылся вид на… Аглая замерла. Черное небо, усыпанное миллионами огней. И внизу – огромный шар, голубой и белый, с коричневыми и зелеными пятнами.

– Земля, – прошептала женщина, и в ее голосе звучала тоска. – Дом, который забыл.

Аглая хотела закричать, спросить, что это значит, но в этот момент мужчина повернул голову и посмотрел прямо сквозь нее.

Аглая проснулась с резким вдохом. Сердце стучало так сильно, что казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

Костер почти догорел. Рамис сидел напротив, его блестящая лысина отражала тлеющие угли. Он смотрел на нее. Не просто смотрел – изучал.

– Ты кричала во сне, – сказал он. Его голос был ровным, но во взгляде плавали подозрительные искорки.

– Кошмар, – пробормотала Аглая, отводя взгляд.

Она потрогала свое мокрое от пота лицо. И все же…

Она помнила. Голубой шар. Черное небо с огнями. Земля…

***

Еще три дня ноги вязли в черной жиже, оставляя за собой кровавые следы от разодранной кожи. Еще три ночи они спали, прижавшись друг к другу, пока туман облизывал их лица холодными языками. И вот, наконец, перед ними открылась пещера.

Она зияла в скале, как пустой глазницей. Каменные веки нависали над входом, покрытые лишайником цвета запекшейся крови. Воздух здесь был другим – тяжелым, словно пропитанным древним страхом.

Лиас со стоном опустился на большой камень недалеко от пещеры. Переход через болото дался ему трудно. Старик харкнул, плюнув в сторону. Его борода, обычно пышная, теперь висела мокрыми сосульками.

– Гриссова пещера. Чувствую, кости мои здесь останутся… – прошептал он.

Ойхо молча прошел вперед. Его протез царапал камень, оставляя белесые следы. Последние дни он почти не говорил, только сжимал кулак, когда думал, что никто не видит.

Рамис сосредоточенно искал что-то в сумке. Пальцы бережно перебирали желтоватые свертки из человеческой кожи.

Аглая остановилась, глядя на темный провал. Внутри что-то царапнуло. Не физически, а в самой тьме. В тех уголках сознания, куда лучше не заглядывать.

– Рамис… – она обернулась к отшельнику. – Что такое «Земля»?

Он замер. Его лысая голова медленно повернулась, глаза сузились. Он долго смотрел на Аглаю, словно пытаясь прочесть её мысли.

– Где ты услышала это слово?

– Не знаю… – она отвела взгляд. – Приснилось.

Рамис отвернулся. Его пальцы сжали сверток так, что костяшки побелели.

– Когда-то так звали Ордэму. – голос отшельника звучал глухо. – Что еще тебе снилось, девочка?

Аглая покраснела, её руки дрожали, хотя она пыталась скрыть это. Она знала, что рассказать про видение нужно. Как и про то, как она погрузилась в воду. Но слова застревали в горле, будто кто-то невидимый держал их там.

– Ничего. – соврала она.

***

Тени ожили. Сначала просто шевеление в темноте, едва уловимое, как движение червей под кожей. Потом запах – прогорклый, сладковатый, как испорченный мед. Они вышли. Зараженные.

Пятеро существ, двое из которых уже начали терять человеческие черты. Одетые в лохмотья из лоскутов человеческой кожи, сшитых сухожилиями, еще влажными на изломах. На груди одного болталась высушенная младенческая ладонь, пришитая за запястье.

Эти двое явно были старшими. Они держались чуть впереди. Вместо носа зияли дыры, затянутые грубыми стежками. Губы срезаны, желтые зубы обнажены в вечной оскале.

Первый заговорил. Вернее, зашипел черным шевелящимся обрубком в горле.

– Нельзя входить без жертвы! – булькающая речь выплеснулась вместе с коричневой слюной.

Лиас рванулся за ножом. Медленно. Слишком медленно. Клинок зараженного вошел в его живот с мокрым звуком, каким вспарывают спелую дыню. Старик ахнул, и из его рта брызнула алая пена.

– Грисс! – крик Аглаи прозвучал как сигнал.

Ойхо уже летел вперед, и мир сузился до точки ярости.

Первый удар. Протез, этот кусок рога и ненависти, врезался в лицо говорившего с хрустом ломающихся хрящей. Череп не просто треснул – он взорвался, как как череп ребёнка под колесом телеги. Теплые осколки кости впились в щеку Ойхо, а мозговая масса, серая и розовая, брызнула на скалу горячими каплями.

Второй зараженный замахнулся. Ойхо поймал его руку. Кости запястья хрустнули, как сухие ветки, под пальцами, превратившись в мокрую кашу. Протез вошел в глазницу, проткнув желатиновый шар яблока, скользнув по кости, пока не уперся в заднюю стенку. Хруст. Ойхо провернул культю, и глазница превратилась в кровавое месиво.

Третий атаковал сзади. Ойхо развернулся, схватил за волосы, грязные, слипшиеся от чего-то липкого. И ударил головой о скалу. Два. Три. Четвертый удар оставил на камне узор, похожий на странную фреску. Голова зараженного в руке сплющилась, а тело еще сотрясали посмертные мышечные судороги. Гнев не утихал, а только копился, как грозовая туча перед ударом молнии.

Четвертый зараженный, совсем мальчишка с прыщами на щеках, замер. В его глазах читался ужас – настоящий, человеческий. Ойхо не остановился.

Рогом протеза он прижал юношу к скале. А его пальцы впились в челюсть. Кожа растянулась, побелела, потом порвалась с мокрым чавкающим звуком. Мышцы, белые и гладкие, лопнули одна за другой. Челюсть оторвалась с куском горла, обнажив язык, который еще дергался, как пойманная рыба.

Пятый упал на колени.

– Пожалуйста… – прошептал он, и Ойхо увидел, что у этого нет зубов, только черные дыры в деснах.

Скинер вошел в горло легко, как в масло. Охотник провернул его, чувствуя, как лопается трахея. Кровь хлынула горячим фонтаном, обдав его лицо, попадая в рот. Соленая, как слезы.

И тогда… Она стояла там. Ания.

Ее кожа была того мертвенно-белого цвета, каким становится плоть, пролежавшая неделю в воде. Волосы белые, как у старухи. В руках – сверток.

Ойхо знал, что там. Их ребенок. Тот, которого он никогда не увидит.

– Что я делаю… – прошептал он, и впервые с момента, когда он нашел убитую жену, в его голосе была не ярость, а ужас.

Он посмотрел на свои руки. Они были красными. Они были пропитаны кровью, как будто кожа сама сочилась алым. Между пальцами застряли клочья волос, кусочки плоти. На протезе – осколки костей и мозга. Желудок сжался, выворачиваясь наизнанку, но рвать было нечем, только желчь.

– Ты стал хуже их, – шелестел в голове чужой голос. И он не мог возразить.

Протез давил, культя под ним шевелилась. Словно у него росла новая рука…

Аглая смотрела на него.

В ее глазах Ойхо увидел то, что никогда не хотел видеть – чистый, животный страх. Не перед врагами. Перед ним.

И в этот момент он понял – монстры здесь не они. Настоящий монстр смотрел на него из отражения в луже крови.

***

Тишина после резни была густой, липкой. Запах битвы плотно въелся в кожу, осел горечью на языке. Металл, экскременты и тухлые распоротые кишки. Лиас хрипел у скалы, его пальцы, липкие от собственной крови, судорожно сжимали рану на животе. Каждый вдох давался с булькающим присвистом, будто в груди у него варилось что-то нехорошее. Алая лужа медленно растекалась под ним, впитываясь в серый камень.

Аглая прижимала к ране тряпку, но кровь пропитывала ее мгновенно, теплая и живая, контрастирующая с мертвенной бледностью лица старика. Рана Лиаса пульсировала, как глазное яблоко во сне, когда веки дрожат перед пробуждением.

– Он уходит, – прошептала она, голос сорвался. – Рамис, он уходит!

Отшельник стоял над ними, его лысая голова в полумраке пещеры казалась черепом, вываренным до белизны. Глаза, темные, как дно колодца, были прикованы не к Лиасу, а к Ойхо. Охотник стоял поодаль, опершись о скалу, дыша тяжело, как загнанный зверь. Его руки дрожали. На протезе висели клочья чего-то темного – волос, кожи. Он смотрел на свои руки, и чувствовал тошноту.

– Рамис! – крик Аглаи был полон отчаяния.

Отшельник медленно перевел взгляд на Лиаса. В его глазах не было ни жалости, ни надежды. Только холодная констатация факта, страшнее любого приговора.

– Плоть порвана. Дух истекает. Только Тьма может сшить его обратно. – голос Рамиса звучал как скрип несмазанной двери.

Ойхо резко поднял голову. В его глазах мелькнула кипящая ненависть, тут же задавленная новым витком тошноты. Тьма. То самое, что ликовало в нем. То, что превратило его в мясника.

– Нет… – хрипло прошептал он. – Не её…

– Или ты предпочитаешь слушать, как он захлебывается собственной кровью? – спросил Рамис с ледяной простотой. – Слушать, как пузыри лопаются в его легких? Это займет время. Он крепкий старик.

Лиас застонал, и этот звук был хуже крика. Аглая посмотрела на Ойхо. В ее взгляде был не только страх, но и немой вопрос. И что-то еще. Понимание? Смирение? Он не смог выдержать этого взгляда.

– Делай, – выдавил Ойхо, отвернувшись. Ему казалось, что он вот-вот вырвет собственную гнилую душу. Если она еще осталась.

Рамис опустился на корточки рядом с Лиасом. Он не стал отодвигать окровавленную тряпку. Вместо этого он положил свою длинную, узловатую ладонь поверх рук Аглаи, все еще давящих на рану. Его кожа была сухой и шершавой, как кора мертвого дерева.

– Не бойся, девочка, – сказал он, но это прозвучало не как утешение, а как команда.

Рамис закрыл глаза. Его губы зашевелились беззвучно. Воздух вокруг ладоней сгустился, стал вязким. Аглая почувствовала, как под пальцами Рамиса, под своей рукой, что-то шевельнулось в ране Лиаса. Не кровь.

И тогда она увидела. Не глазами, а внутренним взором, который открылся с леденящей ясностью. Из глубины Рамиса, из какого-то темного колодца в его существе, потянулись тонкие, как паутина, нити абсолютной черноты. Они не отражали свет. Они поглощали его. Они были не просто темными – они были отсутствием. Пустотой, обретшей форму. Эти нити, холодные и безжизненные, вплелись в рваные края раны Лиаса.

Старик вздрогнул всем телом. Его глаза закатились, обнажив мутные белки. Изо рта вырвался нечеловеческий стон. Не боли. Глубочайшего ужаса перед происходящим. Нити работали. Нити впивались в плоть, не зашивая её, а замещая собой – как паразиты, пожирающие рану и оставляющие после себя мёртвую ткань. Кровотечение замедлилось, затем почти остановилось. Но процесс был невыразимо отвратителен. Это была не магия исцеления, а чудовищная пародия на него. От раны исходил запах горного воздуха после ливня, смешанный с запахом гниющей плоти. Тьма очищала, но оставляла после себя холод смерти.

Ойхо впился ногтями в ладонь. Он чувствовал это в себе – ликование Тьмы при виде сородича за работой. Ему хотелось выскрести себя изнутри. Он был заражен. Он был сосудом. И сосуд этот трещал по швам.

Когда Рамис убрал руку, на животе Лиаса осталась уродливая чёрная паутина, покрывающая рану. Она пульсировала слабо, как что-то живое, но отдельно от старика. Лиас дышал поверхностно, но без хрипа. Без пузырей. Он был безумно бледен и покрыт холодным потом, но жив. Пока жив.

– Тьма не выбирает стороны, – произнес Рамис, поднимаясь. Его голос был безжизненным. – Она… инструмент. Как твой нож, Ойхо. Все зависит от руки, что держит.

Он посмотрел на черную паутину на животе Лиаса.

– И от цены, которую готов заплатить держащий.

Отшельник повернулся к зияющему мраком входу в пещеру Тропы Истины.

– Ночь близко. Мы останемся здесь. У входа. – Его взгляд скользнул по кровавому месиву, оставшемуся от фанатиков. – Убирать не будем. Пусть служат предупреждением другим тварям.

Он перенес взгляд на Аглаю, потом на Ойхо.

– Мне нужно уйти. Ближе к закату. Чтобы поговорить с Богами. Чтобы Тропа, – голос Рамиса дрогнул, – открылась. Не следуйте за мной.

Он не стал объяснять, куда и зачем. Просто растворился в тенях у стены пещеры, двигаясь бесшумно, как призрак.

Наступила тишина, нарушаемая только прерывистым дыханием Лиаса и жужжанием мух, уже слетавшихся на пир.

Аглая, все еще сидя на корточках, почувствовала, как знакомый холодный крюк вонзается ей в затылок. Она попыталась сопротивляться, но было поздно. Мир поплыл, цвета смешались в грязную жижу, звуки стали приглушенными, как из-под воды.

Она стояла там снова. Корабль ощущался вибрацией в ногах. Огромный зал. Слишком белый, болезненный для глаз. Пол, стены, высокий потолок – все сияло холодным, голубоватым светом. В этом море ослепительной белизны стояли они. Сотни лиц. Шиассы. В своих гладких, переливающихся одеждах, с открытыми лицами. Они стояли рядами, неподвижные, как статуи из полированного камня. Впереди, на возвышении, стоял Он. Лидер. У него не было волос, гладкую почти белую кожу покрывали странные узоры. В его глазах мерцали звезды, тысячи звезд, кружащихся в спирали. Его фигура излучала власть, холодную и абсолютную.

Аглая увидела их – ту пару. Они стояли рядом, их руки почти касались. В этой холодной пустоте между ними тянулась невидимая нить тепла. Или ей это только казалось?

Лидер поднял руку. Жест был экономным, лишенным театральности. Голос зазвучал не в ушах, а прямо в сознании, гулкий, как голос самого пространства:

– Помните, кто вы есть. Пыль звезд. Дети Пустоты, что не ведают страха. Земля заражена, – он произнес это слово с едва уловимым оттенком презрения. Или скорби. – Она больна страхом, суеверием, животным страданием. Мы вернулись не как завоеватели. Мы пришли как хирурги.

Пауза. Белый зал поглотил слова, не дав им эха.

– Время очищения. Позвольте Пустоте войти. Позвольте ей сжечь шлак эмоций. Страх – слабость. Боль – иллюзия. Любовь… – здесь голос дрогнул, – вирус. Очиститесь. Станьте совершенными. Станьте инструментом Воли.

Он развел руки. И из него, из самой сердцевины, вырвался вихрь абсолютной черноты. Не дым. Не тень. Тьма. Она ринулась вперед, разделяясь на сотни клонов, каждый – черная не-сущность, похожая на сгусток жидкой ночи. Каждая устремилась к одному из стоящих шиассов.

Аглая увидела, как черный кокон окутал женщину из ее видения. Видела, как ее тело на мгновение напряглось, как тонкие черные щупальца впились в голову у основания черепа. Видела, как мужчина рядом с ней подался вперед, его рука инстинктивно потянулась к ней. И замерла. Черный кокон окутал и его. Напряжение спало. Тела расслабились, став почти невесомыми внутри своих черных саванов.

Коконы сжались и… растворились. Впитались. Исчезли.

Шиассы стояли прежними рядами. Но что-то изменилось. Их позы были такими же, но теперь в них была не дисциплина, а пустота. Точность металла. Исчезла последняя вибрация жизни, последний намек на что-то, способное чувствовать.

Как один, все сотни шиассов, включая ту пару, опустились на одно колено. Низко склонили головы перед Лидером. Молча. Абсолютно синхронно. Совершенные воины. Совершенные инструменты. Очищенные.

От этой синхронности, от этой мертвой покорности, по спине Аглаи пробежали ледяные мурашки. Любое животное, даже самое опасное, имело страх, ярость, волю к жизни. Это… Это было нечто другое. Пустые оболочки.

Ее вырвало из видения с такой силой, будто сбросили с высокой башни. Она вдохнула резко, захлебываясь реальным воздухом пещеры – пахнущим кровью, страхом и смертью. Она открыла глаза. И сразу встретила взгляд.

Ойхо стоял над ней. Он не подошел близко, но его льдисто-серые глаза впивались в нее с такой интенсивностью, что у нее перехватило дыхание. В них не было ярости. Там было что-то новое. Холодное. Оценивающее. Подозрительное. Он видел, как она вздрогнула, как побледнела. Он видел выход из того транса.

В его руке, сжимающей скиннер, пальцы чуть шевельнулись. Черные нити под кожей его культи слабо пульсировали, словно почуяв что-то… знакомое.

– Что ты видела, девочка? – спросил Ойхо. Его голос был тихим, как скрип хитиновых крыльев в темноте. В нем не было вопроса. В нем было требование.

А за его спиной, в черном зеве пещеры, ведущей к Тропе Истины, шевельнулась тень. Или это ей показалось? Темнота здесь была особенной. Густой. Дышащей. И очень, очень голодной.

Глава 5

Глава 5. Дыхание Пустоты.

Кровь. Липкая, незнакомо-горькая. Ойхо провёл языком по зубам, но не мог понять – его ли это кровь или тех, кого он разорвал час назад. В ушах пульсировало:

«Они забрали нашего ребёнка… нашего… нашего…»

Он уперся протезом в ключицу Аглаи, пригвоздив девочку к стене пещеры. Камень впился в ее спину, острыми выступами, как зубы голодного зверя.

– Что ты там увидела? – его голос треснул на последнем слове, обнажив рваную грань между яростью и безумием.

Аглая дернулась, под протезом проступила багровая царапина. Неестественно расширенные зрачки девочки отражали мерцающий свет пещеры. И что-то еще.

– Я… ничего… – её зрачки дрожали, расширяясь и сужаясь с неровным ритмом.

– Врёшь! – он ударил её головой о камень. Не сильно. Достаточно, чтобы в глазах вспыхнули те самые звёзды, о которых она бормотала в трансе.

Её дыхание стало частым, поверхностным.

– Что скрываешь? – он придвинулся так близко, что видел, как её радужки наливаются чёрным – Шиассы шепчут тебе в уши?

Аглая зажмурилась. Внутри что-то шевельнулось – теплое, липкое, как червь под кожей.

– Корабль… – вырвалось у нее. – Звёзды… Земля…

Ойхо замер.

– Земля?

Это слово ударило его, как нож между ребер. Он слышал его раньше. От шаманов. От безумцев, шепчущих о временах до Великой Войны.

– Ты одна из них.

Скиннер блеснул в полумраке. Лезвие, закаленное в огнедышащих горах Закияна, коснулось ямочки на её горле. Капля крови скатилась по бледной коже и исчезла в вороте туники.

– Последний шанс. Говори.

Аглая задрожала. В груди заныло, будто кто-то запустил руку внутрь и сжал сердце.

– Ойхо…  – её голос стал глухим, чужим. – Они показывают мне…

Девочка не успела договорить.

Вопль. Душераздирающий, животный, рвущий тишину пещеры, как коготь – плоть. В нём было что-то от рвущихся плоти и ломающихся костей. Лиас корчился на земле, скрюченный, как подстреленный зверь. Чёрная паутина на его животе шевелилась.

– Нет-нет-нет…– прошептал Ойхо.

Прожилки тьмы расползались по телу Лиаса, как корни ядовитого растения. Кожа под ними чернела, сморщивалась, трескалась с тихим хрустом. Будто кто-то ломал сухие ветки внутри него.

– Он… горит… – Аглая вырвалась, отпрянув.

Но это не был огонь. Из трещин сочилась чёрная, густая, как смола, жижа с запахом гнилых яиц и серы. Она пузырилась, шипела, разъедая плоть, обнажая мясо под кожей.

Ойхо рванулся к нему, но остановился. Лиас захлёбывался. Его глаза закатились, обнажив чёрные белки. Пустые, как ночное небо без звёзд.

– Рамис! Да где же он?! – прохрипел Ойхо.

Но отшельника не было. Только они двое. И это живое, дышащее мясо, что когда-то было Лиасом.

– Оно его ест… – Аглая прикрыла рот ладонью.

Чёрные нити вползли в рот старика, в ноздри, в уши. Его тело дёргалось в судорогах, а из горла вырывались нечеловеческие звуки. Мокрые, будто кто-то булькал в ведре с кровью.

Потом – тишина. Лиас обмяк. Но тьма внутри него жила. Она пульсировала. И смотрела на них.

***

Тень выросла из ниоткуда.

Ойхо даже не услышал шагов – просто он появился, словно всегда стоял там, в глубине пещеры. Рамис. Его лысая голова блестела в полумраке, как полированный череп. Бездонные глаза были прикованы к корчащемуся телу Лиаса.

– Отойди.

Ойхо не шевельнулся. Рамис вздохнул. В его зрачках на секунду вспыхнули звезды.

– Ты знал, что это произойдет.

Рамис не ответил. Он опустился на колени рядом с Лиасом и положил ладонь на его грудь, прямо над черной паутиной.

– Тссс, старик, – голос Рамиса звучал почти ласково.

– Что ты делаешь? – Аглая сделала шаг вперед, но Ойхо схватил ее за плечо.

– Смотри.

Черные нити из руки Рамиса ожили. Они впились в тьму, пожирающую Лиаса, как змеи, вцепляющиеся в добычу. Тьма сжалась, зашипела, будто обожженная. В воздухе запахло озоном и горелой плотью. Лиас застонал – первый человеческий звук за последние минуты.

– Он… выживет? – прошептала Аглая.

Рамис не ответил. Его лицо стало похожим на холодную серую скалу и темными провалами глаз.

Чернота сжалась, отступила обратно в паутину на животе Лиаса. Но теперь она выглядела плотнее. Опаснее.

Лиас резко вдохнул – как охотник за жемчугом, вынырнувший из глубины.

– Плата отсрочена, – глухо произнес Рамис. – Не навсегда.

Он поднялся, его движения были медленными, будто каждое стоило ему невероятных усилий.

– Тропа открыта. – Рамис вытер ладонь о плащ. – Идем.

Ойхо не спускал глаз с Лиаса.

– Он не сможет идти.

– Сможет.

И тогда Ойхо увидел. Лиас изменился. Морщины на его лице разгладились. Седина в бороде потемнела. Даже шрамы, покрывавшие его руки, стали менее заметными.

– Что ты с ним сделал? – прошипел Ойхо.

Рамис повернулся к нему.

– То же, что и с тобой.

И он шагнул вглубь пещеры, оставляя их в тишине, нарушаемой только тяжелым дыханием Лиаса. Но Ойхо заметил – тень от отшельника двигалась сама по себе.

Аглая посмотрела на Ойхо.

– Что он имел в виду?

Ойхо не ответил. Он сжал челюсти до скрипа. Под культей что-то шевельнулось.

***

Рамис шёл впереди, не оборачиваясь. Его тень растекалась, будто масляная лужа, вырвавшаяся из-под ног. Ойхо старался не смотреть на неё.

Пещера дышала. С каждым шагом вглубь каменные стены отступали, сменяясь гладкими металлическими плоскостями, покрытыми странными наростами – то ли минеральными отложениями, то ли чем-то органическим. Воздух густел, пропитываясь запахом озона и тлена, как в покинутой кузнице, где столетиями ковали нечто нечеловеческое.

Тишина была живой, напряженной, как туго натянутая кожа на барабане. Ойхо шагал мягко и плавно, но его протез скрипел при каждом шаге, нарушая эту искусственную тишину.

Скрип. Скрип. Скрип.

Звук напоминал смех.

– Ты слышишь? – он резко обратился к Рамису.

Отшельник медленно повел плечами:

– Слышу только твои шаги, охотник. И свое дыхание. И девичье. И стариково. – Он бросил взгляд назад, в темноту, где шёл Лиас. – Хотя… старик ли теперь?

Лиас не ответил.

Он шёл последним. Его шаги стали лёгкими, будто с него сбросили двадцать зим. Но в глазах – пустота.

Его пальцы нервно перебирали рукоять ножа. Внутри черепа что-то шептало – голос без интонаций, без эмоций, но невероятно убедительный: «Они ведут тебя на убой. Как ягнят. Как твоего сына, как внучек…»

Он сжал виски, но голос не умолк. Напротив – стал четче.

«Посмотри на них. На охотника – его плоть уже не целиком его. На девочку – она их глаза. На отшельника… о, он хуже всех…».

– Должно быть больно, – вдруг сказал Рамис, не оборачиваясь. – Вспоминать их. А боли нет, да, Лиас?

Лиас остановился как вкопанный. Как…

– Я вижу, – отшельник наконец обернулся. Его глаза в полумраке светились сочной зеленью, как у ночного хищника. – Вижу, как ты сжимаешь кулаки, вспоминая. Но слез нет. Ярости нет. Только… пустота.

Ойхо встал между ними, не понимая, почему защищает Лиаса. Вчера бы не задумываясь оставил старика умирать. Но сейчас… сейчас в глазах Лиаса было что-то, что заставляло сжимать рукоять скиннера.

– Хватит.

Рамис усмехнулся, но не настаивал.

– Рамис прав, – неожиданно сказала Аглая. Ее голос звучал взрослее, чем обычно. – В тебе что-то изменилось, Лиас. И это…

Она облизала пересохшие губы,

– Это пугает.

Лиас засмеялся.

– Тебе ли говорить о странности, девочка?

Он сделал шаг вперед. Рука легла на рукоять костяного ножа. Тень Лиаса на стене шевельнулась. Очертания были правильными, но движения – запаздывали на секунду. Как будто кто-то неумело копировал его жесты.

Рамис внезапно вскинул руку:

– Тише.

В тишине отчетливо проступил новый звук – тонкий, высокий, как писк насекомого. Он не прерывался. Не менял тональности. Просто… был.

– Что это? – прошептала Аглая, непроизвольно делая шаг к Ойхо.

– Не знаю, – честно ответил он. Его протез вдруг дернулся сам по себе, заставив охотника вздрогнуть. – Но мне это не нравится.

Рамис медленно повернулся к стене. Его рука скользнула по металлической поверхности, покрытой странными наростами похожими цвета запекшейся крови.